ИСТОРИЯ О (6)

[putnik1]

Продолжение. Начало здесь, здесь, здесь, здесь и здесь.




Проблемы представительной демократии

Итак, «русские сатрапы» покинули Софию. Охлаждение стало явным и официальным, хотя полного разрыва, безусловно, не было, - сотрудничество в военной области продолжалось, не в последнюю очередь, и потому, что армия, настроенная очень пророссийски  такого могли бы и не потерпеть. Да и сам Баттенберг, насколько можно судить, в тот момент искренне верил, что играет «всего лишь партию в шахматы», по итогам которой может быть ничья. Рвать отношения с Империей он не собирался.

Шахматы, правда, напоминали пинг-понг. В ответ на «фокус» Гатчина взяла налог с наследства, доставшегося Александру от умершей тети, сестры Императрицы. Князь, в порядке взаимности, отозвал  болгарских курсантов из российских военных училищ, после чего налоговая наложила арест на все наследство. И так далее. Но игры играми, а главной задачей  было создать устойчивое правительство. Поэтому, назначив премьером Драгана Цанкова, высказывавшимся в духе очень аккуратного «русофильства», второй по значению пост Его Высочество доверил Константину Стоилову,  «западнику», но не «русофобу». Оба не очень князя любили, но, как и сам он, не желали допустить к рулю «безответственных радикалов» типа Петко Каравелова и вернувшегося в политику Стефана Стамболова, считавших, что «парламент выше князя».

Тем не менее, не допустить не получилось. Выборы весны 1884, прошедшие в обстановке невиданной ранее свободы, законности и открытости (Цанков был очень чистым политиком), показали, что маятник качнулся в другую сторону: те же массы, что всего два года назад радовались устранению болтунов-либералов, теперь повально голосовали за них, выступавших под лозунгом «Болгария для болгар».

Порядочность наказуема. Отказавшись от использования любых технологий, Цанков, которого либералы склоняли на все лады, как «приспешника тирана» и (для сельской местности) «врага России», выборы проиграл, - премьером стал «бешеный» Петко, а главой Великого Народного собрания избрали Стамболова, - и,  уйдя в оппозицию, сделался «умеренным русофилом». Причем, как показали дальнейшие события, далеко не в «политическом» смысле, а сознательно, чем дальше, тем более уходя в «русофильство  неумеренное».

Страна стала либеральной без ограничений. Тырновскую конституцию восстановили в полном объеме, главным ее поклонником и гарантом объявил себя сам Баттенберг, однако укрепить позиции это ему никак не помогло - зуб против него имели все. Консерваторы злились, обвиняя князя в том, что сдал власть «нигилистам», умеренные либералы осуждали «глупейшую» ссору с Россией, а правящие «радикалы» не забыли и не простили переворота, отсидок и высылок, да еще и видели в монархии «оскорбительный пережиток».

Уже в январе Стамболов предложил русскому дипломатическому агенту Александру Кояндеру совершить переворот и выслать Баттенберга, после чего «отношения наших братских стран мгновенно улучшатся». Разумеется, тот жестко отказался такое даже слушать, пояснив, что «негоже верноподданному высказывать подобные мысли», однако уже летом 1885 удалить князя предлагали и Цанков, и опять Стамболов, и даже (по секрету) Каравелов, на людях крикливо бранивший Россию, где только мог.

«Народ здесь хорош и к России сердечен, - докладывал Александр Иванович в августе, - и Государя Отцом считает, однако же что народ? правители исповедуют одну лишь практику: “ Выгодно - русофильствуй! Нет - кляни и ругай Россию на чем свет стоит!”. И ни на одного болгарина, кроме разве лишь владыки Климента, да г-на Цанкова в некой мере, да офицеров, полагаться невозможно, и кроме обмана и лжи от них ожидать ничего нельзя», - подчеркивая далее: «дело взаимной вражды тут до того окрепло, что, пожалуй, и до крови недалеко; наилучшим исходом стало бы занятие княжества, как протектората, и введение здесь русских законов».

В Гатчине доклад прочли, но никаких инструкций не дали: на границах с Афганистаном разгорался тяжелый «Пендинский конфликт», вероятность войны с крайне встревоженной кушкинским поражением Англией рассматривалась, как весьма высокая, и Государю, работавшему в эти дни по 20 часов в сутки, было совершенно не до отдаленной балканской глубинки. А между тем, в этой глубинке назревали события ничуть не меньшей важности.



Навеки вместе!

При всех разногласиях, все фракции Великого Народного собрания и все слои общества объединяла «всенародная беда» - разделение Болгарии на три огрызка, организованное «европейским концертом». Настроения эти были едины и в княжестве, и в Восточной Румелии, и в Македонии, - но если в Македонии, еще не пришедшей в себя , никаких предпосылок к решению вопроса не было, то на Пловдивщине, наоборот, условия складывались.

С одной стороны, права автономии, в нарушение статей Берлинского трактата, Стамбулом постоянно урезались, на все просьбы генерал-губернатора Алеко Богориди не делать этого, Порта (поддерживаемая Лондоном и Веной) отвечала в том духе, что центру виднее, а с другой, в самой автономии назревало ирредентистское восстание, и сил для этого имелось в достатке.

По всей автономии вполне открыто действовали ячейки комитета «Единство», глава которого, Захарий Стоянов, один из «апостолов» Апреля, был на прямой связи с Софией, сразу после прихода к власти Каравелова заговорившей о том, что воссоединение необходимо и неизбежно. Газету «Соединение» читали вслух во всех школах и церквях. Силовые структуры, - милиция и жандармерия, - руководимые, согласно Берлинскому трактату, русскими офицерами, были насквозь пропитаны идеей «Единство или смерть», русскими же (естественно, болгарского происхождения) офицерами были созданы «гимнастические общества», где любой желающий болгарин мог обучаться владению оружием и совместным действиям в составе роты, батальона, полка.

В целом, это была очень реальная, - более 40 тысяч обученных бойцов, - сила, абсолютно ориентированная на «майку Руссию», помимо всего прочего, еще и потому, что курировало ее русское консульство, так что, в принципе, восстать автономия готова была в любой момент, - но то же русское консульство против этого решительно возражало.

Позиция Петербурга в румелийском вопросе была совершенно однозначна: сделать все, чтобы султан не смог лишить Пловдивщину ее прав, но действовать строго в рамках Берлинского трактата, поддерживая курс генерал-губернатора Гавриила Крестовича, вполне себе патриота Болгарии, на расширение полномочий автономии законным путем, вплоть до, как финал, плебисцита о выходе из-под власти Порты.

В общем, разумно, - Александр III, будучи в контрах с Лондоном, очень дорожил недавно достигнутым примирением с Берлином и Веной, и предпочитал «длинный», но спокойный, по правилам путь, против которого Вене возразить было нечем. Однако в Софии на всяческие хитрые планы плевать хотели, а консулы Англии и Рейхов эту позицию негласно поддерживали. В привате поясняя, что-де, наши монархи всей душой «за», aber… Влияния в Румелии у нас ноль, а Россия, которая там может всё, сами ж видите, «против».

Несложно понять, что Баттенберг в такой ситуации сделался ярым патриотом. Как от души (увеличить княжество вдвое, а то и, чем черт не шутит, сбросить формальную зависимость от Порты ему очень хотелось), так и по расчету: под князя, колесившего по стране и яростно, покруче самого Каравелова агитировавшего массы за Воссоединение, либералам копать было как-то не с руки. Даже притом, что знать какие угодно подробности о реальном положении дел Александр категорически отказался.

Зато в Петербурге наоборот: поскольку Государь изволил пожелать «Ничего впредь не слышать об этом мерзавце», а министр иностранных дел Гирс, серая, очень исполнительная мышь, в болгарских делах не разбирался вовсе и полагал их «внимания не достойными», там решили, что движение за воссоединение организовано князем, желающим укрепиться и лечь под Вену. В связи с чем, естественно, велели консулу в Пловдиве всячески этому препятствовать.

Препятствовать, однако, не получилось. 5 сентября (по старому стилю) Центральный Революционный совет объявил о начале восстания. Силовики не сопротивлялись, скорее, наоборот, генерал-губернатор Крестович сдал власть без сопротивления, для порядку заявив устный протест, и уже на следующий день инсургенты, создав Временное правительство, провозгласили Объединение, вслед за тем призвав добровольцев к оружию.

Народу откликнулось очень много, турки почти не сопротивлялись, границу перекрыли, порядок на территории обеспечили, в городах княжества на улицы вышли ликующие толпы, премьер Каравелов, выступая перед ревущей толпой, восторженно кричал: «В этом году - Фракия, в следующем - Македония!». От князя, отдыхавшего в Варне, ждали подтверждения, - вся Болгария. Для Баттенберга же, не желавшего что-то знать, переворот оказался таким же нежданчиком, как для прочих.

А между тем, всего за неделю до того, после трудных переговоров с Гирсом, ему удалось добиться согласия главы российского МИД помочь помириться с Императором. И теперь приходилось срочно решать, ибо в «молнии», присланной Стамбловым, вопрос был поставлен предельно четко: или в Пловдив, или в Дармштадт, откуда приехал.

Размышлял Его Высочество, впрочем, недолго. Получив известия о событиях во время ланча, он «несколько минут помолчав, выпил бокал шампанского, встал из-за стола и громко сказал: “Едем”», сразу вслед за тем отправив в Пловдив сообщение: «Как болгарин и князь Болгарский, не могу и счел бы позором для себя не принять с радостью Освобождение милой Отчизны».

На следующий день монарх, которого все срочно полюбили, объявил всеобщую мобилизацию, еще через два дня Великое Народное собрание утвердило «экстренный бюджет», и уже 9 сентября, с триумфом въехавший в Пловдив  Александр I, князь Обеих Болгарий, гарцуя на вороном перед вытянувшимся в струнку строем, заявил: «Храбрые воины! Нет у нас вражды с турками, но если турки посмеют встать на нашем пути, мы станем биться до победы или смерти. Что же до Александра, то знайте: жизнь ему не дорога, было бы живо Отечество. Ищите меня в гуще битвы!».



Униженные и оскорбленные

О том, что в случившемся столь быстро, стремительно и для всех разведок сюрпризом все увидели «руку Москвы», - то есть, конечно же, Петербурга, - говорить, видимо, излишне. В то, что Гатчина абсолютно не в курсе, напротив, не верил  никто. Разве что в Софии, но там на эту тему помалкивали, а в столицах держав «всё понимали правильно», и в Пловдиве на мечущегося по улицам  русского консула, вопившего «Остановитесь, болгары! Русский Царь ничего не знает! Россия не поддержит, турки всех вырежут», смотрели с понимающими улыбками: дескать, дипломату положено.

Вот не верили, и все. Зато из рук в руки переходили свежие номера российских газет, особенно излюбленного болгарами славянофильского «Нового времени», где все слоники стояли именно там, где следует: «Радуется славянский мир, и вместе с ним “друзья человечества” во всех странах: болгаре Восточной Румелии и болгаре Княжества, разъединенные Бог весть почему и для чего хитроумной дипломатией на берлинском конгрессе, вновь, подлости людской вопреки, образуют единое государство, национальное и свободное».

Это, - никто не сомневался, - был подлинный, без уверток, голос России. На имя Александра III шли тысячи телеграмм с заверениями в любви, верности и просьбами о помощи, которая, - прав был консул, - ниоткуда не шла. Хуже того, Гатчина звенела от ярости. Мало того, что случившееся было сочтено очередным «предательством», да еще и редкостно хамским, - не просто без санкции России, но и без уведомления, как бы с намеком «А куда ты, родимый, денешься?», - очередной «этюд» Баттенберга (сомнений в этом у царя не было) ставил под угрозу сложную геостратегическую конструкцию, с трудом выстроенную Александром Александровичем. И притом, в самый неподходящий момент.

Нет, разумеется, Государь еще до прихода к власти был сторонником Освобождения, одним из идеологов «войны за Болгарию», но ведь ситуация ничем не напоминала 1877-й. Тогда, не говоря уж о выгодах Империи, кровь Батака взывала к мщению, а теперь выходило так, что Россию, не сочтя нужным и посоветоваться, втягивают в совершенно лишнюю войну.

Без преувеличений. Как писала одна из русских газет, отражающая мнение двора, «В политике очень часто великие дела совершаются не великими людьми: искра, брошенная рукою ребенка в опилки, может произвести пожар, и случайный выстрел, раздавшийся где-нибудь на Балканах или на афганской границе, может послужить также началом крупных событий». И все это - по прихоти скверного мальчишки, оскорбившего Империю и Государя изгнанием русских министров, стакнувшегося с «нигилистами», да еще и в момент жесточайшего обострения отношений с Великобританией.

И хуже того, - ибо события начались аккурат после гарантий «нерушимости Балкан», данных Вене царем, после чего оба Рейха поддержали Россию, и англичанке стало сложно гадить, и дурацкая коллизия поставила «Союз трех императоров» на грань разрыва, выставив Александра III нарушителем «слова чести». А этого он не прощал никому. Короче говоря, «мы достаточно положили наших денег и наших жизней за наших братьев. Пусть теперь наши братья, прежде чем чего-то требовать, сделают что-нибудь для нас».

А между тем, в Стамбуле приняли решение гасить беспорядки в зародыше и, поскольку сил было мало, начали подтягивать войска из провинций. Однако, поскольку Баттенберг незадолго до того побывал в Лондоне, у тетушки Вики, которая его очень любила, турки, предполагая участие в событиях сэров, решили все же обождать и запросить столицы.

Ответ пришел быстро: Александр III события резко осудил, в то же время предложив туркам не ломать дров сгоряча, а обсудить вопрос в «международном» формате. Франция, уже целившаяся на союз с Россией, а в Болгарии интересов не имевшая, Государя поддержала, как и Великобритания, никуда не спешившая, но полагавшая, что любимец «тетушки Вики» рано или поздно никуда не денется, и лучше, чтобы он никуда не делся с большой, а не маленькой Болгарией. Вена, - а заодно с ней, как всегда, и Берлин, встали на сторону Порты.

Как бы договорились. Но поскольку конференция дело серьезное, ее готовить нужно, а ярость требовала выплеска, обычно спокойный, но на сей раз взбешенный и взвинченный Александр Александрович сделал единственное, что мог сделать своей властью hic et nunc, - здесь и сейчас, - приказав всем российским офицерам, служащим как в армии княжестве, так и в милиции «мятежной автономии», немедленно возвращаться в Россию.

В принципе, формально ничего особенного, всего лишь пропорциональный ответ на давешний фокус Баттенберга с отзывом курсантов. Вот только время было совсем другое. Знай Государь, что аккурат в это время посол Австро-Венгрии в Белграде обхаживает сербского короля Милана на предмет «болгар стоило бы приструнить», возможно (хотя и не факт), такой приказ и не был бы отдан. Но он не знал. И это незнание, рожденное недостатком информации, помноженное на гнев и усугубленное личной неприязнью к «предателю», сделало неизбежным многое из того, что случилось потом.

Продолжение следует.