ИСТОРИЯ О
Ну что ж. Хороша страна Болгария.
Тем паче, раньше других обещана, а слово не воробей.
Геть стамбульского попа!
Реки начинаются с истоков. Чтобы понять, почему, в конце концов, отношения Болгарии с Россией сложились именно так, как сложились, начать следует с декабря 1839, когда молодой, прогрессивный и окруженный честными патриотами султан Абдул-Меджид подписал «священный указ», положивший начало эпохе Танзимата, - «обновления Османской Империи», - фактически, нечто типа Декларации прав человека и гражданина.
С этого момента, - а дальше шло по нарастающей, - на территории Порты всем её подданным, независимо от религиозной принадлежности, гарантировались обеспечение безопасности жизни, чести и имущества, а также многие другие права. Подчеркивая, что поставленные задачи могут быть успешно решены только в случае единства правительства и народа, авторы проекта провозглашали государственной идеологией «османизм».
То есть, просто патриотизм, в рамках которого для власти едины все, кто хочет служить Родине, а тюрки ли это, славяне ли, арабы, греки или евреи, совершенно никакой роли не играет, ибо невозможен патриотизм без «равенства и единства всех народов». И это не было пустой декларацией. Власти, в самом деле, намерены были претворять в жизнь свои замыслы, призывая «низы» к сотрудничеству, потому что очень хорошо понимали, как люто будут сопротивляться «верхи».
Естественно, все эти перемены затронули и Болгарию. Раньше все было просто: христиане, хоть беднота, хоть богатенькие «чорбаджи», - податная райя (стадо) без каких-то прав, кроме права на жизнь, помаки (болгары-мусульмане) - полноправное (в рамках шариата) население с массой льгот по отношению к соседям-христианам, но все же пониже «настоящих турок». Ну и, конечно, в городах - греки из Стамбула, т. н. «фанариоты», которых никто не любил, потому что они, имея в столице крутые связи, тянули на себя самые вкусные одеяла, выступая в качестве торговых посредников.
В эпоху Танзимата, однако, мало-помалу становилось легче, и первой ласточкой этого просвета стало успешное завершение долгой борьбы болгарских священнослужителей за церковную самостоятельность от Константинопольской патриархии, клир которой был теснейше связан с «фанариотами» и всячески им споспешествовал, что очень не нравилось местным производителям и торговцам.
Раньше о чем-то в этом роде и заикаться было опасно, а теперь стало можно, и 3 апреля 1860 во время пасхального богослужения в столичной болгарской епископ Илларион Макариопольский, как положено, похвалив султана, не помянул имени вселенского патриарха, и никаких последствий, - хотя патриархия тотчас пожаловалась властям, - не последовало. Типа, разбирайтесь сами.
К слову, вполне логично: разногласия в в рамках православного клира Порту тревожили значительно меньше, чем появление протестантских, а особенно католических миссионеров, ненавязчиво пропагандировавших «западные ценности», - и даже достаточно успешно: в Болгарии возникло движение за унию с Римом, поддержанное многими интеллектуалами во главе с Драганом Цанковым.
Для запрета не имелось никаких формальных оснований, но тенденция, повторяю, тревожила, и султанское правительство вело себя предельно аккуратно, не говоря ни «да», ни «нет», но самим фактом молчания давая болгарским иерархам понять, что, в принципе, не возражает.
Значительно активнее, как ни странно, возражала Россия, имевшая давние и прочные связи с Константинопольской патриархией, да и вообще, всякие новации не одобрявшая, однако со временем, особенно после Крымской войны, понемногу начала смягчаться и политика Петербурга.
Наиболее разумные дипломаты и эксперты по Балканам постепенно, максимально тактично докладывали царю и Синоду, что никакой беды от помощи болгарским «батям» не будет, ибо от патриархии в Стамбуле, предельно лояльной Порте, все равно пользы с гулькин хвост. А вот чорбаджиев, ориентирующихся на Россию, такое отношение обижает, если вообще не отталкивает в ряды «западников».
Плоды перестройки
Так что, в конце концов, о благоприятном для болгар решении вопроса начал мягко ходатайствовать и граф Николай Игнатьев, посол Империи в Порте и вообще редкостная умница, после чего греческим назначенцам в Болгарии стало неуютно. Их, конечно, не били, не обижали, но создали атмосферу такого морального дискомфорта, что они сами стремились уехать, оставляя приходы и должности местным, а 28 февраля 1870 султан подписал фирман об учреждении Экзархата.
То есть, «автономной», а фактически, самостоятельной болгарской церкви, главу которой должны были избирать высшие местные иерархи, а патриарх Константинопольский только формально утверждать. Естественно, патриархия крайне рассердилась, экзархата не признала, избранного в 1872-м экзарха Антима I не утвердила, а болгарских батюшек вообще объявила «раскольниками», но, поскольку последнее слово было за султаном, а султан все подписал, мнение греков даже не приняли к сведению.
Но церковь церковью, а по ходу, из активистов протеста, оформлялось и политическое движение с оттенком национализма. А также и с прицелом на социальные перемены. Как эхо модных в тогдашней Европе веяний. Что и неудивительно. В Болгарии, так уж вышло, ни своей аристократии, ни своего дворянства не было уже много веков, элиты ее формировались зажиточными крестьянами и выходцами из сел, получившими (значение образования для карьеры папы понимали) максимально добротное образование. И они, желая состояться, фрондировали.
Хотя, конечно, по-разному. Кто из семей побогаче, учился в Европе, в университетах Франции и Германии, становясь понемногу, скажем так, «западниками», а возвращаясь домой, пополняя ряды «лояльно протестующих» - устраивались на госслужбу, на рожон не лезли, но в рамках возможного, поддерживали инициативы Его Величества. Молодежь попроще грызла гранит наук в вузах попроще, российских, и ориентировалась на Россию, в духе славянофильства, но и народничества, поскольку самодержавие не воспринимало.
Эти, как правило, отучившись и нахватавшись, домой не спешили, но оседали в эмиграции, примериваясь к практическим делам, чтобы решать вопросы, не дожидаясь милостей от султана. В основном, конечно, с прицелом на Россию, но, поскольку Санкт-Петербург такие инициативы не одобрял еще со времен Ипсиланти, подчас впадали в отчаяние, - тот же Драган Цанков, уйдя в католичество, горестно писал: «только слепые не могут отличить истинно христианского дела римской пропаганды от истинно дьявольского дела панславизма и панэллинизма», - а потом каялись и опять разворачивались в сторону России, надеясь, что там передумают.
Как и всегда, большинство ограничивалось спорами в кофейнях, но кое-кто шел дальше. Например, в 1862-м, в Бухаресте, несколько зажиточных торговцев, желавших странного, получив небольшой российский грант, основали кружок, именуемый «Добродетельной дружиной». Упаси Боже, ничего чересчур, просто разработка концепции для предъявления российскому МИДу. Правда, первый вариант, - идею единого болгаро-сербского государства с белградскими Обреновичами во главе, - спонсор забраковал (Обреновичи, холуи Вены, на брегах Невы не котировались), зато «вариант Б», - болгаро-турецкая дуалистическая монархии во главе с турецким султаном под эгидой России, - понравилась.
Проект одобрили, грант продлили, сообщив, что «понадобитесь - позовем», на чем все и затихло. А на авансцену вышли другие люди, куда более решительные, типа Георгия Саввы Раковского, именуемого еще и «Предтечей». В ранней юности - активист борьбы за церковную реформу. Потом, в Крымскую, один из основателей Тайного общества, поддерживающего Россию. Потом жил в Австрии, публиковал в газетах антиосманские статьи. Потом, когда по требованию турок, депортировали, переехал в Россию, обивал пороги, ища поддержки. Не найдя, уехал в Сербию, - и там, наконец, нашел, слегка от сербского правительства, но, в основном, от австрийской разведки, заприметившей упрямого и потенциально ценного болгарина, и теперь, когда к Вене у Стамбула претензий быть не могло, решившей его поддержать.
Болтологией не увлекался, был поклонником Мадзини и сторонником «прямого действия», считая, что добиться независимости может только сам народ, но только в том случае, если народу будет вокруг кого объединяться. В практическом плане искал деньги, собирал политически активную молодежь, формировал «четы» и засылал их за Дунай, пребывая в уверенности, что народ отзовется.
А народ никак не отзывался. Восхищался, слагал песни о славных гайдуках, - Панайоте Хитове, Филиппе Тотю, Стефане Караджа, Хаджи Димитре, - но и только, так что «четам» раз за разом приходилось, побузив, уходить обратно. В связи с чем, Раковский пришел к выводу, что к вопросу нужно подходить системно, но не успел: чахотка, вечный бич разночинцев, помешала, и продолжать его дело пришлось уже парням из той самой политически активной молодежи.
Мы пойдем другим путем
А парни были серьезные. Не слабее российских народников, с которыми, к слову, кое-кто из них (как, скажем, Стефан Стамболов, о котором позже будем говорить много), были и связаны, и дружны. Понемногу выдвинулся и лидер - Любен Каравелов, выпускник Московского университета, теоретик, публицист и очень толковый организатор, к слову, наряду с Петко Катрановым, прообраз Инсарова из тургеневского «Накануне». Живя в Москве, неустанно писал, рассказывая российской общественности о «балканской сестрице», заинтересовал этим самые широкие слои, и это само по себе было много, но литературного творчества активисту не хватало, и он с удостоверением корреспондента «Московских ведомостей» отправился в Белград, где принялся формировать «чету».
Естественно, был депортирован, какое-то время нащупывал контакты в Австрии, а весной 1869 осел в Бухаресте, где познакомился с еще одним харизматиком, Василом Кунчевым (позывной «Левски»), и с этого момента работа вышла на качественно иной, куда более конкретный уровень. В отличие от Любена, скорее, теоретика, по натуре склонного к рефлексии, Васил, человек с реальным боевым опытом, фанат идей Раковского, попробовавший себя в «четах» и разочаровавшийся в этой методике, имел практический склад ума и железную хватку.
Так что, очень скоро их тандем (вернее, трио, потому что был еще и Христо Ботев, друг Васила) заработал с точностью метронома. В том же 1869-м в Бухаресте состоялось учредительное собрание Болгарского Революционного Центрального комитета, с места в карьер объявившего себя «Временным правительством Болгарии», эмиссары которого вскоре создали в самой Болгарии подпольную «Внутреннюю революционную организацию», взявшую курс на подготовку всенародного восстания.
Ну а чуть позже, когда возникло несколько десятков ячеек, на общем собрании комитета весной 1872 были приняты Программа (автор Каравелов, ставший главой БРЦК) и Устав (автор Левски, высший военный руководитель будущих событий). Эти документы были уже предельно конкретны, цель определялась четко: «путем всеобщей революции произвести коренное преобразование нынешней государственной деспотически-тиранической системы, заменив ее демократической республикой». А в смысле тактики указывалось, что все разногласия между «западниками» и «русофилами» будут улажены после достижения главной цели - независимости.
И на том - к делу. Каравелов изыскивал средства, формировал общественное мнение, а Левски, перейдя Дунай, создавал сеть первичек. И делал это очень удачно, аж до тех пор, пока не случилось то, от чего ни одно подполье, сколь бы искусный конспиратор его ни возглавлял, не застраховано. 22 сентября 1872 один из «апостолов», Димитр Обштий организовал налет на турецкую почтовую карету. Сделано это было вопреки прямому запрету Левски, - слишком большая сумма перевозилась, и Димитр решил, что удача все спишет, - но не свезло.
Парни угодили в засаду, предстали перед судом, и поскольку дело пахло петлей, Обштий заявил, что «экс» не уголовный, а политический, раскрыв туркам факт существования организации и назвав имена ее руководителей. Начались аресты. БРЦК приказал Левскому, сидевшему в надежном убежище, немедленно начинать восстание, однако сам Васил лучше всех понимал, что ничего еще не готово и выводить на убой две сотни активистов нельзя, а людям, против которых нет никаких доказательств, ничто не угрожает. Поэтому, проигнорировав приказ, решил уходить в Румынию, забрав архив подполья, и 27 декабря был арестован турецкой полицией, успев уничтожить документы.
По поводу ареста ходило много слухов, назывались имена «предателей», но, скорее всего, туркам просто повезло: наряд полиции брал обычного «подозрительного», в Ловече, где Левски многие знали, на очной ставке арестованного не выдал никто из задержанных, и опознали его, как государственного преступника, только в Тырнове. После чего предали суду по старым делам, не выяснив ничего ни про БЦРК, ни про подполье, о котором подсудимый не сказал ни слова.
Впрочем, досье заслуженного четника и без того было пухлым, на смертную казнь хватало с верхом, и 6 (или, если угодно, 19) февраля 1873 «опасного мятежника» Васила Кунчева повесили на окраине Софии. Его молчание на суде спасло многих и сохранило сеть. А вот Любен Каравелов, потрясенный смертью друга, ушел в глухую депрессию, и вполне возможно, все бы рассыпалось, не перехвати штурвал Христо Ботев, при котором уже крутился, быстро набирая влияние, изгнанный из Одесской духовной семинарии Стефан Стамболов, совсем, - всего-то неполных 19 лет, - молоденький, но очень, очень опасный.
Продолжение следует.