Из Рассказов Облачной страны: Тысяча печатей
Очередная история о сыщике Намме. По времени действия следует сразу за " Наоборот" и " Всю жизнь мечтал жениться на царевне", отсылки к " Только не сворачивай!" и другим рассказам тоже есть.
Тысяча печатей, или Преступником не должен быть китаец
1. Молодой господин Мино, племянник наместника Приволья
Никого не принуждали - каждый имел свои причины явиться.
Да и почему бы в последний месяц зимы, когда все чиновники с трепетом ожидают назначений на следующий год, старым друзьям не собраться вместе, отринув на время волнения, не воспеть зимнюю луну? Полнолуние славят все, кому не лень, в вот растущий месяц до сих пор редок даже в больших стихотворных сборниках. Уж хороши ли выйдут наши строки - заранее не скажешь, но ничего подозрительного в таком занятии нет.
Сошлись на Седьмой улице, в усадьбе зятя наместника Перевального края. Ворота хозяин велел запереть, дабы ничто не отвлекало от бумаги и туши. Кто в последний миг усомнился, не решился прийти - тот и не нужен. По сути все мы грамотеи, вместе или порознь, но выращены на одних и тех же материковых книгах. Кто остался верен долгу просвещённого служилого, а кто чиновную долю мыслит иначе - как раз сегодня и узнаем.
Одеты гости не в должностное платье, хотя печать у каждого при себе. Чинами не считаются. Наместник Заозёрья - потомок государя, что правил в годы Ясной Радуги, основателя нашей Столицы. И вот ведь, запросто сидит рядом со стольником, чей дед ещё на Востоке мечом махал, и с пожилым наставником, чьи предки вовсе из-за моря родом. Но восемь из дюжины присутствующих несут сейчас одну службу: наместничью, в больших, крупных и средних землях Облачной страны. Давно не виделись все вместе.
Бумага разложена, кисти готовы. Наместник Пещерного края уже и набросал несколько знаков. Наместник Охвостья успел вымазать тушью рукав, хоть за тушечницу и не брался. Но смотрят все не на неряху, а на его соседа, молодого господина из Приволья. Тот, не вставая, отвешивает поклон в сторону старичка-наставника:
- Твой почерк лучше всех, учитель. Прошу переписать набело.
И вытаскивает из рукава черновик. Слуг тут нет: Мино передает свиток господину из Охвостья, тот стольнику, стольник - Заозёрному. Государев сокольничий подтянул рукава: ожидает, что ли, что грамоту дадут в руки каждому, прежде чем перебелят? Нет: получивши свиток, наставник разворачивает его перед собой. Прижимает увесистыми линейками, чтобы не скручивался. Внимательно читает.
- Не огласить ли вслух ещё раз? - говорит Пещерник, откладывая свои стихи.
- В самом деле, сколько поправок-то было… - кивает наместник Речного края.
Столько поправок, столько встреч, наедине или по трое-четверо, в Столице, на дорожных постоялых дворах, в усадьбах у надёжных друзей, в беседках близ холмов с прекрасными видами. Забота у всех одна, но замыслы разные; решать Государю, но у каждого есть своё предложение. Обсуждали, спорили, и каждый раз ждали: вот за порогом хрустнет ветка, скрипнет дверь, звякнет оружие; войдут, прищурятся: вот вы где!.. Обошлось.
Теперь наконец всё согласовано, сведено воедино. Переписать - и во дворец.
- Зачитать так зачитать, - кивает Приволец. - Но умоляю: не будем возобновлять прений! У нас мало времени.
Наставник читает - и все слушают, как в первый раз. Вроде бы неплохо получилось. Вступление; напоминание о страданиях народа; рассуждение о долге подданного и милости правителя. И затем к насущным делам. Когда старик - осторожно, по слогам - читает то самое имя, по меньшей мере двое из дюжины гостей убирают руки в рукава. Уж боги ведают, зачем: стиснуть лишний раз оберег, где заклинание от дурной судьбы? Подержаться за кинжал, холодом железа прибавить себе решимости? Просто дрожь скрыть? Но все молчат. Только Заозёрный величаво кивает, как всегда.
- …на коленях умоляем: обуздать смутьянов, сквозь слёзы взываем: мятежу должен быть положен конец.
Наместник Охвостья ёжится. Всё-таки непривычно без челяди. Холодно, но не станут же чиновные мужи сами раздувать угли на жаровне…
- Что ж: и кратко, и полно, - молвит наместник Заозёрья. - Станем опять переделывать, только испортим.
- Волков я бы всё же выкинул, - бурчит Пещерник себе под нос.
Из грамоты, пожалуй, да. А попробуй их выкинь из Пещерного края: хищных волков, кровожадных тигров… Пробовали. И из Речного, и из Киноварных предгорий, и с Перевалов, каждый в меру сил, но вот - не сумели. Что и имеем мужество признать: за себя и за родню, в письменном виде, красивым слогом.
- Оставим, - говорит учитель. Он сам и предложил сравнение с дикими зверьми. Пододвигает к себе светильник, морщится и берётся за кисть. Лица остальных исчезают в тени.
И сразу гостевой покой кажется больше, чем есть. И звуки слышнее, даже самые тихие. Кто-то из гостей сопит, простужен с дороги. Кто-то явился в слишком новом платье и весь шуршит.
Но, пока наставник пишет, все стараются не шуметь. Стольник передаёт записку молодому господину из Приволья, тот, прочтя, кивает, что-то добавляет от себя и передаёт Заозёрнику… Наместник Верхней Киноварной земли взялся за стихи о луне - надо же сложить на всякий случай! Пишет с таким лицом, будто это его предсмертные строки. А сокольничий оказался предусмотрительнее: чем марать бумагу в потёмках, набросал заранее, сейчас достал из рукава листок и положил перед собою.
Учитель управился на удивление быстро. И на чистовике оставил свободное место - ровно для двенадцати подписей и печатей. Вздохнул:
- Руку мою, конечно, опознают сразу. Но уж подписываться первым я не стану.
- По кругу же, как договаривались!
Мино первым достаёт печать. Когда ему - из рук в руки - передают новый свиток, подписывается, оставляет киноварный оттиск. Имя и должность. Передаёт следующему. Тем временем старик-наставник бережно, как прежде, сворачивает черновую грамоту. И подносит к огню.
Ненадолго, но станет светлее. И пусть никто в последний миг не мешкает и не сетует. Господина из Охвостья остановили, когда он тиснул было свою печать вверх ногами. Да не важно: подписи по кругу, верха и низа тут нет.
- Сделано, - молвит наместник Заозёрья. - Осталось решить последнее. Кто поднесёт прошение Властителю Земель.
Половина присутствующих смотрит на сокольничьего. Ближний Государев человек, как-нибудь на охоте, вдали от чужих глаз, мог бы…
- Не слишком ли я молод для такой чести…
Наставник недовольно фыркает. Но Приволец говорит:
- Об этом не тревожьтесь. Посредник у меня есть. Человек в малых чинах, к Государю вхож и никому из нас не родич.
- Не выдаст раньше срока? - спрашивает стольник.
- Нет. У него такая служба, что себя он этим погубит ещё прежде, чем нас.
2. Госпожа с Восьмой улицы, урождённая Намма
- Прежде, чем нас застукает кормилица… Вот это и это нужно доесть!
Кормящей матери вредно: слоёное, кислое, острое, красное, чёрное, в общем, почти всё кроме каши и водорослей из-за пролива. Видеть уже их не могу. А завитушки с бобами, да с перчиком… А тыква по-восточному… Нет, всё-таки иногда молодой господин Асано соображает, чем порадовать!
Свету здесь - только от жаровни. Господин разъездной уполномоченный Обрядовой палаты воспользовался случаем залезть под одеяло. Продрог в пути: зимой, то морем, то на коне, торопился в Столицу - и прямо к нам. Привёз дитяти оберег в мешочке. Заглядывать нельзя, тайна! Из того храма, где господин в этот раз наводил порядок. Монашеские склоки там - как везде, но святыня оттого не ослабела. А где это? Далеко на востоке, в Верхних Снопах. В такие дали и батюшка-то ездил только в молодости. Но, как вижу, готовят там вкусно.
Аварэ, нет! Юному господину с Восьмой улицы самому пока нельзя отведать! Ни тыкву, ни оберег! Изволь уж кушать, как положено.
Нет, кормилицу так и не нашли, кормлю я сама. Зачем спрашивать? Будто бы господин уполномоченный сюда не затем явился, чтоб на нас с маленьким поглядеть. Вообще-то кормилица у юного господина была, присоветовали одну. Но настоящая кормилица, батюшкина, её выставила. Сама она тоже живёт не у нас, по-прежнему у батюшки, но сюда захаживает. Вот три дня назад заглянула - и до сих пор искореняет мои недосмотры и Рэевы упущения по всему дому. Ну, вроде как господин уполномоченный, только не в храмах, а на Восьмой улице. А причина в том, что кормилица опять поссорилась с моею сестрицей. Сказала: «Всё, ты меня не любишь, не слушаешься, уйду я от тебя к юному господину Дзёхэю, только ты меня и видела!» И ушла. Ничего, это ненадолго: она по сестрице уже соскучилась, скоро вернётся туда. Пятый раз уж так.
- Немалая у старушки ответственность!
- То ли ещё будет! Вот братец мой женился - у них дитя ещё не намечается, но уж как родится… Впрочем, мы всё равно успеем раньше.
Не надо этак вот глядеть. С вопросом: кто - мы? Господин и госпожа с Восьмой улицы? Или госпожа и вечерний гость? Ладно уж, уточню:
- Видел дверь, занавешенную полосатой циновкой?
- Кажется, видел.
- А что за нею - так просто не заглянешь! Там моя Рю тоже ребёночка ждёт, строго соблюдает свои дикарские обряды. Её Таро уже с ног сбился, потому что по их обычаям ей не столько запретно, сколько должно и необходимо. И из еды, и из одёжки, и для любования всякое… Почти ничего из этого в Столице и окрестностях не произрастает, не ловится и не изготовляется. Вот где мы возьмём бамбуковую шляпу положенного образца? А без шляпы - никак: не просто оборотень может родиться, но ещё и непочтительный к старшим!
- И что по этому поводу говорит кормилица господина Наммы?
- Сказала, что всё это пустые суеверия и обещала шляпу раздобыть.
- А тебе без Рю грустно?
- Скорее, беспокойно. Но обет молчания она не держит, по счастью. Мы вот с юным господином гулять пойдём - и с ней перемолвимся. Но это днём: там полосочки, надо видеть!
А подруга моя Пересмешница про второе дитя Младшей государыни пока ничего не пишет. Она вообще писать реже стала. Девочка, царевна, растёт, и вроде бы всё хорошо, а пожелать ли им царевича, наследника - даже не знаю, на радость то будет или на беду.
- А что супруг? - спрашивает господин уполномоченный с видом, будто сам он тут чужой, тайный любовник или уж не знаю кто. Мог бы сказать просто «Рэй», как раньше. Или уж «Дзёхэй-младший». Или «переписчик».
- А он скоро будет, сам у него спроси.
Изволит ли господин Асано вылезти из-под одеяла, одеться, нацепить шапку и сделать лицо, как у учтивого гостя? Будто старший родич любезно зашёл проведать младшую родню… И вообще: у кого-то ведь ты, супруг мой бывший, после дальнего пути оставил лошадь, посетил баню, побрился, сменил платье перед тем как завалиться сюда - ведь так? Я не любопытствую, у кого именно.
Мог бы за эти годы уразуметь, как у нас в семье принято. Мой батюшка никогда не спрашивает матушку про её нынешнего мужа: «А как там господин Гээн?» И наоборот, матушка его о мачехе не расспрашивает. Что хотят - сами скажут. Господин же Гээн не только о себе поведает, но и обо всей своей родне. И о некоторых совершенно посторонних лицах вроде пророка. Да, кстати!
- Помнишь, в Отрадных горах, мостик через пропасть…
Прислушивается, будто это начало песни. О прошлом, о нашей единственной вылазке вдвоём за пределы Столицы… Нет, не обижайся, но я о другом:
- Там среди паломников был такой глухонемой малый. Помнишь его?
- Да, конечно.
- Он объявился! Теперь и говорит, и слышит.
- Исцелился всё-таки?
- Или бросил притворяться. Прибыл в Столицу и предсказывает будущее. Только не по заказу, а по наитию. Матушка его про нашего маленького пробовала спросить, он отмолчался. А сама я не спрашивала.
Мне бы с нынешними делами разобраться, а будущее погодит.
- Надо будет послушать, что за прорицатель, - молвит молодой господин Асано. - И у деда спрошу, как до дому доберусь.
Ага. В Конопляной усадьбе ты, значит, правда ещё не был с дороги.
- Но к моему батюшке ты всё-таки тоже зайди потом. И будь готов, что он тебя будет расспрашивать в подробностях. Обо всех краях, где ты побывал.
Ненавижу этакую мину. Что у уполномоченного, что у братца. Не в первый раз уже: слыша, что господин Намма их о чём-то нестоличном спросит, оба морщатся, будто половину казны Облачной державы украли да припрятали по дальним захолустьям. И это ведь не из-за страха перед Полотняным приказом и даже перед батюшкою самим, нет. Но что тут за тайны, не понимаю.
Вот и юный господин возражает. Вслух! Подержу его? - без слов, только движением спрашивает гость мой. Давно бы так!
3. Дзёхэй Хисаёси, он же Рэй, переписчик Государева Книгохранилища
«Давно бы так», - гласит высочайший росчерк на грамоте, представленной из Палаты Обрядов. О присвоении досточтимому Камэю звания «Учитель страны», за великие заслуги и так далее. Неясно только, как толковать волю Государя. То ли: вопрос назрел, очень было бы кстати почтить кого-нибудь из старинных праведных монахов, в назидание нынешнему веку. То ли: наконец-то Палата занялась своим делом, а с назначениями чиновников, сбором податей и разоблачением заговоров Властитель Земель уж сам разберётся.
Любопытно, однако: почему выбран именно этот добродетельный наставник? Он учил чему-то, что полезно вспомнить в наши дни? Или существует посмертная выслуга лет, и подошёл его черёд? Или глава Обрядовой палаты, а то и сам Государь, питают к нему личное пристрастие?
Во исполнение сего решения в Книгохранилище поступил наказ: выверить и заново переписать собрание стихотворений монаха Камэя. Учёными его трудами будет заниматься монашеская община, но он и на путях мирской словесности отметился на века. Задание ответственное, а исполнить его глава Книгохранилища, господин Дзёхэй, поручил своему приёмному сыну, переписчику Хисаёси.
То есть мне. Я к новому имени уже почти привык. Пишется как «длинный» и «верный». Долог долг служилого, вечна присяга, даже складно звучит, если читать на Облачном наречии. Но когда я извлёк из ларца ворох старых рукописей, расправил, пробежал глазами…
- А-а! - только и смог выдохнуть, вместо здешнего приличного «аварэ».
Батюшка Дзёхэй поднял глаза от своей работы: что там такое?
А дело в том, что стихи и личные послания монах Камэй своим общинным именем не подписывал. Ставил другие два знака. Тоже «длинный» и «правильный», Тёги - имя на материке знаменитое. Так прозывался один из самых ловких пройдох китайской древности, это он говорил, когда еле живой выбрался из темницы: пока язык мой цел, жалеть мне не о чем. В прежние годы, когда ещё и не помышлял об Облачных островах, я и сам частенько этим именем пользовался. Правда, больше для крамольных воззваний. Если уж надо выбирать что-то одно, я, наверно, предпочёл бы руку, а не язык, но… Собственно, когда придумывал, как назваться по-Облачному, я те же знаки и задействовал, слегка переиначив.
И вот на тебе. Судьбоносное совпадение? Или…
- Изумительный почерк, - говорю.
Тут в самом деле есть на что посмотреть. И потягаться. В материковом письме монах был мастер. А другого и не знал: при жизни Камэя, кажется, Облачную азбуку ещё не изобрели. Как видно, питал пристрастие к редким словам и смелым сочетаниям, наподобие тех старинных поэтов, кому он подражал.
- Я слышал, - молвил батюшка, - у досточтимого якобы встречаются знаки материкового образца, но не усвоенные из книг, а измышленные им самим. Я сомневаюсь, что он пустился бы на подобные вольности. Проверь: авось найдёшь, у кого они взяты. Если всё-таки ни у кого, а из головы, то замени их на другие.
Доверие обязывает. Сижу тут в чиновничьей шапке, с печатью у пояса, бывший заморский мелкий жулик - и мне доверено единолично решать, какие знаки есть в китайском письме, а каких нету!
Старые сборники составлялись кое-как. Два свитка склеены из лоскутьев, а ещё приложено десятка три-четыре отдельных листков. Ни предисловия, ни заключения, разбирать всё это по разделам тоже придётся мне. Некоторые стихи явно оторваны от длинных посланий. Что уж там было сказано, слишком личное или слишком важное для державы, мы теперь не узнаем. Но те, кто рвал, не потрудились обозначить на обрывке год, день и имя получателя.
И всё это надобно привести в порядок до весеннего равноденствия. Меньше чем за три месяца. Никто не упрекнёт главу Книгохранилища, что тот родичам поручает работу полегче…
И вот со всем этим в голове возвращаюсь со службы домой на Восьмую улицу - и обнаруживаю, что у жены под одеялом около жаровни устроился… как бы это сказать? Старший её родич, он же бывший муж - а мне-то кем приходится молодой господин Асано? Нет в Облачном наречии названия для такой степени родства, хоть само явление, так сказать, и нередко.
Сидит свободно, рядом - моя тушечница и бумага. Но ничего не пишет, а держит на руках дитя. Тоже моё! И это уже безобразие: вдруг уронит, навыка-то у него нет! Так что я сына мягко отобрал и уже с младенцем в охапке почтительно приветствовал гостя.
- Давно не имел счастья видеть тебя. Откуда нынче?
- С северо-востока, - отвечает.
В устах господина уполномоченного по обрядовым вопросам эти слова могут означать не просто сторону света. Порой их вернее было бы толковать образно: оттуда, мол, где опаснее всего. Откуда обычно являются бесы и прочая нечисть.
Зато он отменно трезв, и это радует. Пополнел, посвежел на разъездной службе. Быть может, ему и вправду вреден воздух Столицы?
Жена убирает со столика пустые чашки, отправляется на кухню за новыми.
- Как нельзя кстати, - говорю гостю. - Ты человек сведущий в храмовых делах. Хочу тебя спросить о подвижнике Камэе. Он вообще кто был?
- В двух словах не ответить. Родом он из-за пролива, из тех краёв, откуда тесть наш с тобой. Учился в Южной столице, а странствовал по всей стране. Смолоду явил немалые дары: как сочинитель и как заклинатель. Был в милости у государя, что правил в годы Ясной Радуги…
- Почти ровно сто лет назад?
- Да. И по высочайшему велению был отправлен учиться на материк. Возвратился и продолжил странствия по Облачной стране. Состоял в переписке с наследником, каковую тот не прервал и по воцарении. Тёмный поэт, грозный бесогон, многократно подозревался в крамоле.
Вот это неудачно. Придётся разбираться, что в те годы считалось крамолой.
Жена тем временем вернулась, принесла поесть и выпить, а сама взяла маленького. Я налил гостю, отведал сам, и с кувшинчиком в руке спросил:
- А не знаешь, почему его именно сейчас решили произвести в Великие Учители? - и рассказал о высочайшем предписании.
- Я не знал, что решение принято. Но сколько я себя помню, в Обрядовой палате слышал такие разговоры: почтить Камэя, одарить какой-нибудь из основанных им храмов… Почти всегда это означало: и пусть гора Эй, Облачная роща и прочие знаменитые обители скушают гриб.
Что-что?
- Виноват! Не узнаю, откуда строка.
- Это не книжное выражение. Скрутят языки в трубочку, если угодно. В общем, вынуждены будут смириться и молча досадовать. При жизни Камэй им всем напакостил основательно. Ибо был в суждениях прям и резок, как на общинных заседаниях, так и при дворе. Мог себе позволить! Нет примеров, видишь ли, чтобы кому-нибудь из его современников на зов змии водные отзывались. А ему - да, и не раз.
- А когда сей подвижник скончался?
Асано медлит. Супруга объясняет:
- Многие говорят, будто досточтимый Камэй Попрошайка до сих пор не умер. Хотя ему было бы сейчас почти полтораста лет. Бродячие монахи этим поверьем вовсю пользуются, особенно в Южной столице.
Да. И в грамоте Обрядовой палаты не сказано: «посмертно». Я-то думал, это потому, что слово зловещее. А может, оно и по сути неуместно?
Жена продолжает:
- К тому же Камэй ещё и прорицателем был. А теперь пророчества в ходу. Я вот как раз поминала про того глухонемого, что недавно возговорил…
Знала бы ты, госпожа с Восьмой улицы, как твой брат во хмелю отзывается об этом пророке! Мошенник, мол, он, втируша, искатель и смутьян. Я, честно говоря, даже не понял, откуда такая злость: насулил, что ли, этот глухонемой что недоброе шурину и его молодой жене?
- Так или иначе, почерк у досточтимого Камэя был исключительный, а рукописей он оставил немало. Так что ближайшие месяцы этим мне и предстоит заниматься.
Собираясь восвояси, господин уполномоченный прихватил с полу листок бумаги. Облачные буквы, бледная тушь, и к тому же вверх ногами, но я успел прочесть:
Будто в Отрадных горах, где над пропастью мост из верёвок:
Пусть и неверным путём, главное - вместе идти…
И какое сюда подобает посвящение? «Прежней возлюбленной»? «Приятелю-китайцу»? Или - обоим?
(Продолжение будет - 1, 2)
Тысяча печатей, или Преступником не должен быть китаец
1. Молодой господин Мино, племянник наместника Приволья
Никого не принуждали - каждый имел свои причины явиться.
Да и почему бы в последний месяц зимы, когда все чиновники с трепетом ожидают назначений на следующий год, старым друзьям не собраться вместе, отринув на время волнения, не воспеть зимнюю луну? Полнолуние славят все, кому не лень, в вот растущий месяц до сих пор редок даже в больших стихотворных сборниках. Уж хороши ли выйдут наши строки - заранее не скажешь, но ничего подозрительного в таком занятии нет.
Сошлись на Седьмой улице, в усадьбе зятя наместника Перевального края. Ворота хозяин велел запереть, дабы ничто не отвлекало от бумаги и туши. Кто в последний миг усомнился, не решился прийти - тот и не нужен. По сути все мы грамотеи, вместе или порознь, но выращены на одних и тех же материковых книгах. Кто остался верен долгу просвещённого служилого, а кто чиновную долю мыслит иначе - как раз сегодня и узнаем.
Одеты гости не в должностное платье, хотя печать у каждого при себе. Чинами не считаются. Наместник Заозёрья - потомок государя, что правил в годы Ясной Радуги, основателя нашей Столицы. И вот ведь, запросто сидит рядом со стольником, чей дед ещё на Востоке мечом махал, и с пожилым наставником, чьи предки вовсе из-за моря родом. Но восемь из дюжины присутствующих несут сейчас одну службу: наместничью, в больших, крупных и средних землях Облачной страны. Давно не виделись все вместе.
Бумага разложена, кисти готовы. Наместник Пещерного края уже и набросал несколько знаков. Наместник Охвостья успел вымазать тушью рукав, хоть за тушечницу и не брался. Но смотрят все не на неряху, а на его соседа, молодого господина из Приволья. Тот, не вставая, отвешивает поклон в сторону старичка-наставника:
- Твой почерк лучше всех, учитель. Прошу переписать набело.
И вытаскивает из рукава черновик. Слуг тут нет: Мино передает свиток господину из Охвостья, тот стольнику, стольник - Заозёрному. Государев сокольничий подтянул рукава: ожидает, что ли, что грамоту дадут в руки каждому, прежде чем перебелят? Нет: получивши свиток, наставник разворачивает его перед собой. Прижимает увесистыми линейками, чтобы не скручивался. Внимательно читает.
- Не огласить ли вслух ещё раз? - говорит Пещерник, откладывая свои стихи.
- В самом деле, сколько поправок-то было… - кивает наместник Речного края.
Столько поправок, столько встреч, наедине или по трое-четверо, в Столице, на дорожных постоялых дворах, в усадьбах у надёжных друзей, в беседках близ холмов с прекрасными видами. Забота у всех одна, но замыслы разные; решать Государю, но у каждого есть своё предложение. Обсуждали, спорили, и каждый раз ждали: вот за порогом хрустнет ветка, скрипнет дверь, звякнет оружие; войдут, прищурятся: вот вы где!.. Обошлось.
Теперь наконец всё согласовано, сведено воедино. Переписать - и во дворец.
- Зачитать так зачитать, - кивает Приволец. - Но умоляю: не будем возобновлять прений! У нас мало времени.
Наставник читает - и все слушают, как в первый раз. Вроде бы неплохо получилось. Вступление; напоминание о страданиях народа; рассуждение о долге подданного и милости правителя. И затем к насущным делам. Когда старик - осторожно, по слогам - читает то самое имя, по меньшей мере двое из дюжины гостей убирают руки в рукава. Уж боги ведают, зачем: стиснуть лишний раз оберег, где заклинание от дурной судьбы? Подержаться за кинжал, холодом железа прибавить себе решимости? Просто дрожь скрыть? Но все молчат. Только Заозёрный величаво кивает, как всегда.
- …на коленях умоляем: обуздать смутьянов, сквозь слёзы взываем: мятежу должен быть положен конец.
Наместник Охвостья ёжится. Всё-таки непривычно без челяди. Холодно, но не станут же чиновные мужи сами раздувать угли на жаровне…
- Что ж: и кратко, и полно, - молвит наместник Заозёрья. - Станем опять переделывать, только испортим.
- Волков я бы всё же выкинул, - бурчит Пещерник себе под нос.
Из грамоты, пожалуй, да. А попробуй их выкинь из Пещерного края: хищных волков, кровожадных тигров… Пробовали. И из Речного, и из Киноварных предгорий, и с Перевалов, каждый в меру сил, но вот - не сумели. Что и имеем мужество признать: за себя и за родню, в письменном виде, красивым слогом.
- Оставим, - говорит учитель. Он сам и предложил сравнение с дикими зверьми. Пододвигает к себе светильник, морщится и берётся за кисть. Лица остальных исчезают в тени.
И сразу гостевой покой кажется больше, чем есть. И звуки слышнее, даже самые тихие. Кто-то из гостей сопит, простужен с дороги. Кто-то явился в слишком новом платье и весь шуршит.
Но, пока наставник пишет, все стараются не шуметь. Стольник передаёт записку молодому господину из Приволья, тот, прочтя, кивает, что-то добавляет от себя и передаёт Заозёрнику… Наместник Верхней Киноварной земли взялся за стихи о луне - надо же сложить на всякий случай! Пишет с таким лицом, будто это его предсмертные строки. А сокольничий оказался предусмотрительнее: чем марать бумагу в потёмках, набросал заранее, сейчас достал из рукава листок и положил перед собою.
Учитель управился на удивление быстро. И на чистовике оставил свободное место - ровно для двенадцати подписей и печатей. Вздохнул:
- Руку мою, конечно, опознают сразу. Но уж подписываться первым я не стану.
- По кругу же, как договаривались!
Мино первым достаёт печать. Когда ему - из рук в руки - передают новый свиток, подписывается, оставляет киноварный оттиск. Имя и должность. Передаёт следующему. Тем временем старик-наставник бережно, как прежде, сворачивает черновую грамоту. И подносит к огню.
Ненадолго, но станет светлее. И пусть никто в последний миг не мешкает и не сетует. Господина из Охвостья остановили, когда он тиснул было свою печать вверх ногами. Да не важно: подписи по кругу, верха и низа тут нет.
- Сделано, - молвит наместник Заозёрья. - Осталось решить последнее. Кто поднесёт прошение Властителю Земель.
Половина присутствующих смотрит на сокольничьего. Ближний Государев человек, как-нибудь на охоте, вдали от чужих глаз, мог бы…
- Не слишком ли я молод для такой чести…
Наставник недовольно фыркает. Но Приволец говорит:
- Об этом не тревожьтесь. Посредник у меня есть. Человек в малых чинах, к Государю вхож и никому из нас не родич.
- Не выдаст раньше срока? - спрашивает стольник.
- Нет. У него такая служба, что себя он этим погубит ещё прежде, чем нас.
2. Госпожа с Восьмой улицы, урождённая Намма
- Прежде, чем нас застукает кормилица… Вот это и это нужно доесть!
Кормящей матери вредно: слоёное, кислое, острое, красное, чёрное, в общем, почти всё кроме каши и водорослей из-за пролива. Видеть уже их не могу. А завитушки с бобами, да с перчиком… А тыква по-восточному… Нет, всё-таки иногда молодой господин Асано соображает, чем порадовать!
Свету здесь - только от жаровни. Господин разъездной уполномоченный Обрядовой палаты воспользовался случаем залезть под одеяло. Продрог в пути: зимой, то морем, то на коне, торопился в Столицу - и прямо к нам. Привёз дитяти оберег в мешочке. Заглядывать нельзя, тайна! Из того храма, где господин в этот раз наводил порядок. Монашеские склоки там - как везде, но святыня оттого не ослабела. А где это? Далеко на востоке, в Верхних Снопах. В такие дали и батюшка-то ездил только в молодости. Но, как вижу, готовят там вкусно.
Аварэ, нет! Юному господину с Восьмой улицы самому пока нельзя отведать! Ни тыкву, ни оберег! Изволь уж кушать, как положено.
Нет, кормилицу так и не нашли, кормлю я сама. Зачем спрашивать? Будто бы господин уполномоченный сюда не затем явился, чтоб на нас с маленьким поглядеть. Вообще-то кормилица у юного господина была, присоветовали одну. Но настоящая кормилица, батюшкина, её выставила. Сама она тоже живёт не у нас, по-прежнему у батюшки, но сюда захаживает. Вот три дня назад заглянула - и до сих пор искореняет мои недосмотры и Рэевы упущения по всему дому. Ну, вроде как господин уполномоченный, только не в храмах, а на Восьмой улице. А причина в том, что кормилица опять поссорилась с моею сестрицей. Сказала: «Всё, ты меня не любишь, не слушаешься, уйду я от тебя к юному господину Дзёхэю, только ты меня и видела!» И ушла. Ничего, это ненадолго: она по сестрице уже соскучилась, скоро вернётся туда. Пятый раз уж так.
- Немалая у старушки ответственность!
- То ли ещё будет! Вот братец мой женился - у них дитя ещё не намечается, но уж как родится… Впрочем, мы всё равно успеем раньше.
Не надо этак вот глядеть. С вопросом: кто - мы? Господин и госпожа с Восьмой улицы? Или госпожа и вечерний гость? Ладно уж, уточню:
- Видел дверь, занавешенную полосатой циновкой?
- Кажется, видел.
- А что за нею - так просто не заглянешь! Там моя Рю тоже ребёночка ждёт, строго соблюдает свои дикарские обряды. Её Таро уже с ног сбился, потому что по их обычаям ей не столько запретно, сколько должно и необходимо. И из еды, и из одёжки, и для любования всякое… Почти ничего из этого в Столице и окрестностях не произрастает, не ловится и не изготовляется. Вот где мы возьмём бамбуковую шляпу положенного образца? А без шляпы - никак: не просто оборотень может родиться, но ещё и непочтительный к старшим!
- И что по этому поводу говорит кормилица господина Наммы?
- Сказала, что всё это пустые суеверия и обещала шляпу раздобыть.
- А тебе без Рю грустно?
- Скорее, беспокойно. Но обет молчания она не держит, по счастью. Мы вот с юным господином гулять пойдём - и с ней перемолвимся. Но это днём: там полосочки, надо видеть!
А подруга моя Пересмешница про второе дитя Младшей государыни пока ничего не пишет. Она вообще писать реже стала. Девочка, царевна, растёт, и вроде бы всё хорошо, а пожелать ли им царевича, наследника - даже не знаю, на радость то будет или на беду.
- А что супруг? - спрашивает господин уполномоченный с видом, будто сам он тут чужой, тайный любовник или уж не знаю кто. Мог бы сказать просто «Рэй», как раньше. Или уж «Дзёхэй-младший». Или «переписчик».
- А он скоро будет, сам у него спроси.
Изволит ли господин Асано вылезти из-под одеяла, одеться, нацепить шапку и сделать лицо, как у учтивого гостя? Будто старший родич любезно зашёл проведать младшую родню… И вообще: у кого-то ведь ты, супруг мой бывший, после дальнего пути оставил лошадь, посетил баню, побрился, сменил платье перед тем как завалиться сюда - ведь так? Я не любопытствую, у кого именно.
Мог бы за эти годы уразуметь, как у нас в семье принято. Мой батюшка никогда не спрашивает матушку про её нынешнего мужа: «А как там господин Гээн?» И наоборот, матушка его о мачехе не расспрашивает. Что хотят - сами скажут. Господин же Гээн не только о себе поведает, но и обо всей своей родне. И о некоторых совершенно посторонних лицах вроде пророка. Да, кстати!
- Помнишь, в Отрадных горах, мостик через пропасть…
Прислушивается, будто это начало песни. О прошлом, о нашей единственной вылазке вдвоём за пределы Столицы… Нет, не обижайся, но я о другом:
- Там среди паломников был такой глухонемой малый. Помнишь его?
- Да, конечно.
- Он объявился! Теперь и говорит, и слышит.
- Исцелился всё-таки?
- Или бросил притворяться. Прибыл в Столицу и предсказывает будущее. Только не по заказу, а по наитию. Матушка его про нашего маленького пробовала спросить, он отмолчался. А сама я не спрашивала.
Мне бы с нынешними делами разобраться, а будущее погодит.
- Надо будет послушать, что за прорицатель, - молвит молодой господин Асано. - И у деда спрошу, как до дому доберусь.
Ага. В Конопляной усадьбе ты, значит, правда ещё не был с дороги.
- Но к моему батюшке ты всё-таки тоже зайди потом. И будь готов, что он тебя будет расспрашивать в подробностях. Обо всех краях, где ты побывал.
Ненавижу этакую мину. Что у уполномоченного, что у братца. Не в первый раз уже: слыша, что господин Намма их о чём-то нестоличном спросит, оба морщатся, будто половину казны Облачной державы украли да припрятали по дальним захолустьям. И это ведь не из-за страха перед Полотняным приказом и даже перед батюшкою самим, нет. Но что тут за тайны, не понимаю.
Вот и юный господин возражает. Вслух! Подержу его? - без слов, только движением спрашивает гость мой. Давно бы так!
3. Дзёхэй Хисаёси, он же Рэй, переписчик Государева Книгохранилища
«Давно бы так», - гласит высочайший росчерк на грамоте, представленной из Палаты Обрядов. О присвоении досточтимому Камэю звания «Учитель страны», за великие заслуги и так далее. Неясно только, как толковать волю Государя. То ли: вопрос назрел, очень было бы кстати почтить кого-нибудь из старинных праведных монахов, в назидание нынешнему веку. То ли: наконец-то Палата занялась своим делом, а с назначениями чиновников, сбором податей и разоблачением заговоров Властитель Земель уж сам разберётся.
Любопытно, однако: почему выбран именно этот добродетельный наставник? Он учил чему-то, что полезно вспомнить в наши дни? Или существует посмертная выслуга лет, и подошёл его черёд? Или глава Обрядовой палаты, а то и сам Государь, питают к нему личное пристрастие?
Во исполнение сего решения в Книгохранилище поступил наказ: выверить и заново переписать собрание стихотворений монаха Камэя. Учёными его трудами будет заниматься монашеская община, но он и на путях мирской словесности отметился на века. Задание ответственное, а исполнить его глава Книгохранилища, господин Дзёхэй, поручил своему приёмному сыну, переписчику Хисаёси.
То есть мне. Я к новому имени уже почти привык. Пишется как «длинный» и «верный». Долог долг служилого, вечна присяга, даже складно звучит, если читать на Облачном наречии. Но когда я извлёк из ларца ворох старых рукописей, расправил, пробежал глазами…
- А-а! - только и смог выдохнуть, вместо здешнего приличного «аварэ».
Батюшка Дзёхэй поднял глаза от своей работы: что там такое?
А дело в том, что стихи и личные послания монах Камэй своим общинным именем не подписывал. Ставил другие два знака. Тоже «длинный» и «правильный», Тёги - имя на материке знаменитое. Так прозывался один из самых ловких пройдох китайской древности, это он говорил, когда еле живой выбрался из темницы: пока язык мой цел, жалеть мне не о чем. В прежние годы, когда ещё и не помышлял об Облачных островах, я и сам частенько этим именем пользовался. Правда, больше для крамольных воззваний. Если уж надо выбирать что-то одно, я, наверно, предпочёл бы руку, а не язык, но… Собственно, когда придумывал, как назваться по-Облачному, я те же знаки и задействовал, слегка переиначив.
И вот на тебе. Судьбоносное совпадение? Или…
- Изумительный почерк, - говорю.
Тут в самом деле есть на что посмотреть. И потягаться. В материковом письме монах был мастер. А другого и не знал: при жизни Камэя, кажется, Облачную азбуку ещё не изобрели. Как видно, питал пристрастие к редким словам и смелым сочетаниям, наподобие тех старинных поэтов, кому он подражал.
- Я слышал, - молвил батюшка, - у досточтимого якобы встречаются знаки материкового образца, но не усвоенные из книг, а измышленные им самим. Я сомневаюсь, что он пустился бы на подобные вольности. Проверь: авось найдёшь, у кого они взяты. Если всё-таки ни у кого, а из головы, то замени их на другие.
Доверие обязывает. Сижу тут в чиновничьей шапке, с печатью у пояса, бывший заморский мелкий жулик - и мне доверено единолично решать, какие знаки есть в китайском письме, а каких нету!
Старые сборники составлялись кое-как. Два свитка склеены из лоскутьев, а ещё приложено десятка три-четыре отдельных листков. Ни предисловия, ни заключения, разбирать всё это по разделам тоже придётся мне. Некоторые стихи явно оторваны от длинных посланий. Что уж там было сказано, слишком личное или слишком важное для державы, мы теперь не узнаем. Но те, кто рвал, не потрудились обозначить на обрывке год, день и имя получателя.
И всё это надобно привести в порядок до весеннего равноденствия. Меньше чем за три месяца. Никто не упрекнёт главу Книгохранилища, что тот родичам поручает работу полегче…
И вот со всем этим в голове возвращаюсь со службы домой на Восьмую улицу - и обнаруживаю, что у жены под одеялом около жаровни устроился… как бы это сказать? Старший её родич, он же бывший муж - а мне-то кем приходится молодой господин Асано? Нет в Облачном наречии названия для такой степени родства, хоть само явление, так сказать, и нередко.
Сидит свободно, рядом - моя тушечница и бумага. Но ничего не пишет, а держит на руках дитя. Тоже моё! И это уже безобразие: вдруг уронит, навыка-то у него нет! Так что я сына мягко отобрал и уже с младенцем в охапке почтительно приветствовал гостя.
- Давно не имел счастья видеть тебя. Откуда нынче?
- С северо-востока, - отвечает.
В устах господина уполномоченного по обрядовым вопросам эти слова могут означать не просто сторону света. Порой их вернее было бы толковать образно: оттуда, мол, где опаснее всего. Откуда обычно являются бесы и прочая нечисть.
Зато он отменно трезв, и это радует. Пополнел, посвежел на разъездной службе. Быть может, ему и вправду вреден воздух Столицы?
Жена убирает со столика пустые чашки, отправляется на кухню за новыми.
- Как нельзя кстати, - говорю гостю. - Ты человек сведущий в храмовых делах. Хочу тебя спросить о подвижнике Камэе. Он вообще кто был?
- В двух словах не ответить. Родом он из-за пролива, из тех краёв, откуда тесть наш с тобой. Учился в Южной столице, а странствовал по всей стране. Смолоду явил немалые дары: как сочинитель и как заклинатель. Был в милости у государя, что правил в годы Ясной Радуги…
- Почти ровно сто лет назад?
- Да. И по высочайшему велению был отправлен учиться на материк. Возвратился и продолжил странствия по Облачной стране. Состоял в переписке с наследником, каковую тот не прервал и по воцарении. Тёмный поэт, грозный бесогон, многократно подозревался в крамоле.
Вот это неудачно. Придётся разбираться, что в те годы считалось крамолой.
Жена тем временем вернулась, принесла поесть и выпить, а сама взяла маленького. Я налил гостю, отведал сам, и с кувшинчиком в руке спросил:
- А не знаешь, почему его именно сейчас решили произвести в Великие Учители? - и рассказал о высочайшем предписании.
- Я не знал, что решение принято. Но сколько я себя помню, в Обрядовой палате слышал такие разговоры: почтить Камэя, одарить какой-нибудь из основанных им храмов… Почти всегда это означало: и пусть гора Эй, Облачная роща и прочие знаменитые обители скушают гриб.
Что-что?
- Виноват! Не узнаю, откуда строка.
- Это не книжное выражение. Скрутят языки в трубочку, если угодно. В общем, вынуждены будут смириться и молча досадовать. При жизни Камэй им всем напакостил основательно. Ибо был в суждениях прям и резок, как на общинных заседаниях, так и при дворе. Мог себе позволить! Нет примеров, видишь ли, чтобы кому-нибудь из его современников на зов змии водные отзывались. А ему - да, и не раз.
- А когда сей подвижник скончался?
Асано медлит. Супруга объясняет:
- Многие говорят, будто досточтимый Камэй Попрошайка до сих пор не умер. Хотя ему было бы сейчас почти полтораста лет. Бродячие монахи этим поверьем вовсю пользуются, особенно в Южной столице.
Да. И в грамоте Обрядовой палаты не сказано: «посмертно». Я-то думал, это потому, что слово зловещее. А может, оно и по сути неуместно?
Жена продолжает:
- К тому же Камэй ещё и прорицателем был. А теперь пророчества в ходу. Я вот как раз поминала про того глухонемого, что недавно возговорил…
Знала бы ты, госпожа с Восьмой улицы, как твой брат во хмелю отзывается об этом пророке! Мошенник, мол, он, втируша, искатель и смутьян. Я, честно говоря, даже не понял, откуда такая злость: насулил, что ли, этот глухонемой что недоброе шурину и его молодой жене?
- Так или иначе, почерк у досточтимого Камэя был исключительный, а рукописей он оставил немало. Так что ближайшие месяцы этим мне и предстоит заниматься.
Собираясь восвояси, господин уполномоченный прихватил с полу листок бумаги. Облачные буквы, бледная тушь, и к тому же вверх ногами, но я успел прочесть:
Будто в Отрадных горах, где над пропастью мост из верёвок:
Пусть и неверным путём, главное - вместе идти…
И какое сюда подобает посвящение? «Прежней возлюбленной»? «Приятелю-китайцу»? Или - обоим?
(Продолжение будет - 1, 2)