Из Рассказов Облачной страны: Тысяча печатей (2)
(Продолжение. Начало: 1)
4. Средний советник Намма, глава сыскного отдела Полотняного приказа
- Обоим! Очень срочно, говорят!
- Так пусть оба и заходят, - кивнул советник Намма. - Даже если господин Левый конюший и его сослуживец явились покаяться в десяти тысячах злодеяний, это не причина сразу прибегать к раздельному их допросу. Погоди… Насколько они трезвы?
- Удивительно молвить, но - вполне! - отвечает привратник.
- Ну так проси.
Должностные злоупотребления Левого конюшего Оданэ, известные Полотняному приказу, действительно исчисляются тысячами - особенно относящиеся к той поре, когда он был наместником Подгорного края. Но что ж могло склонить его к раскаянию? А вот, заявил, что он и его подчинённый Тамба пришли с повинной.
Впрочем, выглядят оба так, как и следовало ожидать. Молоденький Тамба - в зелёном должностном платье, трепещет, потупясь. Господин Оданэ - в шапке набекрень, с двойным неуставным воротником, едва поклонившись, взмахивает рукавами и громогласно возвещает:
- Ничего не могу поделать, господин средний советник: ну мы с этим охламоном и попали!
Тамба, как успел уточнить следователь Намма, пока привратник приглашал посетителей, в Конюшнях отвечает за подковы. И что же он натворил? Изуродовал копыто любимому государеву скакуну? Или пьянствовал с Оданэ прямо на службе, тот весь запас подков молодецки разогнул, а обратно согнуть не смог?
- Мы бы дело как-нибудь решили на месте, но молодой Тамба, видишь ли, дружок моего младшего, и того же замеса - верен долгу и болезнен совестью. Этак я его прикрою, а он потом к вам в Приказ тайком каяться побежит… Так что я прямо скажу: виноват я, не досмотрел! Заслуживаю тысячи смертей!
Тамба, кажется, уже сам не рад, что решил в чём-то признаться. Ёжится и чуть не плачет. Не исключено, что ради этого всё и затевалось.
- И что же произошло?
- Да он печать где-то посеял!
Будь оно всё неладно. Левый конюший умудрился-таки не только своего подчинённого сегодня привести в ничтожество. Он и среднего советника Намму устыдил. Потому что мог бы сыщик и сам заметить, чего недостаёт на поясе у молодого чиновника, в остальном одетого строго по правилам.
Невнимателен, что само по себе плохо. А ещё, хотя помещение сыскного отдела освещено, как обычно, - кажется, будто свет какой-то мутный. Глаза начинают подводить, пора озаботиться снадобьями? Или просто тут слишком грязно. К Новому году двери и окна поменяют, авось, станет светлее от новой белой бумаги. Да и потолок не мешало бы обновить. И циновки. То есть опять убирать все грамоты и столы, пересаживаться в соседний отдел…
И это будет в шестой уже раз с тех пор, как сыщик Намма тут служит. А в прошлый раз, когда меняли потолок, он уже занимал свою нынешнюю начальничью должность. Кажется, совсем недавно… Как же это уныло: видеть обветшавшими собственные нововведения.
- При каких обстоятельствах была утрачена казённая печать? - спрашивает Намма, кивая писарю. Тамба пытается что-то ответить, но не так-то это просто, если господин Левый конюший затеял признание:
- Понимаешь ли, стыдно молвить. На своём веку со многими я выпивал и во многих местах. Иные и поминать не хочу. Разные потери случались: и кошельки пропадали, и личные письма, порою и без штанов просыпаться доводилось нам с сотрапезниками… Но вот такого не бывало - чтобы прямо у меня на крыльце, у моего подчинённого, юного, можно сказать, подопечного пропала печать! И всего после третьего жбанчика! Потому что после второго я её у него на поясе видел, как сейчас помню!
- А кто ещё разделял тогда с вами веселье?
- Человек вне всяких подозрений. Он и не пил вовсе! Потому как это был досточтимый Нэхамбо.
- Но он, по-моему, раньше ушёл, - робко вставляет Тамба.
- Именно! Потому нам и пришлось прикончить самим третий жбанчик - досточтимый-то отказался, так мы за него. Иначе бы воздержались, ибо молодёжи необходимо знать меру.
То есть в дело замешан ещё и монах Нэхамбо. Осведомитель младшей Государевой супруги, её родни из Подгорного дома, храма Облачной рощи, самого Наммы - и ещё незнамо чей.
- Чего именно ты недосчитался: только ларчика с печатью? Пояса со всем, что на нём висело? Или ларчик никуда не делся, но оказался пуст?
- Пояс остался, - говорит Тамба, - а печать пропала вместе с коробочкой. Шнурок оборван был.
Оданэ перебивает:
- Я тоже решил было: зацепился за что-нибудь, оборвал… Но мы весь дом и двор обшарили, даже прудовое дно. Мы на зиму-то пруд спустили… Нет нигде! Ну, разве что в нужнике… Но печать - она тяжёлая, водой унести не могло. Зову золотаря с Восточных холмов, он проверил - нету! А Тамба уже весь виной, понимаешь ли, изошёл. Ладно, говорю: раз уж золотарь не справился, пошли в Полотняный приказ!
Когда-нибудь, когда придёт пора обличить Левого конюшего… В измене, в намеренном осквернении Дворца, в разорении конюшен… Тогда Намма ему всё попомнит.
Тамба мямлит:
- Я же… Если кто-то её успел подобрать… Он же ею может воспользоваться… Даже преступно. Под моим именем и должностью.
В этом юноша прав.
- Кто-нибудь посторонний был в усадьбе в час вашей пирушки?
- Никого, все свои! - заверяет Оданэ.
Но Тамба взглядывает на него. И бормочет робко:
- Живительный источник?
- А ведь верно! Нет, господин средний советник: если мне этого малого придётся выставить, возьмите его к себе в Приказ! Он даже в пьяном виде памятлив.
- Что за источник?
- Да это досточтимый начал. Упомянул про живительный источник в Привольном краю, будто бы долголетию способствует. И ещё на той воде брага хороша. А я говорю: вода важна, конечно, но главное - закваска! Поспорили, я спрашиваю: а возят это зелье в Столицу? Или не довозят, тухнет оно по дороге? Нэхамбо мне назвал такого-то дядьку из Привольских, который тут в городе своей выпивкой торгует. Я за ним и послал. Только… Нет! Не помню, чтобы носильщик к нам близко подходил. Как положено, жбан оставил, поклонился, да и пошёл. Или помешкал ещё? Не помню. Впрочем, всё равно: кабы он сено сбывал, упряжь или какой ещё конюшенный товар - ему бы наша печать пригодилась. Но для браги?
- Дальнейшего могу не записывать, - Намма подаёт знак своему помощнику, - но прошу ответить честно: что ещё было в ларчике, кроме печати? Тайное письмо, ценные пилюли, несколько монет на крайний случай, драгоценная жемчужина?
Тамба отчаянно краснеет, хотя, казалось бы, уже краснее некуда:
- Нет… не пилюли… - и бросает отчаянный взгляд на своё начальство.
Оданэ поднимает бровь, потом ухмыляется, хлопает в ладоши:
- То снадобье?
Юноша кивает.
- Ну, хорош! - Левый конюший вновь поворачивается к Намме. - Это я ему и дал. Китайское зелье. Чтоб бабы любили. Из жёлчи шестипёрой рыбы. Ну, все ясно с тобою, Тамба. Вот отнесут эту дрянь твоей зазнобе, скажут: изволь поглядеть, барышня, какие зелья твой ухажёр с собою носит. Не изволь, мол, сомневаться: вот она, печать, имя-должность, а без шестипёрки ему, выходит, не обойтись! Позор на всю Столицу!
- Ну, если это действительно так, - говорит Намма, - то печать, видимо, скоро пришлют обратно. С просьбой оную красавицу более не беспокоить. Если это шутки кого-то из челяди - то печать вместе с лекарством вскоре обнаружится на самом видном месте…
Тамба с ужасом косится на Оданэ. Кажется, в этаком розыгрыше он готов заподозрить вовсе не челядинца.
Намма продолжает:
- Искренне надеюсь, что зелье ваше никто из лошадей проглотить не успеет. Если же кто-то китайское снадобье высоко ценит и польстился именно на него - то, боюсь, печать он уже в реку выкинул. В любом случае похвально, что сообщили. Если найдётся, тоже дайте знать. Вам сегодня доставят выписку из постановления Полотняного приказа: «С такого-то дня грамоты, помеченные такой-то печатью, считать недействительными».
На том и расстались. Где живёт торговец из Приволья, вернее будет спросить у самого монаха Нэхамбо.
5. Намма Садаёри, делопроизводитель Полотняного приказа
У самого монаха Нэхамбо, осведомлённейшего человека в Столице, спрашивал делопроизводитель Садаёри, сын следователя Наммы: «Откуда взялся прорицатель?» Так толком и не выяснил. Родня оного Мивы - не то чтоб видные люди, сам этот малый и впрямь до последнего времени всеми почитался за непритворного глухонемого, а тут внезапно исцелился. Милостью Великого Властителя Земель, говорят, - хотя у святынь тех и раньше бывал, да помалкивал. На вид и сейчас - пусть не дурачок, но и на умника не похож. И одержимым не выглядит. Впрочем, редко кто одержим постоянно.
Намме-младшему он прорицать не пожелал, а тестю его, царевичу Оу, только проронил будничным голосом: «Успеется». Но царевич возрадовался: значит, мол, получится довести до конца великое дело - Государев изборник, над коим он много лет уже трудится. И теперь, коли заходит во дворце или в городе речь о прорицателе, царевич важно кивает и веско говорит: «Великий дар!» И кабы он один…
А речь заходит всё чаще, особенно с тех пор, как этого Миву удостоил внимания сам Государь Западный Ветер. Беседовал с ним и наедине, и в присутствии главы Обрядовой палаты, старого господина Асано. И это, к сожалению, значит: правда прорицатель, не мошенник. Обман в подобных делах Властителя Земель разгневал бы, но не опечалил, не встревожил. По крайней мере, настолько сильно. Ни один доклад делопроизводителя Наммы так не действовал - даже о вещах важных и удивительных. Хотя, может, это и хорошо…
Но спросить прямо ни у Государя, ни у господина Асано, конечно, немыслимо. Не ответят - и сам вопрос не одобрят. А будет ли иметься в виду «Не твоего ума дело!» или «Скверный ты сыщик, если сам не понял», - уже не так важно.
Нет, прав отец, что терпеть не может любые дела, связанные с чудесами. Ни у кого в семье Намма к ним душа не лежит - даже у сестрицы на самом-то деле, хоть она женщина и взбалмошная. Был у неё муж, знаток храмовых чудес, - так разошлись. Нынешний её супруг, хоть и с материка родом, и сам порой ведёт себя под стать ей - но всё же человек трезвый, положительный, только прикидывался шалопаем. И дитя у них смешное.
Пора бы и самому делопроизводителю услышать от жены-царевны добрые вести. Но пока - молчит. И прорицатель Мива не пожелал ничего об этом сказать.
Намма-младший гуляет кругами по саду. Снега уже нет, мокрая земля пахнет кислым, однако и почки на сливовых ветках пока не налились. И к лучшему: едва покажутся цветы, от сочинителей житья не станет. Каждый долгом своим сочтёт воспеть весну, на материковом наречии и на Облачном, и чтоб царевич выслушал и вынес суждение. Даже любопытно: сколько цветений надо отобразить стихами и песнями, прежде чем тебя перестанут считать молодым дарованием? Иные из этих, всё ещё многообещающих, раза в два старше делопроизводителя…
Нынче, правда, гостей всего пятеро. Сидят, не смущаясь отсутствием хозяина, обсуждают новости из Книгохранилища. По Государеву велению вынуты из-под спуда труды монаха Камэя, в том числе забытые или даже запрещённые когда-то. Разумеется, наши ценители уже раздобыли списки двух-трёх стихотворений. Из рук вырвали, можно сказать, у переписчика. Проходя ближе к дому, Намма Садаёри слышал, как читают нараспев:
Славно выпили друзья,
Возвеселились,
Словно бы бессмертные
На круче Хорай…
На слух делопроизводителя - ничего особенного, сто лет назад все примерно так сочиняли.
Стихотворцы эти живут и впрямь как бессмертные. Скоро Новый год, а никто из них не боится, что его с должности снимут за прогулы и нерадение. Или направят в дальние земли просвещать дикарей. Правда, повышения тоже, кажется, никто не ждёт. Да и нет причин: царевич Оу похвалить может, в Изборнике место дать, но по службе продвигать не берётся.
Только обошли меня
Чашей Закона:
Ухожу, отверженный
Со Святой горы…
А вот кто своего места не сохранит в будущем году, так это наместник Привольного края, господин Мино. Ни один стихотворец не мучился так над песней, как делопроизводитель Намма - над тайным докладом Государю о том, что в оном краю увидел и услышал. Как потомственные наместники мнят себя удельными князьками и как нашлись люди, негласно подновляющие Вервие, стягивающее воедино Облачную страну, не прося ни чинов, ни наград из Столицы. По сути - и то, и другое можно было бы назвать мятежом, присвоением части достояния Властителя Земель. И в то же время - совершенно ведь разные вещи! Одни для себя и родни радеют, другие - для державы… Кажется, получилось. Не то чтобы Государь прямо дал понять: «Разбойник Барамон со товарищи - мои люди, но сие есть тайна!» Однако и не отверг в гневе этой мысли - а в докладе таковая прочитывалась явственно.
- Но полностью чаяния семьи Мино разбиты не будут, - милостиво рек Властитель Земель, вертя в руках доклад. - Старый Приволец прочит на своё место племянника - что ж, пусть тот попробует. Захочет вести дела, как его родичи - за год много бед не натворит, да и присмотр за ним есть. А решит управлять краем должным образом, к разочарованию дяди, - тем лучше.
Наверное, справедливо: не карать молодого Мино, пока тот не наделал собственных ошибок. Но рассчитывать на это не приходится. Дитя черепахи - черепаха, и у делопроизводителя уже есть тому доказательства. Ждут своего часа.
А сам младший Приволец - не такой уж и неприятный человек. По крайней мере, решительный. И по службе преуспевал раньше - ему, наверное, и тридцати пяти нет, а уже средний советник. И не столь чванен, как дядя. Хотя, если Садаёри хоть что-нибудь понял в устройстве дел Приволья, Мино-младший мыслит и действует слишком по-столичному для тех мест. Или придётся ему во всём слушаться дяди, или весь год уйдёт на то, чтобы осознать, во что он влип.
Чистой радости родник
Неисчерпаем,
Кто слова распробовал -
Пьян без вина.
Краткой жизни нашей вкус
Всюду - солёный.
Значит, слёзным зельем тем
Напьюсь и один!
Длинно Камэй писал, оказывается. У китайского Ракутэна получалось короче. Ценители каждую строку усердно разбирают, и ночью госпожа-супруга перескажет делопроизводителю, сколько глупостей они наговорили. Она-то сейчас слушает из дому, из-за полога, ей и спор слышен ясно, а не одно мня-мня-мня, как из сада кажется.
Целое море с хорошим товарищем выпить возможно, только нельзя утолить жажду - не важно, чего. Показывать эти строчки господину тестю Садаёри всяко не собирается, стало быть, можно и не досочинять. А если для себя - как бы сказал? Славы? Уж точно не в области словесной. Успеха по службе? Применения для дарований, раз уж они есть? На самом деле, справедливости: для себя, для других, для всех. Она ведь, если верить Барамону, выборочной не бывает.
И вот только задумаешься о своей сути и целях - так сразу, конечно, за воротами орут.
- Помогите!
Намма выглядывает одновременно со старым привратником. Виданое ли дело: посреди Первой улицы в талой грязи барахтаются два человека и встать не могут. Но голос, зовущий на подмогу, - не пьяный, просто перепуганный. И тот, кто кричит, кажется, ещё цел, а вот второй…
Делопроизводитель выхватывает у сторожа фонарь, подбегает, глядит - ну ничего себе!
- Что с тобою, господин наместник?
Если верить своим глазам и выражаться прямо, то стихотворцу по прозвищу Тикурин, наместнику Пещерного края, основательно набили морду. И слугу его тоже не пощадили. Вообще-то это покушение на должностное лицо, хотя Садаёри затруднился бы сказать: когда наместник здесь, в Столице, ожидает новогодних назначений, находится ли он при исполнении служебных обязанностей? Но в любом случае, не бросать же его так. Привратник кликнул челядинцев покрепче, наместника Пещер отнесли в дом. Царевич завтра во дворец не собирался, кровавая скверна, если косвенная, ему не страшна. Ученики же его только рады будут прогулять завтрашний день по уважительной причине. А что до самого делопроизводителя, то когда это Полотняный приказ боялся оскверниться? Намма-младший помогает встать слуге наместника, заводит его в ворота. Пока тот, охая, умывается, - расспрашивает.
Тикурин направлялся именно сюда, собирался показать царевичу какие-то новые песни. По-дружески, без свиты, только этот слуга фонарь нёс. И в сотне-другой шагов от цели на них напали неизвестные. Пятеро, рослые, с дубинками, в чудных чёрных шляпах. Фонарь вырвали и затоптали сразу, опознать нападавших слуга не возьмётся. Сбили с ног, исколотили, сорвали с господина пояс, обшарили рукава и скрылись. Городская стража, как обычно, занималась своими делами где-то далеко. У парня, похоже, рука перебита, а что с наместником - надо пойти посмотреть.
6. Средний советник Намма из Полотняного приказа
Надо пойти посмотреть усадьбу на Девятой улице. И с нападением на наместника Пещерного края разобраться, и насчёт Тамбы с его печатью… Тяжёлое утро у среднего советника Наммы - один столько мест не обежишь, а служилых, кому можно доверить расследование, не так много. Особенно когда все три дела имеют нечто общее, и доклад, возможно, потребуется составлять единый.
Впрочем, это разрешимо. На Пещерника напали возле дома Восьмого царевича, и обнаружил его первым Наммин сын и подчинённый. Раз он уже ночью начал разбираться с этим происшествием, пусть пока продолжает. Кажется, мальчику это и самому больше по душе, чем сидеть в Приказе за бумагами. Важно, конечно, и то, и другое, но наследственное сходство не может не радовать.
К изготовителю Привольской браги и к Тамбе (авось тот что-то новое вспомнил) можно отправить младшего советника Сайму. Человек в приказе новый, но ответственный. Тоже из младшей родни Конопляного дома, но в Столице только год служит - переведён из памятной для Наммы Идзумской гавани. К счастью, не заяц-оборотень, хотя и слегка косоглаз. Главное, человек твёрдый и спокойный - если придётся снова иметь дело с господином Оданэ, не сорвётся и не перепугается.
Значит, остаётся третье происшествие прошлого вечера: тоже нападение на чиновника. Младший советник Податного ведомства, из Дождевого рода, известный как молодой господин Амэ. Молодой он по сравнению со старшей роднёю и по повадке - так-то ему уже за тридцать, шестеро только законных детей…. Но неприятностей, в которые влипает этот Амэ, устыдился бы и семнадцатилетний. Явился в Приказ сегодня к открытию, в великой тайне от родни. На голове такая шишка, что шапка криво сидит. И рассказал вот что.
Накануне вечером он ехал по главной площади в своих любимых носилках - нарядных и тяжёлых, Озёрной работы. Навстречу движутся другие - лёгкие, узкие, на двух носильщиков. И из-за занавесей свешивается нарядный подол; более того - когда двое носилок поравнялись, в свете луны молодой господин Амэ заметил, как из лёгких высунулась женская ручка и подала ему некий знак веером.
- Даже учитывая все последующие несчастья, не могу не признать: поистине прелестная ручка!
Пренебречь таким внезапным приключением Амэ не смог: велел своим носильщикам разворачиваться и следовать за дамой. А лёгкие носилки свернули сперва на Девятую улицу, а потом и вовсе в переулок - да такой узкий, что носилки молодого господина туда не проедут.
- Не мог же я, понимаете, отступить! Пытаться протиснуться - ещё носилки покорёжу и в любом случае буду выглядеть смешно. И главное, я сомневался, что происшедшее удастся сохранить в тайне. Меня могли заметить знакомые - ещё на площади или на Девятой… Ну и, честно признаться, не был уверен: следую я за прекрасной незнакомкой, или это в сердце одной из тех дам, с коими я давно расстался, зимним вечером всколыхнулись воспоминания о прошлом… Так или иначе, я вылез, взял фонарь и двинулся в переулок пешком…
Ни дамы, ни носилок уже не увидел - только приметил, как затворяются ворота некой усадьбы. Решил, что туда красавица и свернула. Подошёл ближе - забор обвалился, вереи оплетены лозами, всё выглядит ветхо-ветхо… Едва ли дама здесь и живёт - а вот для тайного свидания место неплохое, неприметное.
- Я, должен сказать, почувствовал за этими воротами нечто зловещее. Подумал: а уж не лисьи ли то чары? Все мы слышали, господин средний советник: проведёшь ночь с красавицей в уединённом домике, а проснёшься - ни дамы, ни дома, сидишь на холме, а в нём лисья нора. Но рассудил: во-первых, мне вот не доводилось слышать такого рассказа из уст, так сказать, непосредственного участника - должно быть, любопытный опыт! А во-вторых, это всё же Столица, хоть и окраина - едва ли тут лисьи норы остались… Ворота заперты, но я разыскал покосившуюся калиточку и заглянул…
И получил чем-то тяжёлым по голове. Повезло ещё младшему советнику, что носильщики его решили проверить, чем там занимается господин, не явили обычной скромности. И обнаружили его без сознания, с разбитой головой, в туфлях и исподнем платье. Всё остальное украдено, а в усадьбе мерцают какие-то чудные огоньки… Погрузили слуги Амэ обратно в носилки и поскорее потащили прочь. Не домой, надо заметить, а к ближайшей любовнице. Там он в себя пришёл, оделся во что нашлось, отлежался, а утром - прямо в Приказ.
- Вот в чём дело: у меня же всё пропало! И должностное платье, и пояс, и печать, и, что неприятно, бумаги, которые я прихватил из ведомства, чтобы ещё раз просмотреть дома… Ничего особо тайного - но всё же тревожно… Не случится ли злоупотреблений?
Намма подтвердил: да, злоупотребления возможны, а небрежность младшего советника плачевна. Обещал принять меры, а когда молодой господин Амэ стал намекать, что хотел бы избежать огласки, - ответил неопределённо. Всё равно тот сам всё разболтает, захочет похвастать приключением, хоть и глупым. Такой уж человек…
Но где была та злополучная калитка, старший следователь расспросил во всех подробностях. И отправился туда лично, для осмотра места происшествия.
Последний снег Намма, похоже, уже пропустил. Сейчас только дождик сеется, над Столицей непроглядные серые тучи. Кто может, сидит по домам, прохожие под зонтами или в соломенных накидках. Ни того, ни другого у сыщика с собою нет, а жаль.
Весна в Столице, воспетая множеством стихотворцев! Который год кряду приходится встречать её здесь. Не в дороге, не на морском побережье, не высоко в горах… Кончились для среднего советника разъезды - до самой отставки место его тут, близ Дворца, а потом, дряхлым да хворым, по стране особо не поездишь...
Усадьба нашлась легко. При свете дня она выглядит не трогательно, а просто неказисто. Калитка настежь, ворота изнутри не заперты, а припёрты большой бочкой. Следов немало и во дворе, и в доме, по размеру все мужские. Допустим, даму из носилок верный слуга вынес на руках - но где опустил? Здание явно нежилое, нет ни постелей, ни жаровен, на кухне пусто и холодно. Вчера, правда, кто-то тут ходил, не разуваясь, с зажжённым светильником: наследил и капнул маслом в пыль в двух-трёх местах. Самого светильника и запаса масла не нашлось. Зато есть фонарь в грязи у забора: видимо, тот, с которым пришёл Амэ. Не будь сейчас сыро, дело могло кончиться и пожаром. Кто бы ни напал на младшего податного советника, вышли они, скорее всего, через ту же калитку. Если платье, пояс и прочее в самом деле украдены - сняли их бережно, ни лоскутьев, ни чего подобного не оставили.
В соседнем доме сыщик Намма нашёл словоохотливого домоправителя. Тот всегда дома, хотя господ его сейчас в Столице нет, служат аж на Цукуси. На вопрос, не замечалось ли прошлой ночью и перед тем чего-нибудь необычного, домоправитель отвечал: да всё как всегда! В усадьбе той нечисто, вот и ходят удальцы, всё смелость свою испытывают, ждут, не явится ли призрак. Чей именно? Прежней молодой хозяйки. Жили-то в том доме ещё четыре года назад господа Безводные…
Кажется, от жены Намма слышал уже эту печальную повесть. Влюблённая барышня, суровый отец, постылый жених, в итоге девица удавилась, а Безводный господин ушёл со службы и принял постриг в дальней обители. За кем сейчас числится дом, надо будет проверить. Ни хозяин, ни кто-нибудь, кто назвался бы его человеком, в последние годы в усадьбе не объявлялся.
- Говорю же: только бездельники, полуночники! Третьего дня я с одним столкнулся у ворот, сам напугался: росту богатырского, с саблей, и то ли борода лопатой, то ли платком пол-лица завязано. Но я не вмешиваюсь, это не моё дело.
Придётся отрядить приказных, чтобы последили за этим переулком. Место для ночных безобразий самое подходящее.
( Продолжение)
4. Средний советник Намма, глава сыскного отдела Полотняного приказа
- Обоим! Очень срочно, говорят!
- Так пусть оба и заходят, - кивнул советник Намма. - Даже если господин Левый конюший и его сослуживец явились покаяться в десяти тысячах злодеяний, это не причина сразу прибегать к раздельному их допросу. Погоди… Насколько они трезвы?
- Удивительно молвить, но - вполне! - отвечает привратник.
- Ну так проси.
Должностные злоупотребления Левого конюшего Оданэ, известные Полотняному приказу, действительно исчисляются тысячами - особенно относящиеся к той поре, когда он был наместником Подгорного края. Но что ж могло склонить его к раскаянию? А вот, заявил, что он и его подчинённый Тамба пришли с повинной.
Впрочем, выглядят оба так, как и следовало ожидать. Молоденький Тамба - в зелёном должностном платье, трепещет, потупясь. Господин Оданэ - в шапке набекрень, с двойным неуставным воротником, едва поклонившись, взмахивает рукавами и громогласно возвещает:
- Ничего не могу поделать, господин средний советник: ну мы с этим охламоном и попали!
Тамба, как успел уточнить следователь Намма, пока привратник приглашал посетителей, в Конюшнях отвечает за подковы. И что же он натворил? Изуродовал копыто любимому государеву скакуну? Или пьянствовал с Оданэ прямо на службе, тот весь запас подков молодецки разогнул, а обратно согнуть не смог?
- Мы бы дело как-нибудь решили на месте, но молодой Тамба, видишь ли, дружок моего младшего, и того же замеса - верен долгу и болезнен совестью. Этак я его прикрою, а он потом к вам в Приказ тайком каяться побежит… Так что я прямо скажу: виноват я, не досмотрел! Заслуживаю тысячи смертей!
Тамба, кажется, уже сам не рад, что решил в чём-то признаться. Ёжится и чуть не плачет. Не исключено, что ради этого всё и затевалось.
- И что же произошло?
- Да он печать где-то посеял!
Будь оно всё неладно. Левый конюший умудрился-таки не только своего подчинённого сегодня привести в ничтожество. Он и среднего советника Намму устыдил. Потому что мог бы сыщик и сам заметить, чего недостаёт на поясе у молодого чиновника, в остальном одетого строго по правилам.
Невнимателен, что само по себе плохо. А ещё, хотя помещение сыскного отдела освещено, как обычно, - кажется, будто свет какой-то мутный. Глаза начинают подводить, пора озаботиться снадобьями? Или просто тут слишком грязно. К Новому году двери и окна поменяют, авось, станет светлее от новой белой бумаги. Да и потолок не мешало бы обновить. И циновки. То есть опять убирать все грамоты и столы, пересаживаться в соседний отдел…
И это будет в шестой уже раз с тех пор, как сыщик Намма тут служит. А в прошлый раз, когда меняли потолок, он уже занимал свою нынешнюю начальничью должность. Кажется, совсем недавно… Как же это уныло: видеть обветшавшими собственные нововведения.
- При каких обстоятельствах была утрачена казённая печать? - спрашивает Намма, кивая писарю. Тамба пытается что-то ответить, но не так-то это просто, если господин Левый конюший затеял признание:
- Понимаешь ли, стыдно молвить. На своём веку со многими я выпивал и во многих местах. Иные и поминать не хочу. Разные потери случались: и кошельки пропадали, и личные письма, порою и без штанов просыпаться доводилось нам с сотрапезниками… Но вот такого не бывало - чтобы прямо у меня на крыльце, у моего подчинённого, юного, можно сказать, подопечного пропала печать! И всего после третьего жбанчика! Потому что после второго я её у него на поясе видел, как сейчас помню!
- А кто ещё разделял тогда с вами веселье?
- Человек вне всяких подозрений. Он и не пил вовсе! Потому как это был досточтимый Нэхамбо.
- Но он, по-моему, раньше ушёл, - робко вставляет Тамба.
- Именно! Потому нам и пришлось прикончить самим третий жбанчик - досточтимый-то отказался, так мы за него. Иначе бы воздержались, ибо молодёжи необходимо знать меру.
То есть в дело замешан ещё и монах Нэхамбо. Осведомитель младшей Государевой супруги, её родни из Подгорного дома, храма Облачной рощи, самого Наммы - и ещё незнамо чей.
- Чего именно ты недосчитался: только ларчика с печатью? Пояса со всем, что на нём висело? Или ларчик никуда не делся, но оказался пуст?
- Пояс остался, - говорит Тамба, - а печать пропала вместе с коробочкой. Шнурок оборван был.
Оданэ перебивает:
- Я тоже решил было: зацепился за что-нибудь, оборвал… Но мы весь дом и двор обшарили, даже прудовое дно. Мы на зиму-то пруд спустили… Нет нигде! Ну, разве что в нужнике… Но печать - она тяжёлая, водой унести не могло. Зову золотаря с Восточных холмов, он проверил - нету! А Тамба уже весь виной, понимаешь ли, изошёл. Ладно, говорю: раз уж золотарь не справился, пошли в Полотняный приказ!
Когда-нибудь, когда придёт пора обличить Левого конюшего… В измене, в намеренном осквернении Дворца, в разорении конюшен… Тогда Намма ему всё попомнит.
Тамба мямлит:
- Я же… Если кто-то её успел подобрать… Он же ею может воспользоваться… Даже преступно. Под моим именем и должностью.
В этом юноша прав.
- Кто-нибудь посторонний был в усадьбе в час вашей пирушки?
- Никого, все свои! - заверяет Оданэ.
Но Тамба взглядывает на него. И бормочет робко:
- Живительный источник?
- А ведь верно! Нет, господин средний советник: если мне этого малого придётся выставить, возьмите его к себе в Приказ! Он даже в пьяном виде памятлив.
- Что за источник?
- Да это досточтимый начал. Упомянул про живительный источник в Привольном краю, будто бы долголетию способствует. И ещё на той воде брага хороша. А я говорю: вода важна, конечно, но главное - закваска! Поспорили, я спрашиваю: а возят это зелье в Столицу? Или не довозят, тухнет оно по дороге? Нэхамбо мне назвал такого-то дядьку из Привольских, который тут в городе своей выпивкой торгует. Я за ним и послал. Только… Нет! Не помню, чтобы носильщик к нам близко подходил. Как положено, жбан оставил, поклонился, да и пошёл. Или помешкал ещё? Не помню. Впрочем, всё равно: кабы он сено сбывал, упряжь или какой ещё конюшенный товар - ему бы наша печать пригодилась. Но для браги?
- Дальнейшего могу не записывать, - Намма подаёт знак своему помощнику, - но прошу ответить честно: что ещё было в ларчике, кроме печати? Тайное письмо, ценные пилюли, несколько монет на крайний случай, драгоценная жемчужина?
Тамба отчаянно краснеет, хотя, казалось бы, уже краснее некуда:
- Нет… не пилюли… - и бросает отчаянный взгляд на своё начальство.
Оданэ поднимает бровь, потом ухмыляется, хлопает в ладоши:
- То снадобье?
Юноша кивает.
- Ну, хорош! - Левый конюший вновь поворачивается к Намме. - Это я ему и дал. Китайское зелье. Чтоб бабы любили. Из жёлчи шестипёрой рыбы. Ну, все ясно с тобою, Тамба. Вот отнесут эту дрянь твоей зазнобе, скажут: изволь поглядеть, барышня, какие зелья твой ухажёр с собою носит. Не изволь, мол, сомневаться: вот она, печать, имя-должность, а без шестипёрки ему, выходит, не обойтись! Позор на всю Столицу!
- Ну, если это действительно так, - говорит Намма, - то печать, видимо, скоро пришлют обратно. С просьбой оную красавицу более не беспокоить. Если это шутки кого-то из челяди - то печать вместе с лекарством вскоре обнаружится на самом видном месте…
Тамба с ужасом косится на Оданэ. Кажется, в этаком розыгрыше он готов заподозрить вовсе не челядинца.
Намма продолжает:
- Искренне надеюсь, что зелье ваше никто из лошадей проглотить не успеет. Если же кто-то китайское снадобье высоко ценит и польстился именно на него - то, боюсь, печать он уже в реку выкинул. В любом случае похвально, что сообщили. Если найдётся, тоже дайте знать. Вам сегодня доставят выписку из постановления Полотняного приказа: «С такого-то дня грамоты, помеченные такой-то печатью, считать недействительными».
На том и расстались. Где живёт торговец из Приволья, вернее будет спросить у самого монаха Нэхамбо.
5. Намма Садаёри, делопроизводитель Полотняного приказа
У самого монаха Нэхамбо, осведомлённейшего человека в Столице, спрашивал делопроизводитель Садаёри, сын следователя Наммы: «Откуда взялся прорицатель?» Так толком и не выяснил. Родня оного Мивы - не то чтоб видные люди, сам этот малый и впрямь до последнего времени всеми почитался за непритворного глухонемого, а тут внезапно исцелился. Милостью Великого Властителя Земель, говорят, - хотя у святынь тех и раньше бывал, да помалкивал. На вид и сейчас - пусть не дурачок, но и на умника не похож. И одержимым не выглядит. Впрочем, редко кто одержим постоянно.
Намме-младшему он прорицать не пожелал, а тестю его, царевичу Оу, только проронил будничным голосом: «Успеется». Но царевич возрадовался: значит, мол, получится довести до конца великое дело - Государев изборник, над коим он много лет уже трудится. И теперь, коли заходит во дворце или в городе речь о прорицателе, царевич важно кивает и веско говорит: «Великий дар!» И кабы он один…
А речь заходит всё чаще, особенно с тех пор, как этого Миву удостоил внимания сам Государь Западный Ветер. Беседовал с ним и наедине, и в присутствии главы Обрядовой палаты, старого господина Асано. И это, к сожалению, значит: правда прорицатель, не мошенник. Обман в подобных делах Властителя Земель разгневал бы, но не опечалил, не встревожил. По крайней мере, настолько сильно. Ни один доклад делопроизводителя Наммы так не действовал - даже о вещах важных и удивительных. Хотя, может, это и хорошо…
Но спросить прямо ни у Государя, ни у господина Асано, конечно, немыслимо. Не ответят - и сам вопрос не одобрят. А будет ли иметься в виду «Не твоего ума дело!» или «Скверный ты сыщик, если сам не понял», - уже не так важно.
Нет, прав отец, что терпеть не может любые дела, связанные с чудесами. Ни у кого в семье Намма к ним душа не лежит - даже у сестрицы на самом-то деле, хоть она женщина и взбалмошная. Был у неё муж, знаток храмовых чудес, - так разошлись. Нынешний её супруг, хоть и с материка родом, и сам порой ведёт себя под стать ей - но всё же человек трезвый, положительный, только прикидывался шалопаем. И дитя у них смешное.
Пора бы и самому делопроизводителю услышать от жены-царевны добрые вести. Но пока - молчит. И прорицатель Мива не пожелал ничего об этом сказать.
Намма-младший гуляет кругами по саду. Снега уже нет, мокрая земля пахнет кислым, однако и почки на сливовых ветках пока не налились. И к лучшему: едва покажутся цветы, от сочинителей житья не станет. Каждый долгом своим сочтёт воспеть весну, на материковом наречии и на Облачном, и чтоб царевич выслушал и вынес суждение. Даже любопытно: сколько цветений надо отобразить стихами и песнями, прежде чем тебя перестанут считать молодым дарованием? Иные из этих, всё ещё многообещающих, раза в два старше делопроизводителя…
Нынче, правда, гостей всего пятеро. Сидят, не смущаясь отсутствием хозяина, обсуждают новости из Книгохранилища. По Государеву велению вынуты из-под спуда труды монаха Камэя, в том числе забытые или даже запрещённые когда-то. Разумеется, наши ценители уже раздобыли списки двух-трёх стихотворений. Из рук вырвали, можно сказать, у переписчика. Проходя ближе к дому, Намма Садаёри слышал, как читают нараспев:
Славно выпили друзья,
Возвеселились,
Словно бы бессмертные
На круче Хорай…
На слух делопроизводителя - ничего особенного, сто лет назад все примерно так сочиняли.
Стихотворцы эти живут и впрямь как бессмертные. Скоро Новый год, а никто из них не боится, что его с должности снимут за прогулы и нерадение. Или направят в дальние земли просвещать дикарей. Правда, повышения тоже, кажется, никто не ждёт. Да и нет причин: царевич Оу похвалить может, в Изборнике место дать, но по службе продвигать не берётся.
Только обошли меня
Чашей Закона:
Ухожу, отверженный
Со Святой горы…
А вот кто своего места не сохранит в будущем году, так это наместник Привольного края, господин Мино. Ни один стихотворец не мучился так над песней, как делопроизводитель Намма - над тайным докладом Государю о том, что в оном краю увидел и услышал. Как потомственные наместники мнят себя удельными князьками и как нашлись люди, негласно подновляющие Вервие, стягивающее воедино Облачную страну, не прося ни чинов, ни наград из Столицы. По сути - и то, и другое можно было бы назвать мятежом, присвоением части достояния Властителя Земель. И в то же время - совершенно ведь разные вещи! Одни для себя и родни радеют, другие - для державы… Кажется, получилось. Не то чтобы Государь прямо дал понять: «Разбойник Барамон со товарищи - мои люди, но сие есть тайна!» Однако и не отверг в гневе этой мысли - а в докладе таковая прочитывалась явственно.
- Но полностью чаяния семьи Мино разбиты не будут, - милостиво рек Властитель Земель, вертя в руках доклад. - Старый Приволец прочит на своё место племянника - что ж, пусть тот попробует. Захочет вести дела, как его родичи - за год много бед не натворит, да и присмотр за ним есть. А решит управлять краем должным образом, к разочарованию дяди, - тем лучше.
Наверное, справедливо: не карать молодого Мино, пока тот не наделал собственных ошибок. Но рассчитывать на это не приходится. Дитя черепахи - черепаха, и у делопроизводителя уже есть тому доказательства. Ждут своего часа.
А сам младший Приволец - не такой уж и неприятный человек. По крайней мере, решительный. И по службе преуспевал раньше - ему, наверное, и тридцати пяти нет, а уже средний советник. И не столь чванен, как дядя. Хотя, если Садаёри хоть что-нибудь понял в устройстве дел Приволья, Мино-младший мыслит и действует слишком по-столичному для тех мест. Или придётся ему во всём слушаться дяди, или весь год уйдёт на то, чтобы осознать, во что он влип.
Чистой радости родник
Неисчерпаем,
Кто слова распробовал -
Пьян без вина.
Краткой жизни нашей вкус
Всюду - солёный.
Значит, слёзным зельем тем
Напьюсь и один!
Длинно Камэй писал, оказывается. У китайского Ракутэна получалось короче. Ценители каждую строку усердно разбирают, и ночью госпожа-супруга перескажет делопроизводителю, сколько глупостей они наговорили. Она-то сейчас слушает из дому, из-за полога, ей и спор слышен ясно, а не одно мня-мня-мня, как из сада кажется.
Целое море с хорошим товарищем выпить возможно, только нельзя утолить жажду - не важно, чего. Показывать эти строчки господину тестю Садаёри всяко не собирается, стало быть, можно и не досочинять. А если для себя - как бы сказал? Славы? Уж точно не в области словесной. Успеха по службе? Применения для дарований, раз уж они есть? На самом деле, справедливости: для себя, для других, для всех. Она ведь, если верить Барамону, выборочной не бывает.
И вот только задумаешься о своей сути и целях - так сразу, конечно, за воротами орут.
- Помогите!
Намма выглядывает одновременно со старым привратником. Виданое ли дело: посреди Первой улицы в талой грязи барахтаются два человека и встать не могут. Но голос, зовущий на подмогу, - не пьяный, просто перепуганный. И тот, кто кричит, кажется, ещё цел, а вот второй…
Делопроизводитель выхватывает у сторожа фонарь, подбегает, глядит - ну ничего себе!
- Что с тобою, господин наместник?
Если верить своим глазам и выражаться прямо, то стихотворцу по прозвищу Тикурин, наместнику Пещерного края, основательно набили морду. И слугу его тоже не пощадили. Вообще-то это покушение на должностное лицо, хотя Садаёри затруднился бы сказать: когда наместник здесь, в Столице, ожидает новогодних назначений, находится ли он при исполнении служебных обязанностей? Но в любом случае, не бросать же его так. Привратник кликнул челядинцев покрепче, наместника Пещер отнесли в дом. Царевич завтра во дворец не собирался, кровавая скверна, если косвенная, ему не страшна. Ученики же его только рады будут прогулять завтрашний день по уважительной причине. А что до самого делопроизводителя, то когда это Полотняный приказ боялся оскверниться? Намма-младший помогает встать слуге наместника, заводит его в ворота. Пока тот, охая, умывается, - расспрашивает.
Тикурин направлялся именно сюда, собирался показать царевичу какие-то новые песни. По-дружески, без свиты, только этот слуга фонарь нёс. И в сотне-другой шагов от цели на них напали неизвестные. Пятеро, рослые, с дубинками, в чудных чёрных шляпах. Фонарь вырвали и затоптали сразу, опознать нападавших слуга не возьмётся. Сбили с ног, исколотили, сорвали с господина пояс, обшарили рукава и скрылись. Городская стража, как обычно, занималась своими делами где-то далеко. У парня, похоже, рука перебита, а что с наместником - надо пойти посмотреть.
6. Средний советник Намма из Полотняного приказа
Надо пойти посмотреть усадьбу на Девятой улице. И с нападением на наместника Пещерного края разобраться, и насчёт Тамбы с его печатью… Тяжёлое утро у среднего советника Наммы - один столько мест не обежишь, а служилых, кому можно доверить расследование, не так много. Особенно когда все три дела имеют нечто общее, и доклад, возможно, потребуется составлять единый.
Впрочем, это разрешимо. На Пещерника напали возле дома Восьмого царевича, и обнаружил его первым Наммин сын и подчинённый. Раз он уже ночью начал разбираться с этим происшествием, пусть пока продолжает. Кажется, мальчику это и самому больше по душе, чем сидеть в Приказе за бумагами. Важно, конечно, и то, и другое, но наследственное сходство не может не радовать.
К изготовителю Привольской браги и к Тамбе (авось тот что-то новое вспомнил) можно отправить младшего советника Сайму. Человек в приказе новый, но ответственный. Тоже из младшей родни Конопляного дома, но в Столице только год служит - переведён из памятной для Наммы Идзумской гавани. К счастью, не заяц-оборотень, хотя и слегка косоглаз. Главное, человек твёрдый и спокойный - если придётся снова иметь дело с господином Оданэ, не сорвётся и не перепугается.
Значит, остаётся третье происшествие прошлого вечера: тоже нападение на чиновника. Младший советник Податного ведомства, из Дождевого рода, известный как молодой господин Амэ. Молодой он по сравнению со старшей роднёю и по повадке - так-то ему уже за тридцать, шестеро только законных детей…. Но неприятностей, в которые влипает этот Амэ, устыдился бы и семнадцатилетний. Явился в Приказ сегодня к открытию, в великой тайне от родни. На голове такая шишка, что шапка криво сидит. И рассказал вот что.
Накануне вечером он ехал по главной площади в своих любимых носилках - нарядных и тяжёлых, Озёрной работы. Навстречу движутся другие - лёгкие, узкие, на двух носильщиков. И из-за занавесей свешивается нарядный подол; более того - когда двое носилок поравнялись, в свете луны молодой господин Амэ заметил, как из лёгких высунулась женская ручка и подала ему некий знак веером.
- Даже учитывая все последующие несчастья, не могу не признать: поистине прелестная ручка!
Пренебречь таким внезапным приключением Амэ не смог: велел своим носильщикам разворачиваться и следовать за дамой. А лёгкие носилки свернули сперва на Девятую улицу, а потом и вовсе в переулок - да такой узкий, что носилки молодого господина туда не проедут.
- Не мог же я, понимаете, отступить! Пытаться протиснуться - ещё носилки покорёжу и в любом случае буду выглядеть смешно. И главное, я сомневался, что происшедшее удастся сохранить в тайне. Меня могли заметить знакомые - ещё на площади или на Девятой… Ну и, честно признаться, не был уверен: следую я за прекрасной незнакомкой, или это в сердце одной из тех дам, с коими я давно расстался, зимним вечером всколыхнулись воспоминания о прошлом… Так или иначе, я вылез, взял фонарь и двинулся в переулок пешком…
Ни дамы, ни носилок уже не увидел - только приметил, как затворяются ворота некой усадьбы. Решил, что туда красавица и свернула. Подошёл ближе - забор обвалился, вереи оплетены лозами, всё выглядит ветхо-ветхо… Едва ли дама здесь и живёт - а вот для тайного свидания место неплохое, неприметное.
- Я, должен сказать, почувствовал за этими воротами нечто зловещее. Подумал: а уж не лисьи ли то чары? Все мы слышали, господин средний советник: проведёшь ночь с красавицей в уединённом домике, а проснёшься - ни дамы, ни дома, сидишь на холме, а в нём лисья нора. Но рассудил: во-первых, мне вот не доводилось слышать такого рассказа из уст, так сказать, непосредственного участника - должно быть, любопытный опыт! А во-вторых, это всё же Столица, хоть и окраина - едва ли тут лисьи норы остались… Ворота заперты, но я разыскал покосившуюся калиточку и заглянул…
И получил чем-то тяжёлым по голове. Повезло ещё младшему советнику, что носильщики его решили проверить, чем там занимается господин, не явили обычной скромности. И обнаружили его без сознания, с разбитой головой, в туфлях и исподнем платье. Всё остальное украдено, а в усадьбе мерцают какие-то чудные огоньки… Погрузили слуги Амэ обратно в носилки и поскорее потащили прочь. Не домой, надо заметить, а к ближайшей любовнице. Там он в себя пришёл, оделся во что нашлось, отлежался, а утром - прямо в Приказ.
- Вот в чём дело: у меня же всё пропало! И должностное платье, и пояс, и печать, и, что неприятно, бумаги, которые я прихватил из ведомства, чтобы ещё раз просмотреть дома… Ничего особо тайного - но всё же тревожно… Не случится ли злоупотреблений?
Намма подтвердил: да, злоупотребления возможны, а небрежность младшего советника плачевна. Обещал принять меры, а когда молодой господин Амэ стал намекать, что хотел бы избежать огласки, - ответил неопределённо. Всё равно тот сам всё разболтает, захочет похвастать приключением, хоть и глупым. Такой уж человек…
Но где была та злополучная калитка, старший следователь расспросил во всех подробностях. И отправился туда лично, для осмотра места происшествия.
Последний снег Намма, похоже, уже пропустил. Сейчас только дождик сеется, над Столицей непроглядные серые тучи. Кто может, сидит по домам, прохожие под зонтами или в соломенных накидках. Ни того, ни другого у сыщика с собою нет, а жаль.
Весна в Столице, воспетая множеством стихотворцев! Который год кряду приходится встречать её здесь. Не в дороге, не на морском побережье, не высоко в горах… Кончились для среднего советника разъезды - до самой отставки место его тут, близ Дворца, а потом, дряхлым да хворым, по стране особо не поездишь...
Усадьба нашлась легко. При свете дня она выглядит не трогательно, а просто неказисто. Калитка настежь, ворота изнутри не заперты, а припёрты большой бочкой. Следов немало и во дворе, и в доме, по размеру все мужские. Допустим, даму из носилок верный слуга вынес на руках - но где опустил? Здание явно нежилое, нет ни постелей, ни жаровен, на кухне пусто и холодно. Вчера, правда, кто-то тут ходил, не разуваясь, с зажжённым светильником: наследил и капнул маслом в пыль в двух-трёх местах. Самого светильника и запаса масла не нашлось. Зато есть фонарь в грязи у забора: видимо, тот, с которым пришёл Амэ. Не будь сейчас сыро, дело могло кончиться и пожаром. Кто бы ни напал на младшего податного советника, вышли они, скорее всего, через ту же калитку. Если платье, пояс и прочее в самом деле украдены - сняли их бережно, ни лоскутьев, ни чего подобного не оставили.
В соседнем доме сыщик Намма нашёл словоохотливого домоправителя. Тот всегда дома, хотя господ его сейчас в Столице нет, служат аж на Цукуси. На вопрос, не замечалось ли прошлой ночью и перед тем чего-нибудь необычного, домоправитель отвечал: да всё как всегда! В усадьбе той нечисто, вот и ходят удальцы, всё смелость свою испытывают, ждут, не явится ли призрак. Чей именно? Прежней молодой хозяйки. Жили-то в том доме ещё четыре года назад господа Безводные…
Кажется, от жены Намма слышал уже эту печальную повесть. Влюблённая барышня, суровый отец, постылый жених, в итоге девица удавилась, а Безводный господин ушёл со службы и принял постриг в дальней обители. За кем сейчас числится дом, надо будет проверить. Ни хозяин, ни кто-нибудь, кто назвался бы его человеком, в последние годы в усадьбе не объявлялся.
- Говорю же: только бездельники, полуночники! Третьего дня я с одним столкнулся у ворот, сам напугался: росту богатырского, с саблей, и то ли борода лопатой, то ли платком пол-лица завязано. Но я не вмешиваюсь, это не моё дело.
Придётся отрядить приказных, чтобы последили за этим переулком. Место для ночных безобразий самое подходящее.
( Продолжение)