Рассказы Облачной страны: Нелюди и обезьяны (7)
(Окончание. Начало: 1, 2, 3, 4, 5, 6)
Намма-младший, письмоводитель Полотняного приказа
Духи, говорят, летают строго по прямой. Не знаю, как другие, но наш Ворон именно так и поступает. Через заборы, сады и задние дворы - на восток по Восьмой улице. Если я верно понимаю, куда он направляется, скоро ему придётся пересекать главную городскую площадь. Главное - чтобы его там не поймали посторонние прохожие. Или стража.
Мы отстаём, хоть и бежим по улице. Я - потому что в должностном платье, а лицедей, во-первых, хромает, во-вторых, то и дело замирает с дурацким видом. Ищет мысленно своего Каруру, потом машет рукой: туда! Будто я сам не знаю.
На площади небесный пёс нас опередил - судя по шуму и суете. Детей прячут, кличут стражников - значит, не поймали. Продвигаемся дальше. А навстречу нам - уже вся Восьмая бежит ловить чудовище. В храбрости столичным жителям не откажешь. И сообразительность их меня тоже устраивает.
У ворот сестриного дома я хотел было дать знак лицедею, чтоб он снаружи подождал, а то опоганит… Но понял, что это бесполезно: носатый почуял близость своего Ворона, ломится вперёд. Велю всё же ему быть осторожнее - и захожу.
Двор пуст, Селезня не видно, но с крыльца женской половины слышен голос его жены, Уточки - пронзительный и гневный:
- Куда ж ты прёшь в таком виде! Я сама чуть не обмерла, как тебя увидела, а маленькие…
Вклинивается голос кого-то из ребятишек:
- Матушка, а давай я спрячусь и скажем, что меня взаправду небесный пёс украл! А потом вернул. И научил летать и драться всем на свете!
- Только этого не хватало!
- Я выполняла распоряжение! - отбрехивается Рю. - Барышня, ну скажи ей!
Так. Значит, моя сестрица тоже тут. Ну, как же иначе.
Подхожу к крыльцу, уже всех видно - и сестру в доме за занавесом, подол торчит, и Уточку с детьми, и Рю с клювастой личиной. Только открыл рот - а лицедей над моим ухом как рявкнет:
- Отда-ай!
Рю строит ему рожу: с чего бы это, мол? Носатый рванулся было к крыльцу, но я уцепился ему за рукав: погоди, мол. Эх, теперь не миновать очищения!
- Мы пришли, - сообщаю я. - У этого достойного человека… точнее, не человека… а ещё точнее, у его отца… почтенного, хотя и осквернённого родителя, негодяи отобрали на улице эту… обрядовую принадлежность.
- Тебе вообще нельзя её трогать! - голосит лицедей. - Бабам - нельзя!
- Какая я тебе «баба»? - сварливо отвечает Рю. - Ослеп что ли: я - девица! Маленькая! Детям можно, это я точно знаю!
Носатый, кажется, озадачен. Пока он молчит, я продолжаю:
- Было бы достойно с нашей стороны воспользоваться случаем и возвратить несчастному, обездоленному плясуну…
- Рано, - заявляет сестрица. - Пусть он сперва объяснит, что это за штука, и вернёт мальчика.
Лицедей вскидывается, потом машет рукой и уныло опускается на землю:
- И вы туда же… «Мальчика»! Знал бы я, во что этот парнишка нам встанет, я бы его сразу…
И осёкся. Помолчал, прислушался к крикам за забором. Начал:
- Это - Карура, Истребитель Гадов. По-нашему - Ворон. Без его пляски рассада погибнет, а что уцелеет - то гады попортят. Мы с ним пляшем, каждый год. Раньше он с отцом был, потом - со мною. Как теперь будет - не знаю. Может осерчать.
- На кого?
- На всех!
- Ясно, - говорит сестрица, будто и вправду поняла. - А мальчик что?
- Он сам навязался на нашу голову! Пришёл, говорит: буду учиться лицедейству. Обезьяньей пляске. Отец сразу сказал: за этим мальчишкой его бог стоит. Какой - не знаю. И знать не хочу.
- А нельзя было хотя бы в ваш храм о нём сообщить? - спрашиваю. - Раз уж вы не знали и не ведали, из какой он семьи?
- Это не моё дело, - ворчит носатый. - А отец - может, и сообщил… Вообще-то нам обезьяна уже давно нужна была. Наша слишком выросла - на то даже сам господин Саруко указал. Указал - а через несколько дней к нам заявляется обезьянка. Прикажете думать, что это не по его воле?
В общем, такой ход мысли я могу представить. Мало ли как в иных семьях избавляются от родичей. Своих или чужих.
- С пляской-то у него неплохо пошло, - продолжает лицедей, - дар есть. Для обучения он вообще-то уже староват, но опять же - отцу виднее. Только вот скоро поступает заказ с вашей улицы, от государева одевальщика, насчёт представления. Мы пришли, отработали. А заказчик - Каруру требует сплясать. Не надо было! А отец согласился, отправился в посёлок за Вороном - а по дороге на него напали. И Ворона отняли.
- Это мы знаем. А потом?
- А потом приходит человек от этого господина и говорит: давайте меняться. Вы нам - парня приблудного, мы вам - вашу личину. Она, мол, у нас. Ну, тут началось! Наши кричат: надо соглашаться! Отец сетует: Ворон разгневается, с ним же только мы ладить можем, он теперь полгорода снесёт! А я говорю, стыдно нам за своего бога так торговаться! Пошёл за ним, хотел вернуть. Тут меня и скрутили.
- А мальчик?
- Я-то почём знаю, что с ним потом сталось? Я взаперти сидел! Всё вам рассказал. Теперь - отдайте!
Сестрица задумалась. Я говорю:
- Тут ты прав: выкуп платить за богов - не дело! А если мы тебе Ворона так, по-хорошему отдадим - вы мальчика отпустите?
- Ежели он ещё жив - да забирайте на здоровье! Глаза б мои на него не глядели!
Просто так личину по городу нести, конечно, нельзя. Рю была бы не прочь и дальше на себе её таскать, но тут даже сестра запретила. Нашли плоский плетёный ларь с крышкой, куда Уточка на лето зимнюю посуду убирает. Выстлали ватой, тканью. Лицедей бережно устроил там своего Ворона. И двинулись на берег - он, я и Рю на всякий случай следом. Я Уточке подмигнул - если что, авось, и муж её подоспеет.
Намма-старший, следователь Полотняного приказа
Средний советник Намма написал в дом Саруко, господину и госпоже Гээн. В осторожных выражениях сообщил, что мальчика нашёл, и попросил привести его коня к храму Целителя. И сюда же прислать одежду, чтобы молодой господин мог подобающе одеться после очищения. К себе домой за сменой платья Намма тоже послал. А к Гээнам особо взмолился: как-нибудь устроить, чтобы сюда не примчалась вся семья Саруко с домочадцами и слугами и не спугнула Обезьяныша.
Тот спустился с балок, сидит на крыльце храмовой башни. Дверь оставил открытой, готов в любой миг - или обратно наверх, или ещё куда-нибудь.
Не каждый день увидишь Государева чиновника, облачённого в шкуры. Обезьянья одёжка ему ещё и велика, выглядит как на сильно исхудалом звере.
Сидит, молчит, поглядывает на монахов. Они собрались вокруг башни, стерегут. И досточтимый Якурэн тоже здесь, молится.
Напуган юный господин Саруко? Устал? Голоден? Наверное. И всё равно, главное, что написано на его чумазой мордочке, - упрямство. Родовое упрямство потомка богов-сподвижников Великого Властителя Земель.
А ведь сыщик Намма ещё немного - и предложил бы крайнее средство. Ужо скажу, мол, самому Государю, что ты от него бегаешь… Новое правление, новые нравы. Прежним государем детей не пугали.
И тем не менее, надо благодарить всех богов - кажется, управились с этим делом раньше, чем оно возбудило внимание отрекшегося государя. Или господина главы Обрядовой палаты.
Отлучиться отсюда Намма, конечно, не решается. Лицедея Блошку велит доставить прямо к башне. Два монаха покрепче отправляются за ним, приводят. Маленький Саруко первым милостиво кивает ему, парень низко кланяется и подмигивает.
На отца, насколько помнит следователь, этот Блошка вправду похож.
Подоспели и его мать, и даже брат. Падают в ноги, готовятся молить о пощаде.
Нудным казённым голосом Намма сообщает:
- Имеется ходатайство молодого господина Саруко, письмоводителя Обрядовой палаты. О возвращении вашей семьи в люди. В связи с оказанными ему ценными услугами. Как я уже объяснял, сыскной отдел Полотняного приказа возражений не имеет.
Блошка, подпрыгнув на коленях, начинает бить челом и благодарить. Успевает кланяться сразу в три стороны: Обезьянышу, Якурэну и сыщику.
- Никуда я отсюда не пойду, - мрачно молвит глава его семьи. - У меня тут больные.
- И тебе бы не стоило… - обращается мать тихонько к младшему. - Сгинешь там, как отец…
- Отец, матушка, сгинул как раз тут, - почтительно поправляет Блошка. - Отринуть же милость господина было бы с моей стороны преступной неблагодарностью.
- Ты не горюй, - говорит старухе Саруко. - Я о нём позабочусь.
- Ну, пусть так, - вздыхает старший брат.
Мать плачет. Блошка подмигивает ей - и заодно Якурэну:
- Ничего. Я приходить буду. С гостинцами.
От ворот храма слышится шум. Лошадиное ржание - будем надеяться, это ожидаемый конь. И крики, сразу несколько голосов, но громче всех один:
- Кыш! Это со мной.
Важной, хоть и нетвёрдой походкой на храмовый двор входит носатый нелюдь с корзиною в охапке. Ворон! - ахает кто-то из монахов. Следом шествует письмоводитель Полотняного приказа. Растрёпанный, шапка набекрень - позор, да и только! А снаружи в ворота заглядывает девица Рю. Ну, как же без неё…
Очищаться отправились целой толпою. За одеждой, конечно, пришлось посылать ещё одного гонца - Намма-младший и Рю скверны не избегли. Но с ними, как и со средним советником, жрец управился довольно быстро; иное дело - отпрыск Обезьяньего дома и многолетний нелюдь. К тому времени, как обряд закончился, идти во Дворец всяко было поздно.
Некоторое время средний советник Намма ничего не говорит - только выразительно смотрит на своего письмоводителя. Но Намма-младший, вопреки обыкновению, не дуется, не воротит нос и не оправдывается. Отвешивает почтительный поклон и заявляет:
- Что ж, так или иначе мы удовлетворили просьбу Обезьяньего дома! И почти что втайне.
- Да конечно же, в полной тайне, господин! - поддакивает девица Рю. - Никто даже не заметил. Все ловят небесного пса.
- Кстати, да, - кивает письмоводитель. - Если что - известна склонность этой породы к похищению малолетних детей.
- Надеюсь, это не понадобится, - сухо отвечает средний советник. И вдруг, усмехнувшись, отвешивает сыну ответный поклон:
- Почтительно и настоятельно прошу господина письмоводителя впредь заранее ставить меня в известность о своих отлучках с места службы. Во всех подробностях, понял!
- С готовностью повинуюсь! - Намма-младший склоняется ещё ниже.
Стоят посреди улицы и кланяются. А поезд из Обезьяньего дома двигается мимо к святилищу. Человек сорок, не меньше.
Намма-младший, письмоводитель Полотняного приказа
Вечером, после ужина, сидим дома; сестра ещё раньше тоже вернулась с Восьмой улицы к нам. Батюшка потребовал подробнейшего отчёта. Выслушал, попенял на несогласованность действий, указал на все роковые ошибки, ещё раз зачем-то напомнил о необходимости сохранения строжайшей тайны.
До чего всё-таки здорово вот так - сидеть всей семьёй и обсуждать завершённое дело! А не подслушивать из-за перегородки, как отец толкует о чём-то таком с сестрицей.
Мачеха ахает; сестра улыбается, рассеянно крутит что-то в руках… Батюшка тоже обращает на это внимание.
- Погоди, - изменившимся голосом говорит он. - Что это у тебя?
Сестра смотрит на свой кулачок, в котором зажата боевая стрела.
- А, ничего страшного, - говорит она. Это новый обычай. Когда я пришла, а вас ещё не было, какой-то копьеносец принёс мне послание от своего начальника. Привязанное, видите ли, не к цветущей ветке, а к стреле!
- Это на самом деле очень старый обычай, - поправляю я, но отец резко перебивает:
- Что за письмо?
- Да просто стихи, - поводит плечами сестра. - Доблестный воин покидает Столицу и предлагает мне бросить мужа и бежать с ним на дальний Север. Я, конечно, отказала, но всё равно приятно!
Ох, беда! А я-то так и не отправил стихов той девушке из Обезьяньего дома… Ну да ладно, всё равно теперь поздно, она, наверное, уже обиделась.
* * *
До весенних плясок - два дня. Всех, кого следовало, уже просмотрели, оценили, допустили или отвергли. И во дворе Обезьяньей усадьбы кажется тихо. Хотя лицедеи тут всё равно упражняются - один побольше, другой поменьше.
- Просто Обезьяна у тебя, конечно, хорошо выходит, - говорит старший. - Да оно и не диво. Но на обезьяну можно посмотреть и на живую, в смысле, настоящую… в смысле, которая с обезьянщиком ходит. А раз у тебя шкурка съёмная - значит, ты должен показать и то, чего обезьяны не умеют. Например, научиться подкидывать и ловить какие-нибудь штуки, причём несъедобные. Сперва - две, потом - три, потом…
- Потом, - твёрдо отвечает младший. Он сейчас вообще не в обезьяньей шкуре, а в шёлковом домашнем платье. - Я сегодня уже много занимался. Теперь ты давай, Эндзиро!
Потому что челядинца в знатном доме Блошкой звать не могут. Да и перед девушкой неудобно бы вышло. Удачно получилось, что та самая особа, ради которой Блошка в чистый мир устремился - няня господина письмоводителя. Вот сидит в сторонке и любуется. И следит, чтобы никто никуда не пропал опять.
- Чего - давай?
- Изображать столичного человека. Ты ж теперь он и есть, так что - нужно!
Эндзиро приосанивается, надувает щёки, одёргивает рукава, идёт вперевалочку. Потом спохватывается, лезет за пазуху и вытаскивает веер.
Саруко-младший хмурится, но от замечания удерживается. В конце концов, человек не привык ещё в штанах ходить. Дело наживное.
- Хорошо. И вдруг навстречу тебе - чиновник десятого разряда…
Не поймаешь, Обезьяныш! Эндзиро уже заучил, что падать ниц в таком случае не следует. Просто поклониться в пояс, и веером вот так!
- Ну нет же! Это ж не старший советник перед тобою! Куда так низко кланяешься - в два с половиной раза глубже, чем нужно! - в отчаянии закатывает глаза письмоводитель Саруко. - Ладно, начинаем сначала. Пройдись и поклонись. А я за того чиновника поклонюсь.
Няня, прикрываясь рукавом, хихикает. И резко осекается, покосившись вбок.
Потому что там, на крыльце, из-за столба выглядывает сам Дед. Глава Обезьяньего дома и сподвижник Государя. Но не гневается, а тоже беззвучно хихикает в расписной веер.
Ничего парень этот Эндзиро, способный. В отца. Следующую пачку непотребных стихов к царевичу он и понесёт.
Намма-младший, письмоводитель Полотняного приказа
Духи, говорят, летают строго по прямой. Не знаю, как другие, но наш Ворон именно так и поступает. Через заборы, сады и задние дворы - на восток по Восьмой улице. Если я верно понимаю, куда он направляется, скоро ему придётся пересекать главную городскую площадь. Главное - чтобы его там не поймали посторонние прохожие. Или стража.
Мы отстаём, хоть и бежим по улице. Я - потому что в должностном платье, а лицедей, во-первых, хромает, во-вторых, то и дело замирает с дурацким видом. Ищет мысленно своего Каруру, потом машет рукой: туда! Будто я сам не знаю.
На площади небесный пёс нас опередил - судя по шуму и суете. Детей прячут, кличут стражников - значит, не поймали. Продвигаемся дальше. А навстречу нам - уже вся Восьмая бежит ловить чудовище. В храбрости столичным жителям не откажешь. И сообразительность их меня тоже устраивает.
У ворот сестриного дома я хотел было дать знак лицедею, чтоб он снаружи подождал, а то опоганит… Но понял, что это бесполезно: носатый почуял близость своего Ворона, ломится вперёд. Велю всё же ему быть осторожнее - и захожу.
Двор пуст, Селезня не видно, но с крыльца женской половины слышен голос его жены, Уточки - пронзительный и гневный:
- Куда ж ты прёшь в таком виде! Я сама чуть не обмерла, как тебя увидела, а маленькие…
Вклинивается голос кого-то из ребятишек:
- Матушка, а давай я спрячусь и скажем, что меня взаправду небесный пёс украл! А потом вернул. И научил летать и драться всем на свете!
- Только этого не хватало!
- Я выполняла распоряжение! - отбрехивается Рю. - Барышня, ну скажи ей!
Так. Значит, моя сестрица тоже тут. Ну, как же иначе.
Подхожу к крыльцу, уже всех видно - и сестру в доме за занавесом, подол торчит, и Уточку с детьми, и Рю с клювастой личиной. Только открыл рот - а лицедей над моим ухом как рявкнет:
- Отда-ай!
Рю строит ему рожу: с чего бы это, мол? Носатый рванулся было к крыльцу, но я уцепился ему за рукав: погоди, мол. Эх, теперь не миновать очищения!
- Мы пришли, - сообщаю я. - У этого достойного человека… точнее, не человека… а ещё точнее, у его отца… почтенного, хотя и осквернённого родителя, негодяи отобрали на улице эту… обрядовую принадлежность.
- Тебе вообще нельзя её трогать! - голосит лицедей. - Бабам - нельзя!
- Какая я тебе «баба»? - сварливо отвечает Рю. - Ослеп что ли: я - девица! Маленькая! Детям можно, это я точно знаю!
Носатый, кажется, озадачен. Пока он молчит, я продолжаю:
- Было бы достойно с нашей стороны воспользоваться случаем и возвратить несчастному, обездоленному плясуну…
- Рано, - заявляет сестрица. - Пусть он сперва объяснит, что это за штука, и вернёт мальчика.
Лицедей вскидывается, потом машет рукой и уныло опускается на землю:
- И вы туда же… «Мальчика»! Знал бы я, во что этот парнишка нам встанет, я бы его сразу…
И осёкся. Помолчал, прислушался к крикам за забором. Начал:
- Это - Карура, Истребитель Гадов. По-нашему - Ворон. Без его пляски рассада погибнет, а что уцелеет - то гады попортят. Мы с ним пляшем, каждый год. Раньше он с отцом был, потом - со мною. Как теперь будет - не знаю. Может осерчать.
- На кого?
- На всех!
- Ясно, - говорит сестрица, будто и вправду поняла. - А мальчик что?
- Он сам навязался на нашу голову! Пришёл, говорит: буду учиться лицедейству. Обезьяньей пляске. Отец сразу сказал: за этим мальчишкой его бог стоит. Какой - не знаю. И знать не хочу.
- А нельзя было хотя бы в ваш храм о нём сообщить? - спрашиваю. - Раз уж вы не знали и не ведали, из какой он семьи?
- Это не моё дело, - ворчит носатый. - А отец - может, и сообщил… Вообще-то нам обезьяна уже давно нужна была. Наша слишком выросла - на то даже сам господин Саруко указал. Указал - а через несколько дней к нам заявляется обезьянка. Прикажете думать, что это не по его воле?
В общем, такой ход мысли я могу представить. Мало ли как в иных семьях избавляются от родичей. Своих или чужих.
- С пляской-то у него неплохо пошло, - продолжает лицедей, - дар есть. Для обучения он вообще-то уже староват, но опять же - отцу виднее. Только вот скоро поступает заказ с вашей улицы, от государева одевальщика, насчёт представления. Мы пришли, отработали. А заказчик - Каруру требует сплясать. Не надо было! А отец согласился, отправился в посёлок за Вороном - а по дороге на него напали. И Ворона отняли.
- Это мы знаем. А потом?
- А потом приходит человек от этого господина и говорит: давайте меняться. Вы нам - парня приблудного, мы вам - вашу личину. Она, мол, у нас. Ну, тут началось! Наши кричат: надо соглашаться! Отец сетует: Ворон разгневается, с ним же только мы ладить можем, он теперь полгорода снесёт! А я говорю, стыдно нам за своего бога так торговаться! Пошёл за ним, хотел вернуть. Тут меня и скрутили.
- А мальчик?
- Я-то почём знаю, что с ним потом сталось? Я взаперти сидел! Всё вам рассказал. Теперь - отдайте!
Сестрица задумалась. Я говорю:
- Тут ты прав: выкуп платить за богов - не дело! А если мы тебе Ворона так, по-хорошему отдадим - вы мальчика отпустите?
- Ежели он ещё жив - да забирайте на здоровье! Глаза б мои на него не глядели!
Просто так личину по городу нести, конечно, нельзя. Рю была бы не прочь и дальше на себе её таскать, но тут даже сестра запретила. Нашли плоский плетёный ларь с крышкой, куда Уточка на лето зимнюю посуду убирает. Выстлали ватой, тканью. Лицедей бережно устроил там своего Ворона. И двинулись на берег - он, я и Рю на всякий случай следом. Я Уточке подмигнул - если что, авось, и муж её подоспеет.
Намма-старший, следователь Полотняного приказа
Средний советник Намма написал в дом Саруко, господину и госпоже Гээн. В осторожных выражениях сообщил, что мальчика нашёл, и попросил привести его коня к храму Целителя. И сюда же прислать одежду, чтобы молодой господин мог подобающе одеться после очищения. К себе домой за сменой платья Намма тоже послал. А к Гээнам особо взмолился: как-нибудь устроить, чтобы сюда не примчалась вся семья Саруко с домочадцами и слугами и не спугнула Обезьяныша.
Тот спустился с балок, сидит на крыльце храмовой башни. Дверь оставил открытой, готов в любой миг - или обратно наверх, или ещё куда-нибудь.
Не каждый день увидишь Государева чиновника, облачённого в шкуры. Обезьянья одёжка ему ещё и велика, выглядит как на сильно исхудалом звере.
Сидит, молчит, поглядывает на монахов. Они собрались вокруг башни, стерегут. И досточтимый Якурэн тоже здесь, молится.
Напуган юный господин Саруко? Устал? Голоден? Наверное. И всё равно, главное, что написано на его чумазой мордочке, - упрямство. Родовое упрямство потомка богов-сподвижников Великого Властителя Земель.
А ведь сыщик Намма ещё немного - и предложил бы крайнее средство. Ужо скажу, мол, самому Государю, что ты от него бегаешь… Новое правление, новые нравы. Прежним государем детей не пугали.
И тем не менее, надо благодарить всех богов - кажется, управились с этим делом раньше, чем оно возбудило внимание отрекшегося государя. Или господина главы Обрядовой палаты.
Отлучиться отсюда Намма, конечно, не решается. Лицедея Блошку велит доставить прямо к башне. Два монаха покрепче отправляются за ним, приводят. Маленький Саруко первым милостиво кивает ему, парень низко кланяется и подмигивает.
На отца, насколько помнит следователь, этот Блошка вправду похож.
Подоспели и его мать, и даже брат. Падают в ноги, готовятся молить о пощаде.
Нудным казённым голосом Намма сообщает:
- Имеется ходатайство молодого господина Саруко, письмоводителя Обрядовой палаты. О возвращении вашей семьи в люди. В связи с оказанными ему ценными услугами. Как я уже объяснял, сыскной отдел Полотняного приказа возражений не имеет.
Блошка, подпрыгнув на коленях, начинает бить челом и благодарить. Успевает кланяться сразу в три стороны: Обезьянышу, Якурэну и сыщику.
- Никуда я отсюда не пойду, - мрачно молвит глава его семьи. - У меня тут больные.
- И тебе бы не стоило… - обращается мать тихонько к младшему. - Сгинешь там, как отец…
- Отец, матушка, сгинул как раз тут, - почтительно поправляет Блошка. - Отринуть же милость господина было бы с моей стороны преступной неблагодарностью.
- Ты не горюй, - говорит старухе Саруко. - Я о нём позабочусь.
- Ну, пусть так, - вздыхает старший брат.
Мать плачет. Блошка подмигивает ей - и заодно Якурэну:
- Ничего. Я приходить буду. С гостинцами.
От ворот храма слышится шум. Лошадиное ржание - будем надеяться, это ожидаемый конь. И крики, сразу несколько голосов, но громче всех один:
- Кыш! Это со мной.
Важной, хоть и нетвёрдой походкой на храмовый двор входит носатый нелюдь с корзиною в охапке. Ворон! - ахает кто-то из монахов. Следом шествует письмоводитель Полотняного приказа. Растрёпанный, шапка набекрень - позор, да и только! А снаружи в ворота заглядывает девица Рю. Ну, как же без неё…
Очищаться отправились целой толпою. За одеждой, конечно, пришлось посылать ещё одного гонца - Намма-младший и Рю скверны не избегли. Но с ними, как и со средним советником, жрец управился довольно быстро; иное дело - отпрыск Обезьяньего дома и многолетний нелюдь. К тому времени, как обряд закончился, идти во Дворец всяко было поздно.
Некоторое время средний советник Намма ничего не говорит - только выразительно смотрит на своего письмоводителя. Но Намма-младший, вопреки обыкновению, не дуется, не воротит нос и не оправдывается. Отвешивает почтительный поклон и заявляет:
- Что ж, так или иначе мы удовлетворили просьбу Обезьяньего дома! И почти что втайне.
- Да конечно же, в полной тайне, господин! - поддакивает девица Рю. - Никто даже не заметил. Все ловят небесного пса.
- Кстати, да, - кивает письмоводитель. - Если что - известна склонность этой породы к похищению малолетних детей.
- Надеюсь, это не понадобится, - сухо отвечает средний советник. И вдруг, усмехнувшись, отвешивает сыну ответный поклон:
- Почтительно и настоятельно прошу господина письмоводителя впредь заранее ставить меня в известность о своих отлучках с места службы. Во всех подробностях, понял!
- С готовностью повинуюсь! - Намма-младший склоняется ещё ниже.
Стоят посреди улицы и кланяются. А поезд из Обезьяньего дома двигается мимо к святилищу. Человек сорок, не меньше.
Намма-младший, письмоводитель Полотняного приказа
Вечером, после ужина, сидим дома; сестра ещё раньше тоже вернулась с Восьмой улицы к нам. Батюшка потребовал подробнейшего отчёта. Выслушал, попенял на несогласованность действий, указал на все роковые ошибки, ещё раз зачем-то напомнил о необходимости сохранения строжайшей тайны.
До чего всё-таки здорово вот так - сидеть всей семьёй и обсуждать завершённое дело! А не подслушивать из-за перегородки, как отец толкует о чём-то таком с сестрицей.
Мачеха ахает; сестра улыбается, рассеянно крутит что-то в руках… Батюшка тоже обращает на это внимание.
- Погоди, - изменившимся голосом говорит он. - Что это у тебя?
Сестра смотрит на свой кулачок, в котором зажата боевая стрела.
- А, ничего страшного, - говорит она. Это новый обычай. Когда я пришла, а вас ещё не было, какой-то копьеносец принёс мне послание от своего начальника. Привязанное, видите ли, не к цветущей ветке, а к стреле!
- Это на самом деле очень старый обычай, - поправляю я, но отец резко перебивает:
- Что за письмо?
- Да просто стихи, - поводит плечами сестра. - Доблестный воин покидает Столицу и предлагает мне бросить мужа и бежать с ним на дальний Север. Я, конечно, отказала, но всё равно приятно!
Ох, беда! А я-то так и не отправил стихов той девушке из Обезьяньего дома… Ну да ладно, всё равно теперь поздно, она, наверное, уже обиделась.
* * *
До весенних плясок - два дня. Всех, кого следовало, уже просмотрели, оценили, допустили или отвергли. И во дворе Обезьяньей усадьбы кажется тихо. Хотя лицедеи тут всё равно упражняются - один побольше, другой поменьше.
- Просто Обезьяна у тебя, конечно, хорошо выходит, - говорит старший. - Да оно и не диво. Но на обезьяну можно посмотреть и на живую, в смысле, настоящую… в смысле, которая с обезьянщиком ходит. А раз у тебя шкурка съёмная - значит, ты должен показать и то, чего обезьяны не умеют. Например, научиться подкидывать и ловить какие-нибудь штуки, причём несъедобные. Сперва - две, потом - три, потом…
- Потом, - твёрдо отвечает младший. Он сейчас вообще не в обезьяньей шкуре, а в шёлковом домашнем платье. - Я сегодня уже много занимался. Теперь ты давай, Эндзиро!
Потому что челядинца в знатном доме Блошкой звать не могут. Да и перед девушкой неудобно бы вышло. Удачно получилось, что та самая особа, ради которой Блошка в чистый мир устремился - няня господина письмоводителя. Вот сидит в сторонке и любуется. И следит, чтобы никто никуда не пропал опять.
- Чего - давай?
- Изображать столичного человека. Ты ж теперь он и есть, так что - нужно!
Эндзиро приосанивается, надувает щёки, одёргивает рукава, идёт вперевалочку. Потом спохватывается, лезет за пазуху и вытаскивает веер.
Саруко-младший хмурится, но от замечания удерживается. В конце концов, человек не привык ещё в штанах ходить. Дело наживное.
- Хорошо. И вдруг навстречу тебе - чиновник десятого разряда…
Не поймаешь, Обезьяныш! Эндзиро уже заучил, что падать ниц в таком случае не следует. Просто поклониться в пояс, и веером вот так!
- Ну нет же! Это ж не старший советник перед тобою! Куда так низко кланяешься - в два с половиной раза глубже, чем нужно! - в отчаянии закатывает глаза письмоводитель Саруко. - Ладно, начинаем сначала. Пройдись и поклонись. А я за того чиновника поклонюсь.
Няня, прикрываясь рукавом, хихикает. И резко осекается, покосившись вбок.
Потому что там, на крыльце, из-за столба выглядывает сам Дед. Глава Обезьяньего дома и сподвижник Государя. Но не гневается, а тоже беззвучно хихикает в расписной веер.
Ничего парень этот Эндзиро, способный. В отца. Следующую пачку непотребных стихов к царевичу он и понесёт.