«Девчонка из-за соседней двери»
Пьесы Кабуки писались и ставились с учётом местного зрителя. Намики Сё:дзо: Второй отмечал, что в старинном городе Киото любят изящные пьесы про любовь - красивые, как гладкая человеческая кожа; в самурайском Эдо предпочитали кровавые исторические боевики - твердые, как кости; а в торговой рассудительной Осаке - истории про долг, добродетели и пороки, и эти пьесы - мышцы театра. А лучше всего, когда в одной пьесе, как в одном теле, сочетается и то, и другое, и третье.
Пьеса «Запруда влюблённых на реке Кацура» (桂川連理柵, «Кацурагава рэнри-но сигарами») была написана драматургом Суга Сэнсукэ для осакского кукольного театра (первая постановка - 1776 год), и это была нравоучительная «осакская» пьеса в чистом виде. Лет через восемь её переделал для Кабуки Намики Гохэй Первый (1747-1808) - один из самых интересных драматургов XVIII века.
Намики Гохэй был очень необычным драматургом. Сын театрального привратника, он стал учеником Намики Сё:дзо: Первого, равно успешно писавшего пьесы и для кукольного театра, и для живых актёров (а это не удавалось даже Тикамацу!). Сам Гохэй, однако, твёрдо отстаивал позиции Кабуки и настаивал, что пьесы для «живого театра» могут не уступать пьесам для театра кукольного, и если сейчас это не так - то только потому, что в кукольном театре сочинителю легче ладить со сказителем, чем в Кабуки - с актёрами. Действительно, в Бунраку драматург занимал куда более уважаемое положение, нежели в Кабуки (именно поэтому Тикамацу Мондзаэмон Первый перешёл в кукольный театр и прославился пьесами для него).
Намики Гохэй Первый
Намики Гохэй пошёл другим путём: он решил стать незаменимым для актёров и понемногу прибрать их к рукам. И постепенно это ему удалось - первому из драматургов Кабуки: он писал в разных жанрах, едва ли не каждую пьесу - в нескольких вариантах, подстраиваясь к имеющимся актёрам (и очень скоро это оказались лучшие актёры того времени), но и актёры привыкли подстраиваться к нуждам драматурга и текста. Это Гохэй положил начало обычаю ставить в один день и героико-историческую драму, и бытовую; он больше других заботился о логике сюжета и характеров - по возможности не в ущерб ударным сценам для главных актёров. И к определённой труппе он оказался не привязан - во-первых, Намики Гохэй успел поработать во всех трёх театральных центрах (что помогло ему научиться одевать «кости» «мышцами» и покрывать «кожей»), а во-вторых, заработанные деньги деятельно вкладывал во внетеатральное предпринимательство - в Осаке у него были табачная лавка и торговля сакэ, в Эдо - аптека с китайскими снадобьями. Актёры понимали, что Гохэй может, если с ним поссориться, в любой момент уйти из их театра (как он время от времени и поступал) - и шли ему навстречу. В конце жизни Гохэй не без оснований заявлял: «Вся страна - моя! Все актёры - мои и делают то, что мне нужно! И при этом я сумел не нажить ни единого врага!»
Поучительная пьеса Суги Сэнсукэ основывалась на реальном происшествии примерно полувековой давности: из реки Кацура выловили трупы мужчины под пятьдесят и четырнадцатилетней девочки, связанные друг с другом одной верёвкой. Так зачастую поступали влюблённые, совершавшие парное самоубийство, в те времена особенно модное. Намики Гохэй эту моду, мягко говоря, не жаловал, но источник есть источник - раз уж пьеса будет о парном самоубийстве, значит, для него должны быть достаточно веские основания и положение влюблённых должно быть по-настоящему безвыходным. А к нравственным наставлениям стоит добавить и настоящую любовь, и фальшивую; и пусть герои хоть раз и за мечи возьмутся… Вот что у него получилось.
В городе Киото, в квартале Тораиси-тё:, жил-был торговец по имени Хансай; продавал он, как и многие в этом квартале, оби - широкие пояса для кимоно.
Сыновей у Хансая с женой не было, и он принял в дом юношу по имени Тё:эмон из разорившейся самурайской семьи - у того не было ничего, кроме старинного семейного клинка, головы на плечах и усердия. Тё:эмон оказался парнем дельным и много лет помогал приёмному отцу, а когда Хансай состарился и уже не мог ездить по делам, все сделки вне Киото перешли в руки Тё:эмона. Хансай, в свою очередь, его очень полюбил и объявил своим законным наследником. Так прошло много лет, к началу пьесы Тё:эмону уже крепко за сорок, он женат на хорошей женщине по имени Окину и ведёт большую часть дел в процветающей лавке.
Однако уже в старости Хансай решил жениться вторично - на вдове по имени Отосэ. У неё от первого брака есть молодой сын Гихэй, пустой и вздорный парень, гуляка и мот; тем не менее матери, конечно, хотелось бы, чтобы лавку унаследовал именно её мальчик - ради этого, собственно, она и вышла за старика. Тё:эмона она не жалует и неустанно наговаривает на него старому торговцу, но тот в своих пристрастиях постоянен.
На той же улице, в соседнем доме, расположена другая лавка, где торгуют товарами из земли Синано. Там - хлопотливые хозяева, много приказчиков и обслуги. Среди них - молодой парень, младший приказчик Тё:кити, и четырнадцатилетняя девочка Охан, младшая родственница хозяев.
На этой гравюре из серии «Знаменитые двойные самоубийства» Охан ещё в куклы играет…
Хозяева лавки хотели бы отправиться в паломничество, поклониться святыням Исэ, но им некогда, так что вместо себя они послали нескольких молодых служащих - в том числе и этих двоих, Тё:кити и Охан. Этот обычай «паломничества за других» вообще в Японии давний, в эпоху Эдо он стал особенно распространён. Можно было из семьи и с предприятия отправить тех родичей или сотрудников, чьё отсутствие меньше всего повредит делу, а можно было вообще нанять профессионального ходока (и напрасно в этом случае его не наняли). Что ж, ребята сходили, отнесли подношения, помолились, а на обратном пути остановились на заезжем дворе в Исибэ. Всю дорогу Тё:кити, пользуясь отсутствием хозяйского глаза, увивается вокруг Охан и всячески за ней ухлёстывает. Наконец, этой ночью в гостинице девочка решает, что Тё:кити действительно в неё влюблён и собирается к ней свататься, как только они вернутся домой, - и уступает ему.
Охан и Тё:кити на гравюре Ко:тё:ро: Хо:сай
Увы, получив своё, парень заявляет, что он глубоко разочарован, что эта соплюшка ничего не умеет и ни на что не годна, и что насчёт сватовства он просто пошутил. Охан - в слёзы; Тё:кити - за дверь; девочка бросается за ним, кружит по двору, суётся то в одну, то в другую дверь и, окончательно отчаявшись, падает на пороге чьей-то комнаты и безутешно ревёт.
Охан из кукольной постановки
Спящий в этой комнате постоялец просыпается, встаёт, подходит к ней со светильником и изумлённо спрашивает: «Откуда ты взялась, соседка?» Это не кто иной как Тё:эмон, как раз возвращающийся из деловой поездки. Охан продолжает рыдать, Тё:эмон подхватывает её на руки, заносит в комнату, укутывает, даёт напиться и утешает. Сквозь слёзы девочка рассказывает доброму соседу обо всём случившемся, но заклинает его никому не говорить о её позоре. Тё:эмон считает, что Тё:кити стоило бы проучить и осрамить, но уступает. А Охан, убедившись, что свет не без добрых людей, пытается отблагодарить Тё:эмона и бросается ему в объятия. Тот некоторое время отнекивается, но в конце концов поддаётся. К утру оба уже по уши влюблены друг в друга, Охан радуется, а Тё:эмон терзается совестью.
Тё:эмон и Охан на гравюре Тоёкуни Третьего
По возвращении в Киото они продолжают украдкой видеться - мельком, впопыхах, на улице между двух лавок. О браке речь не идёт - Тё:эмон женат, да Охан и не притязает ни на что подобное, он ей нравится сам по себе. Тем не менее оба понимают, что рано или поздно их связь всплывёт, и непрестанно тревожатся; да и уединиться у них не получается никак. Жена Тё:эмона, Окину, довольно скоро понимает, что происходит, но не вмешивается, а только пробует тайно от мужа разобраться, что и как произошло в той его поездке.
Охан и Тё:эмон в той же кукольной постановке
Отосэ, супруга старого Хансая, тем временем не унимается и при всякой возможности расхваливает собственного сына и порочит Тё:эмона - иногда даже при покупателях! Окину встаёт на защиту мужа и отвечает ей тем же, разгорается свара. Впрочем, ругаться Отосэ умеет куда лучше, так что приходится вмешаться самому старому торговцу. Он хочет защитить приёмного сына, но боится, что этим только подольёт масла в огонь, так что просто берёт Окину за руку и уводит из лавки к себе в жилую часть дома.
Тем временем в лавку возвращается с горящими глазами юный Гихэй: «Матушка, что я обнаружил! Накануне Тё:эмон должен был обналичить расписку на сотню золотых - ну так вот, этих денег в приходном ларе до сих пор нету. Наверняка он украл! А я тут как раз накануне проигрался и залез в долги. Вот и подумал: если я позаимствую из ларя полсотни золотых, то потом ведь и эту недостачу можно будет свалить на Тё:эмона - где сто, там и полтораста!» Любящая мать охотно поддерживает его замысел - негоже, чтобы мальчик сидел в долгах, за такие деньги эти игроки и изувечить могут!
Так что, как только приходит Тё:эмон, Отосэ и Гихэй немедленно обвиняют его в краже огромной суммы из лавки. При всех Отосэ открывает приходный ларь - действительно, недостача налицо. Тё:эмон растерянно смотрит: «Как - полтораста золотых?» Отосэ уже требует, чтобы его с позором выгнали и грозит ославить беднягу на весь город, но тут её решительно останавливает Хансай: «Молчи, женщина! Тё:эмон - законный наследник лавки, можно считать, её совладелец; он разумный и дельный человек, в этом я убедился за долгие годы. Если даже ему потребовалось взять золото, не сказавшись мне - я не сомневаюсь, что он вложил его на благо нашего дела. И отныне запомните: всё здесь принадлежит Тё:эмону в той же степени, что и мне самому! А у себя самого украсть ничего невозможно, так что не говори глупостей». Отосэ, не ожидавшая такого отпора от старика, замолкает, но тут вперёд выступает Гихэй, доставая из рукава какую-то бумажку: «Вложения на благо дело? Взгляни-ка, папаша, на эту записку. Любовное письмо от девчонки из соседней лавки, её, кажется, Охан зовут, к некоему "дорогому Тё:"! Смотрите-ка - она, видите ли, паломничала в Исэ и на постоялом дворе провела с "милым Тё:" лучшую ночь в своей жизни, и теперь только и мечтает о повторении! Кто бы мог быть этим Тё:, как ты думаешь?» Хансай хмурится, Тё:эмон краснеет, но тут вперёд выступает его жена Окину: «А при чём тут мой муж? Не сомневаюсь, что эта записка - к соседскому приказчику Тё:кити, я ещё полгода назад заметила, что тот на эту девчонку глаз положил!»
«Тё:» в именах обоих мужчин значит «бабочка», и две бабочки попали и на эту гравюру. Та же игра слов нам уже встречалась…
Хансай, чтобы окончательно разобраться в запутанной истории, просит соседей прислать к нему их младшего приказчика. Тё:кити является, ему предъявляют письмо; он нагло переглядывается с Окину, потом делает смущённый вид и признаётся: «Да, было дело, да, с этой девушкой, с Охан, во время паломничества в Исэ, на постоялом дворе, всё, как тут написано… Виноват и умоляю не говорить хозяевам, больше ничего подобного не повторится!» Отосэ и Гихэй не очень-то верят ему, но возразить им нечего; получается, что они оговорили невиновного Тё:эмона, и Хансай явно недоволен. «Так ты, небось, хотел бежать с этой девчонкой! - напускается Отосэ на соседского приказчика. - А денег-то нет, так ты залез к нам в лавку и стащил из ларя…» - «Да нужна она мне больно!» - отпирается Тё:кити.
Обличение Тё:кити на гравюре Тикакуни
Гихэй охотно засучивает рукава, чтобы разобраться с «вором», но старик вновь выпрямляется во весь рост и приказывает: «А ну, уймитесь! Ещё не хватало, чтоб вы меня с соседями поссорили! Ты, Тё:кити, ступай и больше не шастай по девчонкам - хозяевам твоим я, так и быть, ничего не скажу. А вы все перестаньте орать и разойдитесь - мочи моей нет!» Он отсылает прочь жену и пасынка (и те обиженно удаляются, унося краденые пятьдесят золотых) и сам уходит отдохнуть - такие сцены с каждым годом для него всё утомительнее…
Окину и Тё:эмон на гравюре Ко:тё:ро: Хо:сай
Тё:эмон и Окину остаются наедине. «Я хочу объяснить…» - начинает муж, но жена останавливает его: «Не надо, я всё уже знаю. Это я дала парню из соседней лавки немного денег, чтобы при случае он сказал то, что сказал - тем более что это правда. Любовь - не то же самое, что и ревность; а я тебя люблю и хочу, чтоб тебе было хорошо. Если тебе в радость эта девочка - ну что ж, она вдвое меня моложе, а детей у нас всё равно нет… Главное, будь осторожен и не давай повода этим змеям, Отосэ и её сынку, тебя опорочить!»
Тё:эмону отчаянно стыдно; он признаётся во всём, просит у жены прощения - она мягко отвечает: «Не стоит об этом. Я рада видеть, что и ты всё ещё любишь меня. Сейчас пойду, приготовлю сакэ - и мы с тобою словно во второй раз справим нашу свадьбу!»
Когда она удаляется, Тё:эмон погружается в мрачные размышления. Всё складывается как нельзя хуже. Деньги по расписке он накануне получил - и потерял по дороге домой, или вытащили их, кто знает - в любом случае, Хансая он в первый раз в жизни подвёл. И с Охан беда: он понимает, что девочка годится ему в дочери, он любит жену - но и Охан тоже забыть не сможет, и что тут делать, непонятно. То есть, конечно, понятно: всё-таки он по крови - из самурайской семьи, единственный достойный выход - немедленно покончить с собою, чтобы смыть с себя весь позор и не навлекать нового. Он достаёт заветный отцовский меч, вытаскивает его из ножен - и замирает в ужасе и недоумении: вместо старинного драгоценного клинка в чехле - дешёвая подделка! Сколько уже лет он не обнажал оружия? Теперь и не найти, кто и когда подменил меч!
«Ну что ж, - произносит Тё:эмон угрюмо, - теперь я уже никому не могу без стыда посмотреть в лицо - ни приёмному отцу, ни жене, ни маленькой Охан, ни даже себе самому - в зеркале! Значит, умру не как воин, а как торговец - не зарежусь, а утоплюсь!» Он начинает писать предсмертную записку - и тут в лавку врывается Охан.
Гравюра Тоёкуни Третьего к другой пьесе на этот же сюжет
«Я всё слышала, - говорит она подозрительно спокойным, неживым голосом, - выслушай и ты меня. Не нужно тебе умирать. Меч - что торговцу меч? Отец тебя простит, жена уже простила, а меня ты забудешь, я постараюсь. Всё равно счастья нам не видать - зачем же ещё и тебе, доброму и хорошему человеку, погибать? Я пришла попрощаться - больше ты меня не увидишь, и не думай об этом!» Резко развернувшись, она выходит из лавки; Тё:эмон встаёт - и обнаруживает, что рядом с его недописанной запиской лежит другая. Это прощальное письмо Охан, которое она нечаянно (а может быть, и нарочно) уронила, покидая лавку. «Теперь уже ничего не получится скрыть, - пишет она, - я беременна, есть верные признаки. Ужасно, что я даже не знаю, понесла я от тебя или от подлеца Тё:кити. Но так или иначе, я не хочу ни сама позориться, ни других позорить. Жить мне осталось до ночи - а потом река Кацура унесёт всё навсегда».
Так изобразил Охан Натори Сюнсэн
Но Тё:эмон не может позволить девочке утопиться, а сам остаться жить после этого! Уж если погибать - так вместе, пусть это будет двойное самоубийство! Вскочив, он ищет верёвку, бежит к дверям, чтобы догнать Охан - и тут дорогу ему заступает Гихэй: «Я всё видел! Матушка была права - ты действительно спутался с этой девчонкой!» Тё:эмон бьёт его наотмашь, Гихэй выхватывает из-под полы короткий меч - и Тё:эмон узнаёт собственный пропавший клинок. Он вырывает его из рук негодяя, рубит его (а в другом изводе пьесы - убивает голыми руками) - и, оставив меч в распростёртом теле, окровавленный, выбегает из лавки. Уже на улице (а точнее, на ханамити - подмостках, которые ведут через зрительный зал на сцену) он догоняет Охан, и они вместе медленно бредут к запруде на реке Кацура…
Цуруя Ко:кэй тоже не обошёл Охан своим вниманием
Потом эта история переписывалась и ставилась под разными названиями ещё не раз, но этот извод, пожалуй, лучший.