Тифлис азиатский (3/4)
Е. Л. Марков. Очерки Кавказа: Картины кавказской жизни, природы и истории. - СПб.; М., 1887.
Часть 1. Часть 2. Часть 3. Часть 4.
Н. Г. Чернецов. Вид Тифлиса. 1839
III. Уличная жизнь Тифлиса
В Тифлисе не упустите осмотреть древнюю Алиеву мечеть, очень близко от Метехского моста. Ее заостренный луковицею купол и изящный минарет, весь выложенный кругом старинными ярко-голубыми изразцами, живописно высятся из тесноты окружающих домов, поднимаясь тяжким основанием своим от самой глубины берега, прямо из бурых волн пенящейся и ревущей Куры. Отсюда снизу, с моста, вообще хорошо посмотреть на поднимающийся вверх широким амфитеатром, по крутизнам скалистого берега, Старый Тифлис, с его бесчисленными уступами плоских крыш и длинных галерей, открытых на Куру, с глубокими устоями его нижних домов, омываемыми Курою… Кажется, шагать можно по этим оригинальным ступеням, незаметно ведущим от волн реки к дальним высям Салалакского гребня и Давидовой горы.
Но если отсюда это только кажется глазу, то, отправившись в тернистое путешествие к монастырю святого Давида или на утесы старой персидской цитадели, действительно убедишься, что в Тифлисе земляная крыша нижнего дома служит весьма часто единственным двором для верхнего дома и улицею для общего прохода… Те же каменные ступени, иногда аршинной высоты каждая, что ведут во внутренность дома, поднимают вас потом на его крышу, потом ныряют куда-нибудь под галерейку, мимо хлевов, садиков, грязных двориков, опять выкарабкиваются куда-нибудь на простор, и опять с крыши на крышу, с уступа на уступ, наконец, приводят вас, облитого потом, с ногами, дрожащими от непривычного напряжения, задыхающегося и утомленного, на такую головокружительную кручу, с которой действительно весь Тифлис виден в великолепной и оригинальной панораме, но равнодушно переносить которую приучаешься только после многих странствований по горам…
Зато же и знаешь всю истинную домашнюю и хозяйственную жизнь тифлисского обитателя, полазав по этим домам-ступеням, по этим улицам крыш. Тут вообще, как и везде на юге, внутренняя жизнь нараспашку: никто почти ничего не скрывает и даже не понимает, зачем нужно скрывать. Не только обеды, веселья, прием гостей происходят на глазах всех, но и спят, и одеваются, и раздеваются, и занимаются всеми домашними приготовлениями тоже у всех на глазах, на открытых всем галереях или в низеньких передних комнатах, настежь отворенных ради прохлады… Вот уж действительно публичная жизнь!..
* * *
Монастырь Давида теперь уже, кажется, не имеет монахов, и только изредка происходит в нем служба… Церковь, основанная в VI веке, перестроена была в XVI-м, но в 1809 г. была еще в развалинах. Теперешняя церковь возобновлена уже русскими. Монастырь господствует над всем Тифлисом, живописно приютившись на высоте 2.400 футов, на уединенном скалистом уступе отвесной горы Мта-Цминда, которой он дал название (Церковная гора).
Над монастырем гора идет еще гораздо выше и круче, а тотчас за нею - Коджарская дорога. Тифлисская детвора и школьная молодежь храбро перелезают эту гору по козлиным, осыпающимся тропкам, чтобы сократить путь на несколько верст, и Господь, охранящий младенцев, охраняет и их в этом головоломном пути. Но для нас, жителей русской равнины, еще не освятивших себя крещением Дагестана, попытка взобраться дальше на гору оказалась невозможной…
* * *
Из-под церкви выбивается ключ, а в небольшом гроте из алагетского камня с северной стороны храма покоится дорогой для России прах Александра Сергеевича Грибоедова, перевезенный сюда из Тегерана в 1829 году, в то самое время, как по Грузии путешествовал еще более знаменитый соименник и собрат Грибоедова, другой Александр Сергеевич, Пушкин, по странной случайности встретивший на пути его гроб.
Печальная бронзовая женщина припала к кресту, воздвигнутому на пьедестале из траурного черного мрамора, и крепко обняла его обеими руками…
Под портретом поэта, врезанным в пьедестале, кроме надписи о годах рождения и смерти Грибоедова, начертана женою великого писателя трогательная эпитафия; с одной стороны: «Незабвенному его Нина», а с другой: «Ум и дела твои бессмертны в памяти русской, но для чего пережила тебя любовь моя?..»
Трудно избрать более поэтический уголок для гробницы поэта, как этот горный монастырь, висящий птичьим гнездом над живописным лабиринтом улиц и садов Тифлиса…
Ручей св. Давида считается своего рода чудотворным у грузин, как все ключи старых монастырей. Предание рассказывает, что на теперешней горе Мта-Цминда в VII веке жил и поучал жителей один из 13 сирийских отцов, св. Давид Гореджийский.
Одна молодая девушка, дочь знатного человека, подученная своим возлюбленным, оклеветала святого подвижника, когда обнаружилась ее беременность… Но Господь чудесно оправдал невинного. Перед всем судом, говорит легенда, святой дотронулся посохом до чрева девушки и громко спросил: кто отец зарожденного ребенка?.. Ребенок из чрева матери назвал имя истинного обольстителя, и по молитве святого девушка вместо ребенка родила камень…
С тех пор открылся на горе Мта-Цминда чудотворный ключ, вода которого имеет силу оплодотворять бесплодных женщин…
В четверг на седьмой неделе после Пасхи множество народа стекается в древний монастырь пить священную воду и служить молебны св. Давиду, которому вообще посвящены четверги. Особенно много бывает женщин. По грузинскому обычаю, они в знак благоговения своего обводят нитками стены монастыря и приносят к нему из-под горы небольшие камешки, вероятно, в воспоминание древнего чуда… Если камешек после молитвы пристанет к стене, то, значит, молитва услышана, - засидевшаяся девушка будет иметь жениха, бездетная мать родит ребенка…
Матери, у которых часто умирают дети, даже посвящают новорожденных святому Давиду на известное число лет, с известными обрядами; посвященный все время срока своего не стрижет волос и не снимает белой одежды, пока в назначенный день не приведут его босоногого на священную гору в церковь угодника, где священник обрезывает ему волоса, надевает цветное платье и служит молебен, с обычным у грузин жертвоприношением барана или быка.
Хорошо тоже подниматься и к старой крепости, тоже по крышам, трубам, дворикам, лесенкам, темным проходцам, по утесам и тропкам… Так же живописно и характерно, но и так же грязно и вонюче…
Зато когда взберешься, вид восхитительный на весь Тифлис. Очень близко от крепости - древность, каких не найдешь даже в этом городе древностей: это остатки храма огнепоклонников, уцелевшие от того почти доисторического времени, когда религия персидских магов была господствующею в Грузии…
Тифлисцы были когда-то огнепоклонниками не хуже пресловутых жрецов бакинского вечного огня… Теперь близ капища подземному огню стоит Петхаина, или Вифлеемский храм армян…
Крепость кажется совершенно неприступною. Громадные четырехугольные башни поднимаются прямо из пропастей, а стены лепятся по самому гребню утеса… Жутко пробираться под их грозною тенью по вьющейся тропинке, над обрывами пропасти.
За крепостью, по ту сторону, в совершенно закрытой от ветров пазухе гор, по южному скату крепостных утесов, разбит ботанический сад, в котором очень мало ботанического, но довольное количество пьющего и поющего народа. Ботанический сад, как и все сады Тифлиса, обращен в публичное гулянье. Порядочной публики мало, а все большею частью кутят пресловутые тифлисские «кинто». Кинто - это герои тифлисских базаров, продавцы фруктов и всякой всячины, - столько же ловкие торгаши, сколько ловкие мошенники и воры, веселые рассказчики и болтливые сплетники, как Фигаро сверкающие неистощимыми остротами и насмешками, цинически-наглые и неотвязчивые, как парижские gamins, беззаботные и ленивые дети природы, как неаполитанский лацарони. Кинто - это в высшей степени своеобразное создание тифлисской жизни, продукт блаженного юга, полного обилием и досугом, жаром солнца и художническими потребностями натуры…
Тип кинто до такой степени определился в понятиях тифлисского жителя, что в переносном смысле им здесь обозначают целую категорию нравственных и умственных свойств человека.
«Литературный кинто», например, - это кличка, сплошь да рядом применяемая здесь к журналистам известного пошиба и действительно выражающая чрезвычайно метко столь распространенное теперь, часто бойкое и талантливое, но всегда дерзкое, всегда беспринципное издевательство некоторых газетчиков над всем, что уважается уважающим себя обществом.
* * *
Бродя по саду, наслушаешься-таки грузинской музыки! Бог прости за это грузин. В их жизни есть много хорошего и удобного. Но судьба наказала их ужаснейшею из музык и, вероятно, ужаснейшими из ушей, потому что они с удовольствием слушают эту музыку, способную насмерть зарезать самого немузыкального и нетребовательного смертного. Боже! чего тут нет, в этом мучительном оркестре! И турецкий барабан, и бубны, и какие-то мудреные скрипки странных форм, и дудочки, и сопелочки, и визг, и свист, и шум, и треск. Только нет никакой мелодии, никакой гармонии.
А грузины слушают, и глаза у них разгораются, и яркие белые зубы под яркими черными усами осклабляются торжествующими улыбками, и хорошенькие грузинки, волоокие, как Гомерова богиня, тоже улыбаются, торжествуют и наслаждаются. Счастливая наивность! sancta simplicitas… Это наивное грузинское веселье, однако, до такой степени весело, что и наблюдатель становится весел от их веселья.
Наш поэт Полонский воспел тифлисского певца в своем стихотворении «Сатар». Но поэту в тифлисской песне слышался только «рыдающий, глухой молящий дикий крик», а не те звуки простодушного, так сказать, неумелого детского веселья, которые на всяком шагу слышал здесь я…
Как будто издали, с востока, брат больной.
Через тебя мне шлет упрек иль ропот свой… -
говорит поэт «певцу на земляной кровле». Истинно признаюсь, читатель, что этот «больной восточный брат» мне показался во много раз счастливее нас самих, его западных братьев, - потому, может быть, я и не расслушал воплей в его бестолковой азиатской песне.
Впрочем, поэты вообще - за грузинскую песню. Даже Пушкин находил «голос песен грузин приятным» и оставил нам на память одну из них, уверяя довольно лукаво, что «в ней есть какая-то восточная бессмыслица, имеющая свое поэтическое достоинство».
Не хочу обладать миром: хочу твоего взора;
От тебя ожидаю жизни,
Горная роза, освеженная росою!
Избранная любимица природы! Тихое, потаенное сокровище! от тебя ожидаю жизни.
Так кончается эта песня. Неудивительно, что она понравилась молодому поэту с африканскою кровью в жилах, который, без сомнения, имел случай изучить близко пленительную красоту грузинских женщин.
Кто помнит записки Пушкина, тот знает, конечно, сколько удачи выпадало в этом случае на долю поэта, который, даже случайно зайдя в тифлисские бани, прежде всего наткнулся на грузинскую красотку. «Более 50 женщин, молодых и старых, полуодетых и вовсе неодетых, сидя и стоя, раздевались, одевались на лавках, расставленных около стен; я остановился. „Пойдем, пойдем! - сказал мне хозяин. - Сегодня вторник, женский день. Ничего, не беда!..“ - „Конечно, не беда… - ответил я ему. - Напротив“. Появление мужчин не произвело никакого впечатления. Они продолжали смеяться и разговаривать между собою. Ни одна не поторопилась покрыться своею чадрою; ни одна не перестала раздеваться. Казалось, я вошел невидимкой. Многие из них были в самом деле прекрасны. Зато не знаю ничего отвратительнее грузинских старух: это ведьмы».
* * *
Кстати, я тоже должен сказать несколько слов о «славных тифлисских банях», как их называет Пушкин.
Нагулявшись по саду, мы спустились мимо крепости по очень скверным обрывам, через старинный персидский квартал, в Салалаки. Этот спуск был настоящим путешествием по Азии, через бесчисленное множество плоских земляных крыш, прикрепленных к утесам крепости, вьющиеся лесенки, темные крытые галереи.
Наступила уже ночь, и освещенные красными огнями окна этих висячих в воздухе ласточкиных гнезд еще более усиливали темноту горной твердыни, над которой живописно вырезались высоко наверху, на фоне ясного неба, гигантские силуэты древних башен и стен.
Персияне целыми семьями сидели на ковриках по своим земляным крышам, молчаливо отправляя вечернюю трапезу после трудового дня.
Художник дал бы много, чтобы передать на полотне все эти разнообразные характерные группы истого азиатского и мусульманского уголка, словно ожидавшие его кисти с неподвижностью статуй.
Все эти этажи плоских кровель, облепившие гору от подножия башен до крыш Салалаки, приютились сюда, под защиту крепостных твердынь, еще в дальние и давние века, когда утесы эти служили центром персидского насилия над Тифлисом и Грузией, когда ненавистному персиянину было сколько-нибудь безопасно только здесь, в близком соседстве с персидскою силою и персидской властью, под постоянною угрозою мусульманских бойниц старого «Кала», направленных на грузинский и армянский Тифлис.
* * *
Бани теплых серных ключей, давших имя Тифлису, показавшиеся Пушкину роскошнее всего, что только он видел в России и Турции, помещаются на Майдане и не только теперь не роскошны, но положительно грязны и вонючи. Лучшими банями считаются бани князя Ираклия Грузинского и князя Сумбатова. В первых есть всего только один мраморный номер, во вторых - ни одного, остальные номера - просто каменные подвалы своего рода, глухие, сырые, малоприютные.
Вследствие всеобщего упадка патриархальных нравов Грузии, мы уже не встретили теперь при входе в этот азиатский рай, как счастливец Пушкин, ни старых фурий, ни юных гурий, а прозаически отдали себя в распоряжение старого персиянина обыкновенного мужеского пола, хотя и не безносого, как пушкинский банщик. Если тифлисские бани «не красны углами», то «красны пирогами», по русской пословице. Они в самом деле воскрешают человека, как живая вода, о которой говорится в сказках. Сначала кинули меня в каменный бассейн, полный теплой серной воды, которая струится в него из особых кранов. Я стал словно вариться потихоньку на легком огоньке и почувствовал себя так сладко и покойно, что, казалось, век бы не вышел из этого отрадного полузабытья, век бы сидел в этой теплой ласкающей влаге, в которой незаметно стихают всякие волнения крови, всякое раздражение нервов, смягчаются старые боли тела, засыпает убаюканная, как в колыбели ребенка, вечно беспокойная мысль.
Брат варился в другой соседней ванне, также стихший и также, по-видимому, довольный этим чудным грузинским кейфом. И мы безмолвно созерцали друг друга, как два блаженных избранника на лоне Авраамовом, не чувствуя ни сил, ни желания развлекать беседою это растительное благополучие младенцев в утробе матери.
Когда я достаточно разварился и распарился и цвет моего тела стал походить на хорошо просоленную солонину, опытный повар, варивший меня в своем каменном котле, сообразил, что я теперь годен для дальнейшей стряпни, и безжалостно вытащил меня из теплой воды на длинную голую лавку, где я должен был подвергнуться всевозможным пыткам, как в застенке какой-нибудь нюрнбергской тюрьмы…
Чего только не делал со мною этот азиатский мучитель!.. Он мял меня, он бил меня, он меня всячески щипал и трепал, он тряс и дергал мои руки и ноги, словно хотел вылущить их из их суставов, крутил их назад как разбойнику, пойманному с поличным, он неистово топтал меня, вспрыгнув в каком-то гимнастическом упоении мне на плеча своими худыми босыми ногами и выделывая на мне, по моей грешной спине, по моим многострадальным ребрам, такие отчаянные антраша, которым позавидовал бы любой балетчик. Я переносил все эти дикие упражнения азиатца в немом ужасе и суеверной покорности, согнув под ним выю и терпеливо нося его на своем хребте, как гоголевский Хома Брут послушно носил вскочившую на него ведьму… Но ведь ведьма по крайней мере оказалась красавицею, дочкою сотника, и наградила бедного бурсака поцелуями своих обольстительных уст, а я не заслужил от прыгавшего по мне мучителя ничего, кроме жесткой, поистине ежовой рукавицы, которою он стал меня далеко не ласково гладить, повалив носом на лавку…
Но вот вдруг кончилось это жесткое струганье моего тела, которое персиянин, по-видимому, принимал за деревянную доску, подготовляемую под лак куском пемзы… Какой-то пузырь очутился в проворных руках расходившегося, вдохновенного банщика… Быстро стал он взбивать что-то в этом пузыре - и в одно мгновение ока я вдруг стал тонуть в ароматической воздушной волне из взбитого миндального мыла…
Дрожащая, колыхающаяся гора легкой пены с волшебной быстротой разрасталась надо мною, погружая меня в себя совсем - с головою и ногами…
И вдруг этот душистый сон исчез разом, словно кто-то сдунул с меня окутавшее меня воздушное облако, и я очутился опять в глубине каменного котла, опять в теплой серной воде, неприятно шибнувшей в нос после сладкого запаха миндаля, - и опять впал в счастливую полудремоту, из которой никогда бы не хотелось выходить…
Брата в эту минуту уже тащил на муку палач-азиат.
* * *
Баню мы закончили также по-азиатски. Потребовали себе из соседних персидских кухонь кебаба с кинзи, шашлыка, ловашей, кахетинского вина, чтобы уже вполне вкусить наслаждений персидской бани; и елось же отлично всех этих горячих и вкусных яств, принесенных прямо с пылу, без тарелок, завернутых прямо в ловаши… После лазанья по утесам и земляным крышам, после своеобразного массажа, который задал нам этот бритый профессор шведской гимнастики, после часовой варки в котле - захочется есть самому завзятому постнику…
Но обоих нас оставил далеко позади себя наш маленький белобрысый черкесенок, убиравший душистое мясо и запивавший его вкусным цинондальским вином, как настоящий кавказский джигит после жестокого боя…
IV. Былое Тифлиса
Персияне теперь мучают только посетителей бани, жарят только кебаб, бьют только камни мостовых. Они обратились в мирное рабочее сословие Грузии, безответное и выносливое как вьючный скот, самое бедное, самое незначительное по влиянию и власти.
Но недалеко то время, когда персы, арабы, монголы, турки - в течение целых веков мучили и терзали бедную Грузию, бедный Тифлис, когда они были деспотическими повелителями грузина и армянина, господами среди рабов, когда магометанину принадлежала вся здешняя сила и когда он мог пользоваться беспрекословно всем здешним богатством…
Та персидская крепость, что торчит теперь в развалинах на утесе, окруженная, как пастух стадом овец, тесно сбившимися к ней домами персиян, действительно владычествовала когда-то и над Тифлисом, и над всею Грузией, и ее теперешние развалины весьма наглядно выражают собою освобождение Грузии и Тифлиса от ее гнета…
Судьба Грузии вообще, Тифлиса в особенности, относительно Азии поистине ужасна, и кажется, ничто никогда не заставит грузина усыпить в своем сердце вражду к азиатскому мусульманству, которую он воспитал тысячелетием… Это самое верное ручательство внутреннего сродства Грузии с Россией.
Тяжело читать длинный скорбный лист тифлисских разорений, грузинского страдания.
Тифлис постоянно горит, постоянно разрушается, постоянно истребляется - в течение долгих веков сряду… Разорение города, избиение жителей - в его истории являются чем-то не только обыкновенным, но даже как бы необходимым очередным явлением его нормальной жизни, как некоторые болезни человеческого возраста.
Вряд ли можно сосчитать все его возрождения из пепла, все кровавые фазисы, в которых он, так сказать, менял свою историческую шкуру, пока не достиг своего теперешнего блестящего положения - торгового европейского города, столицы закавказских областей.
Персы пробуют разрушать Тифлис еще при первой постройке его Вахтангом Горгасланом.
До конца VI-го века нашей эры Тифлисом и Грузией управляют цари персидской крови Сассанидов, персидского обычая, персидской веры, теснившие христиан; после короткого владычества Багратидов, еврейского племени, в начале VII-го века персы опять подчиняют себе Тифлис и держат свой гарнизон в тифлисской крепости. Освобождение от персов было еще худшим бедствием для Тифлиса: в 626 году его взяли приступом хозары, соединившиеся с византийцами императора Ираклия. Почти все население было истреблено, все храмы и здания разрушены.
«Стоны и вопли матерей к детям раздавались подобно блеянью многочисленного стада овец к ягнятам своим, - повествует летописец. - За ними вслед бросались враги немилосердные; руки их проливали потоки крови; ноги их давили трупы. Когда прервались голоса, вопли и стоны, и когда ни один не остался в живых, тогда только узнали хищники, что насытились мечи их».
Обоим правителям Тифлиса, персу и грузину, хозарский царь приказал выколоть глаза, содрать с живых кожу, выделать ее и, набив сеном, повесить на зубцах стены.
«Все бесчисленное войско, тяжело нагрузившись, приносило пред своего повелителя груды и громады сокровищ, и так много они приносили, что утомительно было глядеть на несметное количество талантов золота и серебра. Но кто в состоянии рассказать об украшениях церквей, об утвари, унизанной жемчугом?» - с ужасом передает летописец.
Это только один образчик из военных нравов старой азиатской истории, только один из тех бесчисленных погромов огнем и мечом, сплошную цепь которых представляет собою летопись Тифлиса.
В 731 г. Мурван Глухой, военачальник халифа Омара, с своими арабами опустошает Грузию и Тифлис до того, что «не осталось почти ни одного уцелевшего строения».
Через 13 лет арабы опять вторгаются в Грузию, разоряют Тифлис, убивают царя.
Вслед за ними сквозь Дарьял прорываются хозары, опять разоряют Тифлис и угоняют к себе в степи массы пленных.
За ними опять арабы, опять разорение и плен, - конца нет!..
Арабы владели Тифлисом до самого XI-го столетия.
С 1042 года им вновь овладевают грузинские Багратиды, но уже в 1073 году турки-сельджуки успевают взять Тифлис приступом, еще раз разоряют его, еще раз утверждают в нем магометанство.
Только в 1122 году Давид Возобновитель отбивает его у турок после долгой осады.
Но истинного процветания Тифлис достиг при славной царице Тамаре, которая присоединила к Грузии Армению, подчинила себе все горы и берега Кавказа и смирила ислам грозою своего оружия. Однако после смерти Тамары дело рук ее стало постепенно распадаться, и Грузию вместе с Тифлисом постигли прежние бедствия…
В 1226 году султан хорасанский Джелал-эд-Дин, вырезав все население пройденных областей, взял приступом Тифлис и уничтожил город. «В безграничном зверстве своем, враги истребляли христиан до того, что все улицы, овраги, ямы были наполнены убитыми», - говорит очевидец, оставивший описание этого бедствия. Бо́льшую часть убитых бросали в реку.
«Султан велел разломать все церкви до основания, и дерзость его дошла до того, что он велел снять купол с Сионского храма, устроить на высоте храма седалище и для входа туда сделать мост, длинный, высокий и удобный. Он велел взять иконы Спасителя и Сионской Божией Матери и поставить посредине над рекою. Связанных попарно обоего пола лиц приводили к мосту, приказывали попирать иконы и отказаться от веры Христовой, а в случае отказа отсекали им головы. Весьма многие отказывались от поругания святынь, и мы имеем великое сонмище исповедников и мучеников, которого исчислить нельзя: я же полагаю, что их было до 100.000 жертв».
Через 12 лет монголы, двинувшиеся на Россию, овладели Тифлисом и уничтожили его. Монголы держатся в Грузии более столетия, и хотя в половине XIV-го века оставляют его, но после того Тимур еще шесть раз вторгается в Грузию и в 1388 году разрушает Тифлис, побив и пленив жителей «без числа и счета», по выражению армянского историка. Во всей Грузии не осталось камня на камне. Царь грузинский попадает к нему в плен вместе с царицей. Кровожадный завоеватель велит собрать на гумнах Тифлиса всех детей его и топчет их конями своих диких наездников. Теперешняя Калаубанская церковь св. Георгия воздвигнута на месте этого бесчеловечного мучительства.
Только что царь Александр успел сколько-нибудь возобновить развалины Тифлиса и обнести его новыми стенами, как в Грузию вторгся тавризский хан Джахан, взял Тифлис и опять разорил и обезлюдил его.
С XVI-го века начинается опять владычество и мучительство персов. Первый овладел Тифлисом персидский шах Измаил в 1518 году. Он потопил в Куре древние святыни христианства, разрушил храмы и построил мечеть в укрепленном им Тифлисе.
Однако грузинские цари не сразу уступают шахам свою столицу. Они не раз вырывают ее из рук мусульман, обагряя своею и вражескою кровью камни многострадального города; но всякий раз персияне через короткое время возвращают его назад еще с большим кровопролитием, еще с большим разорением… В течение всего XVI-го столетия Тифлис перикидывается из рук в руки, как мяч в игре детей, от персов к туркам, от турок к грузинам, от грузин опять к персам. Несмотря на всю изумительную нравственную стойкость грузинского племени, христианство расшатывается этими безвыходными бойнями и разрушениями до того, что грузинские цари принимают наконец магометанскую веру шахов персидских, воспитываются в обычаях персидского двора и делаются постоянными данниками и ставленниками шаха. Но и это не спасает от разорения ни Тифлиса, ни Грузии.
В 1616 году шах Аббас обагрил ее кровью из конца в конец. Мусульманский историк считает одних павших на поле битвы до 70.000, не считая 100.000 отведенных в плен. Вместо плененных поселены татары из Малой Азии. Только в XVIII-м столетии, именно в 1722 г., грузинский царь Вахтанг VI торжественно принял Христову веру. Но это навлекло на него жестокую междоусобную войну и разорение лезгинами Тифлиса, успевшего к тому времени снова разбогатеть и обстроиться. Царь Вахтанг обращается к помощи Петра Великого и спасается с своим семейством в единоверную Россию, где он и умер. Между тем Персия втягивается в непрерывные войны с Турцией. В Тифлисе утверждаются турки, пока шах Надир не берет его назад силою.
Грузия растерзывается на части усобицами и соперничеством князей, спорящих за престол и продающих врагам свое отечество. Тифлис по очереди переходит от одного царька к другому.
Царь Ираклий II, со всех сторон терзаемый врагами и претендентами, решается наконец прибегнуть к покровительству могущественной России, и в 1783 году Екатерина посылает на защиту Тифлиса свои войска.
Это уже канун присоединения. Все силы Грузии истощены, всякая будущность потеряна. Никаких устоев государственного организма, ни внутренних, ни внешних, шатание и рознь кругом. Но судьба готовила ей еще один последний удар. В конце 1795 года, немного лет спустя после удаления из Грузии русского войска, вторгнулся в Грузию персидский шах Ага-Магомет-хан, свирепый эвнух Надир-шаха.
Тифлис был взят и разрушен до основания; 6 дней сряду грабили и жгли его персияне. Кура была завалена трупами; детей рубили пополам, пробуя остроту сабель. Современник, видевший дымящиеся развалины Тифлиса, в одной только башне нашел до 1.000 тел. Чумный воздух стоял над гниющими грудами тел, которых некому было убирать. «Храброе персидское войско показало неверным грузинам образец того, чего они должны ожидать в день судный!» - с гордостью высказывает по этому случаю биограф Ага-Магомет-хана.
Немудрено, что скоро после этого бесчеловечного погрома в Тифлисе свирепствует страшная чума.
В 1798 году умирает наконец старец Ираклий II, несчастный царь Грузии, а в 1800 году его наследник - Георгий XII уже просит о присоединении Грузии к России.
18-го декабря 1800 г. подписывается императором Павлом манифест о присоединении Грузии, 22-го декабря умирает давно уже больной Георгий XII, в начале 1801 г. генерал Кнорринг устанавливает в Тифлисе временное верховное правительство, а 8-го мая 1802 г. католикос Грузии, царевичи, князья, дворяне и все сословия царства торжественно приводятся к присяге на верность русскому престолу.
Время вековечных страданий и бедствия окончилось для Грузии. Она вошла в плоть и кровь России и стала ее передовою твердынею против Азии.
Под могучим напором великого единоверного народа, Грузия теперь сама смело двинулась навстречу давившему ее отовсюду азиатскому исламу, слила воедино древние, разрозненные части свои, возвратила в свое лоно Армению и все пределы когда-то обширного царства своей славной царицы Тамары, и Тифлис, обращенный в груды окровавленных камней азиатским варваром на самом пороге XIX-го столетия, - стал в самое скорое время тем блестящим, богатым и цивилизованным Тифлисом, каким я теперь увидел его и каким он мог сделаться только под сенью мира и безопасности.
* * *
Такими-то воспоминаниями огня, крови и слез полна эта старая персидская кала, что безмолвно высится своими обглоданными каменными зубцами на этих неприступных Сололакских утесах и у подножия которой так доверчиво приютился теперь мирный ботанический сад, полный веселых песен и шуток беспечно гуляющих грузин.
Тифлисцы по справедливости могут смотреть на эти мрачные башни с тем чувством ненависти и радостного торжества, с каким смотрели когда-то освобожденные сыны Швейцарии на развалины Zwing-Uri, когда-то грозного и безжалостного владыки своего, сокрушенного геройством Теля и его сподвижников.
ОКОНЧАНИЕСм. также:
• Г. Джегитов. Пир на Кавказе;
• В. С. Кривенко. Очерки Кавказа. I. Поездка на юг России в 1888 году;
• М. И. Венюков. Исторические очерки России: Перемены в составе русской государственной области;
• М. И. Венюков. Исторические очерки России: Политическое объединение окраин;
• Фотографии Поля Надара (1890).
Другой отрывок из «Очерков Кавказа» Е. Л. Маркова:
• Не к чему нам мудрить над природою!
Из книги того же автора «Россия в Средней Азии»: [ Путешествие из Баку в Асхабад], [ Попутчица], [ Текинский Севастополь], [ В русском Асхабаде], [ Из Асхабада в Мерв], [ Мерв: на базарах и в крепости], [ «Железная цепь»], [ Мост через Амударью], [ Пестрые халаты Бухары], [ Самарканд: русский город и цитадель], [ Тамерлановы Ворота, Джизак, Голодная степь], [ Сардобы Голодной степи, Чиназ], [ Покоритель Туркестана], [ Визит к Мухиддин-ходже], [ Долинами Чирчика и Ангрена. Селение Пскент], [ На пути в Ходжент. Мурза-Рабат], [ Ходжент], [ От Костакоза до Кокана], [ Кокан, столица ханства], [ Новый и Старый Маргелан], [ Андижан. Недавнее прошлое Кокандского ханства], [ Ош и его обитатели], [ Тахт-и-Сулейман], [ Подъем на Малый Алай], [ У Курманджан-датхи], [ Укрепление Гульча], [ Киргизские женщины. Родовой быт киргиза], [ Бесконечный сад], [ «Закончик»].
Часть 1. Часть 2. Часть 3. Часть 4.
Н. Г. Чернецов. Вид Тифлиса. 1839
III. Уличная жизнь Тифлиса
В Тифлисе не упустите осмотреть древнюю Алиеву мечеть, очень близко от Метехского моста. Ее заостренный луковицею купол и изящный минарет, весь выложенный кругом старинными ярко-голубыми изразцами, живописно высятся из тесноты окружающих домов, поднимаясь тяжким основанием своим от самой глубины берега, прямо из бурых волн пенящейся и ревущей Куры. Отсюда снизу, с моста, вообще хорошо посмотреть на поднимающийся вверх широким амфитеатром, по крутизнам скалистого берега, Старый Тифлис, с его бесчисленными уступами плоских крыш и длинных галерей, открытых на Куру, с глубокими устоями его нижних домов, омываемыми Курою… Кажется, шагать можно по этим оригинальным ступеням, незаметно ведущим от волн реки к дальним высям Салалакского гребня и Давидовой горы.
Но если отсюда это только кажется глазу, то, отправившись в тернистое путешествие к монастырю святого Давида или на утесы старой персидской цитадели, действительно убедишься, что в Тифлисе земляная крыша нижнего дома служит весьма часто единственным двором для верхнего дома и улицею для общего прохода… Те же каменные ступени, иногда аршинной высоты каждая, что ведут во внутренность дома, поднимают вас потом на его крышу, потом ныряют куда-нибудь под галерейку, мимо хлевов, садиков, грязных двориков, опять выкарабкиваются куда-нибудь на простор, и опять с крыши на крышу, с уступа на уступ, наконец, приводят вас, облитого потом, с ногами, дрожащими от непривычного напряжения, задыхающегося и утомленного, на такую головокружительную кручу, с которой действительно весь Тифлис виден в великолепной и оригинальной панораме, но равнодушно переносить которую приучаешься только после многих странствований по горам…
Зато же и знаешь всю истинную домашнюю и хозяйственную жизнь тифлисского обитателя, полазав по этим домам-ступеням, по этим улицам крыш. Тут вообще, как и везде на юге, внутренняя жизнь нараспашку: никто почти ничего не скрывает и даже не понимает, зачем нужно скрывать. Не только обеды, веселья, прием гостей происходят на глазах всех, но и спят, и одеваются, и раздеваются, и занимаются всеми домашними приготовлениями тоже у всех на глазах, на открытых всем галереях или в низеньких передних комнатах, настежь отворенных ради прохлады… Вот уж действительно публичная жизнь!..
* * *
Монастырь Давида теперь уже, кажется, не имеет монахов, и только изредка происходит в нем служба… Церковь, основанная в VI веке, перестроена была в XVI-м, но в 1809 г. была еще в развалинах. Теперешняя церковь возобновлена уже русскими. Монастырь господствует над всем Тифлисом, живописно приютившись на высоте 2.400 футов, на уединенном скалистом уступе отвесной горы Мта-Цминда, которой он дал название (Церковная гора).
Над монастырем гора идет еще гораздо выше и круче, а тотчас за нею - Коджарская дорога. Тифлисская детвора и школьная молодежь храбро перелезают эту гору по козлиным, осыпающимся тропкам, чтобы сократить путь на несколько верст, и Господь, охранящий младенцев, охраняет и их в этом головоломном пути. Но для нас, жителей русской равнины, еще не освятивших себя крещением Дагестана, попытка взобраться дальше на гору оказалась невозможной…
* * *
Из-под церкви выбивается ключ, а в небольшом гроте из алагетского камня с северной стороны храма покоится дорогой для России прах Александра Сергеевича Грибоедова, перевезенный сюда из Тегерана в 1829 году, в то самое время, как по Грузии путешествовал еще более знаменитый соименник и собрат Грибоедова, другой Александр Сергеевич, Пушкин, по странной случайности встретивший на пути его гроб.
Печальная бронзовая женщина припала к кресту, воздвигнутому на пьедестале из траурного черного мрамора, и крепко обняла его обеими руками…
Под портретом поэта, врезанным в пьедестале, кроме надписи о годах рождения и смерти Грибоедова, начертана женою великого писателя трогательная эпитафия; с одной стороны: «Незабвенному его Нина», а с другой: «Ум и дела твои бессмертны в памяти русской, но для чего пережила тебя любовь моя?..»
Трудно избрать более поэтический уголок для гробницы поэта, как этот горный монастырь, висящий птичьим гнездом над живописным лабиринтом улиц и садов Тифлиса…
Ручей св. Давида считается своего рода чудотворным у грузин, как все ключи старых монастырей. Предание рассказывает, что на теперешней горе Мта-Цминда в VII веке жил и поучал жителей один из 13 сирийских отцов, св. Давид Гореджийский.
Одна молодая девушка, дочь знатного человека, подученная своим возлюбленным, оклеветала святого подвижника, когда обнаружилась ее беременность… Но Господь чудесно оправдал невинного. Перед всем судом, говорит легенда, святой дотронулся посохом до чрева девушки и громко спросил: кто отец зарожденного ребенка?.. Ребенок из чрева матери назвал имя истинного обольстителя, и по молитве святого девушка вместо ребенка родила камень…
С тех пор открылся на горе Мта-Цминда чудотворный ключ, вода которого имеет силу оплодотворять бесплодных женщин…
В четверг на седьмой неделе после Пасхи множество народа стекается в древний монастырь пить священную воду и служить молебны св. Давиду, которому вообще посвящены четверги. Особенно много бывает женщин. По грузинскому обычаю, они в знак благоговения своего обводят нитками стены монастыря и приносят к нему из-под горы небольшие камешки, вероятно, в воспоминание древнего чуда… Если камешек после молитвы пристанет к стене, то, значит, молитва услышана, - засидевшаяся девушка будет иметь жениха, бездетная мать родит ребенка…
Матери, у которых часто умирают дети, даже посвящают новорожденных святому Давиду на известное число лет, с известными обрядами; посвященный все время срока своего не стрижет волос и не снимает белой одежды, пока в назначенный день не приведут его босоногого на священную гору в церковь угодника, где священник обрезывает ему волоса, надевает цветное платье и служит молебен, с обычным у грузин жертвоприношением барана или быка.
Хорошо тоже подниматься и к старой крепости, тоже по крышам, трубам, дворикам, лесенкам, темным проходцам, по утесам и тропкам… Так же живописно и характерно, но и так же грязно и вонюче…
Зато когда взберешься, вид восхитительный на весь Тифлис. Очень близко от крепости - древность, каких не найдешь даже в этом городе древностей: это остатки храма огнепоклонников, уцелевшие от того почти доисторического времени, когда религия персидских магов была господствующею в Грузии…
Тифлисцы были когда-то огнепоклонниками не хуже пресловутых жрецов бакинского вечного огня… Теперь близ капища подземному огню стоит Петхаина, или Вифлеемский храм армян…
Крепость кажется совершенно неприступною. Громадные четырехугольные башни поднимаются прямо из пропастей, а стены лепятся по самому гребню утеса… Жутко пробираться под их грозною тенью по вьющейся тропинке, над обрывами пропасти.
За крепостью, по ту сторону, в совершенно закрытой от ветров пазухе гор, по южному скату крепостных утесов, разбит ботанический сад, в котором очень мало ботанического, но довольное количество пьющего и поющего народа. Ботанический сад, как и все сады Тифлиса, обращен в публичное гулянье. Порядочной публики мало, а все большею частью кутят пресловутые тифлисские «кинто». Кинто - это герои тифлисских базаров, продавцы фруктов и всякой всячины, - столько же ловкие торгаши, сколько ловкие мошенники и воры, веселые рассказчики и болтливые сплетники, как Фигаро сверкающие неистощимыми остротами и насмешками, цинически-наглые и неотвязчивые, как парижские gamins, беззаботные и ленивые дети природы, как неаполитанский лацарони. Кинто - это в высшей степени своеобразное создание тифлисской жизни, продукт блаженного юга, полного обилием и досугом, жаром солнца и художническими потребностями натуры…
Тип кинто до такой степени определился в понятиях тифлисского жителя, что в переносном смысле им здесь обозначают целую категорию нравственных и умственных свойств человека.
«Литературный кинто», например, - это кличка, сплошь да рядом применяемая здесь к журналистам известного пошиба и действительно выражающая чрезвычайно метко столь распространенное теперь, часто бойкое и талантливое, но всегда дерзкое, всегда беспринципное издевательство некоторых газетчиков над всем, что уважается уважающим себя обществом.
* * *
Бродя по саду, наслушаешься-таки грузинской музыки! Бог прости за это грузин. В их жизни есть много хорошего и удобного. Но судьба наказала их ужаснейшею из музык и, вероятно, ужаснейшими из ушей, потому что они с удовольствием слушают эту музыку, способную насмерть зарезать самого немузыкального и нетребовательного смертного. Боже! чего тут нет, в этом мучительном оркестре! И турецкий барабан, и бубны, и какие-то мудреные скрипки странных форм, и дудочки, и сопелочки, и визг, и свист, и шум, и треск. Только нет никакой мелодии, никакой гармонии.
А грузины слушают, и глаза у них разгораются, и яркие белые зубы под яркими черными усами осклабляются торжествующими улыбками, и хорошенькие грузинки, волоокие, как Гомерова богиня, тоже улыбаются, торжествуют и наслаждаются. Счастливая наивность! sancta simplicitas… Это наивное грузинское веселье, однако, до такой степени весело, что и наблюдатель становится весел от их веселья.
Наш поэт Полонский воспел тифлисского певца в своем стихотворении «Сатар». Но поэту в тифлисской песне слышался только «рыдающий, глухой молящий дикий крик», а не те звуки простодушного, так сказать, неумелого детского веселья, которые на всяком шагу слышал здесь я…
Как будто издали, с востока, брат больной.
Через тебя мне шлет упрек иль ропот свой… -
говорит поэт «певцу на земляной кровле». Истинно признаюсь, читатель, что этот «больной восточный брат» мне показался во много раз счастливее нас самих, его западных братьев, - потому, может быть, я и не расслушал воплей в его бестолковой азиатской песне.
Впрочем, поэты вообще - за грузинскую песню. Даже Пушкин находил «голос песен грузин приятным» и оставил нам на память одну из них, уверяя довольно лукаво, что «в ней есть какая-то восточная бессмыслица, имеющая свое поэтическое достоинство».
Не хочу обладать миром: хочу твоего взора;
От тебя ожидаю жизни,
Горная роза, освеженная росою!
Избранная любимица природы! Тихое, потаенное сокровище! от тебя ожидаю жизни.
Так кончается эта песня. Неудивительно, что она понравилась молодому поэту с африканскою кровью в жилах, который, без сомнения, имел случай изучить близко пленительную красоту грузинских женщин.
Кто помнит записки Пушкина, тот знает, конечно, сколько удачи выпадало в этом случае на долю поэта, который, даже случайно зайдя в тифлисские бани, прежде всего наткнулся на грузинскую красотку. «Более 50 женщин, молодых и старых, полуодетых и вовсе неодетых, сидя и стоя, раздевались, одевались на лавках, расставленных около стен; я остановился. „Пойдем, пойдем! - сказал мне хозяин. - Сегодня вторник, женский день. Ничего, не беда!..“ - „Конечно, не беда… - ответил я ему. - Напротив“. Появление мужчин не произвело никакого впечатления. Они продолжали смеяться и разговаривать между собою. Ни одна не поторопилась покрыться своею чадрою; ни одна не перестала раздеваться. Казалось, я вошел невидимкой. Многие из них были в самом деле прекрасны. Зато не знаю ничего отвратительнее грузинских старух: это ведьмы».
* * *
Кстати, я тоже должен сказать несколько слов о «славных тифлисских банях», как их называет Пушкин.
Нагулявшись по саду, мы спустились мимо крепости по очень скверным обрывам, через старинный персидский квартал, в Салалаки. Этот спуск был настоящим путешествием по Азии, через бесчисленное множество плоских земляных крыш, прикрепленных к утесам крепости, вьющиеся лесенки, темные крытые галереи.
Наступила уже ночь, и освещенные красными огнями окна этих висячих в воздухе ласточкиных гнезд еще более усиливали темноту горной твердыни, над которой живописно вырезались высоко наверху, на фоне ясного неба, гигантские силуэты древних башен и стен.
Персияне целыми семьями сидели на ковриках по своим земляным крышам, молчаливо отправляя вечернюю трапезу после трудового дня.
Художник дал бы много, чтобы передать на полотне все эти разнообразные характерные группы истого азиатского и мусульманского уголка, словно ожидавшие его кисти с неподвижностью статуй.
Все эти этажи плоских кровель, облепившие гору от подножия башен до крыш Салалаки, приютились сюда, под защиту крепостных твердынь, еще в дальние и давние века, когда утесы эти служили центром персидского насилия над Тифлисом и Грузией, когда ненавистному персиянину было сколько-нибудь безопасно только здесь, в близком соседстве с персидскою силою и персидской властью, под постоянною угрозою мусульманских бойниц старого «Кала», направленных на грузинский и армянский Тифлис.
* * *
Бани теплых серных ключей, давших имя Тифлису, показавшиеся Пушкину роскошнее всего, что только он видел в России и Турции, помещаются на Майдане и не только теперь не роскошны, но положительно грязны и вонючи. Лучшими банями считаются бани князя Ираклия Грузинского и князя Сумбатова. В первых есть всего только один мраморный номер, во вторых - ни одного, остальные номера - просто каменные подвалы своего рода, глухие, сырые, малоприютные.
Вследствие всеобщего упадка патриархальных нравов Грузии, мы уже не встретили теперь при входе в этот азиатский рай, как счастливец Пушкин, ни старых фурий, ни юных гурий, а прозаически отдали себя в распоряжение старого персиянина обыкновенного мужеского пола, хотя и не безносого, как пушкинский банщик. Если тифлисские бани «не красны углами», то «красны пирогами», по русской пословице. Они в самом деле воскрешают человека, как живая вода, о которой говорится в сказках. Сначала кинули меня в каменный бассейн, полный теплой серной воды, которая струится в него из особых кранов. Я стал словно вариться потихоньку на легком огоньке и почувствовал себя так сладко и покойно, что, казалось, век бы не вышел из этого отрадного полузабытья, век бы сидел в этой теплой ласкающей влаге, в которой незаметно стихают всякие волнения крови, всякое раздражение нервов, смягчаются старые боли тела, засыпает убаюканная, как в колыбели ребенка, вечно беспокойная мысль.
Брат варился в другой соседней ванне, также стихший и также, по-видимому, довольный этим чудным грузинским кейфом. И мы безмолвно созерцали друг друга, как два блаженных избранника на лоне Авраамовом, не чувствуя ни сил, ни желания развлекать беседою это растительное благополучие младенцев в утробе матери.
Когда я достаточно разварился и распарился и цвет моего тела стал походить на хорошо просоленную солонину, опытный повар, варивший меня в своем каменном котле, сообразил, что я теперь годен для дальнейшей стряпни, и безжалостно вытащил меня из теплой воды на длинную голую лавку, где я должен был подвергнуться всевозможным пыткам, как в застенке какой-нибудь нюрнбергской тюрьмы…
Чего только не делал со мною этот азиатский мучитель!.. Он мял меня, он бил меня, он меня всячески щипал и трепал, он тряс и дергал мои руки и ноги, словно хотел вылущить их из их суставов, крутил их назад как разбойнику, пойманному с поличным, он неистово топтал меня, вспрыгнув в каком-то гимнастическом упоении мне на плеча своими худыми босыми ногами и выделывая на мне, по моей грешной спине, по моим многострадальным ребрам, такие отчаянные антраша, которым позавидовал бы любой балетчик. Я переносил все эти дикие упражнения азиатца в немом ужасе и суеверной покорности, согнув под ним выю и терпеливо нося его на своем хребте, как гоголевский Хома Брут послушно носил вскочившую на него ведьму… Но ведь ведьма по крайней мере оказалась красавицею, дочкою сотника, и наградила бедного бурсака поцелуями своих обольстительных уст, а я не заслужил от прыгавшего по мне мучителя ничего, кроме жесткой, поистине ежовой рукавицы, которою он стал меня далеко не ласково гладить, повалив носом на лавку…
Но вот вдруг кончилось это жесткое струганье моего тела, которое персиянин, по-видимому, принимал за деревянную доску, подготовляемую под лак куском пемзы… Какой-то пузырь очутился в проворных руках расходившегося, вдохновенного банщика… Быстро стал он взбивать что-то в этом пузыре - и в одно мгновение ока я вдруг стал тонуть в ароматической воздушной волне из взбитого миндального мыла…
Дрожащая, колыхающаяся гора легкой пены с волшебной быстротой разрасталась надо мною, погружая меня в себя совсем - с головою и ногами…
И вдруг этот душистый сон исчез разом, словно кто-то сдунул с меня окутавшее меня воздушное облако, и я очутился опять в глубине каменного котла, опять в теплой серной воде, неприятно шибнувшей в нос после сладкого запаха миндаля, - и опять впал в счастливую полудремоту, из которой никогда бы не хотелось выходить…
Брата в эту минуту уже тащил на муку палач-азиат.
* * *
Баню мы закончили также по-азиатски. Потребовали себе из соседних персидских кухонь кебаба с кинзи, шашлыка, ловашей, кахетинского вина, чтобы уже вполне вкусить наслаждений персидской бани; и елось же отлично всех этих горячих и вкусных яств, принесенных прямо с пылу, без тарелок, завернутых прямо в ловаши… После лазанья по утесам и земляным крышам, после своеобразного массажа, который задал нам этот бритый профессор шведской гимнастики, после часовой варки в котле - захочется есть самому завзятому постнику…
Но обоих нас оставил далеко позади себя наш маленький белобрысый черкесенок, убиравший душистое мясо и запивавший его вкусным цинондальским вином, как настоящий кавказский джигит после жестокого боя…
IV. Былое Тифлиса
Персияне теперь мучают только посетителей бани, жарят только кебаб, бьют только камни мостовых. Они обратились в мирное рабочее сословие Грузии, безответное и выносливое как вьючный скот, самое бедное, самое незначительное по влиянию и власти.
Но недалеко то время, когда персы, арабы, монголы, турки - в течение целых веков мучили и терзали бедную Грузию, бедный Тифлис, когда они были деспотическими повелителями грузина и армянина, господами среди рабов, когда магометанину принадлежала вся здешняя сила и когда он мог пользоваться беспрекословно всем здешним богатством…
Та персидская крепость, что торчит теперь в развалинах на утесе, окруженная, как пастух стадом овец, тесно сбившимися к ней домами персиян, действительно владычествовала когда-то и над Тифлисом, и над всею Грузией, и ее теперешние развалины весьма наглядно выражают собою освобождение Грузии и Тифлиса от ее гнета…
Судьба Грузии вообще, Тифлиса в особенности, относительно Азии поистине ужасна, и кажется, ничто никогда не заставит грузина усыпить в своем сердце вражду к азиатскому мусульманству, которую он воспитал тысячелетием… Это самое верное ручательство внутреннего сродства Грузии с Россией.
Тяжело читать длинный скорбный лист тифлисских разорений, грузинского страдания.
Тифлис постоянно горит, постоянно разрушается, постоянно истребляется - в течение долгих веков сряду… Разорение города, избиение жителей - в его истории являются чем-то не только обыкновенным, но даже как бы необходимым очередным явлением его нормальной жизни, как некоторые болезни человеческого возраста.
Вряд ли можно сосчитать все его возрождения из пепла, все кровавые фазисы, в которых он, так сказать, менял свою историческую шкуру, пока не достиг своего теперешнего блестящего положения - торгового европейского города, столицы закавказских областей.
Персы пробуют разрушать Тифлис еще при первой постройке его Вахтангом Горгасланом.
До конца VI-го века нашей эры Тифлисом и Грузией управляют цари персидской крови Сассанидов, персидского обычая, персидской веры, теснившие христиан; после короткого владычества Багратидов, еврейского племени, в начале VII-го века персы опять подчиняют себе Тифлис и держат свой гарнизон в тифлисской крепости. Освобождение от персов было еще худшим бедствием для Тифлиса: в 626 году его взяли приступом хозары, соединившиеся с византийцами императора Ираклия. Почти все население было истреблено, все храмы и здания разрушены.
«Стоны и вопли матерей к детям раздавались подобно блеянью многочисленного стада овец к ягнятам своим, - повествует летописец. - За ними вслед бросались враги немилосердные; руки их проливали потоки крови; ноги их давили трупы. Когда прервались голоса, вопли и стоны, и когда ни один не остался в живых, тогда только узнали хищники, что насытились мечи их».
Обоим правителям Тифлиса, персу и грузину, хозарский царь приказал выколоть глаза, содрать с живых кожу, выделать ее и, набив сеном, повесить на зубцах стены.
«Все бесчисленное войско, тяжело нагрузившись, приносило пред своего повелителя груды и громады сокровищ, и так много они приносили, что утомительно было глядеть на несметное количество талантов золота и серебра. Но кто в состоянии рассказать об украшениях церквей, об утвари, унизанной жемчугом?» - с ужасом передает летописец.
Это только один образчик из военных нравов старой азиатской истории, только один из тех бесчисленных погромов огнем и мечом, сплошную цепь которых представляет собою летопись Тифлиса.
В 731 г. Мурван Глухой, военачальник халифа Омара, с своими арабами опустошает Грузию и Тифлис до того, что «не осталось почти ни одного уцелевшего строения».
Через 13 лет арабы опять вторгаются в Грузию, разоряют Тифлис, убивают царя.
Вслед за ними сквозь Дарьял прорываются хозары, опять разоряют Тифлис и угоняют к себе в степи массы пленных.
За ними опять арабы, опять разорение и плен, - конца нет!..
Арабы владели Тифлисом до самого XI-го столетия.
С 1042 года им вновь овладевают грузинские Багратиды, но уже в 1073 году турки-сельджуки успевают взять Тифлис приступом, еще раз разоряют его, еще раз утверждают в нем магометанство.
Только в 1122 году Давид Возобновитель отбивает его у турок после долгой осады.
Но истинного процветания Тифлис достиг при славной царице Тамаре, которая присоединила к Грузии Армению, подчинила себе все горы и берега Кавказа и смирила ислам грозою своего оружия. Однако после смерти Тамары дело рук ее стало постепенно распадаться, и Грузию вместе с Тифлисом постигли прежние бедствия…
В 1226 году султан хорасанский Джелал-эд-Дин, вырезав все население пройденных областей, взял приступом Тифлис и уничтожил город. «В безграничном зверстве своем, враги истребляли христиан до того, что все улицы, овраги, ямы были наполнены убитыми», - говорит очевидец, оставивший описание этого бедствия. Бо́льшую часть убитых бросали в реку.
«Султан велел разломать все церкви до основания, и дерзость его дошла до того, что он велел снять купол с Сионского храма, устроить на высоте храма седалище и для входа туда сделать мост, длинный, высокий и удобный. Он велел взять иконы Спасителя и Сионской Божией Матери и поставить посредине над рекою. Связанных попарно обоего пола лиц приводили к мосту, приказывали попирать иконы и отказаться от веры Христовой, а в случае отказа отсекали им головы. Весьма многие отказывались от поругания святынь, и мы имеем великое сонмище исповедников и мучеников, которого исчислить нельзя: я же полагаю, что их было до 100.000 жертв».
Через 12 лет монголы, двинувшиеся на Россию, овладели Тифлисом и уничтожили его. Монголы держатся в Грузии более столетия, и хотя в половине XIV-го века оставляют его, но после того Тимур еще шесть раз вторгается в Грузию и в 1388 году разрушает Тифлис, побив и пленив жителей «без числа и счета», по выражению армянского историка. Во всей Грузии не осталось камня на камне. Царь грузинский попадает к нему в плен вместе с царицей. Кровожадный завоеватель велит собрать на гумнах Тифлиса всех детей его и топчет их конями своих диких наездников. Теперешняя Калаубанская церковь св. Георгия воздвигнута на месте этого бесчеловечного мучительства.
Только что царь Александр успел сколько-нибудь возобновить развалины Тифлиса и обнести его новыми стенами, как в Грузию вторгся тавризский хан Джахан, взял Тифлис и опять разорил и обезлюдил его.
С XVI-го века начинается опять владычество и мучительство персов. Первый овладел Тифлисом персидский шах Измаил в 1518 году. Он потопил в Куре древние святыни христианства, разрушил храмы и построил мечеть в укрепленном им Тифлисе.
Однако грузинские цари не сразу уступают шахам свою столицу. Они не раз вырывают ее из рук мусульман, обагряя своею и вражескою кровью камни многострадального города; но всякий раз персияне через короткое время возвращают его назад еще с большим кровопролитием, еще с большим разорением… В течение всего XVI-го столетия Тифлис перикидывается из рук в руки, как мяч в игре детей, от персов к туркам, от турок к грузинам, от грузин опять к персам. Несмотря на всю изумительную нравственную стойкость грузинского племени, христианство расшатывается этими безвыходными бойнями и разрушениями до того, что грузинские цари принимают наконец магометанскую веру шахов персидских, воспитываются в обычаях персидского двора и делаются постоянными данниками и ставленниками шаха. Но и это не спасает от разорения ни Тифлиса, ни Грузии.
В 1616 году шах Аббас обагрил ее кровью из конца в конец. Мусульманский историк считает одних павших на поле битвы до 70.000, не считая 100.000 отведенных в плен. Вместо плененных поселены татары из Малой Азии. Только в XVIII-м столетии, именно в 1722 г., грузинский царь Вахтанг VI торжественно принял Христову веру. Но это навлекло на него жестокую междоусобную войну и разорение лезгинами Тифлиса, успевшего к тому времени снова разбогатеть и обстроиться. Царь Вахтанг обращается к помощи Петра Великого и спасается с своим семейством в единоверную Россию, где он и умер. Между тем Персия втягивается в непрерывные войны с Турцией. В Тифлисе утверждаются турки, пока шах Надир не берет его назад силою.
Грузия растерзывается на части усобицами и соперничеством князей, спорящих за престол и продающих врагам свое отечество. Тифлис по очереди переходит от одного царька к другому.
Царь Ираклий II, со всех сторон терзаемый врагами и претендентами, решается наконец прибегнуть к покровительству могущественной России, и в 1783 году Екатерина посылает на защиту Тифлиса свои войска.
Это уже канун присоединения. Все силы Грузии истощены, всякая будущность потеряна. Никаких устоев государственного организма, ни внутренних, ни внешних, шатание и рознь кругом. Но судьба готовила ей еще один последний удар. В конце 1795 года, немного лет спустя после удаления из Грузии русского войска, вторгнулся в Грузию персидский шах Ага-Магомет-хан, свирепый эвнух Надир-шаха.
Тифлис был взят и разрушен до основания; 6 дней сряду грабили и жгли его персияне. Кура была завалена трупами; детей рубили пополам, пробуя остроту сабель. Современник, видевший дымящиеся развалины Тифлиса, в одной только башне нашел до 1.000 тел. Чумный воздух стоял над гниющими грудами тел, которых некому было убирать. «Храброе персидское войско показало неверным грузинам образец того, чего они должны ожидать в день судный!» - с гордостью высказывает по этому случаю биограф Ага-Магомет-хана.
Немудрено, что скоро после этого бесчеловечного погрома в Тифлисе свирепствует страшная чума.
В 1798 году умирает наконец старец Ираклий II, несчастный царь Грузии, а в 1800 году его наследник - Георгий XII уже просит о присоединении Грузии к России.
18-го декабря 1800 г. подписывается императором Павлом манифест о присоединении Грузии, 22-го декабря умирает давно уже больной Георгий XII, в начале 1801 г. генерал Кнорринг устанавливает в Тифлисе временное верховное правительство, а 8-го мая 1802 г. католикос Грузии, царевичи, князья, дворяне и все сословия царства торжественно приводятся к присяге на верность русскому престолу.
Время вековечных страданий и бедствия окончилось для Грузии. Она вошла в плоть и кровь России и стала ее передовою твердынею против Азии.
Под могучим напором великого единоверного народа, Грузия теперь сама смело двинулась навстречу давившему ее отовсюду азиатскому исламу, слила воедино древние, разрозненные части свои, возвратила в свое лоно Армению и все пределы когда-то обширного царства своей славной царицы Тамары, и Тифлис, обращенный в груды окровавленных камней азиатским варваром на самом пороге XIX-го столетия, - стал в самое скорое время тем блестящим, богатым и цивилизованным Тифлисом, каким я теперь увидел его и каким он мог сделаться только под сенью мира и безопасности.
* * *
Такими-то воспоминаниями огня, крови и слез полна эта старая персидская кала, что безмолвно высится своими обглоданными каменными зубцами на этих неприступных Сололакских утесах и у подножия которой так доверчиво приютился теперь мирный ботанический сад, полный веселых песен и шуток беспечно гуляющих грузин.
Тифлисцы по справедливости могут смотреть на эти мрачные башни с тем чувством ненависти и радостного торжества, с каким смотрели когда-то освобожденные сыны Швейцарии на развалины Zwing-Uri, когда-то грозного и безжалостного владыки своего, сокрушенного геройством Теля и его сподвижников.
ОКОНЧАНИЕСм. также:
• Г. Джегитов. Пир на Кавказе;
• В. С. Кривенко. Очерки Кавказа. I. Поездка на юг России в 1888 году;
• М. И. Венюков. Исторические очерки России: Перемены в составе русской государственной области;
• М. И. Венюков. Исторические очерки России: Политическое объединение окраин;
• Фотографии Поля Надара (1890).
Другой отрывок из «Очерков Кавказа» Е. Л. Маркова:
• Не к чему нам мудрить над природою!
Из книги того же автора «Россия в Средней Азии»: [ Путешествие из Баку в Асхабад], [ Попутчица], [ Текинский Севастополь], [ В русском Асхабаде], [ Из Асхабада в Мерв], [ Мерв: на базарах и в крепости], [ «Железная цепь»], [ Мост через Амударью], [ Пестрые халаты Бухары], [ Самарканд: русский город и цитадель], [ Тамерлановы Ворота, Джизак, Голодная степь], [ Сардобы Голодной степи, Чиназ], [ Покоритель Туркестана], [ Визит к Мухиддин-ходже], [ Долинами Чирчика и Ангрена. Селение Пскент], [ На пути в Ходжент. Мурза-Рабат], [ Ходжент], [ От Костакоза до Кокана], [ Кокан, столица ханства], [ Новый и Старый Маргелан], [ Андижан. Недавнее прошлое Кокандского ханства], [ Ош и его обитатели], [ Тахт-и-Сулейман], [ Подъем на Малый Алай], [ У Курманджан-датхи], [ Укрепление Гульча], [ Киргизские женщины. Родовой быт киргиза], [ Бесконечный сад], [ «Закончик»].