В плоской степи: Второй овраг
А. Н. Харузин. Степные очерки (Киргизская Букеевская орда). Странички из записной книги. - М., 1888. Окончание очерка здесь.
Было прекрасное утро, когда мы собрались на Второй овраг, лежащий верстах в 30 от Ставки [Сама Ханская Ставка лежит в песках на их западной окрайне. Далее на западе лежит уже плоская степь, ровная, гладкая, глинистая. Степь песчаная (или степь Нарын), занимающая всю восточную часть Киргизской степи, называется, в отличие от плоской, или гладкой, - бугорчатой или барханной степью].
Овраги, или балки, нередко встречаются в плоской степи. Не будучи особенно глубокими, тянутся они на многие версты - они суживаются, расширяются, ветвятся. На дне этих оврагов находятся небольшие бассейны (лужи); некоторые из них с пресной водой, но большинство с соленой.
Балка в плоской степи
Со мной были В. А. и товарищ мой; мы прихватили Агедила и еще одного киргиза, чтобы смотреть за лошадьми. Было еще раннее утро, но солнце давало себя знать, и день обещал быть очень жарким. После утомительного и скучного пути по пескам, достигли мы плоской степи, и лошади помчались рысью. Уже давно не было дождя - степь пересохла - на горизонте ежеминутно показывались миражи: они то скрывались, то появлялись вновь, то, слившись вместе, окружали весь горизонт.
Приехавши к месту, сдали мы своих лошадей киргизу. Верстах в десяти должна была быть кибитка, там велели мы киргизу ждать нас и приготовить самовар, чтобы, обошедши весь овраг, сойтись у кибитки. Пока же мы вооружились сетками и ружьями и пошли по оврагу - кто занялся наземной, а кто водной фауной, а кто стрелянием птиц.
Но скоро потеряли мы друг друга из виду, и я остался один. Солнце перешло уже свою кульминационную точку и слегка клонилось к горизонту - был второй час.
День был очень жаркий; солнце нещадно палило - затруднялось дыханье. Сначала я двигался бодрым шагом; на пути неоднократно насекомые останавливали мое внимание. Особенно интересовали меня соленые бассейны - в них я находил, несмотря на сильный соляной раствор, разных рачков, жуков и личинок; но мало-помалу жара давала себя знать - я обливался потом, мое лицо горело, ноги, обремененные высокими болотными сапогами, становились с каждым шагом все тяжелее. Я ждал конца оврага, но он все тянулся, делая десятки изгибов. Началась топкая соляная грязь - меня мучила жажда. Жадные взоры бросал я на водяные бассейны, но они были соленые; между тем прозрачность воды, сочные водяные растения и играющие на поверхности воды вертячки [маленькие жуки, быстро бегающие по поверхности воды, описывая круги], напоминая мне пресные источники родных мест, делали их приманчивыми и еще больше возбуждали жажду. Наконец путь становился слишком тяжел, и я поднялся из балки в степь, в надежде увидать более или менее близко лошадей: я знал, что к седлам были привязаны фляги с холодным чаем, лучшим средством для утоления жажды. Но, увы - ни лошадей, ни кибитки, ни спутников; тут я понял, что я заблудился. Степь развернулась передо мною, как страшилище. Растения пересохли - лишь клочками торчала малорослая полынь, придававшая степи голубой оттенок, тяжелый туман парил над нею; несмотря на простор, становилось жутко. Хоть бы капля воды омочила ссохшиеся губы, хоть бы отдаленная кибитка обнадеживала усталый взор, - ничего. Медленно и спотыкаясь, пошел я дальше, не теряя надежды натолкнуться на кого-нибудь из своих спутников. Я вспомнил наш условный сигнал - три быстрых выстрела из револьвера; я выстрелил, подождав, повторил еще раз сигнал, но никакого ответа…
Я прошел еще верст пять; каждая сажень, каждый шаг ложился чувствительной тяжестью на организм; вдруг на некотором расстоянии из балки показались две фигуры - это был мой товарищ и Агедил. Степной воздух имеет свойство сильно увеличивать и искажать все предметы, и спутники мои казались гигантами. Они еле переступали и, увидав меня, остановились. Я подошел к ним: их пересохшие губы, полуоткрытый рот показывали, что и они мучались.
- Агедил, не знаешь ли, где лошади? - спросил я.
- Да, барин, они должны быть там, - махнул он в сторону рукой.
Мы тихо и молча направились в указанную сторону. Но лишь после долгого пути, зашедши за бугор, увидали мы лошадей. В. А. усталый, грузно и как-то опустившись, сидел в седле; рядом с ним киргиз держал лошадей. Предполагаемой кибитки не оказалось; нам предстояло отыскивать другую.
А, господа, наконец-то. Хотите чаю? тут еще много есть, вам всем хватит.
Поймет ли каждый, что в такой момент значит глоток влаги? поймет ли всякий, как медленно, с каким бесконечным наслаждением глотаешь эти божественные капли. Тут забываешь мир, тут готов прозакладывать все, готов насильно отнять у ближнего бесценное сокровище. Киргиз утверждал, что поблизости должна быть кибитка. Но не скоро, лишь проехав немало верст, увидали мы вдали силуэт кибитки. Мы послали вперед киргиза, чтобы поставить самовар, который никогда не отсутствует в кибитке букеевского киргиза…
Можно ли описать то довольство, которое испытывали мы, лежа на земле, в тени кибитки, с седлами в головах и выпивая стакан за стаканом чаю!..
Прошел, быть может, час - мы утолили свою жажду и свой голод.
Теперь уже мы могли смотреть равнодушным взглядом на окружавшие нас предметы. Справа от нас стояла кибитка, в тени которой мы расположились. Подумаешь: целый дом, полное хозяйство, надежное убежище для целой семьи - полное ее богатство. А сама она так мала, так мала - беседка, прихоть, каприз для богатого человека наших стран. Эта кибитка принадлежала бедному киргизу: на дряхлом, замазанном, утратившем свой красный цвет остове были наброшены серые, почерневшие от копоти, пыли и влияния атмосферы кошмы. Они лишь отчасти исполняли свое назначение, укрывать обитателей кибитки от невзгод погоды: обилие скважин и дыр позволяло врываться ветру, а во время дождя должны они пропускать целые потоки воды. Внутреннее устройство кибитки никогда не бывает замысловато, но в данном случае оно поражало своей скудностью. На полу, или, собственно, на земле, лежала разодранная кошма; на переднем месте - против двери - валялись две подушки с седел; вдоль стен сундук, еще сундук, кожаный мешок для кумыса, грязное одеяло, кучка тряпья - вот все, если можно так выразиться, убранство этой кибитки. Диаметр ее не превышал двух с половиной саженей, и на таком-то клочке, среди такой грязи, помещалось семейство, состоявшее из матери, сына с женой и трех внуков.
Кибитка бедного киргиза Букеевской орды
Как не процветать тут, в таких неблагоприятных условиях, разнообразным накожным болезням, как не скашивать оспе целые семьи? Причем тут чистый степной воздух, когда киргиз, кроме грязного тела, кроме почти не меняемого халата и рубахи, деннует и ночует среди зловония и грязи? Многие, мало или совсем не знакомые с жизнью кочевника, рисуют ее так: «степь, чистый, ароматный воздух, прохлада в кибитке, кумыс, спокойное настроение духа… наижеланные гигиенические условия - следовательно, кочевник здоров, бодр, живет долго… и т. д.» Но никто не знает, что, сидя в кибитке, уже через пять минут тяготит ее воздух, и что на несколько шагов от кибитки чувствуешь обонянием ее близость. И если эпидемии не свирепствуют так в степи, как в городе, то это объясняется скорее более или менее большим расстоянием одной кибитки от другой, - а умрут десять, двадцать, кто об этом узнает, кто на это обратит внимание? [Местные жители утверждают, будто киргиз Букеевской орды вымирает. Цифровые же данные показывают противоположное. Известно, что с Букеем перешли из Азии с лишком 7.000 кибиток, (по некоторым сведениям, до 10.000). Гёбель со слов хана Джангира говорит, что в орде 16.500 кибиток и 189.300 кочующих киргизов. В. А. Плющевский-Плющик любезно сообщил мне данные 1885 г., по которым оказывается, что в орде 42.948 кибиток и 233.938 киргизов обоего пола. Так что ясно, что население в Букеевской орде, от прилива ли новых кочевников из Азии или нет, но несомненно увеличивается].
Солнце садилось; киргизка лет 11-ти пригнала маленькое стадо коз и овец для дойки. Ей навстречу вышла мать; на ней было надето платье из белого с голубыми цветами ситца, а на голове повязан белый платок; она поймала несколько коз, связала их веревкой мордами друг к другу, затем стала их по очереди доить. Обошедши весь ряд, состоявший из 12-ти коз, она перешла опять к первой и прошла весь ряд вторично. В это же время ее дочь занята была овцами, но дело давалось ей плохо. Плохо связанные овцы постоянно выбивались из ряда и не давались доиться.
- Нэ, нэ, - повторяла она, но овцы, чувствуя неопытную руку и детский голос, не слушались ее. В довершение всего подошел молодой верблюжонок и окончательно испортил дело: две овцы освободили свои головы из петлей веревки и шарахнулись в сторону; девочка потянулась было за ними, но остальные овцы рванулись в другую сторону; девочка упала, и весь ряд расстроился. Тогда мать, уже окончившая свою работу с козами, слегка пожурив ее, пришла к ней на помощь, и дело пошло как следует…
Простая киргизка
Послышался топот лошадей: к кибитка подъехала пожилая женщина верхом, сидя на седле по-мужски - это была мать и глава семейства. Ее загорелое лицо, складка верхней веки, плоский нос - придавали ей вид калмычки. Она соскочила с лошади и казалась очень взволнованной: бросила повод внучке, порывистым движением сорвала верхний платок [Кроме обыкновенных головных платков - «жаулак» и «кимишек» (на рис. изображена киргизка в жаулаке) при езде в степи киргизки обвертывают, защищаясь от жары, голову, шею и лицо другим платком - этот обыкновенно снимается тотчас по приезде в кибитку. Снять же жаулак или кимишек при постороннем лице считается позорным.], окутывавший ей шею и отчасти лицо и голову, и с жаром стала что-то объяснять своему сыну. Последний, усевшись на земле рядом с нашими киргизами и сладостно пивший чай, изредка причмокивая губами и роняя отдельные слова, очевидно, был очень недоволен неуместным и несвоевременным объяснением, которое выводило его из приятного кейфа; он отнял на мгновение блюдечко от губ и что-то ответил матери. Ответ этот, очевидно, пришелся не по душе киргизке: она развела руками, затем, с удвоенным жаром, стала говорить. Но сын ее, не видя скорого конца такого объяснения, принялся снова за чай. Киргизка махнула на него рукой и подошла ко мне - я придал своему лицу сочувственный вид, и речь ее полилась с удвоенной силой. Крик ее разбудил моего товарища и В. А.
В. А. вскочил.
- Э, да это киргизка бранится, - сказал он голосом привычного человека, - поедемте, господа.
Действительно, было уже поздно: тени стали понемногу исчезать и все осветилось вечерним полутоном; блеснули на небе Арктур, Вега, Атаир, а Венера пылала во всей своей красоте…
(Окончание очерка)
Было прекрасное утро, когда мы собрались на Второй овраг, лежащий верстах в 30 от Ставки [Сама Ханская Ставка лежит в песках на их западной окрайне. Далее на западе лежит уже плоская степь, ровная, гладкая, глинистая. Степь песчаная (или степь Нарын), занимающая всю восточную часть Киргизской степи, называется, в отличие от плоской, или гладкой, - бугорчатой или барханной степью].
Овраги, или балки, нередко встречаются в плоской степи. Не будучи особенно глубокими, тянутся они на многие версты - они суживаются, расширяются, ветвятся. На дне этих оврагов находятся небольшие бассейны (лужи); некоторые из них с пресной водой, но большинство с соленой.
Балка в плоской степи
Со мной были В. А. и товарищ мой; мы прихватили Агедила и еще одного киргиза, чтобы смотреть за лошадьми. Было еще раннее утро, но солнце давало себя знать, и день обещал быть очень жарким. После утомительного и скучного пути по пескам, достигли мы плоской степи, и лошади помчались рысью. Уже давно не было дождя - степь пересохла - на горизонте ежеминутно показывались миражи: они то скрывались, то появлялись вновь, то, слившись вместе, окружали весь горизонт.
Приехавши к месту, сдали мы своих лошадей киргизу. Верстах в десяти должна была быть кибитка, там велели мы киргизу ждать нас и приготовить самовар, чтобы, обошедши весь овраг, сойтись у кибитки. Пока же мы вооружились сетками и ружьями и пошли по оврагу - кто занялся наземной, а кто водной фауной, а кто стрелянием птиц.
Но скоро потеряли мы друг друга из виду, и я остался один. Солнце перешло уже свою кульминационную точку и слегка клонилось к горизонту - был второй час.
День был очень жаркий; солнце нещадно палило - затруднялось дыханье. Сначала я двигался бодрым шагом; на пути неоднократно насекомые останавливали мое внимание. Особенно интересовали меня соленые бассейны - в них я находил, несмотря на сильный соляной раствор, разных рачков, жуков и личинок; но мало-помалу жара давала себя знать - я обливался потом, мое лицо горело, ноги, обремененные высокими болотными сапогами, становились с каждым шагом все тяжелее. Я ждал конца оврага, но он все тянулся, делая десятки изгибов. Началась топкая соляная грязь - меня мучила жажда. Жадные взоры бросал я на водяные бассейны, но они были соленые; между тем прозрачность воды, сочные водяные растения и играющие на поверхности воды вертячки [маленькие жуки, быстро бегающие по поверхности воды, описывая круги], напоминая мне пресные источники родных мест, делали их приманчивыми и еще больше возбуждали жажду. Наконец путь становился слишком тяжел, и я поднялся из балки в степь, в надежде увидать более или менее близко лошадей: я знал, что к седлам были привязаны фляги с холодным чаем, лучшим средством для утоления жажды. Но, увы - ни лошадей, ни кибитки, ни спутников; тут я понял, что я заблудился. Степь развернулась передо мною, как страшилище. Растения пересохли - лишь клочками торчала малорослая полынь, придававшая степи голубой оттенок, тяжелый туман парил над нею; несмотря на простор, становилось жутко. Хоть бы капля воды омочила ссохшиеся губы, хоть бы отдаленная кибитка обнадеживала усталый взор, - ничего. Медленно и спотыкаясь, пошел я дальше, не теряя надежды натолкнуться на кого-нибудь из своих спутников. Я вспомнил наш условный сигнал - три быстрых выстрела из револьвера; я выстрелил, подождав, повторил еще раз сигнал, но никакого ответа…
Я прошел еще верст пять; каждая сажень, каждый шаг ложился чувствительной тяжестью на организм; вдруг на некотором расстоянии из балки показались две фигуры - это был мой товарищ и Агедил. Степной воздух имеет свойство сильно увеличивать и искажать все предметы, и спутники мои казались гигантами. Они еле переступали и, увидав меня, остановились. Я подошел к ним: их пересохшие губы, полуоткрытый рот показывали, что и они мучались.
- Агедил, не знаешь ли, где лошади? - спросил я.
- Да, барин, они должны быть там, - махнул он в сторону рукой.
Мы тихо и молча направились в указанную сторону. Но лишь после долгого пути, зашедши за бугор, увидали мы лошадей. В. А. усталый, грузно и как-то опустившись, сидел в седле; рядом с ним киргиз держал лошадей. Предполагаемой кибитки не оказалось; нам предстояло отыскивать другую.
А, господа, наконец-то. Хотите чаю? тут еще много есть, вам всем хватит.
Поймет ли каждый, что в такой момент значит глоток влаги? поймет ли всякий, как медленно, с каким бесконечным наслаждением глотаешь эти божественные капли. Тут забываешь мир, тут готов прозакладывать все, готов насильно отнять у ближнего бесценное сокровище. Киргиз утверждал, что поблизости должна быть кибитка. Но не скоро, лишь проехав немало верст, увидали мы вдали силуэт кибитки. Мы послали вперед киргиза, чтобы поставить самовар, который никогда не отсутствует в кибитке букеевского киргиза…
Можно ли описать то довольство, которое испытывали мы, лежа на земле, в тени кибитки, с седлами в головах и выпивая стакан за стаканом чаю!..
Прошел, быть может, час - мы утолили свою жажду и свой голод.
Теперь уже мы могли смотреть равнодушным взглядом на окружавшие нас предметы. Справа от нас стояла кибитка, в тени которой мы расположились. Подумаешь: целый дом, полное хозяйство, надежное убежище для целой семьи - полное ее богатство. А сама она так мала, так мала - беседка, прихоть, каприз для богатого человека наших стран. Эта кибитка принадлежала бедному киргизу: на дряхлом, замазанном, утратившем свой красный цвет остове были наброшены серые, почерневшие от копоти, пыли и влияния атмосферы кошмы. Они лишь отчасти исполняли свое назначение, укрывать обитателей кибитки от невзгод погоды: обилие скважин и дыр позволяло врываться ветру, а во время дождя должны они пропускать целые потоки воды. Внутреннее устройство кибитки никогда не бывает замысловато, но в данном случае оно поражало своей скудностью. На полу, или, собственно, на земле, лежала разодранная кошма; на переднем месте - против двери - валялись две подушки с седел; вдоль стен сундук, еще сундук, кожаный мешок для кумыса, грязное одеяло, кучка тряпья - вот все, если можно так выразиться, убранство этой кибитки. Диаметр ее не превышал двух с половиной саженей, и на таком-то клочке, среди такой грязи, помещалось семейство, состоявшее из матери, сына с женой и трех внуков.
Кибитка бедного киргиза Букеевской орды
Как не процветать тут, в таких неблагоприятных условиях, разнообразным накожным болезням, как не скашивать оспе целые семьи? Причем тут чистый степной воздух, когда киргиз, кроме грязного тела, кроме почти не меняемого халата и рубахи, деннует и ночует среди зловония и грязи? Многие, мало или совсем не знакомые с жизнью кочевника, рисуют ее так: «степь, чистый, ароматный воздух, прохлада в кибитке, кумыс, спокойное настроение духа… наижеланные гигиенические условия - следовательно, кочевник здоров, бодр, живет долго… и т. д.» Но никто не знает, что, сидя в кибитке, уже через пять минут тяготит ее воздух, и что на несколько шагов от кибитки чувствуешь обонянием ее близость. И если эпидемии не свирепствуют так в степи, как в городе, то это объясняется скорее более или менее большим расстоянием одной кибитки от другой, - а умрут десять, двадцать, кто об этом узнает, кто на это обратит внимание? [Местные жители утверждают, будто киргиз Букеевской орды вымирает. Цифровые же данные показывают противоположное. Известно, что с Букеем перешли из Азии с лишком 7.000 кибиток, (по некоторым сведениям, до 10.000). Гёбель со слов хана Джангира говорит, что в орде 16.500 кибиток и 189.300 кочующих киргизов. В. А. Плющевский-Плющик любезно сообщил мне данные 1885 г., по которым оказывается, что в орде 42.948 кибиток и 233.938 киргизов обоего пола. Так что ясно, что население в Букеевской орде, от прилива ли новых кочевников из Азии или нет, но несомненно увеличивается].
Солнце садилось; киргизка лет 11-ти пригнала маленькое стадо коз и овец для дойки. Ей навстречу вышла мать; на ней было надето платье из белого с голубыми цветами ситца, а на голове повязан белый платок; она поймала несколько коз, связала их веревкой мордами друг к другу, затем стала их по очереди доить. Обошедши весь ряд, состоявший из 12-ти коз, она перешла опять к первой и прошла весь ряд вторично. В это же время ее дочь занята была овцами, но дело давалось ей плохо. Плохо связанные овцы постоянно выбивались из ряда и не давались доиться.
- Нэ, нэ, - повторяла она, но овцы, чувствуя неопытную руку и детский голос, не слушались ее. В довершение всего подошел молодой верблюжонок и окончательно испортил дело: две овцы освободили свои головы из петлей веревки и шарахнулись в сторону; девочка потянулась было за ними, но остальные овцы рванулись в другую сторону; девочка упала, и весь ряд расстроился. Тогда мать, уже окончившая свою работу с козами, слегка пожурив ее, пришла к ней на помощь, и дело пошло как следует…
Простая киргизка
Послышался топот лошадей: к кибитка подъехала пожилая женщина верхом, сидя на седле по-мужски - это была мать и глава семейства. Ее загорелое лицо, складка верхней веки, плоский нос - придавали ей вид калмычки. Она соскочила с лошади и казалась очень взволнованной: бросила повод внучке, порывистым движением сорвала верхний платок [Кроме обыкновенных головных платков - «жаулак» и «кимишек» (на рис. изображена киргизка в жаулаке) при езде в степи киргизки обвертывают, защищаясь от жары, голову, шею и лицо другим платком - этот обыкновенно снимается тотчас по приезде в кибитку. Снять же жаулак или кимишек при постороннем лице считается позорным.], окутывавший ей шею и отчасти лицо и голову, и с жаром стала что-то объяснять своему сыну. Последний, усевшись на земле рядом с нашими киргизами и сладостно пивший чай, изредка причмокивая губами и роняя отдельные слова, очевидно, был очень недоволен неуместным и несвоевременным объяснением, которое выводило его из приятного кейфа; он отнял на мгновение блюдечко от губ и что-то ответил матери. Ответ этот, очевидно, пришелся не по душе киргизке: она развела руками, затем, с удвоенным жаром, стала говорить. Но сын ее, не видя скорого конца такого объяснения, принялся снова за чай. Киргизка махнула на него рукой и подошла ко мне - я придал своему лицу сочувственный вид, и речь ее полилась с удвоенной силой. Крик ее разбудил моего товарища и В. А.
В. А. вскочил.
- Э, да это киргизка бранится, - сказал он голосом привычного человека, - поедемте, господа.
Действительно, было уже поздно: тени стали понемногу исчезать и все осветилось вечерним полутоном; блеснули на небе Арктур, Вега, Атаир, а Венера пылала во всей своей красоте…
(Окончание очерка)