В ауле у джатаков
А. К. Гейнс. Дневник 1865 года. Путешествие по Киргизским степям. 
Бронислав Залесский. Офорт из «La vie des Steppes Kirghizes»
Мы приехали в аул. Оказалось, что здесь расположили свои юрты джетаки [Джетаками называются киргизы, не могущие кочевать по бедности, почему они, большею частью, занимаются земледелием. Впрочем, под словом джетак разумеется всякий нищий]. Стая презлых собак кинулась на наших лошадей, которых никто не шел принимать; все говорили, что в юртах лежали горячечные больные и, действительно, сквозь кошмы можно было слышать то болезненный тяжелый кашель, то крики и плач больных детей, то тяжелые стоны несомненно больных людей. Наконец нашлась одна юрта, где не было больных. Хозяйка юрты, шустрая бабенка в изодранном халате, пояснила, что она неимущая, не имеет не только ничего, чтобы угостить нас, но даже и кошем, чтобы подостлать на пол. Внутренняя обстановка юрты точно самая нищенская. Деревянный остов ее был стар; войлочные стены испещрены дырьями разнообразной формы. Один небольшой сундучишко стоял прямо против входа; несколько растрепанных грязных войлоков валялись у сундука, несколько необходимой утвари, несколько обрывков измочаленных веревок - вот все, что можно было заметить во внутренности юрты.
Мы вынули полтора рубля мелкою серебряною монетою и отдали киргизу, показавшему нам брод, прося его съездить в аул, где есть бараны и купить нам одного, а об остальном просили не заботиться. При этом переводчик прибавил, что купленный баран, кроме небольшого куска, который будет съеден нами, предназначается в пользу хозяев аула. После того казак поставил чайник на очаг. Когда он был готов и мы напились чаю, чуть не ведерный чайник был передан киргизам, которым было роздано и по куску сахара.
Эта любезность моментально изменила наши отношения. На нас стали поглядывать дружелюбнее; полная юрта набилась киргизами и киргизками в изодранных платьях.
- Когда мы услыхали ваши голоса, - сказал один из них, - и предположили, что вы русские, то боялись показать вам брод, потому что думали, что вы отберете у нас наши последние арканы и кошмы. Теперь мы видим, что вы не русские, что вы нас не обидите, что вы не требуете от нас кунагасы, и очень рады вас видеть в своем ауле.
Нам стоило большого труда уверить, что мы русские.
Когда был привезен баран и большая часть его отдана киргизам, последние стали совершенными нашими приятелями. Когда мы начали расспрашивать хозяев про их житье-бытье, хозяйка, перебив нерешительные ответы мужа, сказала: «Мы неимущие; с нас нечего взять, потому можно сказать полную правду».
Аул, в котором мы были, принадлежит Исенгуль-Серджетымовской волости, хозяин - киргиз джетак Тюлебай Игиликов. Он содержит жену и брата, из которых и состоит все его семейство. Всего-навсего имеет только две штуки рогатого скота, а по бедности занимается хлебопашеством. По неимению скота для запашки, брал рабочий скот у родственников, которые не отказывают в этом и дают бесплатно. В прошлом году засеял шесть деревянных чашек проса и два небольших мешка пшеницы. С посева собрал шесть капов (мешков) проса и столько же пшеницы. Урожай в этом году был не совсем хороший.
Ясака платит две мерлушки. Аульный старшина за ясаками не приезжает, а для уплаты податей за весь аул берет деньги у продавца-татарина. Сколько берет, и сколько следует платить ясака - не знают. После, аульный старшина раскладывает долг аула татарину на всех лиц и говорит татарину, сколько с кого он должен собрать долгу. Очередь поставить подводу в этом году к ним не доходила, но каждый, имеющий чагарак, должен поставить подводу, если она будет потребована. Не имеющий лошади должен нанять ее.
Изредка этим париям приходится и сытно поесть. Это случается в годы падежа. Тогда они выпрашивают пропадающую скотину у богатых родственников. Пашут сохою, на которую надет небольшой железный сошник.
Во время наших расспросов я всматривался в эти получеловеческие лица, то освещаемые вспыхивающим огнем, то тонущие в темноте, когда сгорал быстро вспыхивающий и быстро сгорающий кызыл-ча. Эти лица имели много сходства с обезьянами. Нужда и горе исказили их до того, что их едва ли можно назвать переходом от четырехруких к двуруким. Условия киргизской жизни и киргизских потребностей чрезвычайно просты. Положение неимеющих киргиз и тех, которые по неимению скота не могут кочевать, поистине ужасно. Юрта не дом, она непрактична и неприменима к жизни на месте. Грязь, нечистота, вонь, холод, повсеместные лохмотья, - вот обыкновенные атрибуты кочующих киргиз. Пусть не предполагают наивные люди, что вследствие несложности киргизских потребностей бедность в степи переносится легче, чем в улицах Парижа или Лондона. Все то же самое. Так же, как там, тут отжиревший и отяжелевший собственник душит и давит физически и нравственно неимущего. Так же велик для последнего престиж покоя и капитала, так же остро и болезненно желание собственности и так же невозможно выбиться из своего положения без особенно благоприятных обстоятельств.
- У меня, - сказал один джетак, подвигаясь к огню, - есть две просьбы: уже несколько лет, как я болен. Нет ли у вас против этого лекарства? Потом, как помочь моей жене? Каждый раз при родах ее душит шайтан.
Мы отвечали, что не знаем лекарства против его болезни, но пришлем ему из Петербурга лекарство. Узнав, что эта посылка пойдет через руки окружного и что доктор расскажет ему, как его употребляют, джетак изобразил на своем лице - лице большого павиана - пресмешной испуг.
- Не хочу я вашей машинки, - сказал он, - если сюда приедет доктор. У нас нет ничего, а он оберет аул.
Мы успокаивали его.
- Хорошо. Если сюда не приедет ни один чиновник, и если от этого не будет мне никакого убытка, то вы благодетельствуете меня; в противном случае не посылайте.
По поводу жены джетака мы спросили, не гоняют ли они душащего ее шайтана дубьем и не бьют ли они ее, когда она рожает. Получивши утвердительный ответ, мы долго толковали, как это неразумно, глупо, даже как преступно. Во время рассказа киргизы с недоумением переглядывались и много раз повторяли свое «ой-бой-ой! ой-бой-ой!» - междометие, выражающее испуг и недоумение в одно и то же время. В особенности со вниманием слушали нас набившиеся в юрту бабы. Киргизы благодарили за советы. Когда мы кончили, тогда одна баба спросила, можно ли бить жену и есть ли такой закон. Мы ответили, что это противозаконно, и что бьют своих жен только очень дурные мужья.
- Мы бьем, - отозвался один киргиз, - по пословице, что нельзя никогда верить жене, лошади и лодке.
- Хороший пловец любит лодку, - ответили мы, - и верит ей, потому она и кормит его. Хороший джигит верит своей лошади, потому что знает ездить. Кто дурно управляет лодкою или лошадью, тот должен их бояться. Дурному мужу лучше и не жениться, чтобы сваливать на жену свои недостатки и свое неумение жить».
- Ой-бой-ой! - сказали мужчины. Женщины засмеялись.
- Как же мне не бить жену? - продолжал неугомонный киргиз, - у меня ничего нет, а она требует, чтобы я дал ей и детям рубашки; а откуда мне взять?
- Если ты будешь бить жену, не будет тебе никогда счастья ни в одном твоем предприятии.
Между тем поспела баранина. Киргизы бросились на нее с лютостью волков и не прошло нескольких секунд, как они облизывали уже пальцы и ломали с громким хрустением кости своими белыми зубами. При этом нельзя не заметить, что у этих отверженцев, не призванных на пир жизни, говоря словами Мальтуса, есть свои обычаи общежития, свой этикет, исполняемый ими точно. Я это замечал несколько раз. Напр., теперь баранина для киргиз варилась в другой юрте, потому что очаг той, в которой мы сидели, был занят нашим казаном. На этом основании хозяйка отказывалась угощать других киргиз и сама принимала мясо как гостья, пояснив при этом, что она не может распоряжаться бараниной, сваренной не в ее юрте.
Во время ужина из дверей юрты беспрерывно показывались морды огромных собак. Несмотря на частые короткие взвизгивания и затем поспешные ретирады, свидетельствующие о боли, которую может причинить таловая палка, некоторые из псов успевали похищать кости чуть не изо рта своих хозяев. После пира, когда от барана не осталось решительно ничего, кроме чистых белых костей, последние были собраны и выброшены на двор. Теперь между собаками идет упрямая дарвиновская борьба «за существование» в самом точном смысле этого слова.
Мы легли спать около двух часов ночи.
16-го октября. Спал очень хорошо. Когда я проснулся, солнце ярко светило сквозь открытый чагарак. На очаге горел уже яркий огонь кизым-ча. Гутковский покашливал, сидя с чаем и трубкой. Я вышел из юрты, на дворе был превосходный день; около самой юрты под возвышенным берегом журчала светлая Лепса, а на той стороне тянулась степь, ярка освещенная теплым солнцем. Налево поднимались высокие горы; плоскости и грани вершин, обращенных к солнцу, горели как бриллианты. Хороша здесь природа! Привольная могла бы развиться в некоторых местах жизнь, если бы… если бы много условий, если бы другая история, да другой народ, если бы здесь была не Азия, а Америка, не тунгусское племя, а англо-саксонское. Как бы для сильнейшего контраста с чистыми, опрятными горами, поверхность земли под аулами была грязна, завалена скотским пометом, истоптанным и местами обращенным в вонючую кашу. Около юрт валялись обрывки кошем, веревочек, клочки тулупов; лежали истрепанные колеса с измочаленными ободьями, укрючины, длинные палки… На этом хламе и грязи барахтались нагие дети с бронзовою кожею, больные, с отвислыми животами. Почти у всех у них были на голове парши, а руки в чесотке. У юрт были привязаны телята, чтобы не высосали молока у коров; киргизки в лохмотьях халатов, невообразимо грязные и неопрятные, доили коров в ведра, выдолбленные первобытным манером из цельных деревянных колод. Впрочем, это картина обыкновенная во всяком ауле. <…>
Часов в одиннадцать мы выехали после самого дружеского прощания с бедными джетаками. Мы роздали им во время нашего ночлега около шести руб., и все серебряною монетою.
Бронислав Залесский. Офорт из «La vie des Steppes Kirghizes»
Мы приехали в аул. Оказалось, что здесь расположили свои юрты джетаки [Джетаками называются киргизы, не могущие кочевать по бедности, почему они, большею частью, занимаются земледелием. Впрочем, под словом джетак разумеется всякий нищий]. Стая презлых собак кинулась на наших лошадей, которых никто не шел принимать; все говорили, что в юртах лежали горячечные больные и, действительно, сквозь кошмы можно было слышать то болезненный тяжелый кашель, то крики и плач больных детей, то тяжелые стоны несомненно больных людей. Наконец нашлась одна юрта, где не было больных. Хозяйка юрты, шустрая бабенка в изодранном халате, пояснила, что она неимущая, не имеет не только ничего, чтобы угостить нас, но даже и кошем, чтобы подостлать на пол. Внутренняя обстановка юрты точно самая нищенская. Деревянный остов ее был стар; войлочные стены испещрены дырьями разнообразной формы. Один небольшой сундучишко стоял прямо против входа; несколько растрепанных грязных войлоков валялись у сундука, несколько необходимой утвари, несколько обрывков измочаленных веревок - вот все, что можно было заметить во внутренности юрты.
Мы вынули полтора рубля мелкою серебряною монетою и отдали киргизу, показавшему нам брод, прося его съездить в аул, где есть бараны и купить нам одного, а об остальном просили не заботиться. При этом переводчик прибавил, что купленный баран, кроме небольшого куска, который будет съеден нами, предназначается в пользу хозяев аула. После того казак поставил чайник на очаг. Когда он был готов и мы напились чаю, чуть не ведерный чайник был передан киргизам, которым было роздано и по куску сахара.
Эта любезность моментально изменила наши отношения. На нас стали поглядывать дружелюбнее; полная юрта набилась киргизами и киргизками в изодранных платьях.
- Когда мы услыхали ваши голоса, - сказал один из них, - и предположили, что вы русские, то боялись показать вам брод, потому что думали, что вы отберете у нас наши последние арканы и кошмы. Теперь мы видим, что вы не русские, что вы нас не обидите, что вы не требуете от нас кунагасы, и очень рады вас видеть в своем ауле.
Нам стоило большого труда уверить, что мы русские.
Когда был привезен баран и большая часть его отдана киргизам, последние стали совершенными нашими приятелями. Когда мы начали расспрашивать хозяев про их житье-бытье, хозяйка, перебив нерешительные ответы мужа, сказала: «Мы неимущие; с нас нечего взять, потому можно сказать полную правду».
Аул, в котором мы были, принадлежит Исенгуль-Серджетымовской волости, хозяин - киргиз джетак Тюлебай Игиликов. Он содержит жену и брата, из которых и состоит все его семейство. Всего-навсего имеет только две штуки рогатого скота, а по бедности занимается хлебопашеством. По неимению скота для запашки, брал рабочий скот у родственников, которые не отказывают в этом и дают бесплатно. В прошлом году засеял шесть деревянных чашек проса и два небольших мешка пшеницы. С посева собрал шесть капов (мешков) проса и столько же пшеницы. Урожай в этом году был не совсем хороший.
Ясака платит две мерлушки. Аульный старшина за ясаками не приезжает, а для уплаты податей за весь аул берет деньги у продавца-татарина. Сколько берет, и сколько следует платить ясака - не знают. После, аульный старшина раскладывает долг аула татарину на всех лиц и говорит татарину, сколько с кого он должен собрать долгу. Очередь поставить подводу в этом году к ним не доходила, но каждый, имеющий чагарак, должен поставить подводу, если она будет потребована. Не имеющий лошади должен нанять ее.
Изредка этим париям приходится и сытно поесть. Это случается в годы падежа. Тогда они выпрашивают пропадающую скотину у богатых родственников. Пашут сохою, на которую надет небольшой железный сошник.
Во время наших расспросов я всматривался в эти получеловеческие лица, то освещаемые вспыхивающим огнем, то тонущие в темноте, когда сгорал быстро вспыхивающий и быстро сгорающий кызыл-ча. Эти лица имели много сходства с обезьянами. Нужда и горе исказили их до того, что их едва ли можно назвать переходом от четырехруких к двуруким. Условия киргизской жизни и киргизских потребностей чрезвычайно просты. Положение неимеющих киргиз и тех, которые по неимению скота не могут кочевать, поистине ужасно. Юрта не дом, она непрактична и неприменима к жизни на месте. Грязь, нечистота, вонь, холод, повсеместные лохмотья, - вот обыкновенные атрибуты кочующих киргиз. Пусть не предполагают наивные люди, что вследствие несложности киргизских потребностей бедность в степи переносится легче, чем в улицах Парижа или Лондона. Все то же самое. Так же, как там, тут отжиревший и отяжелевший собственник душит и давит физически и нравственно неимущего. Так же велик для последнего престиж покоя и капитала, так же остро и болезненно желание собственности и так же невозможно выбиться из своего положения без особенно благоприятных обстоятельств.
- У меня, - сказал один джетак, подвигаясь к огню, - есть две просьбы: уже несколько лет, как я болен. Нет ли у вас против этого лекарства? Потом, как помочь моей жене? Каждый раз при родах ее душит шайтан.
Мы отвечали, что не знаем лекарства против его болезни, но пришлем ему из Петербурга лекарство. Узнав, что эта посылка пойдет через руки окружного и что доктор расскажет ему, как его употребляют, джетак изобразил на своем лице - лице большого павиана - пресмешной испуг.
- Не хочу я вашей машинки, - сказал он, - если сюда приедет доктор. У нас нет ничего, а он оберет аул.
Мы успокаивали его.
- Хорошо. Если сюда не приедет ни один чиновник, и если от этого не будет мне никакого убытка, то вы благодетельствуете меня; в противном случае не посылайте.
По поводу жены джетака мы спросили, не гоняют ли они душащего ее шайтана дубьем и не бьют ли они ее, когда она рожает. Получивши утвердительный ответ, мы долго толковали, как это неразумно, глупо, даже как преступно. Во время рассказа киргизы с недоумением переглядывались и много раз повторяли свое «ой-бой-ой! ой-бой-ой!» - междометие, выражающее испуг и недоумение в одно и то же время. В особенности со вниманием слушали нас набившиеся в юрту бабы. Киргизы благодарили за советы. Когда мы кончили, тогда одна баба спросила, можно ли бить жену и есть ли такой закон. Мы ответили, что это противозаконно, и что бьют своих жен только очень дурные мужья.
- Мы бьем, - отозвался один киргиз, - по пословице, что нельзя никогда верить жене, лошади и лодке.
- Хороший пловец любит лодку, - ответили мы, - и верит ей, потому она и кормит его. Хороший джигит верит своей лошади, потому что знает ездить. Кто дурно управляет лодкою или лошадью, тот должен их бояться. Дурному мужу лучше и не жениться, чтобы сваливать на жену свои недостатки и свое неумение жить».
- Ой-бой-ой! - сказали мужчины. Женщины засмеялись.
- Как же мне не бить жену? - продолжал неугомонный киргиз, - у меня ничего нет, а она требует, чтобы я дал ей и детям рубашки; а откуда мне взять?
- Если ты будешь бить жену, не будет тебе никогда счастья ни в одном твоем предприятии.
Между тем поспела баранина. Киргизы бросились на нее с лютостью волков и не прошло нескольких секунд, как они облизывали уже пальцы и ломали с громким хрустением кости своими белыми зубами. При этом нельзя не заметить, что у этих отверженцев, не призванных на пир жизни, говоря словами Мальтуса, есть свои обычаи общежития, свой этикет, исполняемый ими точно. Я это замечал несколько раз. Напр., теперь баранина для киргиз варилась в другой юрте, потому что очаг той, в которой мы сидели, был занят нашим казаном. На этом основании хозяйка отказывалась угощать других киргиз и сама принимала мясо как гостья, пояснив при этом, что она не может распоряжаться бараниной, сваренной не в ее юрте.
Во время ужина из дверей юрты беспрерывно показывались морды огромных собак. Несмотря на частые короткие взвизгивания и затем поспешные ретирады, свидетельствующие о боли, которую может причинить таловая палка, некоторые из псов успевали похищать кости чуть не изо рта своих хозяев. После пира, когда от барана не осталось решительно ничего, кроме чистых белых костей, последние были собраны и выброшены на двор. Теперь между собаками идет упрямая дарвиновская борьба «за существование» в самом точном смысле этого слова.
Мы легли спать около двух часов ночи.
16-го октября. Спал очень хорошо. Когда я проснулся, солнце ярко светило сквозь открытый чагарак. На очаге горел уже яркий огонь кизым-ча. Гутковский покашливал, сидя с чаем и трубкой. Я вышел из юрты, на дворе был превосходный день; около самой юрты под возвышенным берегом журчала светлая Лепса, а на той стороне тянулась степь, ярка освещенная теплым солнцем. Налево поднимались высокие горы; плоскости и грани вершин, обращенных к солнцу, горели как бриллианты. Хороша здесь природа! Привольная могла бы развиться в некоторых местах жизнь, если бы… если бы много условий, если бы другая история, да другой народ, если бы здесь была не Азия, а Америка, не тунгусское племя, а англо-саксонское. Как бы для сильнейшего контраста с чистыми, опрятными горами, поверхность земли под аулами была грязна, завалена скотским пометом, истоптанным и местами обращенным в вонючую кашу. Около юрт валялись обрывки кошем, веревочек, клочки тулупов; лежали истрепанные колеса с измочаленными ободьями, укрючины, длинные палки… На этом хламе и грязи барахтались нагие дети с бронзовою кожею, больные, с отвислыми животами. Почти у всех у них были на голове парши, а руки в чесотке. У юрт были привязаны телята, чтобы не высосали молока у коров; киргизки в лохмотьях халатов, невообразимо грязные и неопрятные, доили коров в ведра, выдолбленные первобытным манером из цельных деревянных колод. Впрочем, это картина обыкновенная во всяком ауле. <…>
Часов в одиннадцать мы выехали после самого дружеского прощания с бедными джетаками. Мы роздали им во время нашего ночлега около шести руб., и все серебряною монетою.