А. Новоселов (Невесов). Иртышский казак
А. Невесов. Иртышский казак // Сибирские вопросы. 1912. № 18.
Н. Г. Катанаев. Сибирские казаки на службе и дома: Старики-казаки. 1909
Иртышский казак относится к переселенцу с трудноскрываемым пренебрежением, и этому есть основание. Переселенец в своей массе, из поколенья в поколенье угнетаемый тяжелой думой о земле, нечистоплотен и неприхотлив на еду. Даже и здесь, в Сибири, он не может сразу отстать от вековых привычек: та же темная низкая хата, тот же грязный безалаберный двор. А хлеб! Сказалась ли тут мякина, которую подмешивали дома, или что другое, только не всякий казак отважится попробовать произведение крестьянской кухни. Неудивительно: казачка и в будни печет шаньги, «на которые хоть спать ложись», а в праздник уж редко-редко обойдется без оладьей или чего-нибудь подобного. На это она мастерица.
Н. Г. Катанаев. Сибирские казаки на службе и дома: Казачки-бабы. 1909
Жилища казака и бедняка переселенца (а таких большинство) несравнимы. Если крестьянскую землянку со всеми атрибутами перенести в поселок, она не найдет в нем места, кроме как на задах, у пригонов, где раскиданы такие землянки джатаков. Казачий дом - из плохого, да из дерева, и с тесовой крышей.
Н. Г. Катанаев. Типы построек в станицах Сибирского казачьего войска: Березовый дом. 1909
Не хватило сил на тес - стоит без крыши. После каждого ливня баба терпеливо счерпывает воду с потолка, но ей и на ум не придет понудить мужа сделать крышу из дерна или соломы, потому что это выйдет «по-крестьянски», а сделать по-крестьянски - значит впасть в дурной тон.
Н. Г. Катанаев. Типы построек в станицах Сибирского казачьего войска: Дом, крытый берестой. 1909
Н. Г. Катанаев. Типы построек в станицах Сибирского казачьего войска: Березовый дом, крытый железом. 1909
Внутри дом казака среднего достатка обставлен с тем мещанским комфортом, что целиком пришел из города; обои, русского изделья простеночные зеркала, столы, покрытые филейной вязью, дешевые, но яркие картины, на окнах - тюлевые шторы. Все покупное, «магазинское». В этом особенный шик.
Н. Г. Катанаев. Типы построек в станицах Сибирского казачьего войска: Внутренность комнаты зажиточного казака. 1909
На костюм казак не так разборчив, но казачка вырядиться любит. Не довольствуясь местной лавкой, она терпеливо откладывает по пятакам и гривенникам от продажи молока и калачей «пароходским» и не пропустит ни одного коробейника, не купив у него чего-нибудь втридорога.
Н. Г. Катанаев. Сибирские казаки на службе и дома: За работами. 1909
Так мудрено ли, что в глазах казака «сиволапый» мужик с его крючковатыми, отекшими в труде, руками, с его всклокоченной головой, в его сермяжном одеянии - существо чуть ли не низшего порядка!
Жизнь не научила казака уважать труд. Он веками воспитывался на труде подневольном, всегда считал его ярмом и постепенно вырабатывал идеал - освобождение от труда.
Здесь необходимо оговориться, что нужно различать казака коренного, плод того генеалогического дерева, корни которого уходят вглубь старины, вглубь времени первого заселения Иртышской линии, и казака приписного, пришедшего далеко позднее, когда уже и коренной казак зажил более или менее оседло.
Приписные, эти потомственные земледельцы, принесли с собой свои старые привычки, и на просторном наделе только развили их. Поселок приписных всегда можно узнать по характерной для зажиточного крестьянина основательности в постройке хлевов и амбаров, по кучам соломы и еще не тронутым скирдам.
Коренной казак, потомок чуть ли не ермаковской вольницы, как тип дольше всего сохранился вдоль по Иртышу.
Казачье население с его оригинальным жизненным строем теперь резко вклинивается в более или менее однородную массу пришлого люда и, чем плотней и мощнее делается эта масса, тем сильнее она давит на экономически подгнивший клин.
Как жил казак в недалеком прошлом, как воспитывала его жизнь?
Под словом казак обычно принято подразумевать что-то крайне свободное, безудержно-разгульное.
Но видел ли сибирский казак настоящую волю?
Следует оглянуться назад.
Иртышское казачество зародилось искусственно, по воле правительства.
Правительство нашло необходимым прорезать степь живой стеной, и вот в самом сердце враждебной страны, как этапы будущей колонизации, возводятся одиночные крепостцы. Посаженный в них гарнизон живет тревожной бивуачной жизнью. На такую жизнь были способны люди, не знавшие семьи; а если кто был вырван из семьи, тот скоро забывал о ней: все замыкалось узким кругом - казарма и набег. Такая жизнь ни в чем не походила на жизнь в Запорожской Сечи, хотя на первый взгляд и есть данные для проведения параллели. В Сечь шли люди своей волей, на Иртыш гнало начальство. Там, непременное условие для вступления, отречение от женщины, было столько же признаком «лыцарства», сколько и вызывалось необходимостью: здесь одиночество было вынуждено. Там женщину из опасения соблазна гнали; здесь искали ее, искали усиленно: делали набеги в степь за киргизками, в лучшем случае выменивали девочек и, вырастивши, обращали их в жены. Русская женщина была редкостью, но если она и попадала в крепость, то опять-таки не по своей воле: на Иртыш вели ссыльных. Какого сорта была женщина, доставляемая таким способом, можно судить по тому, что, например, «из 77 женщин, доставленных в 1759 году на линию через Омск, было сослано: 24 за мужеубийство, 10 - за детоубийство, 1 - за отцеубийство, 1 - за блуд с отцом, остальные за другие крупные уголовные преступления» [Щеглов. «Хронология истории Сибири», стр. 261].
Далее, запорожец свободно подчинялся требованиям сурового устава, который он сам же и вырабатывал, свободно отрекался от многих прелестей мира, посвящая свою жизнь идее воли и борьбе за нее, тогда как иртышский казак исполнял приказания свыше. Одним словом, там - полная воля, здесь - тесный круг обязанностей, там - добровольное подчинение личности уставу корпорации, здесь - подчинение за страх.
Жизнь казака протекала среди беспрерывных тревог. Неугомонный степняк требовал напряженного бодрствования. При необычайной легкости передвижения, киргизские шайки в любой момент являлись в любом месте. Предупреждающие набеги степняков, сторожевая и разведочная служба поглощала большую часть времени и была главным занятием казака. Нередки были и ответные карательные набеги в Степь, которые вносили много оживления в серую жизнь.
Позднее, когда в Степи стало тише, казак постепенно обзавелся семьей и домом. Но мог ли выработаться из него хозяин, когда он по-прежнему не принадлежал себе? По-прежнему он должен был нести разведочную службу, строить и поддерживать в исправности тысячеверстную засеку, справлять казенную пашню и покос, добывать соль, поднимать тяжелые дощаники вверх по реке и т. д. и т. д.
Даже если у кого и была наклонность к земледельческому труду, она глохла навсегда. Бивуачная жизнь наложила столь крепкое клеймо, что и до сих оно не стерлось окончательно.
После того как обессилевший степняк сложил оружие и надобность в казаке, пограничном стороже, миновала, крепостцы, редуты и форпосты понемногу приняли вид обыкновенных оседлых пунктов, но часто наружно; по духу население их оставалось прежним.
Постоянный опекун казака, начальство, в стремлении перевести его с казенного жалованья на свободный заработок делало не раз попытку насильственной прививки земледелия. Выписывали из России волов, необходимый инвентарь и приказывали запахивать по столько-то десятин. Ослушников не находилось: на этот счет было строго. Но что это была за пашня! Оберегая свою шкуру, казак вел дело так, что прямого ослушания не высказывал, и, однако, спустя несколько лет обязательная запашка отменялась как не достигшая намеченной цели.
Н. Г. Катанаев. Сибирские казаки на службе и дома: За работами. 1909
Причина таких неудач та же, что и в опытах настоящего времени, производимых над инородцами: органическая неподготовленность.
Сторонники форсированного перевода инородца с одной культуры на другую должны со всей серьезностью относиться к таким примерам истории. Как и в данном случае, они с поразительной очевидностью показывают, что суть дела не в национальности, а в историческом возрасте народа, что если дать кочевнику или зверолову земельный надел, лесу на постройки и необходимый инвентарь, то это не значит, что выполнены все условия, при которых целому племени нет ничего легче, как заняться земледелием. Нет, пока это племя естественно не доразовьется до способности усвоить новый жизненный идеал, пока в данном направлении не изменится его психология, до тех пор не может быть и речи о перемене культуры…
Отвернувшись от земли, казак неизбежно должен был искать источник жизни в чем-нибудь другом, и он весьма внимательно стал направлять свои усилия по линии наименьшего сопротивления. Лозунг, выставленный им, мог быть формулирован: больше выгод при возможно меньшей затрате труда.
Соседство кочевника-скотовода оказало свое влияние, и хозяйство казака в основе своей приняло характер скотоводчески-скотопромышленный. Но трудно сказать, привилось ли бы и оно, если бы обстоятельства не отвечали полностью тем требованиям, какие казак предъявлял вообще труду.
Искусно пользуясь создавшейся обстановкой, целиком вытекавшей из непосредственного соседства покорителя и покоренного, казак устроился не хуже помещика-крепостника. Весь беспокойный черный труд в своем хозяйстве он взвалил на киргиза: киргиз - и работник, и пастух, и ответственный приказчик, от которого хозяин изредка благоволит принять доклад.
Н. Г. Катанаев. Сибирские казаки на службе и дома: За работами. 1909
Приобрести и умножить стадо не представляло особенных трудностей. Достаточно разоренный обрушившимися на него обстоятельствами и уже достаточно вкусивший от денежного хозяйства, степняк впадал все в большую и большую экономическую зависимость от казака и часто сам искал его поддержки, хотя она и обходилась ему не дешево. Среди холодной, голодной зимы он смиренно шел к линейскому тамыру за рублем. Казак давал охотно. Еще бы! За рубль, много два киргиз обязывался отдать теленка, причем в течение года он должен был кормить его, так как киргизская корова без теленка молока не дает. Если через год киргиз почему-либо не мог отдать теленка, он просил отсрочки. Казак соглашался еще охотнее, так как через два года он получал уже двухлетнего, а через три - трехлетнего быка: таков был священный обычай. Таким образом, проценты за долг вырастали до колоссальных размеров. Называлось это «задавать в телят». Все, кто мог, у кого случались свободные деньги, «задавали в телят»: нельзя было найти предприятия, более выгодного и в такой степени обеспечивающего затраченный капитал. Выделившиеся из общей массы крупные скотопромышленники объявляли с осени об открытии кредита на «задачу» и не закрывали его, пока не составлялась необходимая партия скота.
Киргизская корова
И насколько был честен степняк в своих обязательствах, можно судить по тому, что никогда такие сделки не оформливались иначе, как записью «на память», и не бывало случая, чтобы киргиз отказался. Как ни болело его сердце, он гнал на казачий двор иногда целые табуны, а на следующую зиму шел опять за рублем. Позднее он научился лжи и изворотливости: он понял, что только с этим оружием можно более или менее успешно противостоять натиску тех, кто видит в нем прежде всего источник наживы. Теперь «задают» «в масло», «в кожи», и киргиз, хорошо узнавши цену продуктам своего хозяйства, не легко дается в руки любителей быстрой наживы. Так что в этой области у казака остались только приятные воспоминания.
Большое значение в казачьем хозяйстве имели промыслы извозный и рыболовный. Но, год за годом, условия жизни менялись, и чем дальше, тем быстрей и ощутительнее.
Киргиз уже вышел из социального младенчества, и скотопромышленность постепенно вылилась в формы, требующие затраты труда гораздо большей, чем то было раньше. Извозный промысел в корне подорвали пароходы, а рыбная ловля, благодаря экстенсивной эксплуатации, обратилась скорее в забаву, кормиться которой уже стало немыслимо.
Так во всех отраслях казачьего хозяйства быстро назревал кризис.
Н. Г. Катанаев. Сибирские казаки на службе и дома: За работами. 1909
Единственным и вполне естественным выходом из создавшегося положения было земледелие. Но не легко было игнорировать веками воспитанное отвращение к труду. Правда, семья за семьей, станичники тянулись в поле, но пашня эта ничем не отличалась от принудительной казенной. Пахали как бы между делом, намеренно небрежно, и серьезного значения такому занятию не придавали. Один станичник так охарактеризовал иртышского земледельца: «Засеет двумя пудами десятину, сядет за куст и ждет, когда забредет киргизский табун. Раза два-три в лето получит за потраву - вот и сыт». В основе этой шутки лежит голая правда: соха была слишком тяжела и неудобна, а земля требовала напряженного труда и, главное, труда черного, чего никак нельзя было сочетать с понятием о «бае», каким казак из всех сил старался быть перед наивным степняком. Как мог он поступиться тем, чем всегда импонировал кочевнику? Он знал, что достаточно ему протянуть руку к сохе, как тотчас же ореол барства растает, и киргиз поведет себя с ним запанибрата.
Но, не касаясь земледелия, необходимо констатировать, что вообще хозяйство коренного казака велось, и кое-где ведется и теперь, при условиях, чуть ли не полностью исключающих прогресс.
Фактическим хозяином в мало-мальски зажиточном казачьем дворе являлся киргиз.
Летний аул
Как логический и неизбежный результат событий XVIII века, врасплох застигших девственную степь, в социальном быту кочевника народилось новое явление - пролетариат. Казак воспользовался этим обстоятельством: киргиз-пролетарий попал к нему в работники. Около поселков, на задах, раскинулись аулы джатаков. Дырявые юртенки, похожие скорей на шалаши, плохо греют и совсем не защищают от дождя, но обитателям их думать об удобствах не приходит и в голову: день поглощает беспрерывная работа, а ночью только бы соснуть. На зиму джатаки переходят в землянки среди скотских пригонов. Там работы еще больше. Летом киргиз-работник запасает дрова, жерди, колья, вехи, производит неотложный ремонт во дворе, а при случае возводит и новые постройки, потом едет на покос; осенью готовит на зиму пригоны; зимой - на полном его попечении весь хозяйский скот.
Киргизская зимовка
А казак вышагивает барином. Он приходит на пригон «досмотреть»; сделать внушительные указания, но дальше этого участие его в хозяйстве не распространяется.
Свежего человека, имеющего определенное представление о сельском жителе, поражает то, что и в будни, и в праздник в иртышском поселке можно встретить большие компании станичников, коротающих время на завалинках. На вопрос, как же ведется хозяйство, любой из них только снисходительно улыбнется: «А на что же работник? Работник свое дело знает». Можно представить себе, как справляется киргиз со «своим» делом!
Омач - орудие для вспашки земли
Корень этого явления опять-таки нужно искать в глубине истории казачества. Если вспомнить, что на Иртыше исторически не так давно существовало рабство, то в характере взаимоотношений казака и джатака не останется ничего непонятного. Рабство, укоренившись особенно с падением Джунгарского царства, не миновало и Иртыша, тем более что еще ранее было узаконено [указ императрицы Анны Иоанновны 1736 г.]. Рабы были дешевы баснословно, но на Иртыше они часто доставались ни за что в качестве пленников. Так, «в 1745 г. казачий отряд в 150 человек из Чарлаковского форпоста нападает на аулы султана Аблая, отбивает 790 лошадей и 92 верблюда и захватывает 48 человек пленных киргизов, которые, по прибытии отряда на линию, были розданы офицерам и казакам в услужение» [Н. Г. Путницев. «Хронологический перечень событий», стр. 20]. Такие случаи не были редкостью.
Уже тогда, на заре оседлости в степи, казак-домохозяин не мог обойтись без посторонней рабочей силы, была ли она вольнонаемной или подневольной: он периодически отрывался на службу, бросая хозяйство почти на произвол судьбы. Постепенно присутствие киргиза-работника на казачьем дворе сделалось как бы органической необходимостью. Позднее, освобожденный от целого ряда повинностей, казак был более предоставлен себе и имел полную возможность отдаться хозяйству, но вековая привычка крепко стиснула его, вросла в него. Освободиться же от нее он и не делал попыток: не было надобности, благополучие его от этого только выигрывало. Да раб, раскрепощенный юридически, и не думал уходить, ему нельзя было уйти: его сковывала цепь гораздо более прочная, цепь экономическая.
Наличность дешевой рабочей силы в лице киргиза надолго отсрочила необходимость черного труда. Но жизнь с возрастающей настойчивостью выдвигала свои требования, и отступать перед ней, не изменяя прадедовским идеалам, становилось все труднее.
В инстинктивном стремлении обойти крестьянскую соху, казак пускал в ход всю изобретательность, на какую был способен. Как утопающий, он готов был ухватиться даже за соломинку, и именно такой соломинкой был лес. Лес тощий и в ничтожном количестве, но все же лес, а не земля. И вот застонали степные колки от стука топоров, заскрипели по ночам возы по направлению к иртышским пристаням. Но… соломинка дала ровно столько, сколько могла, и жизнь подошла, наконец, в упор. Загнавши казака в тупик, она продиктовала ему условия современной экономической формации и заставила принять их полностью.
Н. Г. Катанаев. Сибирские казаки на службе и дома:
Сабан, малороссийская соха и железный плуг. 1909
Каким-то лихорадочным стихийным порывом было стремление казака на пашню. В несколько лет рухнули и распылились устои прежнего хозяйства, и на месте их теперь уже значительно выросли новые, сполне способные выдерживать всю тяжесть сложной громоздкой надстройки. Грань между коренным и приписным казаком как-то сразу стушевалась.
Решающее значение в этом процессе имел наплыв российского крестьянства.
Вместе с «казенным» переселенцем-лапотником из России пришел переселенец-арендатор, искусный эксплуататор земли. Он наглядно показал казаку то, чего последний еще не имел случая видеть, показал, что и как можно взять от земли. Когда в степи, часто рядом с поселками, появились хутора с паровыми мельницами, с машинными, лесными и соляными складами, когда на соседних полях зажелтели бесконечные полосы, казак понял, в чем его спасение. Теперь уже казак, целыми днями просиживающий на завалинке, далеко не типичен, и скоро его смело можно будет перевести в разряд пережитков. Теперь он не посматривает в степь, не идут ли с мукой «мужики», теперь «мужик» у него под боком, но он уже мало нуждается в нем. А давно ли это было, томские крестьяне за двести верст везли муку на казачью линию, как за полярный круг, где немыслима зернокультура? Было это чуть ли не вчера.
Правда, коренной казак во многом остался прежним; еще немало в нем беспечности и лени, еще не втянулся он в новое хозяйство и не вкладывает в него всю душу, но все это скоро придет: жизнь заставит. И как бы ни издевался щеголеватый станичник над крестьянином, он, не замечая того, учится у него на каждом шагу. Уже не редкость видеть в казачьем поселке саманную постройку, теплый хлев, соломенную крышу и двухсаженную полевую телегу. Но и на того, и на другого, и на казака, и на крестьянина нужна культурная узда: оба они хищники, и ненадолго удовлетворит их аппетит сибирский чернозем.
Итак, даже беглый взгляд на историческое прошлое в достаточной степени выясняет причину тех особенностей в характере казака, что с такой резкостью бросаются в глаза.
Целый ряд прочно связанных между собою факторов направил казака по тому пути, на каком застал его век напряженнейшей борьбы за существование, и сразу поставил в положение, мало чем отличающееся от того, в каком теперь находится любое инородческое племя: или вычеркивай себя из всех списков, или принимай все условия жизни. Но не может быть и тени сомнения в способности казака выдержать натиск экономического урагана: его природная сметка, веками воспитанная изворотливость уже и теперь дают ему значительный перевес перед забитым крестьянином. Еще несколько лет - и коренной казак, как тип, исчезнет совершенно. Путь его в будущем уже ясно определен, и тем легче ему будет идти по незнакомой дороге, чем чаще и толковее он будет получать указания. Крестьянин его разбудил, но учиться у крестьянина тем приемам, с какими всего легче высосать все соки из земли, значит снова поставить впереди себя преграды, дойдя до которых в будущем, нужно будет снова биться головой о стену и искать в ней лазеек.
Не допустить его до этого должно быть главной задачей нарождающейся агрономической организации в войске.
А. Невесов
Н. Г. Катанаев. Сибирские казаки на службе и дома: «Воробьи». 1909
См. также:
• И. Ф. Бабков. Воспоминания о моей службе в Западной Сибири;
• В. А. Остафьев. Землевладение и земледелие Сибирского казачьего войска;
• К. Ф. Ледебур. Путешествие по Алтайским горам и предгорьям Алтая;
• Г. С. Карелин. Рапорты министру финансов графу Канкрину;
• И. И. Завалишин. Описание Западной Сибири [Ишим и Петропавловск];
• И. И. Завалишин. Описание Западной Сибири [Омск];
• А. К. Гейнс. Дневник 1865 года. Путешествие по Киргизским степям [Акмолы];
• А. К. Гейнс. Дневник 1865 года. Путешествие по Киргизским степям [Семипалатинск];
• П. И. Пашино. Туркестанский край в 1866 году. Путевые заметки;
• П. К. Мартьянов. В переломе века [Омск];
• Джордж Кеннан. Сибирь и ссылка;
• А. И-ский. Г. Павлодар Семипалатинской обл.;
• Яковлевич. С берегов Иртыша.
Н. Г. Катанаев. Сибирские казаки на службе и дома: Старики-казаки. 1909
Иртышский казак относится к переселенцу с трудноскрываемым пренебрежением, и этому есть основание. Переселенец в своей массе, из поколенья в поколенье угнетаемый тяжелой думой о земле, нечистоплотен и неприхотлив на еду. Даже и здесь, в Сибири, он не может сразу отстать от вековых привычек: та же темная низкая хата, тот же грязный безалаберный двор. А хлеб! Сказалась ли тут мякина, которую подмешивали дома, или что другое, только не всякий казак отважится попробовать произведение крестьянской кухни. Неудивительно: казачка и в будни печет шаньги, «на которые хоть спать ложись», а в праздник уж редко-редко обойдется без оладьей или чего-нибудь подобного. На это она мастерица.
Н. Г. Катанаев. Сибирские казаки на службе и дома: Казачки-бабы. 1909
Жилища казака и бедняка переселенца (а таких большинство) несравнимы. Если крестьянскую землянку со всеми атрибутами перенести в поселок, она не найдет в нем места, кроме как на задах, у пригонов, где раскиданы такие землянки джатаков. Казачий дом - из плохого, да из дерева, и с тесовой крышей.
Н. Г. Катанаев. Типы построек в станицах Сибирского казачьего войска: Березовый дом. 1909
Не хватило сил на тес - стоит без крыши. После каждого ливня баба терпеливо счерпывает воду с потолка, но ей и на ум не придет понудить мужа сделать крышу из дерна или соломы, потому что это выйдет «по-крестьянски», а сделать по-крестьянски - значит впасть в дурной тон.
Н. Г. Катанаев. Типы построек в станицах Сибирского казачьего войска: Дом, крытый берестой. 1909
Н. Г. Катанаев. Типы построек в станицах Сибирского казачьего войска: Березовый дом, крытый железом. 1909
Внутри дом казака среднего достатка обставлен с тем мещанским комфортом, что целиком пришел из города; обои, русского изделья простеночные зеркала, столы, покрытые филейной вязью, дешевые, но яркие картины, на окнах - тюлевые шторы. Все покупное, «магазинское». В этом особенный шик.
Н. Г. Катанаев. Типы построек в станицах Сибирского казачьего войска: Внутренность комнаты зажиточного казака. 1909
На костюм казак не так разборчив, но казачка вырядиться любит. Не довольствуясь местной лавкой, она терпеливо откладывает по пятакам и гривенникам от продажи молока и калачей «пароходским» и не пропустит ни одного коробейника, не купив у него чего-нибудь втридорога.
Н. Г. Катанаев. Сибирские казаки на службе и дома: За работами. 1909
Так мудрено ли, что в глазах казака «сиволапый» мужик с его крючковатыми, отекшими в труде, руками, с его всклокоченной головой, в его сермяжном одеянии - существо чуть ли не низшего порядка!
Жизнь не научила казака уважать труд. Он веками воспитывался на труде подневольном, всегда считал его ярмом и постепенно вырабатывал идеал - освобождение от труда.
Здесь необходимо оговориться, что нужно различать казака коренного, плод того генеалогического дерева, корни которого уходят вглубь старины, вглубь времени первого заселения Иртышской линии, и казака приписного, пришедшего далеко позднее, когда уже и коренной казак зажил более или менее оседло.
Приписные, эти потомственные земледельцы, принесли с собой свои старые привычки, и на просторном наделе только развили их. Поселок приписных всегда можно узнать по характерной для зажиточного крестьянина основательности в постройке хлевов и амбаров, по кучам соломы и еще не тронутым скирдам.
Коренной казак, потомок чуть ли не ермаковской вольницы, как тип дольше всего сохранился вдоль по Иртышу.
Казачье население с его оригинальным жизненным строем теперь резко вклинивается в более или менее однородную массу пришлого люда и, чем плотней и мощнее делается эта масса, тем сильнее она давит на экономически подгнивший клин.
Как жил казак в недалеком прошлом, как воспитывала его жизнь?
Под словом казак обычно принято подразумевать что-то крайне свободное, безудержно-разгульное.
Но видел ли сибирский казак настоящую волю?
Следует оглянуться назад.
Иртышское казачество зародилось искусственно, по воле правительства.
Правительство нашло необходимым прорезать степь живой стеной, и вот в самом сердце враждебной страны, как этапы будущей колонизации, возводятся одиночные крепостцы. Посаженный в них гарнизон живет тревожной бивуачной жизнью. На такую жизнь были способны люди, не знавшие семьи; а если кто был вырван из семьи, тот скоро забывал о ней: все замыкалось узким кругом - казарма и набег. Такая жизнь ни в чем не походила на жизнь в Запорожской Сечи, хотя на первый взгляд и есть данные для проведения параллели. В Сечь шли люди своей волей, на Иртыш гнало начальство. Там, непременное условие для вступления, отречение от женщины, было столько же признаком «лыцарства», сколько и вызывалось необходимостью: здесь одиночество было вынуждено. Там женщину из опасения соблазна гнали; здесь искали ее, искали усиленно: делали набеги в степь за киргизками, в лучшем случае выменивали девочек и, вырастивши, обращали их в жены. Русская женщина была редкостью, но если она и попадала в крепость, то опять-таки не по своей воле: на Иртыш вели ссыльных. Какого сорта была женщина, доставляемая таким способом, можно судить по тому, что, например, «из 77 женщин, доставленных в 1759 году на линию через Омск, было сослано: 24 за мужеубийство, 10 - за детоубийство, 1 - за отцеубийство, 1 - за блуд с отцом, остальные за другие крупные уголовные преступления» [Щеглов. «Хронология истории Сибири», стр. 261].
Далее, запорожец свободно подчинялся требованиям сурового устава, который он сам же и вырабатывал, свободно отрекался от многих прелестей мира, посвящая свою жизнь идее воли и борьбе за нее, тогда как иртышский казак исполнял приказания свыше. Одним словом, там - полная воля, здесь - тесный круг обязанностей, там - добровольное подчинение личности уставу корпорации, здесь - подчинение за страх.
Жизнь казака протекала среди беспрерывных тревог. Неугомонный степняк требовал напряженного бодрствования. При необычайной легкости передвижения, киргизские шайки в любой момент являлись в любом месте. Предупреждающие набеги степняков, сторожевая и разведочная служба поглощала большую часть времени и была главным занятием казака. Нередки были и ответные карательные набеги в Степь, которые вносили много оживления в серую жизнь.
Позднее, когда в Степи стало тише, казак постепенно обзавелся семьей и домом. Но мог ли выработаться из него хозяин, когда он по-прежнему не принадлежал себе? По-прежнему он должен был нести разведочную службу, строить и поддерживать в исправности тысячеверстную засеку, справлять казенную пашню и покос, добывать соль, поднимать тяжелые дощаники вверх по реке и т. д. и т. д.
Даже если у кого и была наклонность к земледельческому труду, она глохла навсегда. Бивуачная жизнь наложила столь крепкое клеймо, что и до сих оно не стерлось окончательно.
После того как обессилевший степняк сложил оружие и надобность в казаке, пограничном стороже, миновала, крепостцы, редуты и форпосты понемногу приняли вид обыкновенных оседлых пунктов, но часто наружно; по духу население их оставалось прежним.
Постоянный опекун казака, начальство, в стремлении перевести его с казенного жалованья на свободный заработок делало не раз попытку насильственной прививки земледелия. Выписывали из России волов, необходимый инвентарь и приказывали запахивать по столько-то десятин. Ослушников не находилось: на этот счет было строго. Но что это была за пашня! Оберегая свою шкуру, казак вел дело так, что прямого ослушания не высказывал, и, однако, спустя несколько лет обязательная запашка отменялась как не достигшая намеченной цели.
Н. Г. Катанаев. Сибирские казаки на службе и дома: За работами. 1909
Причина таких неудач та же, что и в опытах настоящего времени, производимых над инородцами: органическая неподготовленность.
Сторонники форсированного перевода инородца с одной культуры на другую должны со всей серьезностью относиться к таким примерам истории. Как и в данном случае, они с поразительной очевидностью показывают, что суть дела не в национальности, а в историческом возрасте народа, что если дать кочевнику или зверолову земельный надел, лесу на постройки и необходимый инвентарь, то это не значит, что выполнены все условия, при которых целому племени нет ничего легче, как заняться земледелием. Нет, пока это племя естественно не доразовьется до способности усвоить новый жизненный идеал, пока в данном направлении не изменится его психология, до тех пор не может быть и речи о перемене культуры…
Отвернувшись от земли, казак неизбежно должен был искать источник жизни в чем-нибудь другом, и он весьма внимательно стал направлять свои усилия по линии наименьшего сопротивления. Лозунг, выставленный им, мог быть формулирован: больше выгод при возможно меньшей затрате труда.
Соседство кочевника-скотовода оказало свое влияние, и хозяйство казака в основе своей приняло характер скотоводчески-скотопромышленный. Но трудно сказать, привилось ли бы и оно, если бы обстоятельства не отвечали полностью тем требованиям, какие казак предъявлял вообще труду.
Искусно пользуясь создавшейся обстановкой, целиком вытекавшей из непосредственного соседства покорителя и покоренного, казак устроился не хуже помещика-крепостника. Весь беспокойный черный труд в своем хозяйстве он взвалил на киргиза: киргиз - и работник, и пастух, и ответственный приказчик, от которого хозяин изредка благоволит принять доклад.
Н. Г. Катанаев. Сибирские казаки на службе и дома: За работами. 1909
Приобрести и умножить стадо не представляло особенных трудностей. Достаточно разоренный обрушившимися на него обстоятельствами и уже достаточно вкусивший от денежного хозяйства, степняк впадал все в большую и большую экономическую зависимость от казака и часто сам искал его поддержки, хотя она и обходилась ему не дешево. Среди холодной, голодной зимы он смиренно шел к линейскому тамыру за рублем. Казак давал охотно. Еще бы! За рубль, много два киргиз обязывался отдать теленка, причем в течение года он должен был кормить его, так как киргизская корова без теленка молока не дает. Если через год киргиз почему-либо не мог отдать теленка, он просил отсрочки. Казак соглашался еще охотнее, так как через два года он получал уже двухлетнего, а через три - трехлетнего быка: таков был священный обычай. Таким образом, проценты за долг вырастали до колоссальных размеров. Называлось это «задавать в телят». Все, кто мог, у кого случались свободные деньги, «задавали в телят»: нельзя было найти предприятия, более выгодного и в такой степени обеспечивающего затраченный капитал. Выделившиеся из общей массы крупные скотопромышленники объявляли с осени об открытии кредита на «задачу» и не закрывали его, пока не составлялась необходимая партия скота.
Киргизская корова
И насколько был честен степняк в своих обязательствах, можно судить по тому, что никогда такие сделки не оформливались иначе, как записью «на память», и не бывало случая, чтобы киргиз отказался. Как ни болело его сердце, он гнал на казачий двор иногда целые табуны, а на следующую зиму шел опять за рублем. Позднее он научился лжи и изворотливости: он понял, что только с этим оружием можно более или менее успешно противостоять натиску тех, кто видит в нем прежде всего источник наживы. Теперь «задают» «в масло», «в кожи», и киргиз, хорошо узнавши цену продуктам своего хозяйства, не легко дается в руки любителей быстрой наживы. Так что в этой области у казака остались только приятные воспоминания.
Большое значение в казачьем хозяйстве имели промыслы извозный и рыболовный. Но, год за годом, условия жизни менялись, и чем дальше, тем быстрей и ощутительнее.
Киргиз уже вышел из социального младенчества, и скотопромышленность постепенно вылилась в формы, требующие затраты труда гораздо большей, чем то было раньше. Извозный промысел в корне подорвали пароходы, а рыбная ловля, благодаря экстенсивной эксплуатации, обратилась скорее в забаву, кормиться которой уже стало немыслимо.
Так во всех отраслях казачьего хозяйства быстро назревал кризис.
Н. Г. Катанаев. Сибирские казаки на службе и дома: За работами. 1909
Единственным и вполне естественным выходом из создавшегося положения было земледелие. Но не легко было игнорировать веками воспитанное отвращение к труду. Правда, семья за семьей, станичники тянулись в поле, но пашня эта ничем не отличалась от принудительной казенной. Пахали как бы между делом, намеренно небрежно, и серьезного значения такому занятию не придавали. Один станичник так охарактеризовал иртышского земледельца: «Засеет двумя пудами десятину, сядет за куст и ждет, когда забредет киргизский табун. Раза два-три в лето получит за потраву - вот и сыт». В основе этой шутки лежит голая правда: соха была слишком тяжела и неудобна, а земля требовала напряженного труда и, главное, труда черного, чего никак нельзя было сочетать с понятием о «бае», каким казак из всех сил старался быть перед наивным степняком. Как мог он поступиться тем, чем всегда импонировал кочевнику? Он знал, что достаточно ему протянуть руку к сохе, как тотчас же ореол барства растает, и киргиз поведет себя с ним запанибрата.
Но, не касаясь земледелия, необходимо констатировать, что вообще хозяйство коренного казака велось, и кое-где ведется и теперь, при условиях, чуть ли не полностью исключающих прогресс.
Фактическим хозяином в мало-мальски зажиточном казачьем дворе являлся киргиз.
Летний аул
Как логический и неизбежный результат событий XVIII века, врасплох застигших девственную степь, в социальном быту кочевника народилось новое явление - пролетариат. Казак воспользовался этим обстоятельством: киргиз-пролетарий попал к нему в работники. Около поселков, на задах, раскинулись аулы джатаков. Дырявые юртенки, похожие скорей на шалаши, плохо греют и совсем не защищают от дождя, но обитателям их думать об удобствах не приходит и в голову: день поглощает беспрерывная работа, а ночью только бы соснуть. На зиму джатаки переходят в землянки среди скотских пригонов. Там работы еще больше. Летом киргиз-работник запасает дрова, жерди, колья, вехи, производит неотложный ремонт во дворе, а при случае возводит и новые постройки, потом едет на покос; осенью готовит на зиму пригоны; зимой - на полном его попечении весь хозяйский скот.
Киргизская зимовка
А казак вышагивает барином. Он приходит на пригон «досмотреть»; сделать внушительные указания, но дальше этого участие его в хозяйстве не распространяется.
Свежего человека, имеющего определенное представление о сельском жителе, поражает то, что и в будни, и в праздник в иртышском поселке можно встретить большие компании станичников, коротающих время на завалинках. На вопрос, как же ведется хозяйство, любой из них только снисходительно улыбнется: «А на что же работник? Работник свое дело знает». Можно представить себе, как справляется киргиз со «своим» делом!
Омач - орудие для вспашки земли
Корень этого явления опять-таки нужно искать в глубине истории казачества. Если вспомнить, что на Иртыше исторически не так давно существовало рабство, то в характере взаимоотношений казака и джатака не останется ничего непонятного. Рабство, укоренившись особенно с падением Джунгарского царства, не миновало и Иртыша, тем более что еще ранее было узаконено [указ императрицы Анны Иоанновны 1736 г.]. Рабы были дешевы баснословно, но на Иртыше они часто доставались ни за что в качестве пленников. Так, «в 1745 г. казачий отряд в 150 человек из Чарлаковского форпоста нападает на аулы султана Аблая, отбивает 790 лошадей и 92 верблюда и захватывает 48 человек пленных киргизов, которые, по прибытии отряда на линию, были розданы офицерам и казакам в услужение» [Н. Г. Путницев. «Хронологический перечень событий», стр. 20]. Такие случаи не были редкостью.
Уже тогда, на заре оседлости в степи, казак-домохозяин не мог обойтись без посторонней рабочей силы, была ли она вольнонаемной или подневольной: он периодически отрывался на службу, бросая хозяйство почти на произвол судьбы. Постепенно присутствие киргиза-работника на казачьем дворе сделалось как бы органической необходимостью. Позднее, освобожденный от целого ряда повинностей, казак был более предоставлен себе и имел полную возможность отдаться хозяйству, но вековая привычка крепко стиснула его, вросла в него. Освободиться же от нее он и не делал попыток: не было надобности, благополучие его от этого только выигрывало. Да раб, раскрепощенный юридически, и не думал уходить, ему нельзя было уйти: его сковывала цепь гораздо более прочная, цепь экономическая.
Наличность дешевой рабочей силы в лице киргиза надолго отсрочила необходимость черного труда. Но жизнь с возрастающей настойчивостью выдвигала свои требования, и отступать перед ней, не изменяя прадедовским идеалам, становилось все труднее.
В инстинктивном стремлении обойти крестьянскую соху, казак пускал в ход всю изобретательность, на какую был способен. Как утопающий, он готов был ухватиться даже за соломинку, и именно такой соломинкой был лес. Лес тощий и в ничтожном количестве, но все же лес, а не земля. И вот застонали степные колки от стука топоров, заскрипели по ночам возы по направлению к иртышским пристаням. Но… соломинка дала ровно столько, сколько могла, и жизнь подошла, наконец, в упор. Загнавши казака в тупик, она продиктовала ему условия современной экономической формации и заставила принять их полностью.
Н. Г. Катанаев. Сибирские казаки на службе и дома:
Сабан, малороссийская соха и железный плуг. 1909
Каким-то лихорадочным стихийным порывом было стремление казака на пашню. В несколько лет рухнули и распылились устои прежнего хозяйства, и на месте их теперь уже значительно выросли новые, сполне способные выдерживать всю тяжесть сложной громоздкой надстройки. Грань между коренным и приписным казаком как-то сразу стушевалась.
Решающее значение в этом процессе имел наплыв российского крестьянства.
Вместе с «казенным» переселенцем-лапотником из России пришел переселенец-арендатор, искусный эксплуататор земли. Он наглядно показал казаку то, чего последний еще не имел случая видеть, показал, что и как можно взять от земли. Когда в степи, часто рядом с поселками, появились хутора с паровыми мельницами, с машинными, лесными и соляными складами, когда на соседних полях зажелтели бесконечные полосы, казак понял, в чем его спасение. Теперь уже казак, целыми днями просиживающий на завалинке, далеко не типичен, и скоро его смело можно будет перевести в разряд пережитков. Теперь он не посматривает в степь, не идут ли с мукой «мужики», теперь «мужик» у него под боком, но он уже мало нуждается в нем. А давно ли это было, томские крестьяне за двести верст везли муку на казачью линию, как за полярный круг, где немыслима зернокультура? Было это чуть ли не вчера.
Правда, коренной казак во многом остался прежним; еще немало в нем беспечности и лени, еще не втянулся он в новое хозяйство и не вкладывает в него всю душу, но все это скоро придет: жизнь заставит. И как бы ни издевался щеголеватый станичник над крестьянином, он, не замечая того, учится у него на каждом шагу. Уже не редкость видеть в казачьем поселке саманную постройку, теплый хлев, соломенную крышу и двухсаженную полевую телегу. Но и на того, и на другого, и на казака, и на крестьянина нужна культурная узда: оба они хищники, и ненадолго удовлетворит их аппетит сибирский чернозем.
Итак, даже беглый взгляд на историческое прошлое в достаточной степени выясняет причину тех особенностей в характере казака, что с такой резкостью бросаются в глаза.
Целый ряд прочно связанных между собою факторов направил казака по тому пути, на каком застал его век напряженнейшей борьбы за существование, и сразу поставил в положение, мало чем отличающееся от того, в каком теперь находится любое инородческое племя: или вычеркивай себя из всех списков, или принимай все условия жизни. Но не может быть и тени сомнения в способности казака выдержать натиск экономического урагана: его природная сметка, веками воспитанная изворотливость уже и теперь дают ему значительный перевес перед забитым крестьянином. Еще несколько лет - и коренной казак, как тип, исчезнет совершенно. Путь его в будущем уже ясно определен, и тем легче ему будет идти по незнакомой дороге, чем чаще и толковее он будет получать указания. Крестьянин его разбудил, но учиться у крестьянина тем приемам, с какими всего легче высосать все соки из земли, значит снова поставить впереди себя преграды, дойдя до которых в будущем, нужно будет снова биться головой о стену и искать в ней лазеек.
Не допустить его до этого должно быть главной задачей нарождающейся агрономической организации в войске.
А. Невесов
Н. Г. Катанаев. Сибирские казаки на службе и дома: «Воробьи». 1909
См. также:
• И. Ф. Бабков. Воспоминания о моей службе в Западной Сибири;
• В. А. Остафьев. Землевладение и земледелие Сибирского казачьего войска;
• К. Ф. Ледебур. Путешествие по Алтайским горам и предгорьям Алтая;
• Г. С. Карелин. Рапорты министру финансов графу Канкрину;
• И. И. Завалишин. Описание Западной Сибири [Ишим и Петропавловск];
• И. И. Завалишин. Описание Западной Сибири [Омск];
• А. К. Гейнс. Дневник 1865 года. Путешествие по Киргизским степям [Акмолы];
• А. К. Гейнс. Дневник 1865 года. Путешествие по Киргизским степям [Семипалатинск];
• П. И. Пашино. Туркестанский край в 1866 году. Путевые заметки;
• П. К. Мартьянов. В переломе века [Омск];
• Джордж Кеннан. Сибирь и ссылка;
• А. И-ский. Г. Павлодар Семипалатинской обл.;
• Яковлевич. С берегов Иртыша.