Res publica! (5)
Res publicа! (1)
Res publica! (2)
Res publica! (3)
Res publica! (4)
Для начала рассмотрим подробнее первый неожиданный вывод, к которому мы пришли, а именно: природа суверенитета и суверенной власти такова, что наилучшим способом осуществления этого суверенитета является ограничение самой суверенной власти и вовлечение в управление государством элементов, суверенитетом не обладающих - то есть республиканская форма осуществления суверенитета. Почему этот вывод неожиданный? Потому что считается, что суверенитет - он на то и суверенитет, что ничем ограничен быть не может. Неожиданность этого вывода кажется особенно выпуклой в случае монархии, когда носителем суверенитета является единоличный самодержавный монарх. Вся история европейских монархий (в том числе русской) - это борьба аристократии, а затем и народа, по ограничению монархии, с активным сопротивлением самих монархий всяким подобным поползновениям ограничить их суверенную власть. Но если наши рассуждения верны, то мы приходим к неожиданному выводу, что высшей (республиканской) формой монархии является конституционная монархия, а вовсе не самодержавие или абсолютизм.
Решительная борьба европейских монархий против всяких поползновений ограничить их власть (борьба, которая, надо заметить, в России и в Европе находила полное понимание и поддержку со стороны народа) объясняется не только личным стремлением европейских монархов сохранить максимальную власть, но и тем соображением, что сам монархический суверенитет вовсе не есть достояние его конкретных носителей, а есть суверенитет всего государства. То есть монарх был только распорядителем той самой "всеобщей вещи", которая родилась в результате общественного договора по ограничению произвола. А стало быть, политика аристократии по умалению или ограничению самодержавной или абсолютистской монаршей суверенной власти рассматривалась как попытка умалить само государство и как произвол со стороны аристократии. И на примере монархии особенно ясно видно, что ограничение суверенитета - вовсе не такая тривиальная вещь, хотя понятно, что эта проблема относится ко всем формам суверенитета, а не только к монархии.
Но на эту проблему нужно посмотреть и с другой стороны. Суверенитет, как мы выяснили, есть результат добровольного самоограничения произвола каждого отдельного члена сообщества, прекращение "войны все против всех". И власть с государством здесь появляются только как необходимый инструмент для прекращения этой войны. Если бы все люди всей этой общины или этноса могли все время воздерживаться от произвола, никакая власть им была бы не нужна. И, кстати, именно из этого исходит вся левая идеология - от анархизма до коммунизма (вспомните советскую трескотню об особой "сознательности" советского человека). Но совершенно ясно, что это - утопия, которую проповедуют либо люди особого умственного склада (в сущности, идиоты), либо же проворные негодяи, которые под эту утопию проводят разрушительную деятельность против общества и государства. В том-то и дело, что люди сами по причине своей слабости и несовершенства ограничить свой произвол не могут. Увидел чужую жену-красотку, кровь заиграла, голова закружилась - и конец всеобщему благоденствию. Вспылил случайно, обидное сказал - возникла вражда. Ну и так далее. Ясно, что удерживаться постоянно в состоянии святых люди не могут - этого даже святые не могут делать все время. Да и отличить произвол от нормального преследования своих интересов непросто. И поэтому они учреждают власть и государство, которое будет, во-первых, публично устанавливать с помощью законов, где заканчиваются естественные и приемлемые устремления и где начинается произвол, а во-вторых, будет пресекать определенный в законах произвол с помощью аппарата насилия. Таким образом, люди, будучи не в состоянии сами все время воздерживаться от произвола или даже определить, что есть произвол, а что нужно признать приемлемым для всего общества, перепоручают эту задачу власти и государству. В этом смысле государство и есть "всеобщее дело", установленное каждым и в интересах каждого, и есть результат добровольного самоограничения произвола. То есть Res Publica.
Но проблемы на этом не заканчиваются. Учредив государство и породив суверенитет, который отныне становится источником всякого закона и властного насилия по пресечению произвола, люди сталкиваются с произволом уже со стороны самого государства. Отличить проявление суверенитета власти от обычного человеческого произвола, исходящего от людей, облеченных суверенной властью, как мы видели, вовсе не так просто - скажем, Гоббс на этом вопросе постоянно спотыкается и путается. И это - еще одна огромная проблема для res publica, как общего дела по ограничению произвола - на этот раз уже по ограничению произвола со стороны самого государства. Ведь властью и суверенитетом, при любых формах суверенитета, обладают такие же люди, но, имея в руках теперь всю мощь государственного Левиафана, они могут отныне творить произвол в таких масштабах, что это может превратиться в настоящее бедствие - в попрание всеобщих прав, свобод, достоинства и благосостояния. И поэтому обуздание этого произвола есть только продолжение дела по обузданию общественного произвола и прекращению войны "всех против всех".
Надо заметить, что суверенитет, рожденный из самоограничения произвола, вовсе не отменяет свободу. Здесь возможность действовать беспрепятственно (позитивная свобода) рождается одновременно с необходимостью не попирать чужую свободу (негативная свобода). Об этой диалектике негативной и позитивной свободы я уже писал отдельно, но тут важно понимать, то ставить вопрос о том, какая свобода - позитивная или негативная - важнее, вообще бессмысленно, потому что они обе являются только двумя сторонами одной и той же свободы, и взаимно друг друга обуславливают и определяют (см. Принуждение к свободе). Но все то же самое можно сказать и относительно самого суверенитета: его способность быть самодостаточным основанием для всякого закона, власти и насилия зиждится только на том основании, что он способен к самоограничению - и прежде всего, к самоограничению произвола. Его позитивная свобода по пресечению произвола идет рука об руку с негативной свободой, не дозволяющей ему попирать то, ради чего он и был создан. Позитивная свобода суверенитета государства в проведении его политики ограничивается негативной свободой граждан, которая не позволяет государству переходить определенную черту. А позитивная свобода граждан преследовать свои цели и интересы ограничивается негативной свободой государства, запрещающего гражданам переходить определенную черту и определяющего такое нарушение черты как произвол и беззаконие. Здесь общественная свобода граждан прямо опирается на свободу суверенитета, и им же она ограничивается, а свобода суверенной власти в своей деятельности исходит из гражданской свободы и интересов, но ими же она в свою очередь и ограничена. К сожалению, Гоббс этой дилектики отношений между обществом и порожденным им государственным суверенитетом совершенно не понял. И еще хуже понимает эту диалектику либерализм.
Ограничение произвола власти, наделенной суверенитетом, и самой возможности совершать произвол под видом осуществления суверенитета есть дело, направленное на укрепление этого суверенитета. И, напротив, всякое действие носителей власти, совершаемое как произвол, не только не является осуществлением суверенитета, но и является подрывом самого этого суверенитета. И ранее в истории с Давидом и Урием мы ясно видели, как это происходит. Но эта деятельность по созданию и поддержанию суверенитета вовсе не сводится к обозначению черты, за пределы которой государство вторгаться не может - как это представляют себе либералы. Это мера необходимая, но недостаточная. Не менее важно наполнить сферу, отделенную от действия государственного суверенитета, новыми формами управления, исходящими из самого общества - то есть включить в управление государством те его элементы, которые суверенитетом не обладают, но без участия которых возникает вакуум, который, естественно, немедленно станет сферой произвола.
Таким образом, ограничение суверенной власти (в том числе с помощью закона) вовсе не является ограничением суверенитета как такового, а есть действие, направленное на предотвращение личного, человеческого произвола людей, осуществляющих суверенитет. И строго говоря, если вернуться к проблеме ограничения монархии, чаще всего требования по ограничению монархии были связаны как раз с желанием ограничить произвол отдельных монархов. А что такой произол совершался регулярно - тому множество примеров и в европейской, и в русской истории. Поэтому и ограничение суверенной власти исходит в точности из тех же причин, что и ограничение произвола общественного, а, стало быть, не только не является чем-то противоречащим природе суверенитета, а полностью ему отвечает и, в сущности, является все тем же актом порождения суверенитета как общего дела по ограничению произвола. Но важно не только ограничить сферу применения государственного суверенитета, но и включить в управление государством новые элементы, которые, хотя и не обладают суверенитетом, но могут сыграть решающую роль в "общем деле" пресечения произвола и поддержания свободы. Именно в этом и заключается суть республиканского способа осуществления суверенитета.