Res publica! (3)
Res publicа! (1)
Res publica! (2)
Чтобы лучше понять, в чем состоит суть республиканства как особого способа осуществления суверенитета, придется несколько глубже копнуть в природу суверенитета. Как мы выяснили, суверенитет есть основание всякой власти и всякой законности только потому, что он рождается в результате самоограничения какого-либо сообщества для обуздания внешнего произвола (то есть в целях обороны и безопасности) и произвола внутреннего (то есть произвола в отношении друг друга). В этом смысле суверенитет есть дело каждого ради достижения всеобщего блага. И здесь важна именна эта всеобщность и единство в деле учреждения государства и гражданственности. Как пишет Гоббс:
Иначе говоря, для установления общей власти необходимо, чтобы люди назначили одного человека или собрание людей, которые явились бы их представителями; чтобы каждый человек считал себя доверителем в отношении всего, что носитель общего лица будет делать сам или заставит делать других в целях сохранения общего мира и безопасности, и признал себя ответственным за это; чтобы каждый подчинил свою волю и суждение воле и суждению носителя общего лица. Это больше чем согласие или единодушие. Это реальное единство, воплощенное в одном лице посредством соглашения, заключенного каждым человеком с каждым другим таким образом, как если бы каждый человек сказал другому: я уполномочиваю этого человека или это собрание лиц и передаю ему мое право управлять собой при том условии, что ты таким же образом передашь ему свое право и санкционируешь все его действия.
Обратите внимание, как часто в приведенном отрывке встречается слово "каждый". И это не случайно: учреждаемый государственный суверенитет имеет смысл только в том случае, если каждый участвующий в учреждении государства член сообщества согласится на добровольное самоограничение своей воли и своего произвола и впредь перепоручит обуздание произвола специально учрежденному общественному институту - власти. (Понятно, что речь здесь идет не столько о том, как это происходило или происходит в реальной истории, а о том, что есть природа самого суверенитета и государства).
Примерно такие же по смыслу рассуждения о причинах государcтва, хотя и в других словах, мы находим и у Макиавелли, особенно в его "Рассуждениях о первой декаде Тита Ливия". У Макиавелли вообще очень много рассуждений в этой работе в терминах сугубо нравственных. Правителей и политиков Рима и Греции он называет то злодеями, то добродетельными мужами, и в таких же нравственно-оценочных категориях он говорит о народе и о том, как можно его исправить с помощью хорошего правления, и этим же - падением и возрождением нравов - он объясняет смену форм правления:
Итак, желая рассмотреть, каков был политический строй города Рима и какие события привели его к совершенству, я отмечу, что некоторые авторы, писавшие о республиках, утверждали, будто существует три вида государственного устройства, именуемые ими: Самодержавие, Аристократия и Народное правление, и что устанавливающие новый строй в городе должны обращаться к тому из этих трех видов, который покажется им более подходящим. Другие же авторы, и, по мнению многих, более мудрые, считают, что имеется шесть форм правления - три очень скверных и три сами по себе хороших, но легко искажаемых и становящихся вследствие этого пагубными. Хорошие формы правления - суть три вышеназванных; дурные же - три остальных, от трех первых зависящие и настолько с ними родственные, что они легко переходят друг в друга. Самодержавие легко становится тираническим, Аристократии с легкостью делаются олигархиями, Народное правление без труда обращается в разнузданность. Таким образом, если учредитель республики учреждает в городе одну из трех перечисленных форм правления, он учреждает ее ненадолго, ибо нет средства помешать ей скатиться в собственную противоположность, поскольку схожесть между пороком и добродетелью в данном случае слишком невелика.
Эти различные виды правления возникли у людей случайно. Вначале, когда обитателей на земле было немного, люди какое-то время жили разобщенно, наподобие диких зверей. Затем, когда род человеческий размножился, люди начали объединяться и, чтобы лучше оберечь себя, стали выбирать из своей среды самых сильных и храбрых, делать их своими вожаками и подчиняться им. Из этого родилось понимание хорошего и доброго в отличие от дурного и злого. Вид человека, вредящего своему благодетелю, вызывал у людей гнев и сострадание. Они ругали неблагодарных и хвалили тех, кто оказывался благодарным. Потом, сообразив, что сами могут подвергнуться таким же обидам, и дабы избегнуть подобного зла, они пришли к созданию законов и установлению наказаний для их нарушителей. Так возникло понимание справедливости. Вследствие этого, выбирая теперь государя, люди отдавали предпочтение уже не самому отважному, а наиболее рассудительному и справедливому. Но так как со временем государственная власть из выборной превратилась в наследственную, то новые, наследственные государи изрядно выродились по сравнению с прежними. Не помышляя о доблестных деяниях, они заботились только о том, как бы им превзойти всех остальных в роскоши, сладострастии и всякого рода разврате. Поэтому государь становился ненавистным; всеобщая ненависть вызывала в нем страх; страх же толкал его на насилия, и все это вскоре порождало тиранию. Этим клалось начало крушению единовластия: возникали тайные общества и заговоры против государей. Устраивали их люди не робкие и слабые, но те, кто возвышались над прочими своим благородством, великодушием, богатством и знатностью и не могли сносить гнусной жизни государя. Массы, повинуясь авторитету сих могущественных граждан, ополчались на государя и, уничтожив его, подчинялись им, как своим освободителям. Последние, ненавидя имя самодержца, создавали из самих себя правительство. Поначалу, памятуя о прошлой тирании, они правили в соответствии с установленными ими законами, жертвуя личными интересами ради общего блага и со вниманием относясь как к частным, так и к общественным делам. Однако через некоторое время управление переходило к их сыновьям, которые, не познав превратностей судьбы, не испытав зла и не желая довольствоваться гражданским равенством, становились алчными, честолюбивыми, охотниками до чужих жен, превращая таким образом правление Оптиматов в правление немногих, совершенно не считающееся с нормами общественной жизни. Поэтому сыновей Оптиматов вскоре постигла судьба тирана. Раздраженные их правлением, народные массы с готовностью шли за всяким, кто только не пожелал бы выступить против подобных правителей; такой человек немедленно находился и уничтожал их с помощью масс. Однако память о государе и творимых им бесчинствах была еще слишком свежа; поэтому, уничтожив власть немногих и не желая восстанавливать единовластие государя, люди обращались к народному правлению и устраивали его так, чтобы ни отдельные могущественные граждане, ни государи не могли бы иметь в нем никакого влияния. Так как любой государственный строй на первых порах внушает к себе некоторое почтение, то народное правление какое-то время сохранялось, правда, недолго - пока не умирало создавшее его поколение, ибо сразу же вслед за этим в городе воцарялась разнузданность, при которой никто уже не боялся ни частных лиц, ни общественных; всякий жил как хотел, и каждодневно учинялось множество всяких несправедливостей. Тогда, вынуждаемые к тому необходимостью, или по наущению какого-нибудь доброго человека, или же из желания покончить с разнузданностью, люди опять возвращались к самодержавию, а затем мало-помалу снова доходили до разнузданности - тем же путем и по тем же причинам.
Таков круг, вращаясь в котором, республики управлялись и управляются. И если они редко возвращаются к исходным формам правления, то единственно потому, что почти ни у одной республики не хватает сил пройти через все вышесказанные изменения и устоять. Чаще всего случается, что в пору мучительных перемен, когда республика всегда бывает ослаблена и лишена мудрого совета, она становится добычей какого-нибудь соседнего государства, обладающего лучшим политическим строем. Но если бы этого не происходило, республика могла бы бесконечно вращаться в смене одних и тех же форм правления.
Из приведенного отрывка и всей этой работы Макиавелли видно, что всю историю форм и правлений Макиавелли прямо связывает с нравственностью народа и его правителей, а под нравственностью понимает, главным образом, ту самую способность к ограничению произвола, о которой писал Гоббс. Люди, по Макиавелли, не злы и не добры, и всегда при свободе и достатке тянулись бы скорее к доброму, чем ко злому, однако в реальности они в силу слабости своей природы и невозможности для всех достичь свободы и достатка, чаще оказываются склонны ко злу, поэтому хороший правитель и хорошие законы всегда исходят из того, что люди злы, а не добры, и только этим можно в действительности привести людей к доброму, а государство - к благоденствию. Но тут важно понять, что Макиавелли, в сущности, говорит в точности о тех же самых основаниях власти и государства, что и Гоббс, и признает, что государство возникает из стремления пресечь произвол, то есть из самоограничения, которое и есть основа всех человеческих и общественных добродетелей.
Итак, государственный суверенитет рождается из самоограничения и есть само это самоограничение, и при этом он рождается как дело каждого, как всеобщее дело. То есть природа этого суверенитета такова, что он может существовать только как "дело каждого", как "всеобщее дело" самоограничения. То есть - как res publicа.
Res publica! (2)
Чтобы лучше понять, в чем состоит суть республиканства как особого способа осуществления суверенитета, придется несколько глубже копнуть в природу суверенитета. Как мы выяснили, суверенитет есть основание всякой власти и всякой законности только потому, что он рождается в результате самоограничения какого-либо сообщества для обуздания внешнего произвола (то есть в целях обороны и безопасности) и произвола внутреннего (то есть произвола в отношении друг друга). В этом смысле суверенитет есть дело каждого ради достижения всеобщего блага. И здесь важна именна эта всеобщность и единство в деле учреждения государства и гражданственности. Как пишет Гоббс:
Иначе говоря, для установления общей власти необходимо, чтобы люди назначили одного человека или собрание людей, которые явились бы их представителями; чтобы каждый человек считал себя доверителем в отношении всего, что носитель общего лица будет делать сам или заставит делать других в целях сохранения общего мира и безопасности, и признал себя ответственным за это; чтобы каждый подчинил свою волю и суждение воле и суждению носителя общего лица. Это больше чем согласие или единодушие. Это реальное единство, воплощенное в одном лице посредством соглашения, заключенного каждым человеком с каждым другим таким образом, как если бы каждый человек сказал другому: я уполномочиваю этого человека или это собрание лиц и передаю ему мое право управлять собой при том условии, что ты таким же образом передашь ему свое право и санкционируешь все его действия.
Обратите внимание, как часто в приведенном отрывке встречается слово "каждый". И это не случайно: учреждаемый государственный суверенитет имеет смысл только в том случае, если каждый участвующий в учреждении государства член сообщества согласится на добровольное самоограничение своей воли и своего произвола и впредь перепоручит обуздание произвола специально учрежденному общественному институту - власти. (Понятно, что речь здесь идет не столько о том, как это происходило или происходит в реальной истории, а о том, что есть природа самого суверенитета и государства).
Примерно такие же по смыслу рассуждения о причинах государcтва, хотя и в других словах, мы находим и у Макиавелли, особенно в его "Рассуждениях о первой декаде Тита Ливия". У Макиавелли вообще очень много рассуждений в этой работе в терминах сугубо нравственных. Правителей и политиков Рима и Греции он называет то злодеями, то добродетельными мужами, и в таких же нравственно-оценочных категориях он говорит о народе и о том, как можно его исправить с помощью хорошего правления, и этим же - падением и возрождением нравов - он объясняет смену форм правления:
Итак, желая рассмотреть, каков был политический строй города Рима и какие события привели его к совершенству, я отмечу, что некоторые авторы, писавшие о республиках, утверждали, будто существует три вида государственного устройства, именуемые ими: Самодержавие, Аристократия и Народное правление, и что устанавливающие новый строй в городе должны обращаться к тому из этих трех видов, который покажется им более подходящим. Другие же авторы, и, по мнению многих, более мудрые, считают, что имеется шесть форм правления - три очень скверных и три сами по себе хороших, но легко искажаемых и становящихся вследствие этого пагубными. Хорошие формы правления - суть три вышеназванных; дурные же - три остальных, от трех первых зависящие и настолько с ними родственные, что они легко переходят друг в друга. Самодержавие легко становится тираническим, Аристократии с легкостью делаются олигархиями, Народное правление без труда обращается в разнузданность. Таким образом, если учредитель республики учреждает в городе одну из трех перечисленных форм правления, он учреждает ее ненадолго, ибо нет средства помешать ей скатиться в собственную противоположность, поскольку схожесть между пороком и добродетелью в данном случае слишком невелика.
Эти различные виды правления возникли у людей случайно. Вначале, когда обитателей на земле было немного, люди какое-то время жили разобщенно, наподобие диких зверей. Затем, когда род человеческий размножился, люди начали объединяться и, чтобы лучше оберечь себя, стали выбирать из своей среды самых сильных и храбрых, делать их своими вожаками и подчиняться им. Из этого родилось понимание хорошего и доброго в отличие от дурного и злого. Вид человека, вредящего своему благодетелю, вызывал у людей гнев и сострадание. Они ругали неблагодарных и хвалили тех, кто оказывался благодарным. Потом, сообразив, что сами могут подвергнуться таким же обидам, и дабы избегнуть подобного зла, они пришли к созданию законов и установлению наказаний для их нарушителей. Так возникло понимание справедливости. Вследствие этого, выбирая теперь государя, люди отдавали предпочтение уже не самому отважному, а наиболее рассудительному и справедливому. Но так как со временем государственная власть из выборной превратилась в наследственную, то новые, наследственные государи изрядно выродились по сравнению с прежними. Не помышляя о доблестных деяниях, они заботились только о том, как бы им превзойти всех остальных в роскоши, сладострастии и всякого рода разврате. Поэтому государь становился ненавистным; всеобщая ненависть вызывала в нем страх; страх же толкал его на насилия, и все это вскоре порождало тиранию. Этим клалось начало крушению единовластия: возникали тайные общества и заговоры против государей. Устраивали их люди не робкие и слабые, но те, кто возвышались над прочими своим благородством, великодушием, богатством и знатностью и не могли сносить гнусной жизни государя. Массы, повинуясь авторитету сих могущественных граждан, ополчались на государя и, уничтожив его, подчинялись им, как своим освободителям. Последние, ненавидя имя самодержца, создавали из самих себя правительство. Поначалу, памятуя о прошлой тирании, они правили в соответствии с установленными ими законами, жертвуя личными интересами ради общего блага и со вниманием относясь как к частным, так и к общественным делам. Однако через некоторое время управление переходило к их сыновьям, которые, не познав превратностей судьбы, не испытав зла и не желая довольствоваться гражданским равенством, становились алчными, честолюбивыми, охотниками до чужих жен, превращая таким образом правление Оптиматов в правление немногих, совершенно не считающееся с нормами общественной жизни. Поэтому сыновей Оптиматов вскоре постигла судьба тирана. Раздраженные их правлением, народные массы с готовностью шли за всяким, кто только не пожелал бы выступить против подобных правителей; такой человек немедленно находился и уничтожал их с помощью масс. Однако память о государе и творимых им бесчинствах была еще слишком свежа; поэтому, уничтожив власть немногих и не желая восстанавливать единовластие государя, люди обращались к народному правлению и устраивали его так, чтобы ни отдельные могущественные граждане, ни государи не могли бы иметь в нем никакого влияния. Так как любой государственный строй на первых порах внушает к себе некоторое почтение, то народное правление какое-то время сохранялось, правда, недолго - пока не умирало создавшее его поколение, ибо сразу же вслед за этим в городе воцарялась разнузданность, при которой никто уже не боялся ни частных лиц, ни общественных; всякий жил как хотел, и каждодневно учинялось множество всяких несправедливостей. Тогда, вынуждаемые к тому необходимостью, или по наущению какого-нибудь доброго человека, или же из желания покончить с разнузданностью, люди опять возвращались к самодержавию, а затем мало-помалу снова доходили до разнузданности - тем же путем и по тем же причинам.
Таков круг, вращаясь в котором, республики управлялись и управляются. И если они редко возвращаются к исходным формам правления, то единственно потому, что почти ни у одной республики не хватает сил пройти через все вышесказанные изменения и устоять. Чаще всего случается, что в пору мучительных перемен, когда республика всегда бывает ослаблена и лишена мудрого совета, она становится добычей какого-нибудь соседнего государства, обладающего лучшим политическим строем. Но если бы этого не происходило, республика могла бы бесконечно вращаться в смене одних и тех же форм правления.
Из приведенного отрывка и всей этой работы Макиавелли видно, что всю историю форм и правлений Макиавелли прямо связывает с нравственностью народа и его правителей, а под нравственностью понимает, главным образом, ту самую способность к ограничению произвола, о которой писал Гоббс. Люди, по Макиавелли, не злы и не добры, и всегда при свободе и достатке тянулись бы скорее к доброму, чем ко злому, однако в реальности они в силу слабости своей природы и невозможности для всех достичь свободы и достатка, чаще оказываются склонны ко злу, поэтому хороший правитель и хорошие законы всегда исходят из того, что люди злы, а не добры, и только этим можно в действительности привести людей к доброму, а государство - к благоденствию. Но тут важно понять, что Макиавелли, в сущности, говорит в точности о тех же самых основаниях власти и государства, что и Гоббс, и признает, что государство возникает из стремления пресечь произвол, то есть из самоограничения, которое и есть основа всех человеческих и общественных добродетелей.
Итак, государственный суверенитет рождается из самоограничения и есть само это самоограничение, и при этом он рождается как дело каждого, как всеобщее дело. То есть природа этого суверенитета такова, что он может существовать только как "дело каждого", как "всеобщее дело" самоограничения. То есть - как res publicа.