Res publica! (4)
Res publicа! (1)
Res publica! (2)
Res publica! (3)
Таким образом, мы приходим к выводу, что республиканство есть в некотором смысле свойство самого суверенитета. Любой государственный суверенитет уже имеет в своей природе потенциальную возможность оформиться в виде республики, так как суверенитет есть по своей сущности "общее дело по ограничению произвола" или "общая вещь, рожденная из ограничения произвола". И республиканский способ осуществления суверенитета, когда суверен ограничивает свою власть в отношении граждан в целях недопущения своего произвола и вовлекает элементы государства, не наделенные суверенитетом, в управление государством, - то есть в это самое "общее дело по ограничению произвола", - является абсолютно естественным для самой природы суверенитета.
Ясно, что в действительной истории возникновение государственного суверенитета редко когда происходило в результате заключения публичного общественного договора (впрочем, в древности государства чаще всего возникали в отдельных городах, и там этот общественный договор был, так сказать, историческим фактом - когда, например, городская община выбирала себе на Народном собрании царя). Ясно также, что установление республиканской формы осуществления суверенитета с вовлечением всех элементов государства (демократии, аристократии и монарха) в управление чаще всего становилось результатом смут, бунтов и внутренней борьбы между этими элементами. Скажем, возникновение института трибунов в Риме было связано с серьезным противостоянием и борьбой между народом-плебсом и патрициями-аристократами, а конституционное ограничение монархии нередко становилось итогом целых революций. Но по сути от этого мало что меняется. Конечно, редко какой правитель или правящий слой, являющийся носителем суверенитета, согласится ограничить свою власть добровольно, и повсюду республиканство возникает в результате напряженной борьбы между носителем суверенитета и остальными элеменатми. Но это скорее свидетельствует о все той же слабости природы человека, нежели о природе самого суверенитета. Природа же суверенитета такова, что ограничение суверенной власти (а, следовательно, и возможностей для произвола со стороны этой власти) и вовлечение в управление государством элементов, не обладающих суверенитетом, не только ей не противоречит, а прямо из нее вытекает.
И в этом смысле республиканская форма осуществления суверенитета является наиболее естественной и подобающей для самой природы суверенитета, а, стало быть, республика - есть высшая форма проявления суверенитета, так как в республике управление государством действительно становится "делом всеобщим". И тот же Макиавелли не только признает, что "смешанная форма правления", когда в управление государства вовлечены все элементы, является более совершенной, чем "чистая" монархия, аристократия или демократия, но и довольно убедительно доказывает, что борьба патрициев и плебеев в Римской республике, которая завершилась установлением института трибунов с огромными полномочиями, - несмотря на бурные и часто опасные для государства формы, в которых проходила эта борьба, - в конечном счете была благом для Рима, так как именно это и помогло Риму создать очень совершенный политический строй, который в итоге позволил Риму стать Римом.
Глава IV
О ТОМ, ЧТО РАЗДОРЫ МЕЖДУ ПЛЕБСОМ И СЕНАТОМ СДЕЛАЛИ РИМСКУЮ РЕСПУБЛИКУ СВОБОДНОЙ И МОГУЩЕСТВЕННОЙ
Я не хочу оставить без рассмотрения смуты, происходившие в Риме после смерти Тарквиниев и до учреждения Трибунов, и намерен коечто возразить тем, кто утверждает, будто Рим был республикой настолько подверженной смутам и до того беспорядочной, что, не исправь судьба и военная доблесть его недостатков, он оказался бы ничтожнее всякого другого государства> Я не могу отрицать того, что счастливая судьба и армия были причинами римского владычества; но в данном случае мне представляется неизбежным само возникновение названных причин, ибо хорошая армия имеется там, где существует хороший политический строй, и хорошей армии редко не сопутствует счастье.
Но перейдем к другим примечательным особенностям этого города. Я утверждаю, что осуждающие столкновения между Знатью и Плебсом порицают, по-моему, то самое, что было главной причиной сохранения в Риме свободы; что они обращают больше внимания на ропот и крики, порождавшиеся такими столкновениями, чем на вытекавшие из них благие последствия; и что, наконец, они не учитывают того, что в каждой республике имеются два различных умонастроения - народное и дворянское, и что все законы, принимавшиеся во имя свободы, порождались разногласиями между народом и грандами. В этом легко убедиться на примере истории Рима. От Тарквиниев до Гракхов - а их разделяет более трехсот лет - смуты в Риме очень редко приводили к изгнаниям и еще реже - к кровопролитию. Никак нельзя называть подобные смуты губительными. Никак нельзя утверждать, что в республике, которая при всех возникавших в ней раздорах за такой долгий срок отправила в изгнание не более восьми -- десяти граждан, почти никого не казнила и очень немногих приговорила к денежному штрафу, отсутствовало внутреннее единство. И уж вовсе безосновательно объявлять неупорядоченной республику, давшую столько примеров доблести, ибо добрые примеры порождаются хорошим воспитанием, хорошее воспитание - хорошими законами, а хорошие законы - теми самыми смутами, которые многими необдуманно осуждаются. В самом деле, всякий, кто тщательно исследует исход римских смут, обнаружит, что из них проистекали не изгнания или насилия, наносящие урон общему благу, а законы и постановления, укрепляющие общественную свободу.
Возможно, кто-нибудь мне возразит: "Что за странные, чуть ли не зверские нравы: народ скопом орет на Сенат, Сенат - на народ, граждане суматошно бегают по улицам, запирают лавки, все плебеи разом покидают Рим - обо всем этом страшно даже читать". На это я отвечу: всякий город должен обладать обычаями, предоставляющими народу возможность давать выход его честолюбивым стремлениям, а особливо такой город, где во всех важных делах приходится считаться с народом. Для Рима было обычным, что когда народ хотел добиться нужного ему закона, он либо прибегал к какому-нибудь из вышеназванных действий, либо отказывался идти на войну, и тогда, чтобы успокоить его, приходилось в какой-то мере удовлетворять его желание. Но стремления свободного народа редко бывают губительными для свободы, ибо они порождаются либо притеснениями, либо опасениями народа, что его хотят притеснять. Если опасения эти необоснованны, надежным средством против них является сходка, на которой какойнибудь уважаемый человек произносит речь и доказывает в ней народу, что тот заблуждается. Несмотря на то, что народ, по словам Туллия, невежествен, он способен воспринять истину и легко уступает, когда человек, заслуживающий доверия, говорит ему правду.
Итак, следует более осмотрительно порицать римскую форму правления и помнить о том, что многие хорошие следствия, имевшие место в римской республике, должны были быть обусловлены превосходными причинами. И раз смуты были причиной учреждения Трибунов, они заслуживают высшей похвалы. Учреждение Трибунов не только предоставило народу его долю в управлении государством, но и имело своей целью защиту свободы, как то будет показано в следующей главе.
При этом понятно, что республиканская форма осуществления суверенитета легче всего устанавливается при демократии, так как при демократическом суверенитете изначально в управление государства вовлечены все, демократия по самой своей природе есть "дело каждого". При аристократии республика также находит удобную почву для своего появления, так как здесь носителем суверенитета являются хотя и не все, но многие, а не один, и поэтому управление государством здесь уже с самого начала не может быть делом одного, но предполагает, что это "общее дело" для многих. Ну и понятно, что труднее всего республиканская форма осуществления суверенитета устанавливается при монархии, так как сама монархическая форма суверенитета предполагает, что по каким-то причинам было предпочтительнее, чтобы управлением государства занимался один, а не многие и тем более не все. Собственно, именно поэтому многим кажется, что республика - это нечто противоположное монархии, хотя из сказанного ранее ясно, что это просто заблуждение (впрочем, вызванное самой природой республики и монархии).
Но из сказанного ранее следует и еще один, совсем уж неожиданный вывод. Часто (а в современной политологии это уже стало общим местом) суверенитет понимается только как "внешняя независимость". Собственно, и само понятие "суверенитет" возникло для различения суверенных монархов от их вассалов. При этом совершенно упускается из вида, что суверенитет возникает как сугубо внутреннее дело, как то самое "всеобщее самоограничение произвола", о котором говорилось выше. А стало быть, и основания суверенитета нужно искать вовсе не во вне - как возможность быть независимым от других государств, или вести независимую внешнюю политику, - а прежде всего внутри самого государства. Суверенная страна - это не страна с большой армией и огромной службой безопасности, повсюду выискивающей шпионов и вредителей. Суверенная страна - это страна, где власть рождена в качестве суверена, то есть этого самого "общего дела" по ограничению произвола. И поэтому вполне может так оказаться, что внешне суверенная страна, - с огромной армией, которую все вокруг боятся, - в действительности суверенной не является, а вся эта огромная армия является лишь прикрытием этого факта отсутствия суверенитета.
И выводы эти кажутся столь неожиданными, что нам придется снова вернуться к вопросу о природе суверенитета.
Res publica! (2)
Res publica! (3)
Таким образом, мы приходим к выводу, что республиканство есть в некотором смысле свойство самого суверенитета. Любой государственный суверенитет уже имеет в своей природе потенциальную возможность оформиться в виде республики, так как суверенитет есть по своей сущности "общее дело по ограничению произвола" или "общая вещь, рожденная из ограничения произвола". И республиканский способ осуществления суверенитета, когда суверен ограничивает свою власть в отношении граждан в целях недопущения своего произвола и вовлекает элементы государства, не наделенные суверенитетом, в управление государством, - то есть в это самое "общее дело по ограничению произвола", - является абсолютно естественным для самой природы суверенитета.
Ясно, что в действительной истории возникновение государственного суверенитета редко когда происходило в результате заключения публичного общественного договора (впрочем, в древности государства чаще всего возникали в отдельных городах, и там этот общественный договор был, так сказать, историческим фактом - когда, например, городская община выбирала себе на Народном собрании царя). Ясно также, что установление республиканской формы осуществления суверенитета с вовлечением всех элементов государства (демократии, аристократии и монарха) в управление чаще всего становилось результатом смут, бунтов и внутренней борьбы между этими элементами. Скажем, возникновение института трибунов в Риме было связано с серьезным противостоянием и борьбой между народом-плебсом и патрициями-аристократами, а конституционное ограничение монархии нередко становилось итогом целых революций. Но по сути от этого мало что меняется. Конечно, редко какой правитель или правящий слой, являющийся носителем суверенитета, согласится ограничить свою власть добровольно, и повсюду республиканство возникает в результате напряженной борьбы между носителем суверенитета и остальными элеменатми. Но это скорее свидетельствует о все той же слабости природы человека, нежели о природе самого суверенитета. Природа же суверенитета такова, что ограничение суверенной власти (а, следовательно, и возможностей для произвола со стороны этой власти) и вовлечение в управление государством элементов, не обладающих суверенитетом, не только ей не противоречит, а прямо из нее вытекает.
И в этом смысле республиканская форма осуществления суверенитета является наиболее естественной и подобающей для самой природы суверенитета, а, стало быть, республика - есть высшая форма проявления суверенитета, так как в республике управление государством действительно становится "делом всеобщим". И тот же Макиавелли не только признает, что "смешанная форма правления", когда в управление государства вовлечены все элементы, является более совершенной, чем "чистая" монархия, аристократия или демократия, но и довольно убедительно доказывает, что борьба патрициев и плебеев в Римской республике, которая завершилась установлением института трибунов с огромными полномочиями, - несмотря на бурные и часто опасные для государства формы, в которых проходила эта борьба, - в конечном счете была благом для Рима, так как именно это и помогло Риму создать очень совершенный политический строй, который в итоге позволил Риму стать Римом.
Глава IV
О ТОМ, ЧТО РАЗДОРЫ МЕЖДУ ПЛЕБСОМ И СЕНАТОМ СДЕЛАЛИ РИМСКУЮ РЕСПУБЛИКУ СВОБОДНОЙ И МОГУЩЕСТВЕННОЙ
Я не хочу оставить без рассмотрения смуты, происходившие в Риме после смерти Тарквиниев и до учреждения Трибунов, и намерен коечто возразить тем, кто утверждает, будто Рим был республикой настолько подверженной смутам и до того беспорядочной, что, не исправь судьба и военная доблесть его недостатков, он оказался бы ничтожнее всякого другого государства> Я не могу отрицать того, что счастливая судьба и армия были причинами римского владычества; но в данном случае мне представляется неизбежным само возникновение названных причин, ибо хорошая армия имеется там, где существует хороший политический строй, и хорошей армии редко не сопутствует счастье.
Но перейдем к другим примечательным особенностям этого города. Я утверждаю, что осуждающие столкновения между Знатью и Плебсом порицают, по-моему, то самое, что было главной причиной сохранения в Риме свободы; что они обращают больше внимания на ропот и крики, порождавшиеся такими столкновениями, чем на вытекавшие из них благие последствия; и что, наконец, они не учитывают того, что в каждой республике имеются два различных умонастроения - народное и дворянское, и что все законы, принимавшиеся во имя свободы, порождались разногласиями между народом и грандами. В этом легко убедиться на примере истории Рима. От Тарквиниев до Гракхов - а их разделяет более трехсот лет - смуты в Риме очень редко приводили к изгнаниям и еще реже - к кровопролитию. Никак нельзя называть подобные смуты губительными. Никак нельзя утверждать, что в республике, которая при всех возникавших в ней раздорах за такой долгий срок отправила в изгнание не более восьми -- десяти граждан, почти никого не казнила и очень немногих приговорила к денежному штрафу, отсутствовало внутреннее единство. И уж вовсе безосновательно объявлять неупорядоченной республику, давшую столько примеров доблести, ибо добрые примеры порождаются хорошим воспитанием, хорошее воспитание - хорошими законами, а хорошие законы - теми самыми смутами, которые многими необдуманно осуждаются. В самом деле, всякий, кто тщательно исследует исход римских смут, обнаружит, что из них проистекали не изгнания или насилия, наносящие урон общему благу, а законы и постановления, укрепляющие общественную свободу.
Возможно, кто-нибудь мне возразит: "Что за странные, чуть ли не зверские нравы: народ скопом орет на Сенат, Сенат - на народ, граждане суматошно бегают по улицам, запирают лавки, все плебеи разом покидают Рим - обо всем этом страшно даже читать". На это я отвечу: всякий город должен обладать обычаями, предоставляющими народу возможность давать выход его честолюбивым стремлениям, а особливо такой город, где во всех важных делах приходится считаться с народом. Для Рима было обычным, что когда народ хотел добиться нужного ему закона, он либо прибегал к какому-нибудь из вышеназванных действий, либо отказывался идти на войну, и тогда, чтобы успокоить его, приходилось в какой-то мере удовлетворять его желание. Но стремления свободного народа редко бывают губительными для свободы, ибо они порождаются либо притеснениями, либо опасениями народа, что его хотят притеснять. Если опасения эти необоснованны, надежным средством против них является сходка, на которой какойнибудь уважаемый человек произносит речь и доказывает в ней народу, что тот заблуждается. Несмотря на то, что народ, по словам Туллия, невежествен, он способен воспринять истину и легко уступает, когда человек, заслуживающий доверия, говорит ему правду.
Итак, следует более осмотрительно порицать римскую форму правления и помнить о том, что многие хорошие следствия, имевшие место в римской республике, должны были быть обусловлены превосходными причинами. И раз смуты были причиной учреждения Трибунов, они заслуживают высшей похвалы. Учреждение Трибунов не только предоставило народу его долю в управлении государством, но и имело своей целью защиту свободы, как то будет показано в следующей главе.
При этом понятно, что республиканская форма осуществления суверенитета легче всего устанавливается при демократии, так как при демократическом суверенитете изначально в управление государства вовлечены все, демократия по самой своей природе есть "дело каждого". При аристократии республика также находит удобную почву для своего появления, так как здесь носителем суверенитета являются хотя и не все, но многие, а не один, и поэтому управление государством здесь уже с самого начала не может быть делом одного, но предполагает, что это "общее дело" для многих. Ну и понятно, что труднее всего республиканская форма осуществления суверенитета устанавливается при монархии, так как сама монархическая форма суверенитета предполагает, что по каким-то причинам было предпочтительнее, чтобы управлением государства занимался один, а не многие и тем более не все. Собственно, именно поэтому многим кажется, что республика - это нечто противоположное монархии, хотя из сказанного ранее ясно, что это просто заблуждение (впрочем, вызванное самой природой республики и монархии).
Но из сказанного ранее следует и еще один, совсем уж неожиданный вывод. Часто (а в современной политологии это уже стало общим местом) суверенитет понимается только как "внешняя независимость". Собственно, и само понятие "суверенитет" возникло для различения суверенных монархов от их вассалов. При этом совершенно упускается из вида, что суверенитет возникает как сугубо внутреннее дело, как то самое "всеобщее самоограничение произвола", о котором говорилось выше. А стало быть, и основания суверенитета нужно искать вовсе не во вне - как возможность быть независимым от других государств, или вести независимую внешнюю политику, - а прежде всего внутри самого государства. Суверенная страна - это не страна с большой армией и огромной службой безопасности, повсюду выискивающей шпионов и вредителей. Суверенная страна - это страна, где власть рождена в качестве суверена, то есть этого самого "общего дела" по ограничению произвола. И поэтому вполне может так оказаться, что внешне суверенная страна, - с огромной армией, которую все вокруг боятся, - в действительности суверенной не является, а вся эта огромная армия является лишь прикрытием этого факта отсутствия суверенитета.
И выводы эти кажутся столь неожиданными, что нам придется снова вернуться к вопросу о природе суверенитета.