Про лучшее в мире советское образование... Часть III.
Про лучшее в мире советское образование... Часть I.
Про лучшее в мире советское образование... Часть II.
_%D1%81%D0%BE%D0%B2%D0%B5%D1%82%D1%81%D0%BA%D0%B0%D1%8F_%D1%88%D0%BA%D0%BE%D0%BB%D0%B0-%D0%B8%D0%BB%D0%BB%D1%8E%D1%81%D1%82%D1%80%D0%B0%D1%86%D0%B8%D0%B8.jpg)
О догматизме в преподавании.
Касаясь этого вопроса, надо, прежде всего, разобрать соотношение средней и высшей школы. Очень часто высказывают мысль, что преподавание в средней школе должно быть догматическим, в высшей свободным, а потому борьба с догматизмом в средней школе кажется нарушением самого характера средней школы. Указанное выражение справедливо в том отношении, что в средней школе должно преподаваться в основном только то, что не вызывает споров, а в высшей школе учащийся должен быть подведен, так сказать, к переднему краю борьбы живой развивающейся науки. Но не может быть резкого скачка между средней и высшей школой и в старших классах средней школы уже вполне уместно давать ученикам понятия о дискуссионных проблемах в науке (это вызовет большой интерес), и, с другой стороны, более критическое отношение в вузе развивается на старших курсах. При таком подходе высшая школа станет естественным развитием средней, а не ее отрицанием. Например, в средней школе естественно преподается только евклидова геометрия и даже можно не упоминать о неевклидовой. В этом отношении преподавание является догматическим, но догматизм в такой форме является для средней школы законным, так как неевклидова геометрия для понимания рядового школьника недоступна и евклидова для всех практических целей совершенно достаточна. Ознакомление с неевклидовой геометрией в вузе никого не заставит пожалеть о времени, потраченном в средней школе на изучение школьной геометрии.
В современной же школе имеется иной подлинный, вреднейший догматизм - из спорных учений излагают одно, очень часто неверное, и преподают это как абсолютную истину. Курс дарвинизма недавно был сплошь наполнен лысенковской, лепешенской и бошьяновской[7] [7] чушью. Сейчас от самой залихватской ерунды программу немножко почистили, но все-таки дарвинизм преподается догматически, да и само название «дарвинизм» вместо «эволюционная теория» обозначает догматическое требование следовать одному из направлений эволюционной теории.
В той школе, где я имел удовольствие учиться, догматически преподавался только один предмет - закон божий, да и то преподаватель М.П. Ливенцов был очень либеральный священник, и снисходительно смотрел на вольномыслие своих учеников. А лучшие преподаватели давали большой простор критике на своих уроках. Особенно это было выражено на уроках любимого учителя класса, преподавателя истории, Александра Ивановича Боргмана. Хотя он довольно сильно заикался, это не отражалось на внимании, с которым ученики слушали его, как теперь выражаются, «изложение нового материала». Нередко это были настоящие превосходные лекции. Помню такую великолепную лекцию о Вольтере, и хорошо запомнились его уроки по русской истории, где он знакомил нас с методами критики исторических источников; часто указывал на такие выводы выдающихся историков (имена Ключевского, Платонова, Голубинского и др. нам хорошо были известны со школьной скамьи), которые совсем не гармонировали с официальными взглядами. Например, при рассказе об убийстве Димитрия Царевича он изложил существующие среди историков взгляды: 1) возможно, что никакого убийства и не было, как и было изложено в протоколе следственной комиссии В.И. Шуйского, а был несчастный случай (этого мнения, как известно, придерживался и незаслуженно затертый выдающийся марксистский историк М.Н. Покровский); 2) если и было убийство, то нет серьезных данных приписывать организацию его Борису Годунову: скорее в этом виновата клика бояр, при чем, на основании некоторых намеков в летописях, можно думать, что тут не обошлось и без участия Федора (будущего патриарха Филарета) Романова, отца первого царя из династии Романовых. Еще более «пикантные» вещи А.И. Боргман нам сообщал по поводу избрания на царство Михаила Федоровича Романова. Один историк (не помню точно, на кого он ссылался) тщательно изучил акт об избрании на царство Михаила Федоровича Романова и сличил его с актом об избрании Бориса Годунова, и оказалось, что, за исключением имен, места действия и дат, один документ почти дословно повторяет другой, отчего у данного историка вообще возникло сомнение, было ли действительно избрание в том виде, как оно изложено в акте, или этот акт сфабрикован для легализации нового царствующего дома. Эти уроки нас приучали к подлинному свободомыслию. Такое же свободомыслие прививалось нам на уроках словесности Александром Ивановичем Яцимирским, впоследствии профессором Варшавского Университета: к сожалению, он преподавал в нашем классе только год или два.
О положении литературы в системе средней школы.
Как было указано, именно в деле преподавания литературы имеется резкий скачок в смысле увеличения числа часов и требований. Это находится в связи с общим увеличением того значения, которое придается сейчас литературе (правильнее сказать беллетристике или так называемой художественной литературе, так как научная литература - тоже литература). Писателям присвоили звание «инженеров человеческих душ»[8] [8], вознаграждение за свой труд они получают несравненно большее, чем, несомненно, более полезные настоящие инженеры за свой, создан специальный институт имени Горького для серийного производства писателей и все это несмотря на то, что современная литература не идет ни в какое сравнение с нашей славной классической литературой. Все сочинения наших писателей, литературные журналы печатаются в огромных тиражах, а научная литература находится на голодном пайке, даже математики и представители технических наук справедливо жалуются, что из-за нехватки места и запоздалости печатания часто теряется приоритет. Кроме того, создалось своеобразное понятие общего образования: образованный человек должен знать старую беллетристику и следить за современной, а если он совсем позабыл школьную математику, то это ничего не значит. Борис Полевой в одной из центральных газет высказал такую невежественную мысль, что для пользования логарифмической линейкой требуется знание высшей математики, и в редакции эту чушь пропустили: все читавшие были, очевидно, одного уровня культуры.
Несмотря на такие колоссальные усилия, мы знаем, что результат довольно плачевен: большинство учеников, даже получившие хорошие отметки по литературе, беспомощны в деле изложения собственных мыслей, о чем уже говорилось. Важнейшей причиной этому является догматизация преподавания русского языка и литературы, вследствие чего интереснейший и необходимейший для развития человека предмет превратился в мощное орудие оглупления молодежи.
Коснемся значения предметов в системе общего образования. Общее образование должно дать ученику известный запас необходимых знаний и вооружить его умственными орудиями для понимания явлений и для руководства этими явлениями. Эти две стороны - знание и понимание, играют разную роль в разных системах преподавания. Я слыхал, что в некоторых мусульманских школах все преподавание сводится к заучиванию Корана наизусть: стопроцентное знание, понимания не требуется. Не знаю, может быть, я не прав по отношению к мусульманам, но именно этот характер преподавания объясняет застой культуры, которому подверглись все магометанские страны после первоначального блестящего расцвета арабской цивилизации.
Иной характер носит талмудическое образование евреев. Ученые талмудисты стремятся согласовать все противоречия в Талмуде и Библии, а так как это довольно трудно, то, естественно, что наиболее сильные умы именно на этой почве приходят к свободомыслию: достаточно указать славные имена Моисея Маймонида и Боруха Спинозы. Серьезная работа над обоснованием тех или иных положений (а не просто задалбливание) их представляет чрезвычайно полезную гимнастику для ума. Об этом мы имеет свидетельство такого свободомыслящего человека, как Чарльз Дарвин. Уже стариком 69 лет, когда его имя подвергалось проклятиям большинства богословов, он пишет в своей замечательной «Автобиографии» (стр. 42 в издании «Происхождение видов» Сельхозгиз, 1952 г.): «Для экзамена на бакалавра прибавилось знакомство с книгами Палея[9] [9]: «Доказательства христианства» и «Нравственная философия». Это я выполнил с полной тщательностью, и убежден, что мог бы на память переписать все «Доказательства», но, конечно, не ясным языком Палея. Логика этой книги и, я могу прибавить, также его «Естественной теологии» доставила мне столько же наслаждения, как и Евклид. Тщательное изучение этих книг, без попытки задалбливания их содержания, составляло, как мне казалось тогда, и как я до сих пор убежден, все, что только я вынес полезного из этих моих университетских занятий в смысле воспитания ума. Я не останавливался в то время на посылках, от которых отправляется Палей; но, приняв их на веру, я был очарован и убежден всей длинной нитью его аргументации». (Подчеркнуто мной - А.Л.). Забегая вперед, спросим, есть ли среди современных «утвержденных» советских руководств по гуманитарным дисциплинам (и биологии, конечно) такие, которые оставляли бы столь неизгладимое впечатление даже у человека, который впоследствии утратил веру в то, что в этих руководствах проповедовалось?
Общим выводом можно сделать такой. Развитие ума достигается гимнастикой ума при любом содержании: поэтому и классические языки имели огромнейшее воспитательное значение, так как работу над латинским и особенно греческим текстами можно было с полной справедливость назвать умственной атлетикой, в которой все виды, от легкой до самой тяжелой. Эта атлетика приучила к правильному мышлению. Существует другой род умственной атлетики, которая приучает к «точному» мышлению, это - математика; понятия «правильны» и «точный» вовсе не синонимы, но на доказательство этого положения (вполне ясного представителям точных наук) не буду отвлекаться.
Само собой разумеется, что я вовсе не являюсь сторонником возрождения классической гимназии как универсальной школы (хотя известная доля классических школ должна существовать в каждом культурном государстве). Даже в традиционной стране классического образования Англии, монополия классической школы, как полноценного среднего образования, уже не существует. Это вполне понятно. Прогресс наук столь велик, что мы не можем позволить роскоши тратить время учеников на такие предметы, которые дают превосходное формальное образование, но с содержанием, совершенно оторванным от жизни. Роль развития правильного последовательного мышления возлагается, в первую очередь, на языки, как русский, так и на иностранные, но, разумеется, в преподавании всех предметов, даже чисто «фактических», как география, история и проч., надо стремиться, чтобы элемент голого заучивания был сведен до самого необходимого минимума.
Между тем разделение первоначально единого предмета (русский язык и словесность) на два: русский язык и литература имело в числе многих других последствий то, что в предмете, имевшем главной целью общее развитие, стал преобладать элемент накопления задалбливаемых и, при том, часто вздорных сведений.
Я уже приводил пример студентки, обнаружившей на экзамене знание предмета и полное отсутствие понимания. Это не послужило основанием для провала данной студентки на экзамене. Но если бы она проявила свободомыслие, то провал в тех условиях был бы обеспечен. В прошлом было не так. Мне рассказывал один уже пожилой писатель, что в средней школе, где он учился, было дано сочинение по роману Тургенева «Отцы и дети». Учитель очень одобрял Базарова и не одобрял Кирсанова и, естественно, ожидал, что сочинения будут написаны в том же. Но мой знакомый в то время не любил Базарова и все сочинение посвятил его критике и восхвалению Кирсанова. Но так как сочинение было написано последовательно и логично, то учитель, вопреки своим сомнениям, поставил ему пятерку, но два или три урока посвятил полемике с этим своим непокорным учеником, доказывая свою точку зрения. Думаю, что подобные уроки остались прочно в памяти учеников, и способствовали тому, что ученики читали не только «рекомендованную» литературу и не только в школе.
Стремясь к объективности, должен заметить, что сейчас имеются некоторые сдвиги в этом отношении. Могу привести один замечательный случай, имевший место весной 1956 года. Одна московская преподавательница поставила ученику 10-го класса на выпускном экзамене пятерку за сочинение на тему «Маяковский и современность» и, по совокупности отметок, ученик был представлен к золотой медали. Но так как сочинение было написано своеобразно, с отходом от ходячих штампов, то Районо, который, как известно, проверяет все сочинения медалистов, возмутился свободомыслием ученика, исправил пятерку на двойку, а учительнице поставил на вид (или объявил выговор, точно не знаю) за то, что она неправильно воспитывает учеников. Но учительница оказалась не робкого десятка: она обжаловала это постановление в Министерстве, заявив, если Министерство Просвещения согласно с мнением Районо, то она не считает для себя возможным продолжать преподавание в средней школе. К чести Министерства надо сказать, что оно исправило ошибку Районо, восстановило пятерку и выразило благодарность учительнице за хорошую работу. Но если в Москве имеются такие отделы народного образования, то что же думать о провинции и много ли найдется таких смелых педагогов?
Я уже указывал, что в прежней школе сочинения вовсе не давались на откуп литературе, но единство преподавания языка и словесности[10] [10] имело то огромнейшее преимущество, что темы сочинений были не только «литературными», но и, как теперь называют, «свободные». Конечно, и сейчас известный процент «свободных» тем сохранился, но эти темы имеют преимущественно политическую окраску и, следовательно, простора для мысли не дают.
В наше время было иначе. В младших классах, припоминаю, были такие темы: «Лес и вода - краса всей природы», «Не все то золото, что блестит». А на одном из конкурсных экзаменов в Горный Институт в С.Петербурге (славившемся особенной строгостью к сочинениям) была дана тема «Авось небосю - брат родной». Думаю, что если бы дали такую тему современным ученикам, то они почти полностью бы провалились.
В чем преимущество свободных тем? Они требуют самостоятельной работы мысли, уменья мобилизовать находящийся в распоряжении ученика запас сведений из всех областей и умения последовательно излагать мысли по непроторенным путям, они вместе с тем доставляют наибольшее удовольствие ученикам и часто тот самый ученик, который пишет суконнейшие шаблонные сочинения на «литературные» темы пишет (…) очерки, вроде «Мой первый футбольный матч», «На рыбалке». Учитель оценил их на пятерку, тогда как за обычные сочинения в классе ставил ему двойки. Эти же темы были выбраны самим учеником в летнее время.
Значит ли это, что я против литературных тем? Отнюдь нет. Они имеют свое важное место в преподавании, и могут способствовать развитию ученика. При отсутствии догматизма здесь тоже имеется простор для развития ума, а кроме того интереснейший материал для ознакомления с историей русской и мировой общественной мысли, -поучительнейшее занятие для молодого ума.
Но у нас болтают о диалектике на каждом шагу, но в преподавании литературы - никакой диалектики, а ведь диалектика в исходном смысле - искусство спорить, и там, где нет спора, нет и диалектики. Обычно дается утвержденное сверху толкование, оно дополняется печатной «разработкой», вот и пиши в этих пределах: самому думать у нас не полагается (и не только ученикам средней школы), за тебя думают те, кому это положено по штату.
О «прохождении» писателей, в частности Пушкина. Для доказательства догматизма преподавания приведу несколько иллюстраций. Центральное место в преподавании литературы занимает, конечно, Пушкин. Ему посвящается больше часов, чем какому-либо другому писателю (40 часов). При этом (сужу по программе на 1955/56 г.) проходятся далеко не все выдающиеся произведения Пушкина: я не нашел, например, упоминания о таких шедеврах Пушкина, как «Руслан и Людмила», «Полтава», почти нет в программе его замечательных сказок. Зато особенно тщательно «прорабатываются», оставшиеся в программе произведения, например, «Евгений Онегин». Но «проработка» решительно односторонняя. Она целиком проводится по «высочайше утвержденному» толкованию Белинского, который видел в «Евгении Онегине» энциклопедию русской жизни (в программах на 1955-56 год указано: Широта отображения русской действительности). Вот как трактуется сама личность Онегина (С.М. Флоринский. Русская Литература. Изд. второе. 1955 г., стр. 171):
«… При всей широте тематики роман «Евгений Онегин» - это прежде всего роман об умственной жизни и исканиях русской дворянский интеллигенции 20-х годов XIX века, перед декабрьским восстанием 1825 года. Основная тема его - передовая личность и ее отношение к дворянскому обществу и народу. Эту тему Пушкин и раскрывает в образах представителей прогрессивной дворянской интеллигенции - Онегина, Ленского и Татьяны».
Прогрессивная дворянская интеллигенция дала, как известно, декабристов. Есть данные, что в десятой главе Пушкин собирался дать картину возникновения тайных обществ декабристов и, может быть, даже собирался ввести Онегина в число декабристов. Но, как известно, от сожженной самим Пушкиным десятой главы остались только немногие строки, и в них, как и в самом романе, никаких указаний на близость Онегина к декабристам нет. Все же содержание романа не дает ни намека на то, что Онегин в какой-либо степени был близок к декабристам. Но, говорят, свирепая цензура мешала: если бы не цензура, так было бы замечательно. Трудно судить о том, чего нет не только в бытии, но даже неизвестно, было ли оно в сознании Пушкина, но нетрудно показать, что в том, что действительно есть в романе Пушкина, есть к чему придраться даже и не очень свирепой цензуре.
Роман отражает время между 1814 и 1825 годами: после Отечественной войны и до декабрьского восстания. Как же отразилась Отечественная война в романе? Есть несколько блестящих стихов, посвященных Петровскому замку и «падшей славе» Наполеона, но есть ли что-нибудь о героях Отечественной войны? Сам Онегин, ясно, в войне не участвовал. Но в романе упоминается о двух участниках великой борьбы. Прежде всего, муж Татьяны Лариной - изувеченный в сраженьях молодой генерал. Что он молодой, ясно из того, что он был товарищем «Проказ и шуток прежних лет» Онегина, при сколько-нибудь значительной разнице в летах такие воспоминания невозможны. Талантливый и храбрый офицер, в молодом возрасте за свои заслуги получивший звание генерала - это-то и есть подлинный материал для декабристов, а вовсе не вертопрах Онегин. По современной терминологии муж Татьяны - безусловно, положительный тип, в особенности, если мы прибавим, что он известный генерал и князь, в браке искал не титулов или богатства, а выбрал по настоящей, подлинно чистой любви скромную, небогатую, провинциальную девушку. У меня лично к нему самая глубокая симпатия и я чувствую, что я не одинок, хотя бы по оперной трактовке князя Гремина, которую можно упрекнуть только в одном искажении - муж Татьяны вовсе не был «с седой головой». У Пушкина же в романе к нему явно пренебрежительное отношение: кроме того, о чем уже сообщено, мы знаем только, что он - важный, толстый и что он «всех выше и нос и плечи подымал».
Я думаю, что источником такой несправедливости к мужу Татьяны являются какие-то субъективные эмоции Пушкина, так как, видимо, Татьяна имела какой-то реальный прообраз (об этом ясно сказано в последней строке романа), имел, вероятно, прообраз и молодой генерал, выведенный в романе.
Но в «Евгении Онегине» изображен и другой участник борьбы с французами, это - Зарецкий. В главе шестой, строфа пятая, мы имеем такие строки:
«И то сказать, что и в сраженьи
Раз в настоящем упоеньи
Он отличился, смело в грязь
С коня калмыцкого свалясь,
Как зюзя пьяный, и французам
Достался в плен: драгой залог!
Новейший Регул, чести бог,
Готовый вновь предаться узам,
Чтоб каждым утром у Вери
В долг осушать бутылки три».
Так это же оскорбление русской армии! - утверждать, что имелись офицеры настолько лишенные патриотизма, что были готовы охотно сдаться в плен, чтобы иметь возможность пьянствовать в Париже. Как николаевская цензура могла пропустить такую вольность - уму непостижимо. Воображаю, как проработали бы Пушкина сейчас современные борцы с космополитизмом: прямо страшно подумать!
Татьяна тоже попала в число представителей «прогрессивной дворянской интеллигенции», а по программе числится: «Образ Татьяны, воплощающей лучшие качества русской женщины». Что Татьяна была очень милая, да к тому же и красивая женщина, этого отрицать невозможно и, конечно, как жена, она составила бы счастье хорошего человека, но ведь в понятие «прогрессивный» мы вкладывает нечто большее, чем просто наличие обыкновенных добродетелей: требуется наличие научных, художественных, общественных, вообще культурных исканий, готовность к борьбе за них. Такие женщины имеются, например, у Некрасова (его поразительные «Русские женщины»), у Тургенева и у других. А Татьяна в юности зачитывалась романами, мечтала о любви, полюбила Онегина, вообразив, что он «ей послан богом». Даже убедившись в его никчемности, она не разлюбила его (право же такая «верность» никакого уважения не заслуживает), покорилась матери и вышла замуж на нелюбимого, но почтенного генерала и продолжала считать себя несчастной. А уровень ее развития ясен из того обширного ассортимента разнообразных гаданий, которые с такой тщательностью описаны в романе.
Но есть одна черта в Татьяне, которую оттеняют наши «утвержденные» учебники (как цитированный учебник Флоринского, стр. 176, так и более ранний учебник Русской литературы Н. Поспелова, П. Шабловского и А. Зерчаниновой, 10-е издание. 1950 г, стр. 234), а именно ее близость к национальной и народной почве. «Уже самым именем своей героини, распространенным в то время главным образом в простом народе, Пушкин хочет подчеркнуть близость Татьяны к народной массе». Поскольку имя ей было дано родителями, а не выбрано самой, то ясно, что если встать на эту точку зрения, близкими к народной массе были ее родители, помещики Ларины, а не сама Татьяна. И как совместить «близость к народной массе» и русскому народу такие слова:
«Она по-русски плохо знала,
Журналов наших не читала
И выражалася с трудом
На языке своем родном».
Так это же явная космополитка! И всю свою идеологию она заимствовала из чтения иностранных романов, в частности «Новой Элоизы» Руссо. Но Руссо-то был прогрессивный писатель, значит и Татьяна прогрессивна. Но ведь есть Руссо «Общественного договора» и Руссо «Новой Элоизы». Руссо «Общественного договора» - великий подлинный революционный мыслитель: под лозунгами этого Руссо «Свобода, равенство и братство» шли борцы Американской, Великой Французской Революции, да и наша Великая Октябрьская Революция вдохновлялась этими же словами. Эти лозунги - бессмертны, но в романе нет ни намека, что Татьяна ими интересовалась. Она интересовалась только вопросами любви, и вся ее жизнь построена очень сходно с Юлией, героиней «Новой Элоизы». Как известно Юлия д’Этанж полюбила скромного учителя (почему она и названа новой Элоизой, как повторение романа Абеляра и Элоизы), сошлась с ним, забеременела, по несчастной случайности выкинула (отчего ее «грех» остался неизвестным) и преблагополучно вышла замуж за выбранного ей в мужья представителя русской знати, много старшего ей по возрасту (ему было около 50 лет). Нигде в романе не осуждается такая покорность родительской воле, и когда, уже будучи замужем, Юлия Вольмар встречается с прежним возлюбленным, Сен-Пре, она после некоторой внутренней борьбы остается верной супружескому долгу: в конце романа она умирает, простудившись во время прогулки.
Про лучшее в мире советское образование... Часть IV.
Про лучшее в мире советское образование... Часть V.
Комментарии открыты в V части.
Про лучшее в мире советское образование... Часть II.
О догматизме в преподавании.
Касаясь этого вопроса, надо, прежде всего, разобрать соотношение средней и высшей школы. Очень часто высказывают мысль, что преподавание в средней школе должно быть догматическим, в высшей свободным, а потому борьба с догматизмом в средней школе кажется нарушением самого характера средней школы. Указанное выражение справедливо в том отношении, что в средней школе должно преподаваться в основном только то, что не вызывает споров, а в высшей школе учащийся должен быть подведен, так сказать, к переднему краю борьбы живой развивающейся науки. Но не может быть резкого скачка между средней и высшей школой и в старших классах средней школы уже вполне уместно давать ученикам понятия о дискуссионных проблемах в науке (это вызовет большой интерес), и, с другой стороны, более критическое отношение в вузе развивается на старших курсах. При таком подходе высшая школа станет естественным развитием средней, а не ее отрицанием. Например, в средней школе естественно преподается только евклидова геометрия и даже можно не упоминать о неевклидовой. В этом отношении преподавание является догматическим, но догматизм в такой форме является для средней школы законным, так как неевклидова геометрия для понимания рядового школьника недоступна и евклидова для всех практических целей совершенно достаточна. Ознакомление с неевклидовой геометрией в вузе никого не заставит пожалеть о времени, потраченном в средней школе на изучение школьной геометрии.
В современной же школе имеется иной подлинный, вреднейший догматизм - из спорных учений излагают одно, очень часто неверное, и преподают это как абсолютную истину. Курс дарвинизма недавно был сплошь наполнен лысенковской, лепешенской и бошьяновской[7] [7] чушью. Сейчас от самой залихватской ерунды программу немножко почистили, но все-таки дарвинизм преподается догматически, да и само название «дарвинизм» вместо «эволюционная теория» обозначает догматическое требование следовать одному из направлений эволюционной теории.
В той школе, где я имел удовольствие учиться, догматически преподавался только один предмет - закон божий, да и то преподаватель М.П. Ливенцов был очень либеральный священник, и снисходительно смотрел на вольномыслие своих учеников. А лучшие преподаватели давали большой простор критике на своих уроках. Особенно это было выражено на уроках любимого учителя класса, преподавателя истории, Александра Ивановича Боргмана. Хотя он довольно сильно заикался, это не отражалось на внимании, с которым ученики слушали его, как теперь выражаются, «изложение нового материала». Нередко это были настоящие превосходные лекции. Помню такую великолепную лекцию о Вольтере, и хорошо запомнились его уроки по русской истории, где он знакомил нас с методами критики исторических источников; часто указывал на такие выводы выдающихся историков (имена Ключевского, Платонова, Голубинского и др. нам хорошо были известны со школьной скамьи), которые совсем не гармонировали с официальными взглядами. Например, при рассказе об убийстве Димитрия Царевича он изложил существующие среди историков взгляды: 1) возможно, что никакого убийства и не было, как и было изложено в протоколе следственной комиссии В.И. Шуйского, а был несчастный случай (этого мнения, как известно, придерживался и незаслуженно затертый выдающийся марксистский историк М.Н. Покровский); 2) если и было убийство, то нет серьезных данных приписывать организацию его Борису Годунову: скорее в этом виновата клика бояр, при чем, на основании некоторых намеков в летописях, можно думать, что тут не обошлось и без участия Федора (будущего патриарха Филарета) Романова, отца первого царя из династии Романовых. Еще более «пикантные» вещи А.И. Боргман нам сообщал по поводу избрания на царство Михаила Федоровича Романова. Один историк (не помню точно, на кого он ссылался) тщательно изучил акт об избрании на царство Михаила Федоровича Романова и сличил его с актом об избрании Бориса Годунова, и оказалось, что, за исключением имен, места действия и дат, один документ почти дословно повторяет другой, отчего у данного историка вообще возникло сомнение, было ли действительно избрание в том виде, как оно изложено в акте, или этот акт сфабрикован для легализации нового царствующего дома. Эти уроки нас приучали к подлинному свободомыслию. Такое же свободомыслие прививалось нам на уроках словесности Александром Ивановичем Яцимирским, впоследствии профессором Варшавского Университета: к сожалению, он преподавал в нашем классе только год или два.
О положении литературы в системе средней школы.
Как было указано, именно в деле преподавания литературы имеется резкий скачок в смысле увеличения числа часов и требований. Это находится в связи с общим увеличением того значения, которое придается сейчас литературе (правильнее сказать беллетристике или так называемой художественной литературе, так как научная литература - тоже литература). Писателям присвоили звание «инженеров человеческих душ»[8] [8], вознаграждение за свой труд они получают несравненно большее, чем, несомненно, более полезные настоящие инженеры за свой, создан специальный институт имени Горького для серийного производства писателей и все это несмотря на то, что современная литература не идет ни в какое сравнение с нашей славной классической литературой. Все сочинения наших писателей, литературные журналы печатаются в огромных тиражах, а научная литература находится на голодном пайке, даже математики и представители технических наук справедливо жалуются, что из-за нехватки места и запоздалости печатания часто теряется приоритет. Кроме того, создалось своеобразное понятие общего образования: образованный человек должен знать старую беллетристику и следить за современной, а если он совсем позабыл школьную математику, то это ничего не значит. Борис Полевой в одной из центральных газет высказал такую невежественную мысль, что для пользования логарифмической линейкой требуется знание высшей математики, и в редакции эту чушь пропустили: все читавшие были, очевидно, одного уровня культуры.
Несмотря на такие колоссальные усилия, мы знаем, что результат довольно плачевен: большинство учеников, даже получившие хорошие отметки по литературе, беспомощны в деле изложения собственных мыслей, о чем уже говорилось. Важнейшей причиной этому является догматизация преподавания русского языка и литературы, вследствие чего интереснейший и необходимейший для развития человека предмет превратился в мощное орудие оглупления молодежи.
Коснемся значения предметов в системе общего образования. Общее образование должно дать ученику известный запас необходимых знаний и вооружить его умственными орудиями для понимания явлений и для руководства этими явлениями. Эти две стороны - знание и понимание, играют разную роль в разных системах преподавания. Я слыхал, что в некоторых мусульманских школах все преподавание сводится к заучиванию Корана наизусть: стопроцентное знание, понимания не требуется. Не знаю, может быть, я не прав по отношению к мусульманам, но именно этот характер преподавания объясняет застой культуры, которому подверглись все магометанские страны после первоначального блестящего расцвета арабской цивилизации.
Иной характер носит талмудическое образование евреев. Ученые талмудисты стремятся согласовать все противоречия в Талмуде и Библии, а так как это довольно трудно, то, естественно, что наиболее сильные умы именно на этой почве приходят к свободомыслию: достаточно указать славные имена Моисея Маймонида и Боруха Спинозы. Серьезная работа над обоснованием тех или иных положений (а не просто задалбливание) их представляет чрезвычайно полезную гимнастику для ума. Об этом мы имеет свидетельство такого свободомыслящего человека, как Чарльз Дарвин. Уже стариком 69 лет, когда его имя подвергалось проклятиям большинства богословов, он пишет в своей замечательной «Автобиографии» (стр. 42 в издании «Происхождение видов» Сельхозгиз, 1952 г.): «Для экзамена на бакалавра прибавилось знакомство с книгами Палея[9] [9]: «Доказательства христианства» и «Нравственная философия». Это я выполнил с полной тщательностью, и убежден, что мог бы на память переписать все «Доказательства», но, конечно, не ясным языком Палея. Логика этой книги и, я могу прибавить, также его «Естественной теологии» доставила мне столько же наслаждения, как и Евклид. Тщательное изучение этих книг, без попытки задалбливания их содержания, составляло, как мне казалось тогда, и как я до сих пор убежден, все, что только я вынес полезного из этих моих университетских занятий в смысле воспитания ума. Я не останавливался в то время на посылках, от которых отправляется Палей; но, приняв их на веру, я был очарован и убежден всей длинной нитью его аргументации». (Подчеркнуто мной - А.Л.). Забегая вперед, спросим, есть ли среди современных «утвержденных» советских руководств по гуманитарным дисциплинам (и биологии, конечно) такие, которые оставляли бы столь неизгладимое впечатление даже у человека, который впоследствии утратил веру в то, что в этих руководствах проповедовалось?
Общим выводом можно сделать такой. Развитие ума достигается гимнастикой ума при любом содержании: поэтому и классические языки имели огромнейшее воспитательное значение, так как работу над латинским и особенно греческим текстами можно было с полной справедливость назвать умственной атлетикой, в которой все виды, от легкой до самой тяжелой. Эта атлетика приучила к правильному мышлению. Существует другой род умственной атлетики, которая приучает к «точному» мышлению, это - математика; понятия «правильны» и «точный» вовсе не синонимы, но на доказательство этого положения (вполне ясного представителям точных наук) не буду отвлекаться.
Само собой разумеется, что я вовсе не являюсь сторонником возрождения классической гимназии как универсальной школы (хотя известная доля классических школ должна существовать в каждом культурном государстве). Даже в традиционной стране классического образования Англии, монополия классической школы, как полноценного среднего образования, уже не существует. Это вполне понятно. Прогресс наук столь велик, что мы не можем позволить роскоши тратить время учеников на такие предметы, которые дают превосходное формальное образование, но с содержанием, совершенно оторванным от жизни. Роль развития правильного последовательного мышления возлагается, в первую очередь, на языки, как русский, так и на иностранные, но, разумеется, в преподавании всех предметов, даже чисто «фактических», как география, история и проч., надо стремиться, чтобы элемент голого заучивания был сведен до самого необходимого минимума.
Между тем разделение первоначально единого предмета (русский язык и словесность) на два: русский язык и литература имело в числе многих других последствий то, что в предмете, имевшем главной целью общее развитие, стал преобладать элемент накопления задалбливаемых и, при том, часто вздорных сведений.
Я уже приводил пример студентки, обнаружившей на экзамене знание предмета и полное отсутствие понимания. Это не послужило основанием для провала данной студентки на экзамене. Но если бы она проявила свободомыслие, то провал в тех условиях был бы обеспечен. В прошлом было не так. Мне рассказывал один уже пожилой писатель, что в средней школе, где он учился, было дано сочинение по роману Тургенева «Отцы и дети». Учитель очень одобрял Базарова и не одобрял Кирсанова и, естественно, ожидал, что сочинения будут написаны в том же. Но мой знакомый в то время не любил Базарова и все сочинение посвятил его критике и восхвалению Кирсанова. Но так как сочинение было написано последовательно и логично, то учитель, вопреки своим сомнениям, поставил ему пятерку, но два или три урока посвятил полемике с этим своим непокорным учеником, доказывая свою точку зрения. Думаю, что подобные уроки остались прочно в памяти учеников, и способствовали тому, что ученики читали не только «рекомендованную» литературу и не только в школе.
Стремясь к объективности, должен заметить, что сейчас имеются некоторые сдвиги в этом отношении. Могу привести один замечательный случай, имевший место весной 1956 года. Одна московская преподавательница поставила ученику 10-го класса на выпускном экзамене пятерку за сочинение на тему «Маяковский и современность» и, по совокупности отметок, ученик был представлен к золотой медали. Но так как сочинение было написано своеобразно, с отходом от ходячих штампов, то Районо, который, как известно, проверяет все сочинения медалистов, возмутился свободомыслием ученика, исправил пятерку на двойку, а учительнице поставил на вид (или объявил выговор, точно не знаю) за то, что она неправильно воспитывает учеников. Но учительница оказалась не робкого десятка: она обжаловала это постановление в Министерстве, заявив, если Министерство Просвещения согласно с мнением Районо, то она не считает для себя возможным продолжать преподавание в средней школе. К чести Министерства надо сказать, что оно исправило ошибку Районо, восстановило пятерку и выразило благодарность учительнице за хорошую работу. Но если в Москве имеются такие отделы народного образования, то что же думать о провинции и много ли найдется таких смелых педагогов?
Я уже указывал, что в прежней школе сочинения вовсе не давались на откуп литературе, но единство преподавания языка и словесности[10] [10] имело то огромнейшее преимущество, что темы сочинений были не только «литературными», но и, как теперь называют, «свободные». Конечно, и сейчас известный процент «свободных» тем сохранился, но эти темы имеют преимущественно политическую окраску и, следовательно, простора для мысли не дают.
В наше время было иначе. В младших классах, припоминаю, были такие темы: «Лес и вода - краса всей природы», «Не все то золото, что блестит». А на одном из конкурсных экзаменов в Горный Институт в С.Петербурге (славившемся особенной строгостью к сочинениям) была дана тема «Авось небосю - брат родной». Думаю, что если бы дали такую тему современным ученикам, то они почти полностью бы провалились.
В чем преимущество свободных тем? Они требуют самостоятельной работы мысли, уменья мобилизовать находящийся в распоряжении ученика запас сведений из всех областей и умения последовательно излагать мысли по непроторенным путям, они вместе с тем доставляют наибольшее удовольствие ученикам и часто тот самый ученик, который пишет суконнейшие шаблонные сочинения на «литературные» темы пишет (…) очерки, вроде «Мой первый футбольный матч», «На рыбалке». Учитель оценил их на пятерку, тогда как за обычные сочинения в классе ставил ему двойки. Эти же темы были выбраны самим учеником в летнее время.
Значит ли это, что я против литературных тем? Отнюдь нет. Они имеют свое важное место в преподавании, и могут способствовать развитию ученика. При отсутствии догматизма здесь тоже имеется простор для развития ума, а кроме того интереснейший материал для ознакомления с историей русской и мировой общественной мысли, -поучительнейшее занятие для молодого ума.
Но у нас болтают о диалектике на каждом шагу, но в преподавании литературы - никакой диалектики, а ведь диалектика в исходном смысле - искусство спорить, и там, где нет спора, нет и диалектики. Обычно дается утвержденное сверху толкование, оно дополняется печатной «разработкой», вот и пиши в этих пределах: самому думать у нас не полагается (и не только ученикам средней школы), за тебя думают те, кому это положено по штату.
О «прохождении» писателей, в частности Пушкина. Для доказательства догматизма преподавания приведу несколько иллюстраций. Центральное место в преподавании литературы занимает, конечно, Пушкин. Ему посвящается больше часов, чем какому-либо другому писателю (40 часов). При этом (сужу по программе на 1955/56 г.) проходятся далеко не все выдающиеся произведения Пушкина: я не нашел, например, упоминания о таких шедеврах Пушкина, как «Руслан и Людмила», «Полтава», почти нет в программе его замечательных сказок. Зато особенно тщательно «прорабатываются», оставшиеся в программе произведения, например, «Евгений Онегин». Но «проработка» решительно односторонняя. Она целиком проводится по «высочайше утвержденному» толкованию Белинского, который видел в «Евгении Онегине» энциклопедию русской жизни (в программах на 1955-56 год указано: Широта отображения русской действительности). Вот как трактуется сама личность Онегина (С.М. Флоринский. Русская Литература. Изд. второе. 1955 г., стр. 171):
«… При всей широте тематики роман «Евгений Онегин» - это прежде всего роман об умственной жизни и исканиях русской дворянский интеллигенции 20-х годов XIX века, перед декабрьским восстанием 1825 года. Основная тема его - передовая личность и ее отношение к дворянскому обществу и народу. Эту тему Пушкин и раскрывает в образах представителей прогрессивной дворянской интеллигенции - Онегина, Ленского и Татьяны».
Прогрессивная дворянская интеллигенция дала, как известно, декабристов. Есть данные, что в десятой главе Пушкин собирался дать картину возникновения тайных обществ декабристов и, может быть, даже собирался ввести Онегина в число декабристов. Но, как известно, от сожженной самим Пушкиным десятой главы остались только немногие строки, и в них, как и в самом романе, никаких указаний на близость Онегина к декабристам нет. Все же содержание романа не дает ни намека на то, что Онегин в какой-либо степени был близок к декабристам. Но, говорят, свирепая цензура мешала: если бы не цензура, так было бы замечательно. Трудно судить о том, чего нет не только в бытии, но даже неизвестно, было ли оно в сознании Пушкина, но нетрудно показать, что в том, что действительно есть в романе Пушкина, есть к чему придраться даже и не очень свирепой цензуре.
Роман отражает время между 1814 и 1825 годами: после Отечественной войны и до декабрьского восстания. Как же отразилась Отечественная война в романе? Есть несколько блестящих стихов, посвященных Петровскому замку и «падшей славе» Наполеона, но есть ли что-нибудь о героях Отечественной войны? Сам Онегин, ясно, в войне не участвовал. Но в романе упоминается о двух участниках великой борьбы. Прежде всего, муж Татьяны Лариной - изувеченный в сраженьях молодой генерал. Что он молодой, ясно из того, что он был товарищем «Проказ и шуток прежних лет» Онегина, при сколько-нибудь значительной разнице в летах такие воспоминания невозможны. Талантливый и храбрый офицер, в молодом возрасте за свои заслуги получивший звание генерала - это-то и есть подлинный материал для декабристов, а вовсе не вертопрах Онегин. По современной терминологии муж Татьяны - безусловно, положительный тип, в особенности, если мы прибавим, что он известный генерал и князь, в браке искал не титулов или богатства, а выбрал по настоящей, подлинно чистой любви скромную, небогатую, провинциальную девушку. У меня лично к нему самая глубокая симпатия и я чувствую, что я не одинок, хотя бы по оперной трактовке князя Гремина, которую можно упрекнуть только в одном искажении - муж Татьяны вовсе не был «с седой головой». У Пушкина же в романе к нему явно пренебрежительное отношение: кроме того, о чем уже сообщено, мы знаем только, что он - важный, толстый и что он «всех выше и нос и плечи подымал».
Я думаю, что источником такой несправедливости к мужу Татьяны являются какие-то субъективные эмоции Пушкина, так как, видимо, Татьяна имела какой-то реальный прообраз (об этом ясно сказано в последней строке романа), имел, вероятно, прообраз и молодой генерал, выведенный в романе.
Но в «Евгении Онегине» изображен и другой участник борьбы с французами, это - Зарецкий. В главе шестой, строфа пятая, мы имеем такие строки:
«И то сказать, что и в сраженьи
Раз в настоящем упоеньи
Он отличился, смело в грязь
С коня калмыцкого свалясь,
Как зюзя пьяный, и французам
Достался в плен: драгой залог!
Новейший Регул, чести бог,
Готовый вновь предаться узам,
Чтоб каждым утром у Вери
В долг осушать бутылки три».
Так это же оскорбление русской армии! - утверждать, что имелись офицеры настолько лишенные патриотизма, что были готовы охотно сдаться в плен, чтобы иметь возможность пьянствовать в Париже. Как николаевская цензура могла пропустить такую вольность - уму непостижимо. Воображаю, как проработали бы Пушкина сейчас современные борцы с космополитизмом: прямо страшно подумать!
Татьяна тоже попала в число представителей «прогрессивной дворянской интеллигенции», а по программе числится: «Образ Татьяны, воплощающей лучшие качества русской женщины». Что Татьяна была очень милая, да к тому же и красивая женщина, этого отрицать невозможно и, конечно, как жена, она составила бы счастье хорошего человека, но ведь в понятие «прогрессивный» мы вкладывает нечто большее, чем просто наличие обыкновенных добродетелей: требуется наличие научных, художественных, общественных, вообще культурных исканий, готовность к борьбе за них. Такие женщины имеются, например, у Некрасова (его поразительные «Русские женщины»), у Тургенева и у других. А Татьяна в юности зачитывалась романами, мечтала о любви, полюбила Онегина, вообразив, что он «ей послан богом». Даже убедившись в его никчемности, она не разлюбила его (право же такая «верность» никакого уважения не заслуживает), покорилась матери и вышла замуж на нелюбимого, но почтенного генерала и продолжала считать себя несчастной. А уровень ее развития ясен из того обширного ассортимента разнообразных гаданий, которые с такой тщательностью описаны в романе.
Но есть одна черта в Татьяне, которую оттеняют наши «утвержденные» учебники (как цитированный учебник Флоринского, стр. 176, так и более ранний учебник Русской литературы Н. Поспелова, П. Шабловского и А. Зерчаниновой, 10-е издание. 1950 г, стр. 234), а именно ее близость к национальной и народной почве. «Уже самым именем своей героини, распространенным в то время главным образом в простом народе, Пушкин хочет подчеркнуть близость Татьяны к народной массе». Поскольку имя ей было дано родителями, а не выбрано самой, то ясно, что если встать на эту точку зрения, близкими к народной массе были ее родители, помещики Ларины, а не сама Татьяна. И как совместить «близость к народной массе» и русскому народу такие слова:
«Она по-русски плохо знала,
Журналов наших не читала
И выражалася с трудом
На языке своем родном».
Так это же явная космополитка! И всю свою идеологию она заимствовала из чтения иностранных романов, в частности «Новой Элоизы» Руссо. Но Руссо-то был прогрессивный писатель, значит и Татьяна прогрессивна. Но ведь есть Руссо «Общественного договора» и Руссо «Новой Элоизы». Руссо «Общественного договора» - великий подлинный революционный мыслитель: под лозунгами этого Руссо «Свобода, равенство и братство» шли борцы Американской, Великой Французской Революции, да и наша Великая Октябрьская Революция вдохновлялась этими же словами. Эти лозунги - бессмертны, но в романе нет ни намека, что Татьяна ими интересовалась. Она интересовалась только вопросами любви, и вся ее жизнь построена очень сходно с Юлией, героиней «Новой Элоизы». Как известно Юлия д’Этанж полюбила скромного учителя (почему она и названа новой Элоизой, как повторение романа Абеляра и Элоизы), сошлась с ним, забеременела, по несчастной случайности выкинула (отчего ее «грех» остался неизвестным) и преблагополучно вышла замуж за выбранного ей в мужья представителя русской знати, много старшего ей по возрасту (ему было около 50 лет). Нигде в романе не осуждается такая покорность родительской воле, и когда, уже будучи замужем, Юлия Вольмар встречается с прежним возлюбленным, Сен-Пре, она после некоторой внутренней борьбы остается верной супружескому долгу: в конце романа она умирает, простудившись во время прогулки.
Про лучшее в мире советское образование... Часть IV.
Про лучшее в мире советское образование... Часть V.
Комментарии открыты в V части.