На полях мемуаров - 47. Спасение депутата Дульсе
Я сделала перевод довольно длинного отрывка из воспоминаний [1] Луи-Гюстава Ле Дульсе де Понтекулана (1764-1853) - маркиза де Ла Тур дю Пен упоминает о нем в своих мемуарах, как об одном из предшественников ее мужа в должности губернатора департамента Диль. Четырехтомник, опубликованный в 1861-1864 под названием «Исторические и парламентские воспоминания графа де Понтекулана, бывшего пэра Франции, с приложением выдержек из его бумаг и переписки. 1764-1848», был написан младшим сыном графа в 1840-х годах частично под диктовку отца, частично по его рассказам, так что это воспоминания ни в коем случае не по свежим следам событий. Рассказ ведется в третьем лице.
Замок Понтекулан в Нормандии принадлежал семейству Ле Дульсе с XIV века. То, что на снимке, построено в XVII веке; раньше на этом же месте был укрепленный замок с крепостными стенами, донжоном и всем прочим, но при Ришелье большинству дворянских семей пришлось расстаться с этими пережитками феодализма. Зато голубятня благородному семейству по-прежнему полагалась - вон она слева, отдельно стоящая круглая башня.
Луи-Гюстав происходил из весьма родовитой и высокопоставленной семьи - его отец, маркиз де Понтекулан, имел чин генерал-лейтенанта и занимал должность губернатора. В 1778 он поступает в престижный полк королевской гвардии, в котором прежде служил и его отец, и при Старом порядке успевает дослужиться до подполковника. Его сестра в 1785 вышла замуж за старшего сына маркиза де Груши - будущего наполеоновского маршала, который так некстати для Наполеона заблудился со своим корпусом при Ватерлоо.
Луи-Гюстав Ле Дульсе де Понтекулан (1764-1853). Портрет примерно 1808 года - на пятнадцать лет позже описываемых событий
Революцию Луи-Гюстав с энтузиазмом поддержал, но сторонником крайних мер никогда не был. В 1790-1791 он возглавлял администрацию департамента Кальвадос (семья в своих родных местах была очень влиятельная), а в 1792 был избран депутатом в Конвент. Несмотря на отсутствие реального военного опыта, его сначала посылают комиссаром на северный фронт, а потом вводят в состав Комитета по военным делам. Когда Конвент решал участь Людовика XVI, он голосовал за умеренный вариант - тюремное заключение до конца войны и изгнание после заключения мира. 3 октября 1793 он был объявлен вне закона вместе с другими избежавшими ареста депутатами-жирондистами, но его коллега Дюмон, тоже депутат от Кальвадоса, вовремя его предупредил и целый месяц прятал у себя, а потом нашел для него новое убежище.
С этого места начинается тот отрывок из воспоминаний Луи-Гюстава Ле Дульсе де Понтекулана, который я здесь привожу. Отрывок довольно длинный, поэтому пришлось его разделить на три поста; в конце каждого будут ссылки на остальные части.
***
Известно, как в эти несчастные времена ужас сковал льдом все сердца и парализовал действие самых благородных добродетелей. Доносительство царило даже в семьях, отец дрожал перед своими сыновьями, брат не смел обнять брата, жалость была преступлением, малейшего признака было достаточно, чтобы выдать присутствие чужака, и тот, кто прятал у себя беглеца, объявленного вне закона, если это обнаруживалось, тут же карался смертью, как и сам беглец. Но это было также и время великой благородной преданности; женщины в особенности проявили те достоинства, показать которые им часто не дают более спокойные времена, и эти достоинства смогли хоть на мгновение утешить человечество в ужасных неистовствах той роковой эпохи. Одна из них, плебейского происхождения, как и госпожа Ролан[2], но благородная сердцем и наделенная, как и она, возвышенным духом и большой твердостью характера, предоставила убежище объявленному вне закона депутату. Она не была знакома с господином де Понтекуланом и даже никогда его не видела, но будучи с самого начала революции связана со многими из самых влиятельных членов Учредительного собрания, она с жаром приняла их доктрины и их принципы. Позже у нее появилось справедливое отвращение к той демагогической орде, которая угрожала подорвать самые основы заложенного ими благородного здания, и она смотрела как на мучеников своей политической веры на всех, кто подобно господину Понтекулану терпел поражение в той ужасной борьбе, которую они вели с анархией. Впрочем, уже одних опасностей, окружавших его в тот момент, даже без братства их взглядов, было достаточно, чтобы обеспечить ему в ее доме неприступное убежище.
- Но, гражданка, - сказал молодой депутат Кальвадоса перед тем, как переступить порог этого гостеприимного приюта, - знаете ли вы, чему вы подвергаетесь? Речь идет о жизни!
- Ну так что же? Ваша жизнь полезна для отечества, и я служу отечеству, спасая ее. Идите, квартира для вас готова.
- Так меня здесь ждали?
- Нет, не именно вас, но в роковой день 31 мая я дала обет спасти кого-нибудь из объявленных вне закона, если небо пошлет его ко мне, и я была вполне уверена, что мои молитвы не останутся безответными.
31 мая 1793. Гравюра Жана-Жозефа-Франсуа Тассера по рисунку Фулькрана-Жана Арриета. 31 мая в Париже произошло восстание. Восставшие потребовали от Конвента, в частности, обвинения 22 жирондистов и членов «комиссии 12» перед Революционным трибуналом; создания централизованной революционной армии; установления максимума цены на хлеб; увольнения дворян, занимавших высокие должности в армии; создания арсенала для вооружения санкюлотов; чистки департаментов и ареста подозреваемых; временного лишения права голоса всех, кроме санкюлотов. Конвент ограничился в тот момент роспуском «комиссии 12». В ночь с 1 на 2 июня произошло новое восстание, и Конвент в итоге проголосовал за арест двадцати девяти жирондистов. Большинство из них были казнены осенью того же года.
Отказываться дальше значило бы не понять столь благородные чувства; господин де Понтекулан принял приют, который ему предложили с такой благородной самоотверженностью и с любезностью, которая делала благодеяние вдвое ценнее. Именно там он провел первое время проскрипции, когда караулы на заставах и активные розыски по всем округам республики с целью схватить депутатов, избежавших ареста по последним декретам Конвента, не позволяли и думать о том, чтобы уехать из столицы. Там он пользовался довольно большой свободой по сравнению с заточением в тесноте, на которое был обречен в первом своем убежище. Положение госпожи Л. позволяло ей располагать очень обширным зданием, больше похожим на общественное учреждение, чем на частный дом. Господин де Понтекулан днем оставался взаперти в четырех стенах своей узкой каморки, чтобы не привлекать внимания множества рабочих, трудившихся в доме, или посторонних, которые могли прийти туда по своим делам. Но с наступлением темноты доступ туда закрывался, и когда ночь приносила с собой одиночество, он находил в просторных коридорах и под аркадами обширного двора возможность для упражнений, необходимых ему для здоровья и поддержания физических сил; он не желал ослабнуть из-за бездействия и покоя, предвидя, что силы ему скоро понадобятся.
Только один слуга был посвящен в эту опасную тайну, и только ему было поручено носить заключенному его хлеб насущный, который тайно брали из доли остальных едоков в доме, поскольку провизия на каждого строго отмерялась в то время, когда ко всем поразившим Францию бедам присоединился еще и голод, и просить больше значило бы навлечь на себя самые тяжкие подозрения. Этот верный слуга знал обо всех опасностях, которым подвергал себя - ему угрожала смерть, если бы его захватили врасплох - но, однако же, не переставал выказывать господину де Понтекулану во все время его пребывания в заключении полнейшую преданность. Во время Террора было немало таких примеров храбрости и верности в низших классах общества; именно такого рода преданности Ланжюине был обязан счастьем ускользнуть, как и господин де Понтекулан, от действия ужасных декретов, обрушившихся на них обоих с промежутком в несколько дней[3].
Жан Дени Ланжюине (1753-1827) был в 1789-1791 депутатом Национального собрания от третьего сословия, а в 1792 был избран в Конвент.
Коллега, которому господин де Понтекулан был обязан прибежищем, открывшим ему свои двери, продолжал прилежно посещать заседания Конвента и каждый день приходил рассказать ему о том, что там происходило. Славный депутат, которого среди собственных страданий продолжали трогать страдания его страны, с болью наблюдал, как делается все тяжелее давящее ее иго, и мог лишь в отдаленном будущем прозревать момент, когда всеобщее отчаяние и усталость от мерзостной тирании вынудят всю нацию подняться, чтобы освободиться от этого постыдного рабства. Господину де Понтекулану трудно было смириться с мыслью, что до тех пор он обречен переносить тяготы заключения, хотя великодушная женщина, принявшая его под свой кров, прилагала все усилия, чтобы сделать его пребывание легче и приятнее. Он также опасался, что если слишком надолго задержится в этом доме, то это скомпрометирует его благородную благодетельницу. Он знал, что за его голову назначена награда; каждый день он слышал, как под окнами его каморки объявляют сумму, которая за это причитается, и список тех объявленных вне закона, которые ускользнули от тирании. Ему было также известно, что ужасный закон о подозрительных [4], принятый незадолго до того, определял смертную казнь в двадцать четыре часа наказанием каждому виновному или замешанному в том, что преступно дал приют беглецу. Так что теперь ему приходилось дрожать не только за себя, но и за многих людей, которых он увлек бы за собой к гибели, если бы его нашли, и которые пали бы жертвой своей великодушной преданности. Эти печальные мысли постоянно беспокоили его ум и не давали найти покой в гостеприимном приюте, который открыла ему благодетельная рука. Он уже упрекал себя за то, что так долго там оставался, когда одно непредвиденное обстоятельство внезапно покончило с его нерешительностью.
Дом, в котором жила госпожа Л., частично занимали мастерские большой типографии; там печатались важнейшие правительственные публикации, а часть печатных форм использовалась для печати ассигнаций. Каждый день в эти мастерских бывали несколько членов Комитета общественного спасения, чтобы надзирать за печатью своих речей, произнесенных с трибуны Конвента или Якобинского клуба. Прежде чем расстаться, они почти всегда заходили в дирекцию предприятия, где для них была отведена особая комната. Чтобы не вызывать никаких подозрений, госпожа Л. не стала ничего менять в этих порядках, и приказала, чтобы у нее по-прежнему с тем же почтением принимали всех явившихся народных представителей, без разбора партий. Так сложилось, что каморка, которую занимал господин де Понтекулан, была отделена от той общей комнаты, где собирались депутаты, лишь тонкой перегородкой, позволявшей слышать все, что там говорили, и даже различать голоса говорящих.
«Свобода печати». Автор неизвестен. На заднем плане интерьер типографии. В руках у читателей самые разные издания революционного времени, в том числе «Друг народа» Марата и «Старый кордельер» Камилла Демулена, о котором пойдет речь ниже. В подробностях все можно рассмотреть на сайте https://histoire-image.org/fr/etudes/presse-politique
Однажды вечером, когда несчастный беглец был погружен в глубокие размышления о том, как выбраться из тяжелого положения, в котором он оказался, его внезапно оторвал от раздумий оживленный разговор в соседней комнате. Голоса говорящих слишком часто раздавались в его присутствии с трибуны Конвента, чтобы он не узнал их сразу же. Он сперва отшатнулся в непреодолимом ужасе, когда осознал, что лишь простая перегородка отделяет его от того, в ком он видел главного виновника несчастий Франции - одним словом, от гнусного Робеспьера - и от двух из самых верных его сеидов, Барера и Камилла Демулена. Но кое-какие слова, имевшие отношение к его собственному положению, вскоре побудили его приблизиться, и он услышал и запомнил следующий разговор, каждое слово из которого запечатлелось неизгладимо в его памяти. Этот разговор мы изложим, насколько возможно, в тех же выражениях, в которых он часто пересказывал его сам, хотя и не умеем передать то чувство любопытства и неописуемого ужаса, которое всегда вызывал у слушателей его рассказ, отмеченный точнейшим следованием правде и впечатлениями момента.
***
[1] Souvenirs historiques et parlementaires du comte de Pontécoulant, ancien pair de France : extraits de ses papiers et de sa correspondance, 1764-1848. Tome 1
[2] Манон Жанна Ролан де Ла Платьер (1754-1793) -жена экономиста и министра Ж.-М. Ролана де ла Платьер. Она направляла деятельность своего мужа и была одной из самых ярких фигур среди жирондистов. Казнена 9 ноября 1793 по приговору революционного трибунала.
[3] Ланжюине был всключен в первый список 2 июня, и после того, как он провел несколько дней в Кане с включенными в проскрипционный список депутатами, которые пытались поднять восстание в Кальвадосе, ему посчастливилось найти убежище в Ренне, своем родном городе, где он оставался спрятанным в своем собственном доме все время Террора. Он был обязан жизнью преданности госпожи Ланжюине и молчанию старой служанки, которая одна была посвящена в эту опасную тайну. (примечание оригинала)
[4] 5 сентября 1793 Конвент «поставил террор в повестку дня». «Закон о подозрительных» 17 сентября 1793 уполномочил революционные комитеты составлять списки всех подозрительных, проводить обыски и аресты, опечатывать бумаги подозрительных.
Гравюры Жана Дюплесси-Берто (1747-1819). Ввверху: казнь жирондистов 31 октября 1793. Внизу: госпожа Ролан защищается перед революционным трибуналом 9 ноября 1793.https://www.parismuseescollections.paris.fr/fr/musee-carnavalet/oeuvres/les-girondins-conduits-a-l-echafaud-31-octobre-1793-an-viii-13eme-livraison#infos-principales
На полях мемуаров - 48. Спасение депутата Дульсе (продолжение)
На полях мемуаров - 49. Спасение депутата Дульсе (окончание)
Другие истории уцелевших во время Террора:
На полях мемуаров - 32 (воспоминания дочери Шарля-Мало де Ламета)
На полях мемуаров - 33 (воспоминания Теодора де Ламета)
На полях мемуаров - 34 (воспоминания Теодора де Ламета)
На полях мемуаров - 35 (воспоминания Теодора де Ламета)