Юнона и Аполлон. Между правым и левым
Правая позиция как её понимаю я - в значении первичной презумпции, первичной константы сознания, а именно трансцендентальной самоидентификации с властью вообще - является связующим звеном властной системы, то есть по сути любой организации как таковой. Эта её роль подчеркивалась неоднократно ( 0, 1, 2, 3, 4, 5). Быть правым - значит быть носителем идеи власти: с одной стороны, как универсальной силы и вселенского порядка, а с другой - вот этой конкретной власти, реализованной здесь и сейчас в природе и обществе, которую («вот эту конкретную власть») её идея возводит к праобразу и источнику, к вышестоящей, ближе к ним расположенной ступени-степени проявления, к единству и конкуренции с другими единосущными элементами - то есть включает в единый властный проект и единый властный порядок. Идея власти строит государство, организуя частные проявления властной силы в систему, нацеленную на самовозрастание. Устойчивость роста этой системы определяется твердостью правой установки в её основаниях.
Об этом уже шла речь в различных текстах. Системообразующая способность правой ориентации сознания принципиальна для развиваемой здесь теории правого и левого. Правая позиция состоит в склонности к искусству обобщения частного, которое применяет платоновский эйдетический способ рассмотрения к властно-силовой действительности, позволяя ему выполнить собирающую миссию, концентрируя подобное к подобному, то есть состояться в качестве руководства к действию. Это - эйдетический образ мыслей, ставший образом действий, практика платоновского философствования в мире.
Поэтому вызывает повышенный интерес утверждение, согласно которому правая точка зрения сама представляет собой нечто одностороннее и её надлежит «консервативно» преодолеть.
Читаем тут:
«Дуальность "левое"-"правое"
Наше бытие расколото, и начало этого раскола - двоица, двойственность. На самом высшем уровне реальности это раскол на "Небо" и "Землю". В оптике философии - это знаменитый основной вопрос философии - дух или материя?
Понятно, что Левая - это Земля, Материя, Матерь, Женское. Правое - Небо, Солнце, Дух, Мужское, Мужеское.
К чему склоняется Левая? К "матери-земле", к некому гомогенному целому, в коем личность заснёт сладостным сном "в труде и в бою". Как в песне из фильма "Вечный зов" - "А коль придёт последний час, последний час смертельный, земля родная вспомни нас, и всех и каждого отдельно".
А как же Правая? Она зациклена на Небе, на Небушке, ставя во главу угла солнечный аполлонический Дух. И если "матушка-земля" предполагает растворение в её ласково-усыпляющих, но жестоких стихиях, то Небушко требует особенного внимания к личности, к индивидую. Ибо дух - он зело индивидуален, сама суть сознания требует осознания, рефлексии, понять своё "я" через "я" же. В результате возникает эффект "небожителя", человека, который считает себя равным Богу, но без смирения. Его "эго" священно, мир должен крутиться вокруг него. И он решительно выступает за аристократию, где даже царь - всего лишь функция сообщества богов-небожителей. А в Левой личность - функция коллектива.
Консервативная революция - это возрождение расколотого единства, это синтез Левой и Правой, это личность, находящаяся в равновесии с коллективом. Это образ "небесной земли", которой мы лишились, покинув настоящее райское Небо. И это образ "земного рая", посюстороннего символа Неба, сакральной Империи».
Это описание вызывает возражения. Начать с того, что оно воспроизводит христианско-манихейскую картину мира, будто она универсальна. Но за её пределами нет дуализма и нет раскола на «дух» и «материю». Давайте, если угодно, поищем раскол, например, в культурной традиции, связанной с именами Гёте, Гегеля, Фихте, Ницше, у которых всюду дух и сила, принимающие различные формы - морфология власти и самопознания. Гёльдерлин поэтически излагает это мировоззрение в концовке «Гипериона»: «Все диссонансы жизни - только ссоры влюбленных. Примиренье таится в самом раздоре, и всё разобщенное соединяется вновь. Расходится кровь по сосудам из сердца и вновь возвращается в сердце, и все это есть единая вечная пылающая жизнь». Очевидно, что раскол вносится самим текстом Елисеева в той мере, в какой он упускает, что дух не только разделяющая, дифференцирующая, но и интегрирующая способность.
Раскол, о котором пишет автор, искусственен и надуман: стороны в предложенном им описании не антагонистичны, потому что в нём одна из них является образом, эйдосом другой. «Земля» открывается взгляду с высоты. Нет высоты, нет высшего - и в их отсутствие материализм распадается на частности и детали, заменяющие собой «материю». История европейской мысли и культуры показывает, как идеализм обоготворяет землю и природу (читаем того же Гёльдерлина). Символом олимпийского классицизма Гёте служила копия знаменитой головы Юноны в его веймарском доме (на фото автора оригинал из Palazzo Altemps в Риме). Но материализм, предоставленный самому себе, принимает далеко не столь блестящий вид, каким он наделяется в искусственной дихотомии Елисеева. Материя умирает вслед за Богом. Не помню, чтобы леваки-материалисты или позитивисты трактовали свою плоскую первореальность, приравнивая ее сакральной Земле. Далеки они от подобных обобщений.
«Правый субъект, относящий себя к причиняющей стороне бытия, формирует ценностное поле, в котором наполняются смыслом любые эманации силы». Это определяет правую, аристократическую политическую и эстетическую программу с точностью до наоборот в сравнении с тем, как думает о ней автор разбираемого текста - и британский феодализм в оценке де Токвиля тому наглядный пример. Елисеев расписывает злокозненную жажду аристократов «вращать мир вокруг своего эго», при этом ему удается каким-то образом пройти мимо того очевидного обстоятельства, что аристократическое правление было коллегиальным и корпоративным, а античные тираннические режимы имели обыкновение апеллировать к демосу. 500-летняя власть сената в римской истории выдвинула множество личностей, ставших эталоном доблести. Конечно, новые люди с трудом рекрутировались в круг избранных, и многим, как, например, Цицерону приходилось отвечать на издевательский вопрос «Да кто у тебя отец?» Но, вероятно, высота планки и предназначена стимулировать на усилие. Тому же Цицерону скептицизм нобилитета по отношению к «новым людям» не закрыл доступ к высшим магистратурам и, что более существенно, не помешал занимать позицию справа, среди убежденных, как тогда говорили, «оптиматов». Состав сенатской знати пополнялся, строй модернизировался, но оставался неизменен в основах. А единоличное господство «принципата», реально начавшее вращать всех вокруг весьма специфического «эго», утвердилось под антиаристократическими знаменами. Лидер оптиматов Сулла добровольно сложил с себя диктатуру. Вождь партии популяров Цезарь этого не сделал - чтобы в итоге завещать римский imperium персонажам типа Нерона или Клавдия.
По факту тем негативным, которое Елисеев приписывает правым, отличаются левые. И наоборот, атрибутированное им левым входит в правую традицию, связанную с концепциями «философии жизни». Органические сущности: кровь, раса, народ сочетаются в ней с ограничением тотальности просвещенского рационализма. Культ действия и властно-волевой основы мира противостоит отстраненной рассудочности, динамизм - статике. Елисеев помещает вправо «аполлоническое», что же тогда остаётся по другую сторону, уж не «дионисийское» ли? Используя эти термины, необходимо иметь в виду: таковы противоположности раннего Ницше, впоследствии пересмотренные им и сведенные к обновленному единому понятию «дионисийского», синтезирующему светлое и темное, высоту и глубину - понятию, которое он использовал в качестве пароля к своей отнюдь не левой философии. Равно как и следует учитывать, что германские «фаустовские» теории Я и личности динамичны, а не статичны (классическое изложение этого воззрения - у Фихте). Личность, индивид в исконном европейском (не «иудео-христианском» понимании) - само становление, героическое и трагическое по сути. Статика «аполлонического» у раннего Ницше создаёт лишь иллюзию индивидуации, тогда как в дальнейшем выясняется, что подлинная персонализация (или персонализация подлинности) - это действующая сила и не есть нечто застывшее. (И римское понятие добродетели-доблести virtus, применявшееся для личной оценки индивида, связано с характеристикой его способности к действию.) Дионисийское позднего Ницше настолько же перекрывает прежнее различение аполлонического и его противоположности, насколько разум и дух у Гегеля превосходят «рассудок» Просвещения. Настолько же, насколько включает первичные значения как частные случаи.
В описании же идеологического конфликта из цитируемого текста не части целого сталкиваются друг с другом, а целое со своими частями. То, что автор этого не замечает, свидетельствует о его собственном местонахождении вне идеи целого, что ставит под сомнение его призывы к консервативному синтезу. Противостояние правого и левого или врагов и защитников Просвещения не проходило по линии Небо/Земля, аполлоническое/дионисийское, индивидуализм/коллективизм. Коллективности масс исторически противостоит не индивидуализм (омассовление и индивидуализм буржуазной эпохи не только не исключают, но, наоборот, предполагают друг друга), но сословный аристократический корпоративизм как форма, включающая индивидуализацию - отрицающей её, доиндивидуальной форме. Ценности знати - родовые не менее, чем индивидуальные. Не в этом надо искать разницу. И правый индивидуализм, и правый коллективизм следует отличать от их левых версий.
Резюмруя и говоря максимально обобщенно, напомним: разделение земли и неба не катастрофа и не раскол, а начало порядка, рождение космоса из нерасчлененного хаотичного состояния. Различение души и тела совсем не означает, что одно тут же отделяется от другого. То, что Елисеев считает расколом, не раскол, а расслоение, в том числе на должное и сущее - вертикальная организация мира, иерархия и устроение.
Рельеф на нижнем фото: Латона, Диана, Аполлон, Ника-Победа на фоне храма Аполлона Палатинского. Государственные музеи Берлина.