Венецианское стекло-2. Фотографическая конвенция (2). Нарушение незапретных запретов
В Ка Д’ Оро самый лакомый объект, «Святой Себастьян» Мантеньи, висит на входе в экспозицию - бывший хозяин коллекции так ценил эту картину, что специально построил для неё автономную мраморную капеллу: поднимаешься на второй этаж, и там, среди выставленных готических и ренессансных скульптур, в углу, тот самый шедевр, возле которого сидит специальный дядька в шарфе и кричит всем, активно вращая глазами - «но фото! Но фото!»
Ну, раз нельзя, значит, нельзя.
Обычно, я фотографирую даже под запретом - в каждой венецианской церкви и, тем более, в музее, на входе висит картинка с перечёркнутым фотоаппаратом, что, разумеется, обостряет погоню за эстетическими впечатлениями.
Моя маленькая партизанская война необходима для работы - во-первых, я убеждён, что рассеянное внимание современного человека давно уже не способно фиксироваться на особенностях текущего момента, оно его просто пропускает.
Во-вторых, по себе я знаю, что зрение современного человека меняется: отныне мы смотрим не только глазами (то есть, в одиночестве), но и с помощью гаджетов, делящих наше внимание с кем-то ещё: потенциальная, но возможность поделиться этим впечатлением с кем-то другим (даже если это ты, годы спустя) меняет настрой оптики и её агрегатное состояние.
Да, я понимаю, что фотографирование способствует быстрейшему забыванию и «смерти мгновения», но что делать, если есть только те возможности, что есть?!
Поэтому я демонстративно кладу телефон в карман и начинаю осматривать Галерею Франкетти только глазами (кажется, спрятав девайс внутрь куртки или в сумку, разгибаешься и начинаешь держать спину гораздо прямее, чем когда ты фотограф), выхожу на знаменитый ажурный балкон с видом на Гранд Канал (где, кстати, фотографировать можно), поднимаюсь на третий этаж с картинами второстепенных художников и коллекциями декоративно-прикладного искусства, затем возвращаюсь в «ядро» коллекции Франкетти, чтобы мимо глазастого дядьки (его никак не обойти) идти на выход.
Тут он начинает мне что-то говорить и яростно жестикулировать.
Смысл спича ускользает, но добрая и неагрессивная интонация заставляют замедлить шаг, остановиться.
- Не понимаю, - говорю.
И тогда экспрессивными итальянскими жестами, он мне объясняет, что я могу сфотографировать «Святого Себастьяна», он разрешает, только если подойду совсем близко к мраморной капелле.
Туда, где видеокамера "не видит".
Уж не знаю отчего он решил меня выделить из толпы.
«Галерея Франкетти в Золотом дворце» на Яндекс.Фотках
Скорее всего, скучал (я пришёл в Ка Д’ Оро перед самым закрытием), а, может быть, увидел как я фотографировал коллекцию Франкетти через стекло, стоя на готическом балконе - мне очень понравились блики вечереющего густого света и отражение каменных кружев, накладывающихся на картины и скульптуры) и оценил сдержанность, с какой я решил не нарушать музейного запрета.
Поблагодарив его, я начал спускаться на лестнице, услышав, как смотритель с прежней яростью кричит очередному посетителю «но фото! Но фото!»
Случай этот рассказал мне об «итальянском характере» гораздо больше, чем иные исследования.
Тем более, что ориентируешься ведь на «отечественную» традицию репрессивной педагогики и страсть к «административному восторгу» у любой штафирки.
Любого другого автоматически нагружаешь собственным уровнем "подлости" и скованности, тогда как свободный (тем более, венецианский) человек почти обязан быть ленивым и великодушным.
Благородным, да?
Кстати, про видеокамеры.
Их, конечно, боишься больше смотрителей, ибо они анонимны и непредсказуемы.
Хотя я не представляю, что могут сделать служители культа сохранения ауры, увидевшие фотографирующего туриста.
Подбежать к нему и «засветить плёнку»?
Потребовать удалить фотографии?
Реально ли такое?
Блуждая по Ка Пезаро я поднялся на чердачный этаж, куда обычно мало кто забредает - там базируются коллекции «восточного искусства», прекрасно подобранные и совершенно никому не известные.
В Ка Пезаро и так почти никто не заходит, коллекции там специфические, на любителя, а на полати-то и вовсе добираются единицы.
Так вот именно там, среди китайского оружия и японского фарфора я набрёл на комнату с окошком, в котором виднелись экраны видеонаблюдения за музейными залами.
Знаете ли, что в комнате этой никого не было?
Не очень ловкая (но, как всегда, немая, непроговоренная) ситуация вышла в церкви Сан-Поло, где в одной из отдельных капелл висит многочастный цикл картин Тьеполо-младшего, описывающий Крестный Путь Христа.
Заходя на очередной объект, аккуратно осматриваешь возможные ограничения для съёмки, фиксируя, где сидят смотрители и как расположены камеры.
Со временем это входит в привычку, и когда я пришёл в Сан-Поло, то автоматически отметил: у мужика, сидящего на билетах и читающего что-то с планшета, экран монитора рябит абстрактным телевизионным снежком, трансляция не работает.
Именно поэтому, оказавшись в комнате с картинам, ничего не боясь и никого не смущаясь, я сфотографировал все четырнадцать картин, висящих чуть выше уровня человеческого взгляда.
Смакуя и делая «большие планы» деталей.
Лишь на выходе, я понял, что трансляция на мониторе включается вместе со светом: пока в капелле никого нет, в ней темно.
Но, если кто-то заходит, свет включается автоматически.
Почему-то боишься не самого факта съёмки («а что тут такого»), но возможности быть обнаруженным: скрываешь сам процесс, точно подворовываешь по-мелкому.
По гаденькому.
Как бы обнаруживая стремление урвать себе больше положенного <по закону>.
Готовясь к поездке, я скачал себе в телефон мобильное приложение от «Палаццо Дукале», каждая страничка которого сопровождалась перечёркнутым фотообъективом.
Из-за этого я больше двух недель откладывал поход в «Дворец Дожей», ибо воображение моё раздувалось в какие-то кафкианские фантасмагории с военным режимом и персональными репрессиями.
В реальности же посещение главного венецианского дворца вышло обыденным и даже скучным: и сфотографировал всё, что хотел (правда, там свет такой, что снимки получились размытыми, плывущими) и на запрет нарвался только в центре Зала дель Маджор Консильо («Зал Большого Совета»), то есть, в самом центре венецианского центра, пытаясь схватить всю фреску Тинторетто «Рай», которая, кажется, считается самой большой картиной в мире (?)
Уж точно, самой большой картиной Тинторетто.
Конечно, я почти никогда без особой надобности не лез на рожон, однако, фотографировал почти всё, что нужно было мне для работы.
Тем более, когда начал свой хадж по бесконечным венецианским церквям, впечатления от которых уже на второй день начали сливаться в единую серо-буро-малиновую липкую ленту для ловли мух.
При этом постоянно расспрашивая знакомых и попутчиков, а так же работников культа почему же, всё-таки, в некоторых культурных и религиозных институциях можно снимать, а в других нет.
Тут, кстати, помимо прочего, важен вопрос ценообразования.
Де, за свои деньги, турист имеет право получить весь комплекс услуг, даже и полулегальных.
Конечно, есть музеи и церкви, жирные как домашние коты, они с лёгкостью задирают цены и вывешивают всевозможные запреты: их мало кто минует и можно не париться о репутации.
С другой стороны, есть принципиально демократические институции, типа венецианской Биеннале, демонстративно вовлекающие зрителей в интерактивный диалог.
А есть опустевшие и опустошенные палаццо ( как, скажем, Гримани или же весьма специфический фонд Кверини Стампалия, «заточенный» под студентов и продвинутую молодежь), которые почти стыдятся брать большие деньги за билеты: шедевров там на пересчёт, так пусть хоть фотографированием побалуются.
Так, что ли?!
Однажды, в погожий денек, возвращаясь из Скуолы ди Сан-Джорджо дельи Скьявони с картинами Карпаччо (редкое, кстати, место, где фотографировать просто не хотелось) в приятной задушевной компании, в районе наклоненной кампанилы у Сан-Джорджо деи Гречи мы взялись рассуждать об этом странном запрете и его градациях.
Если совсем коротко, то версий было три.
Метафизическая - у Глеба, юридическая и административная у Арсена и его девушки, а так же моя - постбеньяминовская про попытки сохранения ауры (и, таким образом, сохранения привлекательности и аутентичности для будущих времён - как кричала мне тётка в киевской Кирилловской церкви - «Вы святотатствуете и нас своим фотографированием оскорбляете, а мы тут на ваших детей работаем!...»)
Через пару дней, уже другим составом, мы с венецианскими москвичами пошли в Палаццо Лабиа, смотреть на фрески Тьеполо-старшего.
Культпоходу предшествовали эпистолярные диалоги с администрацией Дворца: теперь в нём - телерадиокомпания, Палаццо Лабиа - режимный, без шуток, объект и на вахте паспорта каждого из туристов долго сканировали и вписывали в компьютер.
То есть, ты туда попадаешь уже не анонимно, а под своей фамилией.
И это лишает тебя обычной отчаянной наглости имярека.
Съёмка самого лакомого художественного приключения в Венеции оказалась невозможной: сначала к нам вышел «хозяин дома», а в залы с росписями сопровождал экскурсовод, к которому я и обратился со своим уже традиционным вопросом: «А почему собственно возле фресок нельзя фотографировать?»
Я-то имел ввиду свою привычную телегу про сохранение ауры и т.д., но экскурсовод воспринял этот вопрос как упрёк и произнёс фразу (Глеб переводил), которая объяснила мне про итальянцев ещё больше.
- Да что мы, немцы какие, что ли (в смысле: рабы и заложники инструкций)?! Фотографируйте, конечно!
Ну, раз нельзя, значит, нельзя.
Обычно, я фотографирую даже под запретом - в каждой венецианской церкви и, тем более, в музее, на входе висит картинка с перечёркнутым фотоаппаратом, что, разумеется, обостряет погоню за эстетическими впечатлениями.
Моя маленькая партизанская война необходима для работы - во-первых, я убеждён, что рассеянное внимание современного человека давно уже не способно фиксироваться на особенностях текущего момента, оно его просто пропускает.
Во-вторых, по себе я знаю, что зрение современного человека меняется: отныне мы смотрим не только глазами (то есть, в одиночестве), но и с помощью гаджетов, делящих наше внимание с кем-то ещё: потенциальная, но возможность поделиться этим впечатлением с кем-то другим (даже если это ты, годы спустя) меняет настрой оптики и её агрегатное состояние.
Да, я понимаю, что фотографирование способствует быстрейшему забыванию и «смерти мгновения», но что делать, если есть только те возможности, что есть?!
Поэтому я демонстративно кладу телефон в карман и начинаю осматривать Галерею Франкетти только глазами (кажется, спрятав девайс внутрь куртки или в сумку, разгибаешься и начинаешь держать спину гораздо прямее, чем когда ты фотограф), выхожу на знаменитый ажурный балкон с видом на Гранд Канал (где, кстати, фотографировать можно), поднимаюсь на третий этаж с картинами второстепенных художников и коллекциями декоративно-прикладного искусства, затем возвращаюсь в «ядро» коллекции Франкетти, чтобы мимо глазастого дядьки (его никак не обойти) идти на выход.
Тут он начинает мне что-то говорить и яростно жестикулировать.
Смысл спича ускользает, но добрая и неагрессивная интонация заставляют замедлить шаг, остановиться.
- Не понимаю, - говорю.
И тогда экспрессивными итальянскими жестами, он мне объясняет, что я могу сфотографировать «Святого Себастьяна», он разрешает, только если подойду совсем близко к мраморной капелле.
Туда, где видеокамера "не видит".
Уж не знаю отчего он решил меня выделить из толпы.
«Галерея Франкетти в Золотом дворце» на Яндекс.Фотках
Скорее всего, скучал (я пришёл в Ка Д’ Оро перед самым закрытием), а, может быть, увидел как я фотографировал коллекцию Франкетти через стекло, стоя на готическом балконе - мне очень понравились блики вечереющего густого света и отражение каменных кружев, накладывающихся на картины и скульптуры) и оценил сдержанность, с какой я решил не нарушать музейного запрета.
Поблагодарив его, я начал спускаться на лестнице, услышав, как смотритель с прежней яростью кричит очередному посетителю «но фото! Но фото!»
Случай этот рассказал мне об «итальянском характере» гораздо больше, чем иные исследования.
Тем более, что ориентируешься ведь на «отечественную» традицию репрессивной педагогики и страсть к «административному восторгу» у любой штафирки.
Любого другого автоматически нагружаешь собственным уровнем "подлости" и скованности, тогда как свободный (тем более, венецианский) человек почти обязан быть ленивым и великодушным.
Благородным, да?
Кстати, про видеокамеры.
Их, конечно, боишься больше смотрителей, ибо они анонимны и непредсказуемы.
Хотя я не представляю, что могут сделать служители культа сохранения ауры, увидевшие фотографирующего туриста.
Подбежать к нему и «засветить плёнку»?
Потребовать удалить фотографии?
Реально ли такое?
Блуждая по Ка Пезаро я поднялся на чердачный этаж, куда обычно мало кто забредает - там базируются коллекции «восточного искусства», прекрасно подобранные и совершенно никому не известные.
В Ка Пезаро и так почти никто не заходит, коллекции там специфические, на любителя, а на полати-то и вовсе добираются единицы.
Так вот именно там, среди китайского оружия и японского фарфора я набрёл на комнату с окошком, в котором виднелись экраны видеонаблюдения за музейными залами.
Знаете ли, что в комнате этой никого не было?
Не очень ловкая (но, как всегда, немая, непроговоренная) ситуация вышла в церкви Сан-Поло, где в одной из отдельных капелл висит многочастный цикл картин Тьеполо-младшего, описывающий Крестный Путь Христа.
Заходя на очередной объект, аккуратно осматриваешь возможные ограничения для съёмки, фиксируя, где сидят смотрители и как расположены камеры.
Со временем это входит в привычку, и когда я пришёл в Сан-Поло, то автоматически отметил: у мужика, сидящего на билетах и читающего что-то с планшета, экран монитора рябит абстрактным телевизионным снежком, трансляция не работает.
Именно поэтому, оказавшись в комнате с картинам, ничего не боясь и никого не смущаясь, я сфотографировал все четырнадцать картин, висящих чуть выше уровня человеческого взгляда.
Смакуя и делая «большие планы» деталей.
Лишь на выходе, я понял, что трансляция на мониторе включается вместе со светом: пока в капелле никого нет, в ней темно.
Но, если кто-то заходит, свет включается автоматически.
Почему-то боишься не самого факта съёмки («а что тут такого»), но возможности быть обнаруженным: скрываешь сам процесс, точно подворовываешь по-мелкому.
По гаденькому.
Как бы обнаруживая стремление урвать себе больше положенного <по закону>.
Готовясь к поездке, я скачал себе в телефон мобильное приложение от «Палаццо Дукале», каждая страничка которого сопровождалась перечёркнутым фотообъективом.
Из-за этого я больше двух недель откладывал поход в «Дворец Дожей», ибо воображение моё раздувалось в какие-то кафкианские фантасмагории с военным режимом и персональными репрессиями.
В реальности же посещение главного венецианского дворца вышло обыденным и даже скучным: и сфотографировал всё, что хотел (правда, там свет такой, что снимки получились размытыми, плывущими) и на запрет нарвался только в центре Зала дель Маджор Консильо («Зал Большого Совета»), то есть, в самом центре венецианского центра, пытаясь схватить всю фреску Тинторетто «Рай», которая, кажется, считается самой большой картиной в мире (?)
Уж точно, самой большой картиной Тинторетто.
Конечно, я почти никогда без особой надобности не лез на рожон, однако, фотографировал почти всё, что нужно было мне для работы.
Тем более, когда начал свой хадж по бесконечным венецианским церквям, впечатления от которых уже на второй день начали сливаться в единую серо-буро-малиновую липкую ленту для ловли мух.
При этом постоянно расспрашивая знакомых и попутчиков, а так же работников культа почему же, всё-таки, в некоторых культурных и религиозных институциях можно снимать, а в других нет.
Тут, кстати, помимо прочего, важен вопрос ценообразования.
Де, за свои деньги, турист имеет право получить весь комплекс услуг, даже и полулегальных.
Конечно, есть музеи и церкви, жирные как домашние коты, они с лёгкостью задирают цены и вывешивают всевозможные запреты: их мало кто минует и можно не париться о репутации.
С другой стороны, есть принципиально демократические институции, типа венецианской Биеннале, демонстративно вовлекающие зрителей в интерактивный диалог.
А есть опустевшие и опустошенные палаццо ( как, скажем, Гримани или же весьма специфический фонд Кверини Стампалия, «заточенный» под студентов и продвинутую молодежь), которые почти стыдятся брать большие деньги за билеты: шедевров там на пересчёт, так пусть хоть фотографированием побалуются.
Так, что ли?!
Однажды, в погожий денек, возвращаясь из Скуолы ди Сан-Джорджо дельи Скьявони с картинами Карпаччо (редкое, кстати, место, где фотографировать просто не хотелось) в приятной задушевной компании, в районе наклоненной кампанилы у Сан-Джорджо деи Гречи мы взялись рассуждать об этом странном запрете и его градациях.
Если совсем коротко, то версий было три.
Метафизическая - у Глеба, юридическая и административная у Арсена и его девушки, а так же моя - постбеньяминовская про попытки сохранения ауры (и, таким образом, сохранения привлекательности и аутентичности для будущих времён - как кричала мне тётка в киевской Кирилловской церкви - «Вы святотатствуете и нас своим фотографированием оскорбляете, а мы тут на ваших детей работаем!...»)
Через пару дней, уже другим составом, мы с венецианскими москвичами пошли в Палаццо Лабиа, смотреть на фрески Тьеполо-старшего.
Культпоходу предшествовали эпистолярные диалоги с администрацией Дворца: теперь в нём - телерадиокомпания, Палаццо Лабиа - режимный, без шуток, объект и на вахте паспорта каждого из туристов долго сканировали и вписывали в компьютер.
То есть, ты туда попадаешь уже не анонимно, а под своей фамилией.
И это лишает тебя обычной отчаянной наглости имярека.
Съёмка самого лакомого художественного приключения в Венеции оказалась невозможной: сначала к нам вышел «хозяин дома», а в залы с росписями сопровождал экскурсовод, к которому я и обратился со своим уже традиционным вопросом: «А почему собственно возле фресок нельзя фотографировать?»
Я-то имел ввиду свою привычную телегу про сохранение ауры и т.д., но экскурсовод воспринял этот вопрос как упрёк и произнёс фразу (Глеб переводил), которая объяснила мне про итальянцев ещё больше.
- Да что мы, немцы какие, что ли (в смысле: рабы и заложники инструкций)?! Фотографируйте, конечно!