Ка' Д'Оро. Галерея Франкетти
Раньше впечатлений хватало надолго, я умел их смаковать, растягивать в памяти, причмокивая над деталями, теперь же они не живут больше одного дня и для полноценности самоощущения каждый день нужна новая порция художественного адреналина.
Раньше смотреть ходил картины (потом увлёкся скульптурой), теперь же воспринимаешь только музей целиком - как одну тотальную инсталляцию, говорящую с помощью экспонатов о чём-то перпендикулярно своём.
Это, думаю, нормально, если учесть, что Венеция - отнюдь не метафорический город-музей, разные залы которого (читай, кварталы) отданы разным музейным инвайроментам.
Все они дополняют друг друга в едва ли не в одном-единственном сюжетном развитии про мёртвое, практически, место, набитое сокровищами: когда экспонатов и артефактов больше, чем жителей (и даже больше, чем туристов) все они начинают перекликаться друг с другом, взаимодействовать, пересекаться.
Церкви с музеями, музеи с церквями, ранний Тонторетто с поздним Кривелли, а поздний Веронезе - с ранним Карпаччо, который и не Карпаччо вовсе.
Одного случайного Мантенью (ну, не венецианский он, что ж тут поделать) я пропустил в Музее Каррер, так как Мантенья был на выезде, гастролировал.
Второй в городе Монтенья находится в Галерее Франкетти, экспонируемой в одном из самых заметных фасадов (так и хочется написать "лиц") Гранд Канала.
Совсем как в Квирини Стампалия, главный и едва ли не единственный безусловный шедевр-шедевр коллекции находится на входе - после небольшого закутка с обломками готических скульптур и длинной иконной доской Виварини.
Барон Франкетти, перед самоубийством передавший коллекцию городу (могила его - во внутреннем дворике Ка’ Д’ Оро) так любил «Святого Себастьяна» Мантеньи, что выстроил для него отдельную капеллу, отделанную мрамором в ренессансном стиле.
Дальше, по ходу движения, размещается коллекция венецианской, в основном, живописи Возрождения, хотя и без Беллини (есть одна Мадонна его школы), но зато с масштабным триптихом Карпаччо.
Много, так же, готической и ренессансной пластики, поясных портретов, скульптур святых и декоративных деталей, фризов и барельефов.
Как любая частная коллекция, эта даже не прикидывается рассказом об истории искусств (и даже не настаивает на демонстрации привязанностей конкретного собирателя), но образует свой собственный нарратив о том, как второстепенные вещи второстепенных мастеров, соединённые в произвольном порядке, начинают взаимодействовать на камерном, домашнем уровне.
Впрочем, собрание Франкетти достаточно обширное и качественное (особенно если, скажем, сравнивать его с поточными залами последнего этажа Ка Реццонико, где в неограниченных, казалось бы, количествах, собран третьестепенный XVIII век), с отдельными самодостаточными шедеврами.
Четыре из них, самые эффектные и дополненные скульптурными бюстами и выцветшими шпалерами, показывают в «главном» зале - выставочном квадрате возле выхода на резной, готический балкон, известный по многочисленным венецианским открыткам.
И картины, надо сказать, ему проигрывают, несмотря на то, что вид с балкона на Гранд Канал - самый обычный, ничего эксклюзивного (тем более, что фасад дворца, стоящего ровно напротив Ка’ Д’ Оро ремонтируется и закрыт плёнкой), тогда как шедевры в квадрате подобраны весьма изысканно.
Во-первых, строгий мужской портрет работы Тинторетто (нечто похожее я уже видел в парадном зале Дворца Гримани, где Якопо изобразил трёх представителей древнейшего венецианского рода, взяв их по пояс), во-вторых, прекрасная красавица, написанная Тицианом, и в отличие от «La Bella» всё из того же Гримани (на самом деле, Питти) не залакированная.
В-третьих, это огромный и совершенно роскошный мужской портрет в полный рост, выполненный Ван Дейком (уже, кстати, не первый раз встречающийся в венецианских музеях и церквях - последний раз я видел приписываемое ему «Распятие» в Сан-Заккарии).
Ну, и, видимо, для полного комплекта - жизнерадостный Бордоне с вольготно раскинувшейся полулежащей пышнотелой обнажённой красавицей, оттеняющей светскую сдержанность портретов Тинторетто и Ван Дейка, а так же скромность дамы, показанной Тицианом, лишь намекающим на вулканическую чувственность своей модели прикрытой руками обнажённой грудью...
Потом, по скрипучей деревянной лестнице, перенесённой в Ка’ Д’ Оро из какого-то другого особняка, поднимаешься на следующий зал, где современное искусство (в центре), приписанное к программе Биеннале, перепутано с щепоточкой малых голландцев, совсем старинных нидерландцев и, «до кучи», прочими остатками коллекции.
Выставка актуальных течений завязана на цитирование классических работ (от Микеланджело до Моне) и от неё хочется бежать (хотя, справедливости ради, всё-таки, отмечу пару прекрасных работ моего любимого Свая Твомбли) на балкон, благо он открыт.
Уже практически стемнело и в готические арки его льётся густой синий свет; сбоку - вход на антресоли, где проходит выставка старинного еврейского серебра.
Не спрашивайте меня, почему именно его и почему именно там, вместе с керамическими черепками.
Важнее, во-первых, что вид на Гранд Канал подтверждает многократно виденное: вечером жизнь здесь, «на главной улице города» вымирает: дворцы знати стоят с тёмными окнами и выглядят окончательно неживыми.
Даже если фасады их и подсвечивают (но крайне тускло и нерегулярно).
Вся жизнь переносится в воду, по которой снуют кораблики и лодочки, трамвайчики и такси совершенно шанхайского если сверху смотреть, вида ( хотя, конечно, конечно, мотив этот гораздо ближе японской живописи, уже ведь оставленной навсегда в Ка’ Пезеро - вот вам и пример музейных взаимодействий); людей же можно увидеть только на остановках вапоретто (рядом с Галереей Франкетти, как раз, есть одна такая), других бытовых возможностей (кроме, разумеется, мостов) оказаться на Гран Канале, кажется, нет.
Казино Венеции и дорогущие отели, имеющие приватные причалы, конечно, не в счёт.
Во-вторых, площади, отданные биеннальной пустоши, обычно заполняются десятками фрагментов, оставшихся от фресок, постепенно слезавших с фасадов парадных палаццо.
Та самая коллекция, от Джорджоне и Тициана до Тьеполо, фрагменты которой я видел в Палаццо Гримани, только гораздо насыщеннее и интереснее.
То, за чем и нужно идти в Золотой Дом (если не считать Мантеньи и двух ведут Гварди в каком-то финальном закутке).
Ибо, ну, да, не оставляет ощущение, что картины здесь не самое важное, что они приложение к чему-то невидимому, но существенному.
Потом понимаешь: классическая (гм, типовая) планировка венецианского палаццо нарушена и залы лепятся друг к другу проходными галереями, вместо того, чтобы образовывать велеречивые анфилады.
Читаешь путеводитель: и точно: граф Трубецкой подарил это резное Чудо балерине Тальоне (Лейла, привет!), которая и «учинила варварскую реставрацию» (снесла внешнюю лестницу, перепланировала жилые этажи, уничтожив многочисленные каменные украшения).
Балерина сломала внутренний строй дворца, нарушив его персональный экологический баланс, поэтому теперь, недомученный, он обо всём и ни о чем; внешне, со стороны Гранд Канала, Ка’ Д’ Оро гораздо эффектнее и целее, чем внутри.
Что ж, тоже очень венецианская история.
Можно сказать, типическая.
Раньше смотреть ходил картины (потом увлёкся скульптурой), теперь же воспринимаешь только музей целиком - как одну тотальную инсталляцию, говорящую с помощью экспонатов о чём-то перпендикулярно своём.
Это, думаю, нормально, если учесть, что Венеция - отнюдь не метафорический город-музей, разные залы которого (читай, кварталы) отданы разным музейным инвайроментам.
Все они дополняют друг друга в едва ли не в одном-единственном сюжетном развитии про мёртвое, практически, место, набитое сокровищами: когда экспонатов и артефактов больше, чем жителей (и даже больше, чем туристов) все они начинают перекликаться друг с другом, взаимодействовать, пересекаться.
Церкви с музеями, музеи с церквями, ранний Тонторетто с поздним Кривелли, а поздний Веронезе - с ранним Карпаччо, который и не Карпаччо вовсе.
Одного случайного Мантенью (ну, не венецианский он, что ж тут поделать) я пропустил в Музее Каррер, так как Мантенья был на выезде, гастролировал.
Второй в городе Монтенья находится в Галерее Франкетти, экспонируемой в одном из самых заметных фасадов (так и хочется написать "лиц") Гранд Канала.
Совсем как в Квирини Стампалия, главный и едва ли не единственный безусловный шедевр-шедевр коллекции находится на входе - после небольшого закутка с обломками готических скульптур и длинной иконной доской Виварини.
Барон Франкетти, перед самоубийством передавший коллекцию городу (могила его - во внутреннем дворике Ка’ Д’ Оро) так любил «Святого Себастьяна» Мантеньи, что выстроил для него отдельную капеллу, отделанную мрамором в ренессансном стиле.
Дальше, по ходу движения, размещается коллекция венецианской, в основном, живописи Возрождения, хотя и без Беллини (есть одна Мадонна его школы), но зато с масштабным триптихом Карпаччо.
Много, так же, готической и ренессансной пластики, поясных портретов, скульптур святых и декоративных деталей, фризов и барельефов.
Как любая частная коллекция, эта даже не прикидывается рассказом об истории искусств (и даже не настаивает на демонстрации привязанностей конкретного собирателя), но образует свой собственный нарратив о том, как второстепенные вещи второстепенных мастеров, соединённые в произвольном порядке, начинают взаимодействовать на камерном, домашнем уровне.
Впрочем, собрание Франкетти достаточно обширное и качественное (особенно если, скажем, сравнивать его с поточными залами последнего этажа Ка Реццонико, где в неограниченных, казалось бы, количествах, собран третьестепенный XVIII век), с отдельными самодостаточными шедеврами.
Четыре из них, самые эффектные и дополненные скульптурными бюстами и выцветшими шпалерами, показывают в «главном» зале - выставочном квадрате возле выхода на резной, готический балкон, известный по многочисленным венецианским открыткам.
И картины, надо сказать, ему проигрывают, несмотря на то, что вид с балкона на Гранд Канал - самый обычный, ничего эксклюзивного (тем более, что фасад дворца, стоящего ровно напротив Ка’ Д’ Оро ремонтируется и закрыт плёнкой), тогда как шедевры в квадрате подобраны весьма изысканно.
Во-первых, строгий мужской портрет работы Тинторетто (нечто похожее я уже видел в парадном зале Дворца Гримани, где Якопо изобразил трёх представителей древнейшего венецианского рода, взяв их по пояс), во-вторых, прекрасная красавица, написанная Тицианом, и в отличие от «La Bella» всё из того же Гримани (на самом деле, Питти) не залакированная.
В-третьих, это огромный и совершенно роскошный мужской портрет в полный рост, выполненный Ван Дейком (уже, кстати, не первый раз встречающийся в венецианских музеях и церквях - последний раз я видел приписываемое ему «Распятие» в Сан-Заккарии).
Ну, и, видимо, для полного комплекта - жизнерадостный Бордоне с вольготно раскинувшейся полулежащей пышнотелой обнажённой красавицей, оттеняющей светскую сдержанность портретов Тинторетто и Ван Дейка, а так же скромность дамы, показанной Тицианом, лишь намекающим на вулканическую чувственность своей модели прикрытой руками обнажённой грудью...
Потом, по скрипучей деревянной лестнице, перенесённой в Ка’ Д’ Оро из какого-то другого особняка, поднимаешься на следующий зал, где современное искусство (в центре), приписанное к программе Биеннале, перепутано с щепоточкой малых голландцев, совсем старинных нидерландцев и, «до кучи», прочими остатками коллекции.
Выставка актуальных течений завязана на цитирование классических работ (от Микеланджело до Моне) и от неё хочется бежать (хотя, справедливости ради, всё-таки, отмечу пару прекрасных работ моего любимого Свая Твомбли) на балкон, благо он открыт.
Уже практически стемнело и в готические арки его льётся густой синий свет; сбоку - вход на антресоли, где проходит выставка старинного еврейского серебра.
Не спрашивайте меня, почему именно его и почему именно там, вместе с керамическими черепками.
Важнее, во-первых, что вид на Гранд Канал подтверждает многократно виденное: вечером жизнь здесь, «на главной улице города» вымирает: дворцы знати стоят с тёмными окнами и выглядят окончательно неживыми.
Даже если фасады их и подсвечивают (но крайне тускло и нерегулярно).
Вся жизнь переносится в воду, по которой снуют кораблики и лодочки, трамвайчики и такси совершенно шанхайского если сверху смотреть, вида ( хотя, конечно, конечно, мотив этот гораздо ближе японской живописи, уже ведь оставленной навсегда в Ка’ Пезеро - вот вам и пример музейных взаимодействий); людей же можно увидеть только на остановках вапоретто (рядом с Галереей Франкетти, как раз, есть одна такая), других бытовых возможностей (кроме, разумеется, мостов) оказаться на Гран Канале, кажется, нет.
Казино Венеции и дорогущие отели, имеющие приватные причалы, конечно, не в счёт.
Во-вторых, площади, отданные биеннальной пустоши, обычно заполняются десятками фрагментов, оставшихся от фресок, постепенно слезавших с фасадов парадных палаццо.
Та самая коллекция, от Джорджоне и Тициана до Тьеполо, фрагменты которой я видел в Палаццо Гримани, только гораздо насыщеннее и интереснее.
То, за чем и нужно идти в Золотой Дом (если не считать Мантеньи и двух ведут Гварди в каком-то финальном закутке).
Ибо, ну, да, не оставляет ощущение, что картины здесь не самое важное, что они приложение к чему-то невидимому, но существенному.
Потом понимаешь: классическая (гм, типовая) планировка венецианского палаццо нарушена и залы лепятся друг к другу проходными галереями, вместо того, чтобы образовывать велеречивые анфилады.
Читаешь путеводитель: и точно: граф Трубецкой подарил это резное Чудо балерине Тальоне (Лейла, привет!), которая и «учинила варварскую реставрацию» (снесла внешнюю лестницу, перепланировала жилые этажи, уничтожив многочисленные каменные украшения).
Балерина сломала внутренний строй дворца, нарушив его персональный экологический баланс, поэтому теперь, недомученный, он обо всём и ни о чем; внешне, со стороны Гранд Канала, Ка’ Д’ Оро гораздо эффектнее и целее, чем внутри.
Что ж, тоже очень венецианская история.
Можно сказать, типическая.