Европа и душа Востока. Русские. (часть 5.1)
Пролог темы по книге немецкого философа Вальтера Шубарта "Европа и Душа Востока" здесь.
Часть 1 "Немцы" здесь.
Часть 2 "Англосаксы" здесь.
Часть 3. "Французы" здесь.
Часть 4. "Испанцы" здесь.
Если какой-нибудь народ хочет познать себя, для этого он имеет разные возможности. Наиболее неподходящим я считаю самый распространенный метод - исторический. Народ не может познать себя, заглядывая в свою историю, поскольку он не будет выводить объяснение настоящего из прошлого, а наоборот: будет из близкой перспективы вглядываться вглубь с неосознанным желанием санкционировать прошлым настоящее. Тем самим и прошлое затемняется, и настоящее остается непонятым. Я хотел бы показать народы Европы такими, какие они есть сегодня, какими они сформировались за последние поколения. Я смотрю на них прежде всего с точки зрения тех возможностей, которые имеются в них для обновления человечества.
Чем противоположнее предметы сравнения, тем резче они выделяются друг против друга, тем яснее проявляется их собственная сущность на контрастном фоне. Когда начинают себя сравнивать европейские нации, живущие в сообществе одного и того же архетипа, то есть образующие семью с одной и той же судьбой, они замечают в себе совпадения и отклонения, но самое существственное проявляется гораздо слабее: своеобразие самой семьи. Видятся только внутрисемейные различия, клановые разновидности и нюансы, в то время как общий признак семьи считается само собой разумеющимся и поэтому не бросается в глаза. Но он обнаруживается сразу же, как только мы противополагаем европейские нации или одну из них (за исключением Испании) - русским. Тогда все они плотно смыкаются на одной стороне, а русские остаются в одиночестве на другой, поближе к индусам и китайцам, нежели к европейцам.
Запад подарил человечеству самые совершенные виды техники, государственности и связи, но лишил его души. Задача России в том, чтобы вернуть душу человеку. Именно Россия обладает теми силами, которые Европа утратила или разрушила в себе. Россия является частью Азии и в то же время членом христианского сообщества народов. Это - христианская часть Азии. В этом особенность и исключительность ее исторической миссии. Индия и Китай отдалены от европейского человека. В Россию же его ведут пути, связанные прежде всего с общностью религии. Поэтому только Россия способна вдохнуть душу в гибнувший от властолюбия, погрязший в предметной деловитости человеческий род, и это верно несмотря на то, что в настоящий момент сама она корчится в судорогах большевизма. Ужасы советского времени минуют, как минула ночь татарского ига, и сбудется древнее пророчество: ех огiепtе luх (свет с Востока). Этим я не хочу сказать, что европейские нации утратят свое влияние. Они утратят лишь духовное лидерство.
Быть может, это и слишком смело, но это надо сказать со всей определенностью: Россия единственная страна, которая способна спасти Европу и спасет ее, поскольку во всей совокупности жизненно важных вопросов придерживается установки, противоположной той, которую занимают европейские народы. Как раз из глубины своих беспримерных страданий она будет черпать столь же глубокое познание людей и смысла жизни, чтобы возвестить о нем народам Земли. Русский обладает для этого теми душевными предпосылками которых сегодня нет ни у кого из европейских народов.
В свой начальный период русская душа была настроена гармонично. Гармоничным духом веет от древнейшего русского христианства. Православная Церковь в основе своей терпелива. Она отрицает насильственное распространение своего учения и несвободу совести. Свое поведение она меняет только со времен Петра I, когда, подпав под верховную власть мощного государства, она допустила ущемление им своих благородных принципов.
Первые колебания русского чувства гармонии пришли с юга. Из Византии в русскую душу стал проникать чужеродный ей властный римский дух. С той поры жесткая догматика и пустой формализм стали давить на сердеч¬ную, безыскуственную, детскую веру русских. Столкновение византийского православия с русским благочестием стало роковым для дальнейшего развития Руси. Без этого не могла бы появиться государственная церковность, не было бы раскола XV века на православных и староверов, как и фанатичной борьбы революционеров XIX и XX веков против Церкви, связанной с монархией. Без Византии не было бы ни раскольников, ни безбожников.
Два других события, определивших духовную судьбу русских, имели место в первой половине XIII столетия: это татарское нашествие на Востоке и германское - на Западе. С татаро-монгольским игом не идет в сравнение никакое другое явление в европейской истории. Оно тяготело над русскими почти два с половиной века (1238-1480), и тем не менее ни в государственном плане, ни в духовном они не погибли, хотя это и нанесло их душе глубокий ущерб, не преодоленный по сей день. Все народы, будучи долго порабощенными, обнаруживают в виде общего признака ущербность правосознания.
Испытав слишком много бесправия, они теряют веру в нравствен¬ную и практическую ценность права. В то время как человек, обеспеченный правом, настаивает на своем достоинстве, бесправному приходится прибегать к низменным средствам - заискиванию, подкупу, воровству. Тот, кто является постоянным объектом преступления, вынужден защищаться и мстить также посредством преступления. С исчезновением чувства свободы исчезает самоуважение и смысл личной ответственности. Чувство долга может быть только там, где есть защита прав. Рабы лишь отбывают поденщину, но они не выполняют своего долга. Перед ними нет задач, которые поддерживали бы в них человеческое достоинство. С татарским игом в русских появились черты нечестности и раболепия. С тех пор душу русского человека нередко стали омрачать приступы жестокости.
До татарского ига Русь не знала ни царизма, ни крепостного права. Не царская Москва XVI века, а вольный Новгород XIV-го - вот отражение сущности русского духа. Самодержавие - это татарское инородное тело в плоти рус¬ского народа. В самодержавии с монголо-татарским пере¬плетается и другой чуждый элемент - римско-византийский. Глубоко символичен тот факт, что первые московские цари носили татарское облачение и римский титул (поскольку царь происходит от римского Caesar). Римский цезаризм и татарское ханство - родственные формы правления. Между способами правления Нерона и Ивана Грозного нет разницы. Совершенно очевидно, что без татарского деспотизма русская душа развивалась бы совершенно иначе. Революционное движение, от Герцена до Ленина, в своей своеобразной истории, полной страданий и почти религиозной одержимости, было направлено против того несвойственного русским римско-татарского духа, который оно было призвано окончательно сломить. Без татарского нашествия не было бы русской революции!
Искажение правового сознания со времен татарского ига имело и одно неожиданно благотворное последствие, правда, лишь для светлейших умов русской культуры. Оно проторило путь к пониманию того, что правовая идея не является высшим принципом этики, что выше ее идея любви, стоящая по ту сторону права и бесправия, вины и отмщения, - идея всепрощающего, всеочищаюшего добра, навсегда закрывающая истоки человеческой вражды и тем самым открывающая возможность Царства Божия на земле.
Третьим, довольно значительным, а по своим отдаленным последствиям и самым важным событием в истории русской души было германское нашествие начала XIII века. Тогда шведы, датчане и немцы вторглись с Балтийского моря на русские земли, основали Ригу и Ревель, добрались до Пскова и Новгорода. Таков был ответ на настоятельные просьбы, с которыми русские обращались к христианскому Западу, чтобы тот помог им отразить натиск язычников-татар. То было первым русским опытом познания европейцев, довольно горьким опытом. Тогда были посеяны первые семена отталкивания от Запада.
С эпохи Петра I русская культура развивалась в чуждых ей формах, которые не вырастали органически из русской сущности, а были ей навязаны насильно. Результатом стал душевный надлом, отмечаемый почти во всех проявлениях жизни последних поколений; та русская болезнь души, от которой сегодня - по крайней мере косвенно, в виде самозащиты - лихорадит все народы земли.
Русский не выносит расхождения между истиной и действительностью. Примечательно, что в русском языке для двух этих понятий существует одно и то же слово - правда. В своем редком двойном смысле оно означает то, что есть, и то, что должно быть. Русский не может жить иначе, как, не задумываясь, вносить элементы высшего порядка в вещественный мир, даже если этот мир их отторгает. В конечном счете, земное приносится в жертву идее. Русский нигилизм имеет религиозную природу. Это религиозный аффект, перешедший в отрицание.
Европеец не хочет видеть сущность мира иной, чем она есть; он лишь хочет упорядочить его, использовать, овладеть им. Русский же хотел бы видеть мир иным в самой основе. Русский не чувствует ценности эволюции, устойчивости культуры и т. д., но обладает довольно тонким чутьем к кризисам. Он больше любит крушения, чем переходные состояния. Для западного же человека, особенно прусского или английского склада, нет ничего ненавистней, чем переворот и хаос. Он в такой же степени избегает революций, в какой русский с нетерпением ждет их.
Русского больше вдохновляет картина развала, нежели забота о сохранении традиций. Европейца вполне устраивает мир; он в нем уютно обживается и цепко держится за земные блага; он - реалист. Реалистом он только и может быть, поскольку разошелся с вечностью. Русский же мало ценит мир. Внутренне он не привязан ни к чему. Ничто не удерживает его надолго. Он недостаточно настроен на действительность, недостаточно приспособлен для нее. Его не покидает ощущение, что он на земле лишь гость. Поэтому земля имеет над ним меньшую власть. Он более, чем кто-либо, сохраняет от ее соблазнов свою свободу души. Он может быть столь свободным только потому, что чувствует поддержку вечности.
В своей расовой гордости европеец презирает восточную расу. Причисляя себя к разряду господ, он считает славян за рабов (уже звуковое подобие этих слов соблазняет его на это). Но на чьей стороне свобода? Европеец отдается законам земли и позволяет им себя поработить. Он подпадает под власть даже незначительной мелочи. Русскому же - и вообще славянам - присуще стремление к свободе не только от ига чужих народов, но и к свободе от оков всего преходящего и бренного. Тут проявляется "широкая душа" с прославленной русской широтой натуры, которая сразу же бросается в глаза на фоне чудаковатой мелочности европейца, особенно - немца.
Проклятье европейской культуры в том, что человек в ней от героя деградирует до обывателя. Европеец - порядочный и прилежный, квалифицирован¬ный работник, безупречно функционирующий винтик большого механизма. Вне своей профессии он едва ли принимается в расчет. Он предпочитает путь золотой середины, и это обычно путь к золоту. Он заблуждается на свой счет, принимая себя, как это особенно имеет место во Франции и Германии, за духовное существо. Правда, французы и немцы высоко ценят образовательный ценз, гораздо выше, чем англосаксы. Но духовной свободой и они уже не обладают. Никто из них не отказался бы от материальных благ взамен на духовные.
Кто побывает на обоих континентах, тот сразу же почувствует существенную разницу их культур. Иностранцы, впервые попавшие в Россию, по их собственному признанию, не могли отделаться от впечатления, что очутились в священном месте, ступили на святую землю. Выражение "Святая Русь" - не пустая фраза.
У европейцев бедный никогда не смотрит на богатого без зависти; у русских богатый зачастую смотрит на бедного со стыдом. У западного человека сердце радостнее бьется, когда он обозревает свое имущество, а русский при этом чувствует порой угрызения совести. В нем живо чувство, что собственность владеет нами, а не мы ею, что владеть значит быть в плену того, чем владеешь, что в богатстве чахнет свобода души, а таинство этой свободы и есть самая дорогая святыня.
Свобода немыслима без смирения. Русский свободен, поскольку он полон смирения; а смиренным становится человек, который чувствует свою связь с Богом. Тут европеец уже не может понять русского, поскольку не видит раз-ницы в понятиях "смирение" и "унижение". Кто смиряется - тот унижается, а кто унижается - тот раб. Как это смирение может быть шагом к свободе? - вот заключение человека, полностью отдавшегося земле. Сегодняшний европеец и слышать не желает о смирении; он с презрением предоставляет это восточным расам.
Поскольку русское ощущение направлено на конечность всего сущего, русского сопровождает никогда не притупляющееся в нем чувство вины. На него давит вина, что он все еще живет в земном мире. Поскольку исповедь и раскаянье облегчают душу, он страдает от страсти признать себя виновным и искупить вину. В то время как европеец стремится оправдаться, похвалиться своей силой, выглядеть значительнее того, чем он есть на самом деле, - русский не только открыто признается в своих ошибках и слабостях, но даже преувеличивает их. В этом ощущении вины у русского коренится и его жажда страданий. Он хочет страдать, поскольку страданье уменьшает, бремя вины. Так он становится мастером страданий, даже наслаждаясь ими. На нем терпит крушение утверждение Будды о том, что все существа стремятся к счастью и ненавидят страдания. - Европеец в несчастье быстрее впадает в уныние, но и выкарабкивается из него быстрее - потому что страданье для него невыносимо, он предпринимает все усилия, чтобы преодолеть его. Русский же, наоборот, нужду переносит спокойно, свыкается с ней, затем начинает ее любить и в конце концов гибнет с наслаждением.
Из этого чувства вины рождается мысль о жертвенности как центральная идея русской этики. Граждане других наций тоже способны на жертву. Это доказывают великие мгновенья их истории. Но они жертвуют собой ради определенных целей, а не ради жертвы как таковой. Это и отличает их от русских. Только русский знает и подчеркивает самоценность самой жертвы. Русский ставит акцент на ценности самого акта, а не его результата.
Русской душе чужда срединность. У русского нет амортизирующей. средней части, соединяющего звена между двумя крайностями. В рус¬ском человеке, контрасты - один к другому впритык, и их жесткое трение растирает душу до ран.
Тут грубость рядом с нежностью сердца, жестокость рядом с сентиментальностью, чувственность рядом с аскезой, греховность рядом со святостью. Русскому свойственно устремляться к противоположному полюсу. Без этого свойства не было бы и большевизма; ведь почти во всех существенных вопросах он являет собой полную противоположность тому, что ранее в России считалось святым.
Русский всегда ощущает близость Бога, и это дает ему в решающие мгновенья спокойное чувство вечности. В своей оценке земных благ западный человек стремится удержать то, чем обладает, и приумножить его: это культура запасов впрок -вещей, ценностей, методов. Русская же культура есть культура расточительства - вещей и людей. Европейца всегда гнетет чувство, что утраченное утрачено навсегда, в то время как русский не сомневается в том, что первооснова мира нерасточима в своей неисчерпаемости.
Click to view(Продолжение следует)