Славянские представления о регулах. Ч.3. Пыщуще ядом якоже василиски.
Итак, завершим нашу беседу на волнующую тему, которую не затрагивают in a polite society, но которая волнует всех женщин.
Начало здесь , здесь и здесь .
Как уже было сказано, вытекающая из тела женщины кровь могла восприниматься древними как выходящая вон душа. Правда, я до сих пор для себя так и не пришла к заключению, как именно рассматривали древние славяне месячную кровь: как часть души самой женщины или как душу ребёнка, который не родился. Последнее представление тоже имело хождение среди народов мира: так, папуасы-гими считали первые регулы у девушки смертью первого младенца, зачатого от мужчины-Луны. Дальнейшие месячные - это дети Луны, убитые в утробе матери своим отцом. Ведь если во чрево женщины не попадает семя обычного мужчины, за дело тайно берётся Луна, который, однако по каким-то причинам (из ревности?) убивает своё дитя. Вот поэтому кровь истечений опасна для обычных мужчин.
Разумеется, было бы крайне легкомысленно пытаться приписать славянам некие представления на том лишь основании, что они есть у каких-то других народов Земли. К сожалению, я не знаю, чтобы в распоряжении учёных были какие-либо материалы, которые позволили бы хоть приблизительно описать, как именно наши славянские предки рисовали себе характер рассматриваемого явления. Однако если брать наиболее архаический пласт мифологических представлений, среди которых представления о телесности человека, о его рождении и смерти, то часто можно выявить среди них такие, которые обнаруживают удивительное сходство в весьма отдалённых друг от друга культурах и, по всей видимости, восходят ещё к первобытным временам. Поэтому возможность того, что в давние-давние времена предки славян рассматривали регулы как мёртвого младенца (ведь при выкидыше тоже происходит кровотечение), вовсе не исключена. Хотя доказать это сейчас вряд ли возможно.
Но как бы там ни было, состояние это было опасным - и для самой девушки или женщины, и, в большей степени, для окружающих. Опасность была следствием двойственной оценки «критических дней» (кстати: обратите внимание - а почему, собственно, «критических»?). С одной стороны, уже древние заметили, что если женщина не носит в утробе дитя, то «это» происходит с нею постоянно, циклически, и вроде бы, так оно и должно быть. А с другой стороны, при небольшой продолжительности жизни первобытных людей (да чего там первобытных - в средневековых романах могут фигурировать родители героев, но вы там практически нигде не найдёте упоминания живых дедов и бабок, и это, согласно данным покойного Ю.Бессмертного, вполне соответствовало реальной демографической картине XII - XIV вв.) - да, так вот при такой продолжительности жизни, когда большинство взрослых уходило в мир иной лет в тридцать пять, и когда основной ценностью было сохранение и умножение физического тела рода, женщины вряд ли часто ходили порожними. Поэтому кровотечения между беременностями могли восприниматься как болезнь, как отклонение от нормы (вот потому-то дни «критические»!). В любом случае, вытекающая из тела человека кровь есть знак нарушения телесной целостности, т.е. нарушение канона здорового тела. А кто вызывает нездоровье? Ясное дело, духи. По материалам, собранным этнографами у народов Севера, Сибири, у индейцев, эскимосов, австралийских аборигенов и других представителей так называемых «примитивных» культур, лекари, колдуны, шаманы, исцеляя больного, персонифицируют болезнь, изгоняют духа болезни (иногда даже прибегая к подлогам, чтобы болезнь выглядела предметно и больной уверовал, что он на пути к выздоровлению). Стало быть, в менструирующую женщину вселяется дух, потусторонняя сущность. Даже если предположить, что предки славян рассматривали, подобно папуасам-гими, месячную кровь как погибшего младенца, то существенно это не меняет картины: ведь если не все, то очень многие традиционные культуры считают детей духами, вошедшими в материнское тело из иного мира, обретающими свою плоть благодаря соитиям родителей или без их помощи и питающимися материнской кровью (последнее почти корректно с точки зрения современной медицины). Таким образом, женщина в эти самые дни несёт в себе потустороннее, «чуждое» в сакральном смысле начало.
Вот почему нежелательно было, чтобы мать девушки умерла в день регул дочери, «унесла в землю краски» (см. часть 1 ). Девушка в таком состоянии представляет собой как бы своего рода окно, распахнутое в иной мир, из которого в неё приходит и из неё выходит в этот мир потусторонняя сущность. Мать, ещё не отделившая от себя незамужнюю дочь, обладающая единой с нею коллективной, родовой, семейной душой, умирая, как бы распахивает дверь в иной мир. ( Тут немного про коллективную душу) В эту дверь с удовольствием и скользнёт потусторонняя сущность - и когда за матушкой захлопнется дверь, то есть отрежется ей от кладбища дорога домой (замыванием полов и посыпанием пола, порога, а иногда и дорожки на кладбище, зерном), тогда сущность может больше и не вернуться. Предложенное толкование принадлежит мне, но оно, я думаю, вполне вписывается представление о месячных как о чём-то связанном с иным миром и конкретно миром мёртвых.
Вот отсюда, по всей видимости, и распространяется табу на прямое называние регул. Мне скажут: люди стыдились, стеснялись. Однако историкам хорошо известна такая закономерность в развитии культур: очень часто то, что в синхронном срезе рассматривается как постыдное и табуируется по этой причине, в более отдалённые времена считалось опасным. Такие эвфемические народные обозначения регул как «на белье», «на рубахе», «моется», «краски тронулись» мы уже знаем. Моя бабушка в своём девичьем дневнике обозначала это состояние как «гостей»: «Я была с гостями, но всё же взяла ведро и пошла за водой», «у меня неожиданно наступили гости» и т.п. Гостями в народной речи эвфемически обозначаются потусторонние сущности: ходячие покойники-легостаи, привидения, черти, иная нечистая сила. Помните, у Пушкина: «И мужик окно захлопнул: // Гостя голого узнав…» и «Есть в народе слух ужасный: // Говорят, что каждый год // С той поры мужик несчастный // В день урочный гостя ждет…» Кстати, в индоевропейском праязыке корень *host- означал не только гостя, но и врага (отсюда английское hostile). Станислав Лем, с точки зрения архаики, гениально точно назвал своих призраков Соляриса «гостями» - ведь дело не только в том, что они неизбежно являлись с очередным визитом после того, как их выпроваживали (более, а чаще менее гуманными способами), но и в том, что они были всё-таки типичной нежитью, со всеми её признаками.
Практически повсюду в мире инфернальные, сакрально чуждые признаки принято приписывать другим народам, особенно близким соседям. Отсюда частые обозначения потусторонних сущностей и нечистой силы названиями этих народов. Отсюда, например, наличие в святочном ряжении у восточных славян таких масок как «цыган», «немец», «жид» (куда ж без него!). Как ни ужасно, но и «гости» могли обозначаться этнонимами. Пока я знаю только один пример, и притом не русский, а украинский (о нём ниже). Но не исключаю, что их было много больше.
Даже мы, девушки последней трети ХХ в., когда учились в школе, охотно обозначали сей физиологический процесс, прибегая к эвфемизмам: «это самое», «эти дела», «тогось», «это» (тогда ещё мы не видели миниатюры «доктор, у меня это»), «недомогания» - ср.: у Бунина в рассказе «Натали» Соня говорит рассказчику, что на вот-вот «разболеется». Да чего там прошлый век - вспомните Куваева с его Масяней: «Мальчики, я вас всех люблю! У меня началось!» (без прямого называния события - и это вполне обычный, широко распространённый эвфемизм).
Ничего удивительного, что до сих пор считается, будто женщина «в эти дни» несёт в себе какую-то особую силу. Чаще её принято рассматривать как разрушительную. Так, в 70-е годы одна дама, выпускница МВТУ имени Баумана, уверяла меня, что если в «этом» состоянии начать месить тесто, дрожжи непременно погибнут. Многие годы я избегала ставить дрожжевое тесто «в эти дни». Пока однажды не возникла необходимость срочно испечь пирог, а тут, как назло - «это». Рискнула, замесила - и всё взошло, как обычно. Тем, кто считает, что дрожжи должны непременно умереть, можно предложить воспользоваться бритвенным прибором Оккама и для начала проверить качество своих дрожжей. Потом степень своей концентрации в это индивидуально-сакральное время. А потом уже ставить эксперимент с контрольной группой, дрожжами и мукой из одной партии и т.п. Возможно, наука и докажет зловредность эманаций женщины в состоянии mensis. А вот для древних она была бесспорна безо всяких доказательств, потому что хлеб, зерно, мука - это всё были субстанции сакрально чистые per se. И подпускать к чистому, даже священному объекту человеческое существо с потусторонней сущностью внутри - это ж значило, просто-таки отравиться эманациями иного мира.
Относительно влияния менструирующей женщины на растения у древних также были различные мнения. Я бы даже сказала, диаметрально противоположные. У Т.А. Агапкиной есть прекрасна статья: «Южнославянские поверья и обряды, сязанные с плодовыми деревьями, в общеславянской перспективе» // Славянский и балканский фольклор: Верования. Текст. Ритуал. - М.: «Наука». - 1994. - С.84-111. С одной стороны, она отмечает общеславянский характер запрета для женщин ходить в сад во время регул: считалось, что при нарушении его сад теряет плодоносность (потусторонняя сущность убьёт нежную душу плодового дерева своими эманациями). Украинское свидетельство, которое она приводит таково: «У садок з циганами (т.е. во время mensis - Т.А.) [вот пример, о котором говорила; простите, это не я, это украинский народ! - МГ] нiяк не годить ся ходить, а на дерево лiзти прямо грiх, бо кажуть, i дерево те всхне, що на його полiзе така людина, I садок буде неродючий» (указ. соч., с. 95). А с другой - приводится сербское поверье, что женщина с регулами может наделить способностью к «цветению» фруктовое дерево (с. 85). Женщина должна выйти в сад и произнести заклинание, в котором обыгрывается двоякое значение слова «цвет» (цветок и месячные - ср. русское «краски»). Страшней того: помимо заклинания, она должна полить дерево или деревья водой, которой она подмывалась когда у неё «это время». Заклинание очень интересное, в нём говорится, что «душа его (дерева) есть цвет, пусть процветёт на целый свет; как я не могла быть без моего «цвета», так и вы (деревья) не могли бы быть без плода!» Получается, что для активизации души деревьев женщина должна поделиться частью своей души (или души той потусторонней сущности, которая в ней). Не исключено, что в древних славянских представлениях женщина в эти дни рассматривалась как наделённая не совсем собственной душой, а отчасти душой «гостей». Впрочем, это лишь гипотеза, более или менее убедительно обосновываемая имеющимися в распоряжении учёных материалами - мы точно знаем лишь то, что, по мнению древних славянских народов, посредством «этого» женщина тесно соприкасалась с иным миром. Теснее ей это удавалось лишь во время беременности, родов и периода послеродовой нечистоты.
Но об этом можно будет поговорить отдельно.
Интересно ли будет почтеннейшему публикуму послушать ещё о чём-нибудь? Русский народ, право, был большой затейник. Как, впрочем, все другие народы - каждый с тараканами своей породы.
Начало здесь , здесь и здесь .
Как уже было сказано, вытекающая из тела женщины кровь могла восприниматься древними как выходящая вон душа. Правда, я до сих пор для себя так и не пришла к заключению, как именно рассматривали древние славяне месячную кровь: как часть души самой женщины или как душу ребёнка, который не родился. Последнее представление тоже имело хождение среди народов мира: так, папуасы-гими считали первые регулы у девушки смертью первого младенца, зачатого от мужчины-Луны. Дальнейшие месячные - это дети Луны, убитые в утробе матери своим отцом. Ведь если во чрево женщины не попадает семя обычного мужчины, за дело тайно берётся Луна, который, однако по каким-то причинам (из ревности?) убивает своё дитя. Вот поэтому кровь истечений опасна для обычных мужчин.
Разумеется, было бы крайне легкомысленно пытаться приписать славянам некие представления на том лишь основании, что они есть у каких-то других народов Земли. К сожалению, я не знаю, чтобы в распоряжении учёных были какие-либо материалы, которые позволили бы хоть приблизительно описать, как именно наши славянские предки рисовали себе характер рассматриваемого явления. Однако если брать наиболее архаический пласт мифологических представлений, среди которых представления о телесности человека, о его рождении и смерти, то часто можно выявить среди них такие, которые обнаруживают удивительное сходство в весьма отдалённых друг от друга культурах и, по всей видимости, восходят ещё к первобытным временам. Поэтому возможность того, что в давние-давние времена предки славян рассматривали регулы как мёртвого младенца (ведь при выкидыше тоже происходит кровотечение), вовсе не исключена. Хотя доказать это сейчас вряд ли возможно.
Но как бы там ни было, состояние это было опасным - и для самой девушки или женщины, и, в большей степени, для окружающих. Опасность была следствием двойственной оценки «критических дней» (кстати: обратите внимание - а почему, собственно, «критических»?). С одной стороны, уже древние заметили, что если женщина не носит в утробе дитя, то «это» происходит с нею постоянно, циклически, и вроде бы, так оно и должно быть. А с другой стороны, при небольшой продолжительности жизни первобытных людей (да чего там первобытных - в средневековых романах могут фигурировать родители героев, но вы там практически нигде не найдёте упоминания живых дедов и бабок, и это, согласно данным покойного Ю.Бессмертного, вполне соответствовало реальной демографической картине XII - XIV вв.) - да, так вот при такой продолжительности жизни, когда большинство взрослых уходило в мир иной лет в тридцать пять, и когда основной ценностью было сохранение и умножение физического тела рода, женщины вряд ли часто ходили порожними. Поэтому кровотечения между беременностями могли восприниматься как болезнь, как отклонение от нормы (вот потому-то дни «критические»!). В любом случае, вытекающая из тела человека кровь есть знак нарушения телесной целостности, т.е. нарушение канона здорового тела. А кто вызывает нездоровье? Ясное дело, духи. По материалам, собранным этнографами у народов Севера, Сибири, у индейцев, эскимосов, австралийских аборигенов и других представителей так называемых «примитивных» культур, лекари, колдуны, шаманы, исцеляя больного, персонифицируют болезнь, изгоняют духа болезни (иногда даже прибегая к подлогам, чтобы болезнь выглядела предметно и больной уверовал, что он на пути к выздоровлению). Стало быть, в менструирующую женщину вселяется дух, потусторонняя сущность. Даже если предположить, что предки славян рассматривали, подобно папуасам-гими, месячную кровь как погибшего младенца, то существенно это не меняет картины: ведь если не все, то очень многие традиционные культуры считают детей духами, вошедшими в материнское тело из иного мира, обретающими свою плоть благодаря соитиям родителей или без их помощи и питающимися материнской кровью (последнее почти корректно с точки зрения современной медицины). Таким образом, женщина в эти самые дни несёт в себе потустороннее, «чуждое» в сакральном смысле начало.
Вот почему нежелательно было, чтобы мать девушки умерла в день регул дочери, «унесла в землю краски» (см. часть 1 ). Девушка в таком состоянии представляет собой как бы своего рода окно, распахнутое в иной мир, из которого в неё приходит и из неё выходит в этот мир потусторонняя сущность. Мать, ещё не отделившая от себя незамужнюю дочь, обладающая единой с нею коллективной, родовой, семейной душой, умирая, как бы распахивает дверь в иной мир. ( Тут немного про коллективную душу) В эту дверь с удовольствием и скользнёт потусторонняя сущность - и когда за матушкой захлопнется дверь, то есть отрежется ей от кладбища дорога домой (замыванием полов и посыпанием пола, порога, а иногда и дорожки на кладбище, зерном), тогда сущность может больше и не вернуться. Предложенное толкование принадлежит мне, но оно, я думаю, вполне вписывается представление о месячных как о чём-то связанном с иным миром и конкретно миром мёртвых.
Вот отсюда, по всей видимости, и распространяется табу на прямое называние регул. Мне скажут: люди стыдились, стеснялись. Однако историкам хорошо известна такая закономерность в развитии культур: очень часто то, что в синхронном срезе рассматривается как постыдное и табуируется по этой причине, в более отдалённые времена считалось опасным. Такие эвфемические народные обозначения регул как «на белье», «на рубахе», «моется», «краски тронулись» мы уже знаем. Моя бабушка в своём девичьем дневнике обозначала это состояние как «гостей»: «Я была с гостями, но всё же взяла ведро и пошла за водой», «у меня неожиданно наступили гости» и т.п. Гостями в народной речи эвфемически обозначаются потусторонние сущности: ходячие покойники-легостаи, привидения, черти, иная нечистая сила. Помните, у Пушкина: «И мужик окно захлопнул: // Гостя голого узнав…» и «Есть в народе слух ужасный: // Говорят, что каждый год // С той поры мужик несчастный // В день урочный гостя ждет…» Кстати, в индоевропейском праязыке корень *host- означал не только гостя, но и врага (отсюда английское hostile). Станислав Лем, с точки зрения архаики, гениально точно назвал своих призраков Соляриса «гостями» - ведь дело не только в том, что они неизбежно являлись с очередным визитом после того, как их выпроваживали (более, а чаще менее гуманными способами), но и в том, что они были всё-таки типичной нежитью, со всеми её признаками.
Практически повсюду в мире инфернальные, сакрально чуждые признаки принято приписывать другим народам, особенно близким соседям. Отсюда частые обозначения потусторонних сущностей и нечистой силы названиями этих народов. Отсюда, например, наличие в святочном ряжении у восточных славян таких масок как «цыган», «немец», «жид» (куда ж без него!). Как ни ужасно, но и «гости» могли обозначаться этнонимами. Пока я знаю только один пример, и притом не русский, а украинский (о нём ниже). Но не исключаю, что их было много больше.
Даже мы, девушки последней трети ХХ в., когда учились в школе, охотно обозначали сей физиологический процесс, прибегая к эвфемизмам: «это самое», «эти дела», «тогось», «это» (тогда ещё мы не видели миниатюры «доктор, у меня это»), «недомогания» - ср.: у Бунина в рассказе «Натали» Соня говорит рассказчику, что на вот-вот «разболеется». Да чего там прошлый век - вспомните Куваева с его Масяней: «Мальчики, я вас всех люблю! У меня началось!» (без прямого называния события - и это вполне обычный, широко распространённый эвфемизм).
Ничего удивительного, что до сих пор считается, будто женщина «в эти дни» несёт в себе какую-то особую силу. Чаще её принято рассматривать как разрушительную. Так, в 70-е годы одна дама, выпускница МВТУ имени Баумана, уверяла меня, что если в «этом» состоянии начать месить тесто, дрожжи непременно погибнут. Многие годы я избегала ставить дрожжевое тесто «в эти дни». Пока однажды не возникла необходимость срочно испечь пирог, а тут, как назло - «это». Рискнула, замесила - и всё взошло, как обычно. Тем, кто считает, что дрожжи должны непременно умереть, можно предложить воспользоваться бритвенным прибором Оккама и для начала проверить качество своих дрожжей. Потом степень своей концентрации в это индивидуально-сакральное время. А потом уже ставить эксперимент с контрольной группой, дрожжами и мукой из одной партии и т.п. Возможно, наука и докажет зловредность эманаций женщины в состоянии mensis. А вот для древних она была бесспорна безо всяких доказательств, потому что хлеб, зерно, мука - это всё были субстанции сакрально чистые per se. И подпускать к чистому, даже священному объекту человеческое существо с потусторонней сущностью внутри - это ж значило, просто-таки отравиться эманациями иного мира.
Относительно влияния менструирующей женщины на растения у древних также были различные мнения. Я бы даже сказала, диаметрально противоположные. У Т.А. Агапкиной есть прекрасна статья: «Южнославянские поверья и обряды, сязанные с плодовыми деревьями, в общеславянской перспективе» // Славянский и балканский фольклор: Верования. Текст. Ритуал. - М.: «Наука». - 1994. - С.84-111. С одной стороны, она отмечает общеславянский характер запрета для женщин ходить в сад во время регул: считалось, что при нарушении его сад теряет плодоносность (потусторонняя сущность убьёт нежную душу плодового дерева своими эманациями). Украинское свидетельство, которое она приводит таково: «У садок з циганами (т.е. во время mensis - Т.А.) [вот пример, о котором говорила; простите, это не я, это украинский народ! - МГ] нiяк не годить ся ходить, а на дерево лiзти прямо грiх, бо кажуть, i дерево те всхне, що на його полiзе така людина, I садок буде неродючий» (указ. соч., с. 95). А с другой - приводится сербское поверье, что женщина с регулами может наделить способностью к «цветению» фруктовое дерево (с. 85). Женщина должна выйти в сад и произнести заклинание, в котором обыгрывается двоякое значение слова «цвет» (цветок и месячные - ср. русское «краски»). Страшней того: помимо заклинания, она должна полить дерево или деревья водой, которой она подмывалась когда у неё «это время». Заклинание очень интересное, в нём говорится, что «душа его (дерева) есть цвет, пусть процветёт на целый свет; как я не могла быть без моего «цвета», так и вы (деревья) не могли бы быть без плода!» Получается, что для активизации души деревьев женщина должна поделиться частью своей души (или души той потусторонней сущности, которая в ней). Не исключено, что в древних славянских представлениях женщина в эти дни рассматривалась как наделённая не совсем собственной душой, а отчасти душой «гостей». Впрочем, это лишь гипотеза, более или менее убедительно обосновываемая имеющимися в распоряжении учёных материалами - мы точно знаем лишь то, что, по мнению древних славянских народов, посредством «этого» женщина тесно соприкасалась с иным миром. Теснее ей это удавалось лишь во время беременности, родов и периода послеродовой нечистоты.
Но об этом можно будет поговорить отдельно.
Интересно ли будет почтеннейшему публикуму послушать ещё о чём-нибудь? Русский народ, право, был большой затейник. Как, впрочем, все другие народы - каждый с тараканами своей породы.