Интеллигенция и война. Часть 1

[leninka_ru]

К 100-летию Первой мировой войны

Мы на сто лет состарились, и это
Тогда случилось в час один:
Короткое уже кончалось лето,
Дымилось тело вспаханных равнин.

Вдруг запестрела тихая дорога,
Плач полетел, серебряно звеня.
Закрыв лицо, я умоляла Бога
До первой битвы умертвить меня.

Из памяти, как груз отныне лишний,
Исчезли тени песен и страстей.
Ей - опустевшей - приказал Всевышний
Стать страшной книгой грозовых вестей.

Анна Ахматова. Памяти 19 июля 1914
1916

Интеллигенция тоже вела дневники. В частности, Зинаида Гиппиус. Её «Петербургские дневники. 1914-1919» (Нью-Йорк: Б.и.; М.: Центр ПРО СП «САКСЕСС», 1990-1991. 318 с.: ил.) впервые были опубликованы в 1939 году, ещё при жизни поэтессы, с таким вступлением:


Печатать Дневник имело смысл лишь в том виде, в каком он был написан, без малейших современных поправок (даже стиля), устранив только всё чисто-личное (его было немного)… Жизнь, как уже сказано, поставила нас (меня и Д.С.Мережковского) в положение, близкое к событиям и некоторым людям, принимавшим в них участие. Среда петербургской интеллигенции была нам хорошо известна. И географически положение наше было благоприятно: ведь именно в Петербурге зарождались и развивались события. Но даже в самом Петербурге наша географическая точка была выгодна: мы жили около Думы у решётки Таврического Сада…

Дневник - не стройный «рассказ о жизни», когда описывающий сегодняшний день уже знает завтрашний, знает, чем всё кончится. Дневник - само течение жизни. В этом отличие «Современной Записи» от всяких «Воспоминаний», и в этом её особые преимущества: она воскрешает атмосферу, воскрешая исчезнувшие из памяти мелочи (с. 20-21).

Итак, дневник Зинаиды Гиппиус:

1 Августа
С.-Петербург
1914. (Стиль старый)

Что писать? Можно ли? Ничего нет, кроме одного - война!

Не японская, не турецкая, а мировая. Страшно писать о ней мне, здесь. Она принадлежит всем, истории. Нужна ли обывательская запись?

Да и я, как всякий современник - не могу ни в чём разобраться, ничего не понимаю, ошеломление. …

Вероятно, решилась, бессознательно понялась близость неотвратимого несчастья с выстрела Принципа. <…>

- Ну, - словом, - беда!

В этот момент я почувствовала, что кончено. Что действительно - беда. Кончено.

А потом опять робкая надежда - ведь нельзя. Невозможно! Невообразимо!..

Неслыханная тяжесть. И внутреннее оглушение. Разрыв между внутренним и внешним. Надо разбираться параллельно. И тихо.

Присоединение Англии обрадовало невольно. «Она» будет короче.

Сейчас Европа в пламенном кольце. Россия, Франция, Бельгия и Англия - против Германии и Австрии…

И это только пока. Нет, «она» не будет короткой. Напрасно надеются…

Смотрю на эти строки, написанные моей рукой, - и точно я с ума сошла. Мировая война!

Сейчас главный бой на западе. Наша мобилизация ещё не закончена. Но уже миллионы двинуты к границам. Всякие сообщения с миром прерваны.

Никто не понимает, что такое война, - во-первых. И для нас, для России - во-вторых. И я ещё не понимаю. Но я чую здесь ужас беспримерный (с. 22, 23-24).

2 Августа

Одно, что имеет смысл записывать, - мелочи. Крупное запишут без нас.

А мелочи - тихие, притайные, все непонятные. Потому что в корне-то лежит Громадное Безумие.

Все растерялись, все «мы», интеллигентные словесники. Помолчать бы, - но половина физиологически заразилась бессмысленным воинственным патриотизмом, как будто мы «тоже» Европа, как будто мы смеем (по совести), быть патриотами просто… Любить Россию, если действительно, - то нельзя, как Англию любит англичанин. Тяжкий молот наша любовь… настоящая…

Писатели все взбесились. К. пишет у Суворина о Германии: «…надо доконать эту гидру». Всякие «гидры» теперь исчезли, и «революции», и «жидовства», одна осталась: Германия (с. 24- 25).

29 Сентября

…Как дымовая завеса висит ложь всем-всем-всем и натуральное какое-то озверение.

У нас в России… странно. Трезвая Россия - по манию царя. По манию царя Петербург великого Петра - провалился, разрушен. Худой знак! Воздвигнут некий Николоград - по-казённому «Петроград». Толстый царедворец Витнер подсунул царю подписать: патриотично, мол, а то что за «бург», по-немецки (!?!).

Худо, худо в России. Наши счастливые союзники не знают боли, раздирающей в эти всем тяжкие дни самую душу России. Не знают и, беспечные, узнать не хотят, Там, на Западе, ни народу, ни правительству не стыдно сближаться в этом, уже необходимом, общем безумии. А мы! А нам!..

Я почти не выхожу на улицу, мне жалки эти, уже подстроенные, «патриотические» демонстрации с хоругвями, флагами и «патретами» (с. 27).







Патриотическая манифестация в день объявления войны Германии (источник фото)

Дочери обрусевшего немца всё это было слишком не по нраву.

Кто посягнул на детище Петрово?
Кто совершенное деянье рук
Смел оскорбить, отняв хотя бы слово,
Смел изменить хотя б единый звук?

Не мы, не мы... Растерянная челядь,
Что, властвуя, сама боится нас!
Все мечутся, да чьи-то ризы делят,
И все дрожат за свой последний час.

Изменникам измены не позорны.
Придёт отмщению своя пора...
Но стыдно тем, кто, весело-покорны,
С предателями предали Петра.

Чему бездарное в вас сердце радо?
Славянщине убогой? Иль тому,
Что к «Петрограду» рифм грядущих стадо
Крикливо льнёт, как будто к своему?

Но близок день - и возгремят перуны...
На помощь, Медный Вождь, скорей, скорей!
Восстанет он, всё тот же, бледный, юный,
Всё тот же - в ризе девственных ночей,

Во влажном визге ветреных раздолий
И в белоперистости вешних пург, -
Созданье революционной воли -
Прекрасно-страшный Петербург!

Зинаида Гиппиус. Петроград
14 декабря 1914
СПБ

«Белая дьяволица или хлыстовская богородица… Прекрасная дама, только не женщина, рождающая живых детёнышей», - сказал о Зинаиде Гиппиус тогдашний «как бы этнограф», писатель, в светлом советском будущем - певец природы Михаил Пришвин.

А вот записи первых дней войны М.М.Пришвина из его книги «Дневники. 1914-1917» (СПб.: Росток, 2007. 607 с.):


[1914. Петербург]

Август. Приехал Шестов и подтвердил все мои соображения и предчувствия: немцы уверены, что мы причиною войны, русские совершенно так же, как мы: немцы…

Такое далёкое от нас чувство, из которого рождались слова: «Солнце, остановись».

Теперь то же происходит и с государствами: появилась какая-то ненавистная Германия, лично близкая, «родная по крови» Сербия, «Англичанка помогает», дружественная Франция... им приписываются сознательные человеческие действия… повальное безумие охватывает людей, и вот они начинают петь: «Немцы, немцы больше всех!» Хоровод вокруг нечеловеческого светила поёт с кружкой пива и сигарой в зубах: немцы, немцы больше всех!




Патриотическая манифестация в Берлине на Унтер-ден-Линден
после объявления войны, 4 августа 1914 года (источник фото)

Должно родиться что-то новое: последняя война…
Вот уже почти неделю в Петербурге и начинаю привыкать: город - военный лагерь, живется при военном положении много свободней, куда-то исчезли хулиганы, нищие, исчезло разнообразие, цветы жизни, все неожиданности, у всех одно лицо, все стали друг на друга похожи, и Петербург прямая улица, как большая дорога проезжая на войну. Теперь не говорят «мы расшибём», хотя столько данных, а втайне опасение, как бы нас не разбили, если разобьют, то революция ужасающая.

Такие вот глобальные, бьющие «в десятку» пророчества соседствуют с бытовыми картинками:

В кофейне подошла ко мне самая бедная проститутка и сказала:

- Пирожных нет!

Я посмотрел на неё.

- Дрожжи дорогие, - сказала она.

- Очень дорогие?

- Дорогие, угостите пирожными!

Я дал ей пятиалтынный, и она действительно съела три пирожных: совсем голодная…

А так Пришвин - спонсор бедствующих проституток внезапно превращается в Пришвина-философа, а затем сразу же - в Пришвина­-империалиста:

Железный обруч на человеке: два живут, один становится обручем - кому только лучше, закованному или самому обручу? Так и всё это государственное насилие ужасно, отвратительно, а необходимо, как смерть неизбежно. И так они растут и растут, эти огромные, пожирающие жизнь чудовища, и будут расти, пока есть жизнь. А как посмотришь на карту, так аппетитно, и непременно нужно нам взять Дарданеллы.

Далее следуют записи Пришвина - военного корреспондента газеты «Русские ведомости» из завоёванной Галиции, встречи в Религиозно-философском обществе в Санкт-Петербурге/Петрограде (не путать с Московским религиозно-философским обществом памяти Владимира Соловьёва), дневники времён Февральской и Октябрьской революций.

Интересно, что в 1889 году ученик Елецкой гимназии Пришвин Михаил, получив неудовлетворительный балл по географии, пригрозил учителю, что если из-за географии он не перейдёт в следующий класс, то продолжать учение он не станет и, выйдя из гимназии, расквитается с ним: «Меня не будет, и Вас не будет». Юношу отчислили из гимназии с «волчьим билетом». 20 лет спустя М.М. Пришвин встретил своего учителя в кулуарах того же Петербургского религиозно-философского общества. Это был литератор и философ В.В.Розанов (1856, Ветлуга, Костромская губерния - 1919, Сергиев Посад, Московская губерния). Ничего, поладили!

Культура Серебряного века восхищает не только блеском и поразительной глубиной. Не менее удивительны те парадоксальные метаморфозы и неожиданные встречи, которые проходили под сенью мистики, декаданса и напряжённейших религиозно-философских исканий, отличавших ту эпоху,

- пишет Андрей Мартынов в статье «Санкт-Петербургские вечера: о чём спорили Дмитрий Мережковский и Василий Розанов» (НГ-Религия. 2009. 7 октября), посвящённой Религиозно-философскому обществу. К 1 января 1914 года в Обществе было уже 1263 члена, из них 149 действительных членов и 1114 членов-соревнователей. Здесь тусуются «интеллигентные словесники» - философы, писатели, поэты, политики, церковные иерархи: С.Н.Булгаков, В.В.Розанов, С.Л.Франк, Н.А.Бердяев, Мережковские («сам» Д.С. и З.Н.Гиппиус), А.Ф.Керенский, М.И.Туган-Барановский, А.В.Карташёв, А.А.Блок, Вяч.И.Иванов, П.Б.Струве, Н.О.Лосский, митрополит Волынский и Галицкий Антоний (Храповицкий), ставший после революции главой самого непримиримого крыла церковной эмиграции - Карловацкого Синода; первый после почти двух столетий перерыва Патриарх, а пока - архиепископ Виленский Тихон (Белавин); его преемник на патриаршем престоле архиепископ Финляндский и Выборгский Сергий (Страгородский), о.Павел Флоренский… Почти обо всех заседаниях появлялись отклики в прессе.

Правда, В.В.Розанова исключили из членов Общества 26 января 1914 года - такая это была неудобная личность. «Великий литературный провокатор», как его называют критики.

В августе 1914 года Василий Розанов тоже был свидетелем уличных манифестаций с хоругвями и криками «Ура!», погрома германского посольства, торжественных маршей гвардейских частей.

А нам, читатель, не пристало
Считать коней и тур никак,
С тобой нас нынче затесало
В толпу глазеющих зевак,
Нас вовсе ликованье это
Заставило забыть вчера...
У нас в глазах пестрит от света,
У нас в ушах гремит ура!
И многие, забывшись слишком,
Ногами штатскими пылят,
Подобно уличным мальчишкам,
Близ марширующих солдат,
И этот чувств прилив мгновенный
Здесь - в петербургском сентябре!
Смотри: глава семьи почтенный
Сидит верхом на фонаре!

Александр Блок. Возмездие


Кажется, А.А.Блок в толпе зевак приметил В.В.Розанова, который спустился таки с фонаря на тротуар - поближе к проходящим конногвардейцам. Сам В.В.Розанов вскоре отразил свои впечатления от первых недель войны в сборнике статей «Война 1914 года и русское возрождение» (Пг.: [Тип. т-ва А.С.Суворина - «Новое время»], 1915. 234 с.). Хотя на титульном листе проставлен 1915 год, фактически книга вышла в конце 1914-го.




Из последней статьи:

- «Это идёт тот полк», подумал я. Лошади были такой величины, что, я думаю, - спина выше моей головы. И на них огромные, некрасивые - и неловкие и ловкие - солдаты. Они были «ловки» по существу военного, и «неловки» - потому что как же при таком росте?

Шли они очень близко к тротуару, наваливая на него, - почти.

Малейшая неправильность движения - и я раздавлен. Конечно, я знал, что этого не произойдёт. И, между тем, чувство своей подавленности более и более входило в меня. Я чувствовал себя обвеянным чужою силою, - до того огромною, что моё «я» как бы уносилось пушинкою в вихрь этой огромности и этого множества…

Идут, идут, идут…

И не кончаются…

Стройные, стойкие, огромные, безобразные…

Когда я вдруг начал чувствовать, что не только «боюсь» (это определённое чувство было), но - и обворожён ими, - зачарован странным очарованием, которое только один раз - вот этот - испытал в жизни. Произошло странное явление: преувеличенная мужественность того, что было предо мною, - как бы изменила структуру моей организации и отбросила, опрокинула эту организацию - в женскую. Я почувствовал необыкновенную нежность, истому и сонливость во всём существе... Сердце упало во мне - любовью... Мне хотелось бы, чтобы они были ещё огромнее, чтобы их было ещё больше...

Этот колосс физиологии, колосс жизни и должно быть источников жизни - вызвал во мне чисто женственное ощущение безвольности, покорности и ненасытного желания «побыть вблизи», видеть, не спускать глаз… Определённо - это было начало влюбления девушки.

Я вернулся домой весь в трепете. Чтобы сохранить в себе «это», я ни с кем не разговаривал некоторое время. Мне кажется, я соприкоснулся с некоторою тайною мира и истории, вообще неизвестною. Передам, как она сказалась у меня в шёпотах:

- Чтó женская красота, «милое личико» и т.п., - чтó красота одежд и, наконец, мёртвая недвижная красота зданий, дворцов, соборов…

- Сила - вот одна красота в мире… около которой только «подобится» чему-то всякая другая красота…

- В силе лежит тайна мира, такая же как «ум», такая же как «мудрость»… Может быть, даже такая же как «святость»… И, во всяком случае, она превосходнее «искусств и изящного»…

- Но суть её - не чтó она «может дробить», а - другое. Суть её - в очаровании. Суть, что она привлекает. «Силою солнце держит землю, луну и все планеты». - Не «светом» и не «истиною», а что оно - огромнее их…

- Огромное, сильное…

Голова была ясна, а сердце билось…

Как у женщин (с. 230-233).




Русские кирасиры (источник фото)

(Не будем здесь слишком распространяться по поводу того, что половина кадровых военных, проходивших в те дни по проспектам невской столицы, полегла на полях брани в том же 1914 году, а вторая половина будет истреблена в 1915-м.)

Автор: Вячеслав Мешков

Окончание здесь.

Дополнение: это сокращённая глава из двухтомника Вячеслава Мешкова «Роковая война России», которая вышла в 2014 году. Книгу можно приобрести в Ассортиментном кабинете РГБ (открытая дверь сразу налево от главного входа, до турникетов) или заказать почтой.

Другие главы: Крах конного блицкрига | Мясо пушечное | Твой волшебный мир, Уэллс! | Пушки, розы и ратный труд | Августовские пушки, или О пользе чтения книг по истории войн | Разведка и контрразведка «до» и «во время»… | Кто виноват? Ответ господина Сазонова герру Гогенцоллерну | Русское «ничего» и послы Антанты | «Средь мук и стонов…» Медико-санитарная служба | «След оставляя пенный…» Балтийский флот в Первой мировой | 1915. «То беженцы... Их жалкая орда...»
Также смотрите на эту тему в нашем журнале: Кавказский фронт Первой мировой войны

Зафрендить Ленинку?