Илья Эренбург. Писатель на войне || «Литература и искусство» 3 апреля 1943 года
Из выступления Ильи Эренбурга
Довоенным литературным бытом на меня повеяло от вступительного слова и от докладов. Те же отметки: «отлично», «удовлетворительно», «неудовлетворительно». Те же рубрики и ярлычки. Конечно, когда на дворе война, есть своеобразный пафос в продолжении любого дела. Одна старушка в Мадриде на разрушенной улице продолжала вязать. Она говорила: «Пусть фашисты видят, что я их не боюсь». Это прекрасно. Но вязала старушка. Её внуки сражались. Её внучки рыли окопы.
Часто слышишь разговоры о том «материале», который война даёт писателю. Я и в мирное время был убеждён, что писатель не может искать свою тему, как ищут в лесу грибы. Писатель должен заболеть, переболеть своей темой, тогда в его книге общее становится личным и личное общим. Сейчас вопрос стоит проще и острее. Скажем сразу: неуместны разговоры о том, что дала война писателю. Сердце жжет другое: что дали писатели войне?
Слушая порой рассуждения того или иного литератора, спрашиваешь себя, что это: Олимп или канцелярия? Странная помесь парнасца с чиновником…
Я хочу напомнить о труде писателей, которые в дни войны заняты не грядущим «полным собранием» своих сочинений, но повседневной, тяжелой работой - поставкой душевных боеприпасов фронту.
Война - исключительное состояние и народа и отдельного человека. Это - исступление, накал ненависти и самозабвенной любви. Война не только рассекла пополам судьбу каждого, она не только изменила образ жизни или одежду миллионов, она переплавила сердце человека.
Мне как-то пришлось напомнить нашим союзникам, что война не спортивный матч. Война без ненависти безнравственна, как сожительство без любви. Когда война становится бытом, она умирает. В этом приговор «бытовикам», которые хотят описать войну, как они описывали учёбу ударника или свадьбу в колхозе. Война требует не того, чтобы её описывали, но чтобы её поддерживали: не чернил - горючего.
Хорошо сказано в «Екклезиасте»: «Всему свое время. Время собирать камни и время их кидать». Командир-сапёр, показав мне остатки моста, сказал: «Я его строил и я его взорвал».
Благодаря огромному внутреннему напряжению, наша страна одержала незабываемые победы. Но враг ещё силен. Но война ещё продолжается, страшная, невиданная в истории война. Как прежде, дело идёт о жизни или смерти России. Как прежде, долг писателя - раздувать огонь негодования, тревоги, жертвенности.
Читатель-фронтовик не может понять молчания того или иного писателя. Любимый писатель - это нечто интимное, его не заменишь другим. Молчание друга в такое время необ’яснимо и непоправимо. Принесли почту. Боец-украинец знает, что ему не будет писем. Он знает, почему молчит его семья. Но почему молчит вот этот писатель? Думает? Ещё не понял? Еще не почувствовал? Или, может быть, боится испортить грядущее собрание своих сочинений?
Я не случайно упомянул о письмах. Многие бойцы получают на фронте письма от незнакомых девушек. Эти письма поддерживают. Они могут быть написаны неумело, тем обезличенным газетным языком, который не в силах передать чувства. Но всегда в таком письме одна фраза, одно слово выдают живое волнение. Мы можем с гордостью сказать, что многие наши книги, стихи, статьи помогали бойцу, как письмо, написанное трепетной рукой.
Один критик цитировал стихи из армейских газет. Он читал их настолько своеобразно, что нельзя было понять, хорошие это стихи или дурные. Критик говорил, что дурные. Возможно. Я не хочу оправдывать плохо выполненную работу. Страна требует от наших командиров, чтобы они умело, мастерски воевали. Трудно в плохих стихах или в плохих пьесах учить хорошо воевать. И всё же, я думаю, что не следует спешить с осуждением писателей, работающих в армейской печати, даже если попадаются у них слабые вещи. Я видел, в каких условиях работают сотрудники армейских газет. Изба или землянка, люди, коптилка. Нужно написать о минометчике через два часа. Да и корреспондентам центральных газет нелегко. Гроссман или Габрилович вчера приехали с фронта, завтра уезжают. Книги пишутся урывками. Я думаю, что у Гроссмана было меньше времени на свою повесть, чем у его критика на сравнительное изучение битв бородинской и описанной Гроссманом. Как не противопоставить этот подённый тяжёлый труд олимпийскому молчанию того или иного писателя?
Мы узнали, что некоторые английские поэты намеревались положить свои стихи в сейф: до окончания войны. Я не думаю, что музы на поле боя молчат. Но музы, как и люди, меняются на поле боя. Они не только многое приобретают, они от многого отказываются. Войну можно описывать всеми цветами радуги. Пример: «Война и мир». Но на самой войне есть всего два цвета - белый и чёрный (я говорю, разумеется, о душевных цветах). Оттенков бой не признает. Было бы наивно думать, что климат войны способствует многообразию искусства. Идея английских поэтов мне кажется не столь безнравственной, сколь беспомощной. Кто будет защищать их сочетания слов? Даже если они скажут войне «чур-чура», война не послушается и ответит фугаской.
Фронтовики ждут от нас не военной тематики, но огня войны. Я видел на фронте читателей, которые предпочитали стихи Пушкина о море описанию землянки. Они ведь не гостят, а живут в землянках. Они ждут живого голоса, рассказа о больших чувствах, того пламени, которое не гаснет в разреженном воздухе войны.
Мы слышали рассуждения о больших, монументальных романах. Bcуе и не всуе поминали «Войну и мир». В дни обороны Севастополя Лев Толстой не обозревал войну, он воевал. «Война и мир» рождается теперь на одном из фронтов. Её напишет не соглядатай, но участник войны. Мало рецептов. Мало коллекций героических эпизодов. «Война и мир» родится в свой срок. Её создаст человек, который переживёт войну, как кровное дело.
Может показаться досадным: почему «в свой срок»? Но психология творчества ближе к биологии, чем к механике. Женщина может передвигаться на телеге или в автомобиле, ребёнка она вынашивает те же девять месяцев. Война продолжается. Никто из вас не сомневается в нашей победе. Однако сейчас мы не можем уточнить обстоятельства этой победы, определить её воздух, разглядеть её людей.
В 1938 году многие предвидели военный разгром Франции. Я писал тогда о немцах, которые придут на Елисейские поля. Но я не мог бы написать вторую часть «Падения Парижа» - Мюнхена, не пережив третьей части - июня сорокового.
«Народ бессмертен» - лирика. Для эпоса ещё не пришло время. Не только потому, что Гроссман воюет, но потому, что Россия воюет. Я слышал на фронте тёплые слова об этой повести. Она дошла до сердца своей правдой. Помнят пожар Гомеля, несчастную встречу Игнатьева с Верой, не могут забыть «шуршащее зерно» первого лета воины.
Псевдо-олимпийство - разделять в наши дни работу писателей на чистую литературу и «нечистую», на газетные труды «первого периода» и на пухлую беллетристику последующего. Я назову памятные всем очерки «Направление главного удара» и « Сталинградская битва» Гроссмана, « Русское сердце» - о летчике Хлобыстове Симонова, ленинградский календарь Тихонова, очерки Петрова, Соболева, Лидина. Вы можете говорить, что это газета, что это лирика, что это не входит в рамки одного доклада, вылезает из папки другого. Это прежде всего война.
То, что критики помечают ярлыком «художественная публицистика», - литература, плохая или хорошая, но литература. В первые месяцы войны Алексей Толстой написал несколько прекрасных статей. Неужели, если бы он их облёк в форму диалога, это стало бы художественной литературой, а без диалога это «публицистика»? Вспомним про «Письма» Горбатова: достойней оказаться в полевой сумке, чем в перечне докладчика.
Неудивительно, что поэзия идет впереди: стихи предшествуют прозе и в жизни человека, и в жизни эпох. Здесь можно многое вспомнить: и «Россию» Сельвинского, и «Пулковский меридиан» Инбер; и вступление к «28» Светлова, и «Василия Теркина», и Алигер, и Долматовского, и Симонова. Война свежует сердца, они открываются для поэзии. Конечно, люди на войне грубеют, но они становятся в то же время исключительно тонкими: они сразу чувствуют фальшь.
Я думаю, что потом придёт другая поэзия: непосредственных участников войны. Один раненый боец недавно мне читал прекрасные стихи. Там есть строки: «Мне кажется, что я магнит, что я притягиваю мины. Разрыв. И лейтенант хрипит. И смерть опять проходит мимо»… Это не извне: это человек пережил. И это не похоже на слегка киплинговские строки того или иного поэта, смотревшего со стороны на атаку. Но это ещё впереди.
Кто знает, что из перечисленного войдёт в литературу, как подлинное творчество исступления? Может быть, всё это, даже «Народ бессмертен» и рассказы Платонова - только строительный материал? Сейчас важно одно: это нужно войне. Это наш военный хлеб, который вдвойне слаще прежнего.
Страшное наше время. В освобождённых от немцев городах я видел, что сделали фашисты с людьми. Я говорю не только о сожжённых домах или об изуродованных телах. Я говорю о сердцах уцелевших. Европа под властью Гитлера не только обессилела, она одичала. Страшное время и высокое: героями становятся средние люди. Нам нужно учиться у пехотинца, который идёт через минное поле. В потере себя человек себя находит. Человек и писатель. Те, что хотят сохранить свое «я», его потеряют.
Я думаю, что мне столь же дорого искусство, как и всем вам. Тридцать лет я жил этим. Но есть нечто более высокое, чем искусство, - народ. Вне народа нет ни хлеба, ни стиха. Я не встревожен судьбой искусства: испытания очищают. Я думаю об одном: о судьбе России. Не книги мы сейчас должны защищать - читателей: они, наши читатели, защищают Россию - и землю, и язык, и мысль. Первый человек нашей страны стал первым солдатом Красной Армии. Поймём значение этого.
У нас в руках оружье: не для коллекций - для войны. Писатель у себя за столом одинок. У него нет командира. У него нет подчиненных. Он наедине со своей совестью. Он воюет, как одинокий партизан. Он отвечает за себя. Он может погибнуть. Он не может пересидеть войну. Он не может откупиться рассказом, «откликом», строками «на случай». Пересидеть войну - это пересидеть себя. || Илья Эренбург.
+ + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + +
Итоги зимней кампании Красной Армии
(с 10 ноября 1942 года по 31 марта 1943 года)
31 марта с.г. Красная Армия завершила зимнюю кампанию против немецко-фашистских войск.
За время зимней кампании советские войска нанесли вражеским армиям тяжелые военные поражения. Красная Армия нанесла немецко-фашистским войскам крупнейшее в истории войн поражение под Сталинградом, разгромила немецкие войска на Северном Кавказе и Кубани, нанесла ряд тяжелых поражений врагу в районе Среднего Дона и Воронежа, ликвидировала вражеские плацдармы на Центральном фронте (Ржев-Гжатск-Вязьма) и в районе Демянска, прорвала блокаду Ленинграда.
За 4 месяца и 20 дней наступления Красная Армия в труднейших условиях зимы продвинулась на запад на некоторых участках до 600-700 километров. Советские войска освободили от немецких захватчиков огромную территорию в 480.000 квадратных километров. В результате наступления Красной Армии были очищены от врага районы страны, имеющие важное экономическое и военно-стратегическое значение. Полностью освобождены Воронежская и Сталинградская области, Чечено-Ингушская, Северо-Осетинская, Кабардино-Балкарская и Калмыцкая автономные республики, Ставропольский край, Черкесская, Карачаевская и Адыгейская автономные области, почти целиком Краснодарский край, Ростовская и Курская области, значительная часть Ворошиловградской, Смоленской и Орловской областей с десятками крупных городов и многими тысячами сёл и деревень.
Красная Армия, отбросив врага на запад, освободила важнейшие водные и железнодорожные коммуникации страны, в том числе восстановила прерванный врагом осенью 1942 года волжский путь, очистила от вражеских войск всё течение Дона. Освобождены от врага и пущены в эксплоатацию железнодорожные магистрали: Сталинград-Поворино, Сталинград-Лихая-Ворошиловград, Сталинград-Краснодар, Владикавказ-Ростов-на-Дону, Лиски-Миллерово-Шахты-Ростов-на-Дону, Елец-Касторная-Валуйки-Ворошиловград, Москва-Вязьма, Москва-Ржев-Великие Луки и многие другие.
За время наступления Красной Армии с 10 ноября 1942 года по 31 марта 1943 года нашими войсками захвачены следующие трофеи: самолетов - 1.490, танков - 4.670, орудий разного калибра - 15.860, минометов - 9.835, пулеметов - 30.705, винтовок - свыше 500.000, снарядов - 17 миллионов, патронов - 128 миллионов, автомашин - 123.000, паровозов - 890, вагонов - 22.000, складов с разным военным имуществом - 1.825, а также большое количество радиостанций, мотоциклов и много другого военного имущества.
За это же время нашими войсками уничтожено 3.600 самолетов противника, 4.520 танков, 4.500 орудий.
Всего противник за время нашего зимнего наступления потерял: самолетов - 5.090, танков - 9.190, орудий - 20.360.
С 10 ноября 1942 года по 31 марта 1943 года захвачено в плен 343.525 вражеских солдат и офицеров.
За это же время противник потерял только убитыми более 850.000 солдат и офицеров. СОВИНФОРМБЮРО.
+ + + + + + + + +
Источник: «Литература и искусство» №14, 3 апреля 1943 года
# И.Эренбург. Наша звезда || «Красная звезда» №43, 21 февраля 1943 года
# Творческий отчет И.Эренбурга || «Литература и искусство» №3, 16 января 1943 года
# Г.Манн. Страницы из дневника || «Литература и искусство» №17, 25 апреля 1942 года
# Плачьте, но снимайте! Фронтовая кинохроника 1941-1945 гг || «Живая история» №6, 2016 года<