Холокост и блокада
Сегодня, 27 января, отмечаются две важные годовщины: в 1944 году в этот день была снята блокада Ленинграда, в 1945 - освобождён концентрационный лагерь Аушвиц (Освенцим). Хочу к знаменательной дате познакомить сообщество с новыми книгами женского авторства. Тем более, как раз пополнила библиотеку.
Имя Эдит Эвы Эгер [Edith Eva Eger] широко известно в США. Практикующая психотерапевтесса, исследовательница посттравматического стрессового расстройства, она родилась в семье портного, в городе Кошице. Сейчас это Словакия, но до 1920 и после 1938 года город принадлежал Венгрии, и поэтому в мемуарах Эгер называет его по-венгерски, Кашша. Три сестры: Клара, Магда и Эди, жили дружно. Клара играла на скрипке и готовилась в консерваторию, Магда на пианино, Эди, самая младшая, брала уроки балета и усиленно занималась спортом, в 1940 году вошла в олимпийскую команду Венгрии по спортивной гимнастике. Но не прошло и полутора лет, как антиеврейские законы, принятые в Венгрии, закрыли Эди дорогу в большой спорт. В марте сорок четвёртого евреев Кошице согнали в гетто. В апреле семейство Эгер, всё, кроме Клары, которую спрятала учительница музыки, было направлено на принудительный труд, на кирпичный завод. В мае - вошла в печально известные ворота с надписью «Труд освобождает»...
Мемуары Эдит Эгер «Выбор. О свободе и внутренней силе человека» [The Choice - Embrace the Possible] вышли в 2017 году с предисловием Филипа Зимбардо, который сравнил книгу с «Человеком в поисках смысла» В. Франкла. Уж не знаю, чья это заслуга, самой Эгер или её соавторши Эсме Вейганд, но читается «Выбор» - не оторваться, как роман хороший (и очень страшный). И уж конечно, он более достоин экранизации, чем слабый и поверхностный «Татуировщик из Освенцима». Воспоминания о лагерях - Аушвице, Маутхаузене - перемежаются с картинами повседневного труда помогающей специалистки.
Кроме того, хочу сказать, что не существует иерархии страдания. Нет ничего, что делало бы мою боль сильнее или слабее вашей; нельзя начертить график и отмечать на нём уровень значимости того или иного горя. Я часто слышу от своих пациентов: «Мне сейчас очень нелегко, но разве я могу жаловаться? Это же не Аушвиц». Подобное сравнение приводит к тому, что человек, преуменьшая собственные страдания, не даёт им должной оценки.
На русском языке «Выбор» вышел в ноябре 2019 года (издательство МИФ).
* * *
Литературоведческое исследование Полины Барсковой «Седьмая щелочь: тексты и судьбы блокадных поэтов» названо цитатой из стихотворения Натальи Крандиевской-Толстой:
Этот год нас омыл, как седьмая щелочь,
О которой мы, помнишь, когда-то читали?
Оттого нас и радует каждая мелочь,
Оттого и моложе как будто бы стали.
Научились ценить все, что буднями было:
Этой лампы рабочей лимит и отраду,
Эту горку углей, что в печи не остыла,
Этот ломтик нечаянного шоколада.
Дни тревог, отвовеванные у смерти,
Телефонный звонок - целы ль стёкла? Жива ли?
Из Елабуги твой самодельный конвертик, -
Этих радостей прежде мы не замечали.
Есть такое выражение: в семи щелоках кипячёные, в семи золах печёные. Означает «много претерпевшие люди».
Итак, перед нами восемь биографий блокадных поэтов и поэтесс. Перечислю по алфавиту: Ольга Берггольц, Татьяна Гнедич, Геннадий Гор, Павел Зальцман, Наталья Крандиевская, Сергей Рудаков, Николай Тихонов, Зинаида Шишова. Тихонов официален, даже официозен. Его поэма «Киров с нами» никому из рецензентов не понравилась: слишком идеологизированно, нарочито, шаблонно. Берггольц, «ленинградская мадонна», казалось бы, вне конкуренции, до сих пор её блокадная поэзия в школьной порграмме. А между тем, как её прорабатывали и с какой грязью её смешивали совсем недавно в историческом масштабе. Этот самый официозный Тихонов на первом писательском пленуме, в мае сорок пятого (!), с трибуны вещал:
- Я не призываю к лихой резвости над могилами друзей, но я против облака печали, закрывающего нам путь!
О.Ф. Берггольц немедленно возразила развёрнутой статьёй «Путь к зрелости»:
Но зачем же обесценивать народный подвиг? И зачем же преуменьшать преступления врага, заставившего наш народ испытать столько страшного и тяжкого? Враг повержен, а не прощён, поэтому ни одно из его преступлений, т.е. ни одно страдание наших людей не может быть забыто.
А уж увидеть напечатанными свои блокадные записки поэтесса не могла даже и надеяться до 1964 года, когда отрывки наконец-таки увидели свет в казахстанском литературном журнале «Простор». Полностью многострадальные дневники вышли в издательстве «Вита Нова» в 2016 году.
С З. Шишовой произошла уж совсем невероятная история. В июле 1942 года по Ленинградскому радио транслировалась её поэма «Блокада». Внезапно чтение было прервано по звонку из горкома. Секретарь горкома А. И. Маханов и критик Н. Лесючевский, известный как доносчик, в выражениях не стеснялись. Декламация «порочных, одиозных» строк немедленно была прервана. На партийное совещание по поводу поэмы, проходившее 27 июля, не были вызваны ни сама поэтесса, ни начальник литотдела Георгий Макогоненко (в тот период гражданский муж О. Берггольц), ни даже редактор Радиокомитета - Е.Р. Малкина. Макогоненко объявили выговор, уволили и лишили бро́ни, то есть в любую минуту могли отправить на фронт. Он, в общем-то, и сам на фронт просился - голод был страшнее.
Поэма Зинаиды (Зики) Шишовой «Блокада» может быть названа уникальным идеологическим и историческим свидетельством своего времени: написанная в «смертную пору», именно об этом историческом моменте и для него, она была прочитана ленинградскими идеологическими работниками той зимы как адекватная задачам радиопропаганды, однако для московских идеологов, приехавших в город «наводить идеологический порядок» уже весной, она была неприемлема... - пишет П. Барскова в статье «Блокадные ты: функции лирического обращения в поэзии Зинаиды Шишовой, Ольги Берггольц и Геннадия Гора» [сб. «Блокадные нарративы», НЛО, Научная библиотека, 2017]. Что же стало причиной такой мгновенной кары? Исследовательница предполагает, что «виновато» слово дистрофия, которое в отношении Ленинграда упоминать в прессе было нельзя. Бомбёжки есть, обстрелы есть, а вот про дистрофию ни слова и ни вздоха.
Имя Эдит Эвы Эгер [Edith Eva Eger] широко известно в США. Практикующая психотерапевтесса, исследовательница посттравматического стрессового расстройства, она родилась в семье портного, в городе Кошице. Сейчас это Словакия, но до 1920 и после 1938 года город принадлежал Венгрии, и поэтому в мемуарах Эгер называет его по-венгерски, Кашша. Три сестры: Клара, Магда и Эди, жили дружно. Клара играла на скрипке и готовилась в консерваторию, Магда на пианино, Эди, самая младшая, брала уроки балета и усиленно занималась спортом, в 1940 году вошла в олимпийскую команду Венгрии по спортивной гимнастике. Но не прошло и полутора лет, как антиеврейские законы, принятые в Венгрии, закрыли Эди дорогу в большой спорт. В марте сорок четвёртого евреев Кошице согнали в гетто. В апреле семейство Эгер, всё, кроме Клары, которую спрятала учительница музыки, было направлено на принудительный труд, на кирпичный завод. В мае - вошла в печально известные ворота с надписью «Труд освобождает»...
Мемуары Эдит Эгер «Выбор. О свободе и внутренней силе человека» [The Choice - Embrace the Possible] вышли в 2017 году с предисловием Филипа Зимбардо, который сравнил книгу с «Человеком в поисках смысла» В. Франкла. Уж не знаю, чья это заслуга, самой Эгер или её соавторши Эсме Вейганд, но читается «Выбор» - не оторваться, как роман хороший (и очень страшный). И уж конечно, он более достоин экранизации, чем слабый и поверхностный «Татуировщик из Освенцима». Воспоминания о лагерях - Аушвице, Маутхаузене - перемежаются с картинами повседневного труда помогающей специалистки.
Кроме того, хочу сказать, что не существует иерархии страдания. Нет ничего, что делало бы мою боль сильнее или слабее вашей; нельзя начертить график и отмечать на нём уровень значимости того или иного горя. Я часто слышу от своих пациентов: «Мне сейчас очень нелегко, но разве я могу жаловаться? Это же не Аушвиц». Подобное сравнение приводит к тому, что человек, преуменьшая собственные страдания, не даёт им должной оценки.
На русском языке «Выбор» вышел в ноябре 2019 года (издательство МИФ).
* * *
Литературоведческое исследование Полины Барсковой «Седьмая щелочь: тексты и судьбы блокадных поэтов» названо цитатой из стихотворения Натальи Крандиевской-Толстой:
Этот год нас омыл, как седьмая щелочь,
О которой мы, помнишь, когда-то читали?
Оттого нас и радует каждая мелочь,
Оттого и моложе как будто бы стали.
Научились ценить все, что буднями было:
Этой лампы рабочей лимит и отраду,
Эту горку углей, что в печи не остыла,
Этот ломтик нечаянного шоколада.
Дни тревог, отвовеванные у смерти,
Телефонный звонок - целы ль стёкла? Жива ли?
Из Елабуги твой самодельный конвертик, -
Этих радостей прежде мы не замечали.
Есть такое выражение: в семи щелоках кипячёные, в семи золах печёные. Означает «много претерпевшие люди».
Итак, перед нами восемь биографий блокадных поэтов и поэтесс. Перечислю по алфавиту: Ольга Берггольц, Татьяна Гнедич, Геннадий Гор, Павел Зальцман, Наталья Крандиевская, Сергей Рудаков, Николай Тихонов, Зинаида Шишова. Тихонов официален, даже официозен. Его поэма «Киров с нами» никому из рецензентов не понравилась: слишком идеологизированно, нарочито, шаблонно. Берггольц, «ленинградская мадонна», казалось бы, вне конкуренции, до сих пор её блокадная поэзия в школьной порграмме. А между тем, как её прорабатывали и с какой грязью её смешивали совсем недавно в историческом масштабе. Этот самый официозный Тихонов на первом писательском пленуме, в мае сорок пятого (!), с трибуны вещал:
- Я не призываю к лихой резвости над могилами друзей, но я против облака печали, закрывающего нам путь!
О.Ф. Берггольц немедленно возразила развёрнутой статьёй «Путь к зрелости»:
Но зачем же обесценивать народный подвиг? И зачем же преуменьшать преступления врага, заставившего наш народ испытать столько страшного и тяжкого? Враг повержен, а не прощён, поэтому ни одно из его преступлений, т.е. ни одно страдание наших людей не может быть забыто.
А уж увидеть напечатанными свои блокадные записки поэтесса не могла даже и надеяться до 1964 года, когда отрывки наконец-таки увидели свет в казахстанском литературном журнале «Простор». Полностью многострадальные дневники вышли в издательстве «Вита Нова» в 2016 году.
С З. Шишовой произошла уж совсем невероятная история. В июле 1942 года по Ленинградскому радио транслировалась её поэма «Блокада». Внезапно чтение было прервано по звонку из горкома. Секретарь горкома А. И. Маханов и критик Н. Лесючевский, известный как доносчик, в выражениях не стеснялись. Декламация «порочных, одиозных» строк немедленно была прервана. На партийное совещание по поводу поэмы, проходившее 27 июля, не были вызваны ни сама поэтесса, ни начальник литотдела Георгий Макогоненко (в тот период гражданский муж О. Берггольц), ни даже редактор Радиокомитета - Е.Р. Малкина. Макогоненко объявили выговор, уволили и лишили бро́ни, то есть в любую минуту могли отправить на фронт. Он, в общем-то, и сам на фронт просился - голод был страшнее.
Поэма Зинаиды (Зики) Шишовой «Блокада» может быть названа уникальным идеологическим и историческим свидетельством своего времени: написанная в «смертную пору», именно об этом историческом моменте и для него, она была прочитана ленинградскими идеологическими работниками той зимы как адекватная задачам радиопропаганды, однако для московских идеологов, приехавших в город «наводить идеологический порядок» уже весной, она была неприемлема... - пишет П. Барскова в статье «Блокадные ты: функции лирического обращения в поэзии Зинаиды Шишовой, Ольги Берггольц и Геннадия Гора» [сб. «Блокадные нарративы», НЛО, Научная библиотека, 2017]. Что же стало причиной такой мгновенной кары? Исследовательница предполагает, что «виновато» слово дистрофия, которое в отношении Ленинграда упоминать в прессе было нельзя. Бомбёжки есть, обстрелы есть, а вот про дистрофию ни слова и ни вздоха.