Про «Эпоху Застоя» - 21
ПОСЛЕДНИЙ КОММУНАР
(мемуарчик)
С Серым мы приятельствовали с 5-го класса, когда нам более-менее систематично историю начали преподавать (кстати, его не Сергеем звали, как можно подумать, а Михаилом, фамилия была Сергеев). От первых глав учебника, рассказывающих о каменном веке, мы совершенно ошалели, приобретённые знания будоражили воображение и мы часами изготавливали из подобранных булыжников каменные скребки, а если повезёт, скажем, валунчик попадется немаленький и годный к обработке, то и каменные топоры и наконечники (правда, недоделанные, силёнок и усердия не хватало). «Реконструкторы», в общем (смайл).
Бить камнем о камень нам через пару месяцев надоело, но «повёрнутость» на всяких «древностях» осталась. Через года два Серый как-то предложил зайти к его отцу и посмотреть библиотеку, в особенности «Большую советскую энциклопедию». Твёрдо зная, что Мишка живёт с мамой и бабушкой, я новости про отца не удивился, мало ли как у кого складывается. Притом, что в гости мне ходить всегда было как-то тяжеловато, чужие порядки и всё такое, но возраст был ещё дурацкий и любое «пойдёшь?», от которого нельзя оказаться с формулировкой «ты чо, дурак что ли?!» воспринималось как проверка на «слабо». К тому же, товарищ заметил: «Там такие книги, тебе-то наверняка будет интересно». А то, с моими-то глубоко научными запросами... Пошли, конечно, благо недалеко, Сергеев-старший, оказалось, обитал в «немецких» (т.е. построенных пленными после Войны) двухэтажках.
Прибыли, поднялись на второй этаж, в полуосвещённой прихожей я неловко задел вешалку на стене, оттуда сползла груда курток, старых шапок, огромных свитеров и линялых рубах, кажется, там висела вся одежда, приобретённая хозяином квартиры за десятки лет. Я покраснел и стал подбирать. «Да ладно» - сказал Серый и затолкал тряпье между разломанной тумбочкой и грудой ящиков от письменных столов. Не разуваясь, по заставленному чем-то остроугольным коридору мы прошли в комнату.
Мне всегда тяжко видеть жилище, превращённое в свалку. Это практически мой «пунктик». В глубине души я уверен, что человеку лучше иметь ровно столько вещей и квадратных метров, сколько он в состоянии хоть как-то «обиходить». Речь не о достатке, предметы могут быть сколь угодно старыми или дешёвыми, важна именно «ухоженность». Мне всегда чудится, что в затянутых паутиной тёмных углах захламлённых комнат живут безысходность, уныние и даже сама смерть. Только я большей частью благоразумно не распространяюсь на эту тему: встретиться с непониманием какого-нибудь неплохого человека на этой почве - «как нечего делать».
В общем, комната выглядела как лавка сумасшедшего старьевщика - с пирамидами коробок, кучей старого брезента на полу (видимо, чехол для автомобиля), сломанными глобусами и порванными портфелями на шкафах и т.д. У окна сидело двое мужчин. На покалеченном журнальном столике стояла бутылка водки, две рюмки и бумажная тарелка с бутербродами. Я «напрягся» - пьянка для меня была чем-то неприятно-опасным, почти преступным, как, например, уличное хулиганство или скупка краденого (пай-мальчик был, извините); да и вообще паршивое это ощущение - «нас здесь не ждали».
- Привет, па! - судя по голосу, Мишке идея «сходить в библиотеку» тоже несколько разонравилась.
«Па» обернулся, ему было, кажется, за 50, очки в толстой пластмассой оправе, худое, неприветливое лицо, строгий взгляд. Через годы я вздрогну, увидев дико похожего человека в «ящике», это будет директор Сахаровского центра Самодуров (ну, это так, к слову пришлось). Его гость на вид был грубее, добрее и проще, краснолицый грузный мужик.
- Здравствуй. Зачем пришёл? (моё приветствие и присутствие хозяин квартиры проигнорировал, как, кажется сегодня, просто от растерянности).
- Мы энциклопедию посмотрим?
- И что же вас там заинтересовало?
- Ну, там… оружие разное.
- Материалы по военной истории, и ещё по философии - сумничал ваш покорный слуга.
- Ну, смотрите ваши «материалы»...
Серый полез, протискиваясь между стеной и разложенной гладильной доской со стопками старых журналов к разномастным шкафам, плотно забитым книгами, я последовал за ним. Я взял наугад какой-то том, раскрыл и увидел на первом листе синий оттиск «из книг М.М. Сергеева», слово «экслибрис» я знал, а вот видеть не доводилось. Мишкин отец повернулся к своему собеседнику. Тот взялся за бутылку, спросил у Сергеева-старшего «точно не будешь?» и, получив утвердительный ответ, обратился к Мишке: «Хороший у тебя отец, не пьющий, люблю с ним, с умным человеком посидеть-поговорить». Прерванный нашим появлением разговор продолжился. Отец Серого, видимо, горячился.
- Вот я и внушаю - не должно быть никаких наследников. У нас Советская власть или капитализм? Наследники! Ротшильды, тоже мне. С этого всё и начинается - под себя гребут. Заслужил квартиру - получил. Умер, тогда детей, если взрослые, в общагу, или ещё куда отправить, хоть на БАМ, пусть сами стараются.
- Это ты про ведомственное жильё говоришь - вставил краснолицый.
- Это я про всё!!!
- Нет, как «про всё»? Вот Пашка, электрик, ты его знаешь, у него квартира ведомственная, пока работает в своём пансионате - живёт. Уволится - съедет. А с нашими квартирами всё по-другому..
- Опять двадцать пять! Ты мне говоришь как есть, а я тебе про то, как должно быть, что бы под себя не гребли. Ведь, ты пойми: всё везде растаскивается! Подхожу к этому, Смирнову, у него «универсал», говорю, «отбуксируешь мой «запорожец» к мастеру?». «Нет, говорит, другу обещал помочь» и пошёл, а я, значит, иди на хер.
- Ну, это он, может, Лёшке обещал, они, правда, с детсада кореша…
- Да какие друзья у хапуг? Вся дружба в том, что бы нажраться, да вынести чего.
- Тебя послушать, так всех в общаги надо…
- А так и надо, если людей нет нормальных.
- Ну, на тебя глядя, не сказал бы, что бы ты смог в общежитии жить с твоим-то характером, знаю я каково там.
- С людьми смог бы, а со сволочами, конечно, нет - сожрут.… Да и так сожрут…
В те годы любая сколько-нибудь складно сформулированная мысль, касающаяся «абстрактных» вопросов, например, что-то об обществе в целом, казалась мне чем-то «умным» и непременно подлежащим обдумыванию (ведь до такого «абстрагирования» ещё подняться надо, это не тоскливую мелочную повседневность «перетирать»). А уж если идея вызывала какой-то протест, то тем паче, логоцентричность, так сказать. С одной стороны дядька говорил нечто коммунистическое, а значит правильное, его явная чудаковатость и нестыковки в изложении совершенно не обесценили эти суждения в моих глазах, а с другой - мир, о котором так мечтал этот странный человек, казался мне уродливым, чужим и холодным.
Оставаться в этой квартире совершенно не хотелось, но свалить сразу было невежливо. Я раскрыл энциклопедический словарь на статьях «чекан» и «клевец» (разновидности древнерусских боевых топоров), поделился с товарищем наблюдением о том, что внешний вид этого оружия совпадает с картинкой в каком-то другом справочнике, поудивлялся толстой книге по химии, изданной в XIX веке, и откланялся.
Повторюсь, к словам я относился в ту пору крайне серьёзно, а к тем, с которыми был в не согласен - вдвойне. Я бессонно ворочался часов до двух ночи и только выстроив кое- как аргументацию в пользу права человека любить тех, кого любится, дружить с теми, с кем дружится, а жить в доме, где есть «родные стены», которые помогают, а не в бесхозной унифицированной «жилячейке», я заснул. Так механик Сергеев (сын его так назвал, незаконченное высшее у мужика было) помог формированию моего мировоззрения (ироничный смайл).
Прошёл ещё год, я стою перед башней Саввино-Сторожевского монастыря, в ту пору запущенного, безлюдного, имевшего, кажется, статус филиала какого-то музея. Нет, верующим я тогда не был, но с восторгом мальчишеским зачитывался книгами по средневековой истории России, представлявшейся мне какой-то мистической, величественной, непостижимой. Впрочем, и сейчас (за минусом эмоционального накала) таковой представляется, к тому же ушедшие «нравственно столь же живы, как и мы». У входа дремлет одинокая смотрительница, поодаль экскурсовод или учительница ведёт десяток школьников по высокой некошеной траве монастырского двора… В общем, стою я перед этой башней «как перед алтарём», комок в горле и всё такое, а сзади смутно знакомый голос: «Ну, вот зачем это всё? Нормальное здание, достроить и сделать общежитие для рабочих. А то детей сюда ещё таскают. Что здесь смотреть?!». Оглядываюсь - он, «старый знакомый», сам с собой разговаривает.
Мишка рассказывал, что его отец часто ходит по музеям, «зачем?» я так и не понял, да и забыл тогда про механика Сергеева за чтением Скрынникова или Тарле. А сегодня почему-то вспомнил….
[ продолжение следует]
См. также:
Про «Эпоху Застоя» - 1: «Старше на целую войну…»
Про «Эпоху Застоя» - 2: Кресло-кровать и русский педантизм
Про «Эпоху Застоя» - 3: Работа и отдых
Про «Эпоху Застоя» - 4: Прямая и явная проповедь добра
Про «Эпоху Застоя» - 5: Научно-производственный кинематограф
Про «Эпоху Застоя» - 6: Поэма без героя
Про «Эпоху Застоя» - 7: Империя под грифом «секретно»
Про «Эпоху Застоя» - 8: Кривое зеркало витрин
Про «Эпоху Застоя» - 9: Странный «милитаризм»
Про «Эпоху Застоя» - 10: Хрупкий мир
Про «Эпоху Застоя» - 11: Без Бжезинских (беспомощность пропаганды)
Про «Эпоху Застоя» - 12: Интеллигент и рабочий за одной партой
Про «Эпоху Застоя» - 13: Мой Высоцкий
Про «Эпоху Застоя» - 14: Колбаса
Про «Эпоху Застоя» - 15: Мой Окуджава
Про «Эпоху Застоя» - 16: Три актёра
Про «Эпоху Застоя» - 17: КГБ: «всемогущая политическая полиция»
Про «Эпоху Застоя» - 18: На страже социализма
Про «Эпоху Застоя» - 19: Советская семья
Про «Эпоху Застоя» - 20: Религия в СССР
Плюс:
Случайные заметки о Советской цивилизации
Осень Заречной улицы или Внуки войны
Поклон "деревенщикам"
Три штриха к портрету восьмидесятых
Фотохроники Атлантиды. К 8 Марта
«На смерть и жизнь поэтов...»
(мемуарчик)
С Серым мы приятельствовали с 5-го класса, когда нам более-менее систематично историю начали преподавать (кстати, его не Сергеем звали, как можно подумать, а Михаилом, фамилия была Сергеев). От первых глав учебника, рассказывающих о каменном веке, мы совершенно ошалели, приобретённые знания будоражили воображение и мы часами изготавливали из подобранных булыжников каменные скребки, а если повезёт, скажем, валунчик попадется немаленький и годный к обработке, то и каменные топоры и наконечники (правда, недоделанные, силёнок и усердия не хватало). «Реконструкторы», в общем (смайл).
Бить камнем о камень нам через пару месяцев надоело, но «повёрнутость» на всяких «древностях» осталась. Через года два Серый как-то предложил зайти к его отцу и посмотреть библиотеку, в особенности «Большую советскую энциклопедию». Твёрдо зная, что Мишка живёт с мамой и бабушкой, я новости про отца не удивился, мало ли как у кого складывается. Притом, что в гости мне ходить всегда было как-то тяжеловато, чужие порядки и всё такое, но возраст был ещё дурацкий и любое «пойдёшь?», от которого нельзя оказаться с формулировкой «ты чо, дурак что ли?!» воспринималось как проверка на «слабо». К тому же, товарищ заметил: «Там такие книги, тебе-то наверняка будет интересно». А то, с моими-то глубоко научными запросами... Пошли, конечно, благо недалеко, Сергеев-старший, оказалось, обитал в «немецких» (т.е. построенных пленными после Войны) двухэтажках.
Прибыли, поднялись на второй этаж, в полуосвещённой прихожей я неловко задел вешалку на стене, оттуда сползла груда курток, старых шапок, огромных свитеров и линялых рубах, кажется, там висела вся одежда, приобретённая хозяином квартиры за десятки лет. Я покраснел и стал подбирать. «Да ладно» - сказал Серый и затолкал тряпье между разломанной тумбочкой и грудой ящиков от письменных столов. Не разуваясь, по заставленному чем-то остроугольным коридору мы прошли в комнату.
Мне всегда тяжко видеть жилище, превращённое в свалку. Это практически мой «пунктик». В глубине души я уверен, что человеку лучше иметь ровно столько вещей и квадратных метров, сколько он в состоянии хоть как-то «обиходить». Речь не о достатке, предметы могут быть сколь угодно старыми или дешёвыми, важна именно «ухоженность». Мне всегда чудится, что в затянутых паутиной тёмных углах захламлённых комнат живут безысходность, уныние и даже сама смерть. Только я большей частью благоразумно не распространяюсь на эту тему: встретиться с непониманием какого-нибудь неплохого человека на этой почве - «как нечего делать».
В общем, комната выглядела как лавка сумасшедшего старьевщика - с пирамидами коробок, кучей старого брезента на полу (видимо, чехол для автомобиля), сломанными глобусами и порванными портфелями на шкафах и т.д. У окна сидело двое мужчин. На покалеченном журнальном столике стояла бутылка водки, две рюмки и бумажная тарелка с бутербродами. Я «напрягся» - пьянка для меня была чем-то неприятно-опасным, почти преступным, как, например, уличное хулиганство или скупка краденого (пай-мальчик был, извините); да и вообще паршивое это ощущение - «нас здесь не ждали».
- Привет, па! - судя по голосу, Мишке идея «сходить в библиотеку» тоже несколько разонравилась.
«Па» обернулся, ему было, кажется, за 50, очки в толстой пластмассой оправе, худое, неприветливое лицо, строгий взгляд. Через годы я вздрогну, увидев дико похожего человека в «ящике», это будет директор Сахаровского центра Самодуров (ну, это так, к слову пришлось). Его гость на вид был грубее, добрее и проще, краснолицый грузный мужик.
- Здравствуй. Зачем пришёл? (моё приветствие и присутствие хозяин квартиры проигнорировал, как, кажется сегодня, просто от растерянности).
- Мы энциклопедию посмотрим?
- И что же вас там заинтересовало?
- Ну, там… оружие разное.
- Материалы по военной истории, и ещё по философии - сумничал ваш покорный слуга.
- Ну, смотрите ваши «материалы»...
Серый полез, протискиваясь между стеной и разложенной гладильной доской со стопками старых журналов к разномастным шкафам, плотно забитым книгами, я последовал за ним. Я взял наугад какой-то том, раскрыл и увидел на первом листе синий оттиск «из книг М.М. Сергеева», слово «экслибрис» я знал, а вот видеть не доводилось. Мишкин отец повернулся к своему собеседнику. Тот взялся за бутылку, спросил у Сергеева-старшего «точно не будешь?» и, получив утвердительный ответ, обратился к Мишке: «Хороший у тебя отец, не пьющий, люблю с ним, с умным человеком посидеть-поговорить». Прерванный нашим появлением разговор продолжился. Отец Серого, видимо, горячился.
- Вот я и внушаю - не должно быть никаких наследников. У нас Советская власть или капитализм? Наследники! Ротшильды, тоже мне. С этого всё и начинается - под себя гребут. Заслужил квартиру - получил. Умер, тогда детей, если взрослые, в общагу, или ещё куда отправить, хоть на БАМ, пусть сами стараются.
- Это ты про ведомственное жильё говоришь - вставил краснолицый.
- Это я про всё!!!
- Нет, как «про всё»? Вот Пашка, электрик, ты его знаешь, у него квартира ведомственная, пока работает в своём пансионате - живёт. Уволится - съедет. А с нашими квартирами всё по-другому..
- Опять двадцать пять! Ты мне говоришь как есть, а я тебе про то, как должно быть, что бы под себя не гребли. Ведь, ты пойми: всё везде растаскивается! Подхожу к этому, Смирнову, у него «универсал», говорю, «отбуксируешь мой «запорожец» к мастеру?». «Нет, говорит, другу обещал помочь» и пошёл, а я, значит, иди на хер.
- Ну, это он, может, Лёшке обещал, они, правда, с детсада кореша…
- Да какие друзья у хапуг? Вся дружба в том, что бы нажраться, да вынести чего.
- Тебя послушать, так всех в общаги надо…
- А так и надо, если людей нет нормальных.
- Ну, на тебя глядя, не сказал бы, что бы ты смог в общежитии жить с твоим-то характером, знаю я каково там.
- С людьми смог бы, а со сволочами, конечно, нет - сожрут.… Да и так сожрут…
В те годы любая сколько-нибудь складно сформулированная мысль, касающаяся «абстрактных» вопросов, например, что-то об обществе в целом, казалась мне чем-то «умным» и непременно подлежащим обдумыванию (ведь до такого «абстрагирования» ещё подняться надо, это не тоскливую мелочную повседневность «перетирать»). А уж если идея вызывала какой-то протест, то тем паче, логоцентричность, так сказать. С одной стороны дядька говорил нечто коммунистическое, а значит правильное, его явная чудаковатость и нестыковки в изложении совершенно не обесценили эти суждения в моих глазах, а с другой - мир, о котором так мечтал этот странный человек, казался мне уродливым, чужим и холодным.
Оставаться в этой квартире совершенно не хотелось, но свалить сразу было невежливо. Я раскрыл энциклопедический словарь на статьях «чекан» и «клевец» (разновидности древнерусских боевых топоров), поделился с товарищем наблюдением о том, что внешний вид этого оружия совпадает с картинкой в каком-то другом справочнике, поудивлялся толстой книге по химии, изданной в XIX веке, и откланялся.
Повторюсь, к словам я относился в ту пору крайне серьёзно, а к тем, с которыми был в не согласен - вдвойне. Я бессонно ворочался часов до двух ночи и только выстроив кое- как аргументацию в пользу права человека любить тех, кого любится, дружить с теми, с кем дружится, а жить в доме, где есть «родные стены», которые помогают, а не в бесхозной унифицированной «жилячейке», я заснул. Так механик Сергеев (сын его так назвал, незаконченное высшее у мужика было) помог формированию моего мировоззрения (ироничный смайл).
Прошёл ещё год, я стою перед башней Саввино-Сторожевского монастыря, в ту пору запущенного, безлюдного, имевшего, кажется, статус филиала какого-то музея. Нет, верующим я тогда не был, но с восторгом мальчишеским зачитывался книгами по средневековой истории России, представлявшейся мне какой-то мистической, величественной, непостижимой. Впрочем, и сейчас (за минусом эмоционального накала) таковой представляется, к тому же ушедшие «нравственно столь же живы, как и мы». У входа дремлет одинокая смотрительница, поодаль экскурсовод или учительница ведёт десяток школьников по высокой некошеной траве монастырского двора… В общем, стою я перед этой башней «как перед алтарём», комок в горле и всё такое, а сзади смутно знакомый голос: «Ну, вот зачем это всё? Нормальное здание, достроить и сделать общежитие для рабочих. А то детей сюда ещё таскают. Что здесь смотреть?!». Оглядываюсь - он, «старый знакомый», сам с собой разговаривает.
Мишка рассказывал, что его отец часто ходит по музеям, «зачем?» я так и не понял, да и забыл тогда про механика Сергеева за чтением Скрынникова или Тарле. А сегодня почему-то вспомнил….
[ продолжение следует]
См. также:
Про «Эпоху Застоя» - 1: «Старше на целую войну…»
Про «Эпоху Застоя» - 2: Кресло-кровать и русский педантизм
Про «Эпоху Застоя» - 3: Работа и отдых
Про «Эпоху Застоя» - 4: Прямая и явная проповедь добра
Про «Эпоху Застоя» - 5: Научно-производственный кинематограф
Про «Эпоху Застоя» - 6: Поэма без героя
Про «Эпоху Застоя» - 7: Империя под грифом «секретно»
Про «Эпоху Застоя» - 8: Кривое зеркало витрин
Про «Эпоху Застоя» - 9: Странный «милитаризм»
Про «Эпоху Застоя» - 10: Хрупкий мир
Про «Эпоху Застоя» - 11: Без Бжезинских (беспомощность пропаганды)
Про «Эпоху Застоя» - 12: Интеллигент и рабочий за одной партой
Про «Эпоху Застоя» - 13: Мой Высоцкий
Про «Эпоху Застоя» - 14: Колбаса
Про «Эпоху Застоя» - 15: Мой Окуджава
Про «Эпоху Застоя» - 16: Три актёра
Про «Эпоху Застоя» - 17: КГБ: «всемогущая политическая полиция»
Про «Эпоху Застоя» - 18: На страже социализма
Про «Эпоху Застоя» - 19: Советская семья
Про «Эпоху Застоя» - 20: Религия в СССР
Плюс:
Случайные заметки о Советской цивилизации
Осень Заречной улицы или Внуки войны
Поклон "деревенщикам"
Три штриха к портрету восьмидесятых
Фотохроники Атлантиды. К 8 Марта
«На смерть и жизнь поэтов...»