Былое
ОСЕНЬ ЗАРЕЧНОЙ УЛИЦЫ
или
ВНУКИ ВОЙНЫ
Это всего лишь несколько бытовых зарисовок, относящихся к концу 70-х - началу 80-х годов. Прежде всего о тех, чьё детство пришлось на эти годы. Возможно, то, о чём я говорю, многое объясняет, возможно - не объясняет ничего.
Расцвет «застоя». Окраина небольшого подмосковного городка, то, что называлось «частная застройка». Зелёной или синей краской выкрашенные домики в три окна с незатейливыми наличниками. У тех, кто побогаче, крыши были с изломом, значит, дом «двухэтажный». Мужчины шоферили или работали на трех-четырех близлежащих московских заводах, женщины - на здешней ткацкой фабрике, в детских садах и разных конторах.
Довольно типичный дом. Если покрасить.
Довольно типичная комната. Половики на полу - знак того, что хозяева люди пожилые.
При каждом доме - участок. Земля умеет властно требовать труда от человека, особенно если сам он - потомок вчерашних крестьян. Поэтому или почему другому, но «в сезон» у большинства местных было по 2 рабочих смены: одну отстоят у станков, другую - дома (вскапывание, полив, прополка, окучивание и прочее). Почти все, дополнительно к своим шести соткам, сажали картофель вдоль железной дороги или по краям недалёкого оврага, вспахивая такие площади, что только подивиться можно.
***
Для тех, кто не может представить себе рабочую окраину без звона стаканов, поясняю: пьяница на всю улицу был один, долговязый, всеми презираемый мужик, по кличке, кажется, «Чурбан», отсидевший некогда пару лет за хулиганство. Нужду он, по нетрезвости, прилюдно справлял на детской площадке; в наши пивные времена такое сложно представить, но когда-то за это наказывали.
***
Насчёт демографии: Почти в каждой семье были дети. Один - редкость, чаще двое-трое, а то и четверо.
***
Скажем, в доме № 3 жила такая семья. Мать, отец, трое сыновей и младшая дочь. Глава семьи, помниться, Михал Михалычем звали, работал на заводе, получал, говорили, 300 с лишним рублей. По тем временам деньги не малые, чуть ли не «потолок» и платили их только за дело. Да и от «халтуры» никакой он не отказывался, благо и машину мог починить и кафель положить. Последнее было довольно распространенным: новостроек в округе заселялось не мало и мужики, погрузив в свои «запорожцы» и «копейки» (гараж с машиной был при каждом втором доме) инструмент, разъезжались на «промысел». По чему-то запомнилось, что все они ставили карниз «струна» и дело это считалось прибыльным. В общем, вы не поверите, обходились без «гастарбайтеров».
Жена его патриархально «сидела дома с детьми». Только вот сидящей её никто не видел. Хозяйство у них было образцовое. Собственно «приусадебный участок» занимали большие стеклянные парники, в которых росло всё, начиная от томатов и заканчивая рассадой каких-то диковинных цветов и ягодные кусты. Многое из выращенного шло на продажу. Под картошку вспахивали вдоль оврага аж два участка, каких-то неподъемных размеров, а зимой и по весне торговали ею на рынке. Притом что государственный картофель стоил, кажется, копеек 10 или 20 за кило, а «частная» картошка рубля 3-4 ведро, покупателей находилось и немало. В общем, день-деньской они окучивали, пропалывали, поливали. Мать с отцом, но не дети.
Детей «не лишали детства». Вроде, секции какие-то посещали, не знаю. По улице много фланировали, конечно, с «мафоном». Носили они «настоящие джинсы», замшевые куртки и, как предписывала тогдашняя мода, скучающе-кислое выражение на лицах. У старшего был мотоцикл, у его братьев - по мопеду. Для тех, кто не жил в то время поясняю: это значит, что у детей «было всё».
И это всё доставалось тяжёлым трудом. Оперевшись на колонку (водопровода на улице не было), их мать сказала: «Детей всех в люди выведу. Как мы жить не будут». В её тяжелой нижней челюсти и жестких глазах была какая-то непреклонность. Жуков в юбке. Точнее, в донельзя застиранном халате и разношенных «бахилах».
Она почти успела. Младшая уже в десятый пошла, когда мать её умерла. Наполнила на всё той же колонке два ведра, подняла их, и упала. Мгновенная смерть.
Принесший эту новость сосед-дальнобойщик, сказал только:
- Умерла.
- Как?...
- Ну, как-как.… Надсадилась…
***
Михалыч от этого известия как-то сразу потерялся, похороны и поминки за него устраивали две соседки. Что, вообще-то нетипично. Не было такого завода - всем гуртом по дворам шастать. Заборы были крепкими, а собаки злыми. Как и надлежит. Ну, тут уж случай особый…
На поминках было два примечательных разговора:
Жившая через 3 дома Ольга Николаевна, показывая соседке на сидящего поодаль своего болезненного мужа, сказала:
- Глянь-ка на моего доходягу. Нужно было за Серёжку замуж выходить. Помнишь его? Зарабатывает, повезло с ним Нинке. Сейчас бы какую с ним усадьбу для детей отстроили….
И другой.
- Хорошая смерть. Легкая. Раз и всё.
- Да. А то ведь бывает годами пластом лежат. Что за жизнь?..
- Нет хуже того. Нужен что ли будешь кому?! Себе-то не нужен, а детям тем более…
***
В скобках замечу: страх перед параличом и тому подобными болезнями был очень распространён. А годам к семидесяти почти каждая женщина обзаводилась палочкой, т.к. ноги превращались в огромные отёчные тумбы. Почему-то страдали этим именно женщины. Впрочем, как правило, всё равно продолжая за двоих трудится в огородах.
Как сказала одна старуха:
- Пока копаюсь - ещё живу, а ляг я на диван, так через месяц вперёд ногами вынесут.
***
Возвращаясь к семье Михалыча, не все, конечно, ограждали детей от работы. Но детская праздность уже стала хорошим тоном. Те, кому приходилось помогать родителям по дому, стали стесняться этого.
Алла, угловатая девица лет 15, со злыми, накрашенными глазами и гнусавым голосом, зло кидала: «Она мне говорит, «помоги мне». Чего она хочет? Ей уже сорок лет, чё ей надо? Что бы я ей чего-то жертвовала? Будут у меня дети - буду жертвовать, сейчас-то чего?»
Светлана, её сестра, года на 2 моложе, шла рядом с ней и смотрела серьезно и сосредоточено.
Но было и такое:
Вахтанг, тихий паренёк лет 10 очень удивился, когда узнал, что кому-то разрешается пользоваться плотницким инструментом (а таковой водился в каждом доме). Ему самому отец не то, что бы запрещал, а так - хмурился и неудовольствие выражал «не туда руки тянешь, в ПТУ захотел?». Вахтанг был русским. И вся родня его тоже. Просто Вахтангом звали друга его отца, товарища по строительству какого-то «гиганта индустрии», вот парня так и нарекли. Нераритетный, к слову, случай.
Кстати, почему-то реакция на это имя у взрослых всегда была положительной, тянули удивленно: «Имя-то какой красивое, Вах-тааанг, хм….»
Ну, ещё бы, кругом одни Сережи, Миши да Леши, а тут Вах-тааанг.
***
Мотоцикл Михалычевых сыновей был, конечно, штуковиной манящей. В доме напротив коренастая тётка Лидия твёрдо сказала: «Мои чем хуже?» (у неё двое было). Денег на покупку у них, правда, не доставало, а нужен был самый лучший.
Но выход был найден. Старенькая Лидина свекровь была «выписана» из деревни, а дом её продан. Старушка всё никак не могла найти себе место, порывалась что-то делать, и со двора то и дело несся беззлобный мат её невестки: «Кузьминична, итить твою, куда ж ты намылилась, горе луковое?» Через полгода Кузьминичну тихо схоронили.
Это прошло почти незамеченным на фоне скандала с младшим Лидиным сыном, хулиганистым пацаном из 8-го класса, с вечной кривой ухмылочкой. Что там случилось - в точности не знаю но, не в силах сдержать гнев, она не рассказывала, а орала соседкам на колонке: «Я ей прямо в глаза сказала: ты - простипома! Посмотри, как вырядилась, учительница молодая! Не мог мой сын такое ни сказать, ни сделать. Он ещё ребенок! Сама спровоцировала!»
В общем, и так было всё понятно.
***
Стоя на крыльце, Татьяна Михайловна (ветеран труда, фото на городской доске почёта) выговаривала своему сыну:
- Зачем, девчонку балуете? Соплюшке 9 лет, а ты ей то куртку импортную, то дипломат (была такая мода - девчонки с «дипломатами» ходили), а сейчас вот сережки. Куда серёжки в этом возрасте?
Выговаривала, впрочем, в полголоса. Услышит внучка - устроит бабушке за эту «соплюшку».
- Ма, да нормально всё. Чё мы в их возрасте видели хорошего? Пусть хоть у Маринки всё будет как у людей.
Я бы на это внимание обратил. Взрослый человек. Говорит своей матери. Что не видел в детстве нечего хорошего. И указывает на то, что является для него хорошим - шмотки и побрякушки.
Наверное, страна была обречена - хорошего в ней не доставало.
***
Мария Сергеевна с хлебозавода как-то заметила в разговоре:
- Мы все - военные дети.
- А мы - военные внуки! - повеселил соседей остроумием круглолицый Тимка, её сын, смышленый пацаненок лет восьми, мастер ребусы в «Мурзилке» разгадывать. И тут же выставил на стол двух крупных алюминиевых солдатиков, между которыми начал разыгрывать битву:
- Дыдж, дыдж!..
- Ну-ка, покажи! Откуда это у тебя?! Я таких не покупала. - Мария Сергеевна заметно заволновалась.
- Костька дал - «прижав уши», ответил Тёма.
- Так. Мне здесь не надо вот, что бы его мать приходила и мне всякое выговаривала. Сейчас же отнеси ему обратно.
- Ну, мам, он сам мне их дал!...
- Без разговоров! Ты людей не знаешь, кто они и что они. Быстро отнёс, я сказала! Проверю!
Интонация была устрашающая. Испуганный Тимка шустро сбежал с крыльца.
***
«Поздний застой» представляется временем безопасным и полным вялого благодушия. Возможно, так оно и было. Но, среди этого покоя, вырастало поколение мещанских окраин, которому с малых лет внушали, что жизнь полна опасностей и предательства и в ней безотказно действуют только принципы «хочешь жить - умей вертеться», «за так ничего не бывает» и «сто рублей - не деньги». Не у всех, конечно, конечно, было именно так, но и не у единиц. Пройдёт лет десять и жизнь действительно станет такой. Тотально.
Эти, по преимуществу, честные работящие люди, чьи фотографии не снимали с досок почета, часто были настоящими мастерами и, быть может, даже любили то, чем занимались. Но детей от своей участи хотели уберечь. Причём, что важно, не просто от своего, положим, тяжелого или грязного труда, а вытолкнуть хотели из своей социальной ниши в более их детей достойную.
Одни просто хотели дать детям образование, как-то легко совмещая это желание с презрением к «сторублёвым инженерам», другие сразу нацеливались на «хлебные места» - Институт советской торговли, зубоврачебный факультет, скорняжное дело и т.д.
Главным же было дать «дать детям всё». Это не походило на воспитание, скорее на какой-то странный культ, культ маленьких жестоких божков, которым надо приносить всё новые жертвы. Сталкиваясь с подростковой неблагодарностью, одни родители впадали в некий стоицизм («Разве дождешься от них чего хорошего, но ведь и не бросишь, правда?»), другие пытались объяснить, от каких несчастий оберегают они своих непутёвых детей («да что ты о жизни знаешь!?»), надрывали глотки, наказывали (но ведь и идолов своих некоторых племена секут), «давили на жалость».
Они надеялись, что дети будут им признательны. То, что признательность не товар с ценником, на котором написано «столько-то дефицитных шмоток, вуз и тачка», словно и не догадывались.
О заповеди «почитай отца своего и мать свою» тоже как будто не слыхали, но страстно хотели это почитание приобрести.
Это вообще отдельная тема - насколько капитально была вытоптана вера (впрочем, корешки, как выяснилось, всё же оставались). О Евангелии многие слышали только то, что там написано: «ударившему тебя по одной щеке - подставь другую», полагая на этом основании, что «это нам не подходит». Младенцев, правда, ещё крестили, но уже не поголовно. Зачем, если того же самого эффекта (защиты от сглаза и болезней) можно было достигнуть, натыкав в пеленки булавок? Вот, в сглаз и порчу верили многие (женщины так почти все).
В прошлом, барачном, колхозном, коммунальном прошлом детей войны, было что-то очень тяжёлое, а, может быть, и унизительное. Это чувствовалось, сквозило, хоть почти никогда не выражалось явно. И это что-то они не простили. Впрочем, это не походило на интеллигентское «не забудем - не простим», тут было другое - обида какая-то, в том числе и на себя, словно напрасно доверился кому-то, жалким простаком оказался. От того и детям чаще говорили не «будь добрым и честным», а учили никому не доверять и не позволять «садиться себе на шею».
Тема жертвенности и лишений не то что бы была объектом осмеяния или глумления (не те ещё были времена), но как-то была вытеснена из жизни в область неактуальных понятий. Потому и старики, часто больше другого вспоминавшие именно лишения военного времени, а не победы и подвиги, вызывали скорее иронию. «Нашли чем бахвалиться - лебеду они ели». Ордена или звёзды на погонах - это другое дело, достойно уважения.
От того ли или от чего другого, но уже в 90-м Улица горой стояла за Ельцина. За такого мифического, «народного Ельцина», без «демократов-болтунов», без «хапуг». Он был воплощением её духа, её эстетики и её обиды.
Впрочем, это уже совсем другая история….
Вместо эпилога.
Судьба многих мне неизвестна. О ком знаю - расскажу.
Лидины сыновья ещё в середине 80-х подались в рэкет. Старшего убили в разборках, младший сидит. Впрочем, сама Лидия не бедствует, внуков растит. Вроде, в платную гимназию их определила. То ли сыновья какие деньги оставили, то ли ещё что, кому какое дело….
Дом и участок Михалыча старшие дети разделили на поровну, младшие куда-то разъехались. У каждой половины отдельный вход, между ними высокий забор и капитальная стена. Даже выкрашены половины каждая в свой цвет - верный знак того, что братья не общаются. Хотя… Кто его знает…
У Ольги Николаевны всё сложилось. Муж-доходяга оказался профсоюзным чиновником на какой-то небольшой фабрике и удачно приватизировал в 92-м один цех, превратив его в склад то ли вьетнамских, то ли турецких товаров. Дело пошло. Сын и вовсе стал новым русским городского масштаба. У них несколько квартир и три машины. К услугам Ольги Николаевны личный шофёр и приходящая горничная. Старый дом перестроен и сильно расширен, на участке всегда садовник суетится. Правда, недавно с ней случился инфаркт во время поездки на какие-то жаркие острова, но сейчас она восстанавливается, дай ей Бог здоровья…
Сосед-дальнобойщик скончался, «что-то с сердцем». Его жена почти не выходит из дому. Половина окон фанерой забита, и ступеньки на крыльце сгнили и проломились.
Светлана живёт с матерью, замуж не вышла. Рассказывали, что это мать её, после того как умер от рака муж, отваживала всех кавалеров, скандалы устраивала, приступы сердечные изображала. У Светланы два высших образования. Горят, диссертацию защитила. Слышал, что она очень хороший специалист по «какой-то химии». А вот, скопить денег на проведение в дом водопровода так и не получилось. До сих пор ходит с вёдрами на покосившуюся и нужную только ей с матерью да двум-трём старикам, колонку.
Треть домов на улице уже снесли - строят «жилищный комплекс» этажей в двадцать, «все квартиры проданы на стадии котлована». Скоро не станет Улицы…
или
ВНУКИ ВОЙНЫ
Это всего лишь несколько бытовых зарисовок, относящихся к концу 70-х - началу 80-х годов. Прежде всего о тех, чьё детство пришлось на эти годы. Возможно, то, о чём я говорю, многое объясняет, возможно - не объясняет ничего.
Расцвет «застоя». Окраина небольшого подмосковного городка, то, что называлось «частная застройка». Зелёной или синей краской выкрашенные домики в три окна с незатейливыми наличниками. У тех, кто побогаче, крыши были с изломом, значит, дом «двухэтажный». Мужчины шоферили или работали на трех-четырех близлежащих московских заводах, женщины - на здешней ткацкой фабрике, в детских садах и разных конторах.
Довольно типичный дом. Если покрасить.
Довольно типичная комната. Половики на полу - знак того, что хозяева люди пожилые.
При каждом доме - участок. Земля умеет властно требовать труда от человека, особенно если сам он - потомок вчерашних крестьян. Поэтому или почему другому, но «в сезон» у большинства местных было по 2 рабочих смены: одну отстоят у станков, другую - дома (вскапывание, полив, прополка, окучивание и прочее). Почти все, дополнительно к своим шести соткам, сажали картофель вдоль железной дороги или по краям недалёкого оврага, вспахивая такие площади, что только подивиться можно.
***
Для тех, кто не может представить себе рабочую окраину без звона стаканов, поясняю: пьяница на всю улицу был один, долговязый, всеми презираемый мужик, по кличке, кажется, «Чурбан», отсидевший некогда пару лет за хулиганство. Нужду он, по нетрезвости, прилюдно справлял на детской площадке; в наши пивные времена такое сложно представить, но когда-то за это наказывали.
***
Насчёт демографии: Почти в каждой семье были дети. Один - редкость, чаще двое-трое, а то и четверо.
***
Скажем, в доме № 3 жила такая семья. Мать, отец, трое сыновей и младшая дочь. Глава семьи, помниться, Михал Михалычем звали, работал на заводе, получал, говорили, 300 с лишним рублей. По тем временам деньги не малые, чуть ли не «потолок» и платили их только за дело. Да и от «халтуры» никакой он не отказывался, благо и машину мог починить и кафель положить. Последнее было довольно распространенным: новостроек в округе заселялось не мало и мужики, погрузив в свои «запорожцы» и «копейки» (гараж с машиной был при каждом втором доме) инструмент, разъезжались на «промысел». По чему-то запомнилось, что все они ставили карниз «струна» и дело это считалось прибыльным. В общем, вы не поверите, обходились без «гастарбайтеров».
Жена его патриархально «сидела дома с детьми». Только вот сидящей её никто не видел. Хозяйство у них было образцовое. Собственно «приусадебный участок» занимали большие стеклянные парники, в которых росло всё, начиная от томатов и заканчивая рассадой каких-то диковинных цветов и ягодные кусты. Многое из выращенного шло на продажу. Под картошку вспахивали вдоль оврага аж два участка, каких-то неподъемных размеров, а зимой и по весне торговали ею на рынке. Притом что государственный картофель стоил, кажется, копеек 10 или 20 за кило, а «частная» картошка рубля 3-4 ведро, покупателей находилось и немало. В общем, день-деньской они окучивали, пропалывали, поливали. Мать с отцом, но не дети.
Детей «не лишали детства». Вроде, секции какие-то посещали, не знаю. По улице много фланировали, конечно, с «мафоном». Носили они «настоящие джинсы», замшевые куртки и, как предписывала тогдашняя мода, скучающе-кислое выражение на лицах. У старшего был мотоцикл, у его братьев - по мопеду. Для тех, кто не жил в то время поясняю: это значит, что у детей «было всё».
И это всё доставалось тяжёлым трудом. Оперевшись на колонку (водопровода на улице не было), их мать сказала: «Детей всех в люди выведу. Как мы жить не будут». В её тяжелой нижней челюсти и жестких глазах была какая-то непреклонность. Жуков в юбке. Точнее, в донельзя застиранном халате и разношенных «бахилах».
Она почти успела. Младшая уже в десятый пошла, когда мать её умерла. Наполнила на всё той же колонке два ведра, подняла их, и упала. Мгновенная смерть.
Принесший эту новость сосед-дальнобойщик, сказал только:
- Умерла.
- Как?...
- Ну, как-как.… Надсадилась…
***
Михалыч от этого известия как-то сразу потерялся, похороны и поминки за него устраивали две соседки. Что, вообще-то нетипично. Не было такого завода - всем гуртом по дворам шастать. Заборы были крепкими, а собаки злыми. Как и надлежит. Ну, тут уж случай особый…
На поминках было два примечательных разговора:
Жившая через 3 дома Ольга Николаевна, показывая соседке на сидящего поодаль своего болезненного мужа, сказала:
- Глянь-ка на моего доходягу. Нужно было за Серёжку замуж выходить. Помнишь его? Зарабатывает, повезло с ним Нинке. Сейчас бы какую с ним усадьбу для детей отстроили….
И другой.
- Хорошая смерть. Легкая. Раз и всё.
- Да. А то ведь бывает годами пластом лежат. Что за жизнь?..
- Нет хуже того. Нужен что ли будешь кому?! Себе-то не нужен, а детям тем более…
***
В скобках замечу: страх перед параличом и тому подобными болезнями был очень распространён. А годам к семидесяти почти каждая женщина обзаводилась палочкой, т.к. ноги превращались в огромные отёчные тумбы. Почему-то страдали этим именно женщины. Впрочем, как правило, всё равно продолжая за двоих трудится в огородах.
Как сказала одна старуха:
- Пока копаюсь - ещё живу, а ляг я на диван, так через месяц вперёд ногами вынесут.
***
Возвращаясь к семье Михалыча, не все, конечно, ограждали детей от работы. Но детская праздность уже стала хорошим тоном. Те, кому приходилось помогать родителям по дому, стали стесняться этого.
Алла, угловатая девица лет 15, со злыми, накрашенными глазами и гнусавым голосом, зло кидала: «Она мне говорит, «помоги мне». Чего она хочет? Ей уже сорок лет, чё ей надо? Что бы я ей чего-то жертвовала? Будут у меня дети - буду жертвовать, сейчас-то чего?»
Светлана, её сестра, года на 2 моложе, шла рядом с ней и смотрела серьезно и сосредоточено.
Но было и такое:
Вахтанг, тихий паренёк лет 10 очень удивился, когда узнал, что кому-то разрешается пользоваться плотницким инструментом (а таковой водился в каждом доме). Ему самому отец не то, что бы запрещал, а так - хмурился и неудовольствие выражал «не туда руки тянешь, в ПТУ захотел?». Вахтанг был русским. И вся родня его тоже. Просто Вахтангом звали друга его отца, товарища по строительству какого-то «гиганта индустрии», вот парня так и нарекли. Нераритетный, к слову, случай.
Кстати, почему-то реакция на это имя у взрослых всегда была положительной, тянули удивленно: «Имя-то какой красивое, Вах-тааанг, хм….»
Ну, ещё бы, кругом одни Сережи, Миши да Леши, а тут Вах-тааанг.
***
Мотоцикл Михалычевых сыновей был, конечно, штуковиной манящей. В доме напротив коренастая тётка Лидия твёрдо сказала: «Мои чем хуже?» (у неё двое было). Денег на покупку у них, правда, не доставало, а нужен был самый лучший.
Но выход был найден. Старенькая Лидина свекровь была «выписана» из деревни, а дом её продан. Старушка всё никак не могла найти себе место, порывалась что-то делать, и со двора то и дело несся беззлобный мат её невестки: «Кузьминична, итить твою, куда ж ты намылилась, горе луковое?» Через полгода Кузьминичну тихо схоронили.
Это прошло почти незамеченным на фоне скандала с младшим Лидиным сыном, хулиганистым пацаном из 8-го класса, с вечной кривой ухмылочкой. Что там случилось - в точности не знаю но, не в силах сдержать гнев, она не рассказывала, а орала соседкам на колонке: «Я ей прямо в глаза сказала: ты - простипома! Посмотри, как вырядилась, учительница молодая! Не мог мой сын такое ни сказать, ни сделать. Он ещё ребенок! Сама спровоцировала!»
В общем, и так было всё понятно.
***
Стоя на крыльце, Татьяна Михайловна (ветеран труда, фото на городской доске почёта) выговаривала своему сыну:
- Зачем, девчонку балуете? Соплюшке 9 лет, а ты ей то куртку импортную, то дипломат (была такая мода - девчонки с «дипломатами» ходили), а сейчас вот сережки. Куда серёжки в этом возрасте?
Выговаривала, впрочем, в полголоса. Услышит внучка - устроит бабушке за эту «соплюшку».
- Ма, да нормально всё. Чё мы в их возрасте видели хорошего? Пусть хоть у Маринки всё будет как у людей.
Я бы на это внимание обратил. Взрослый человек. Говорит своей матери. Что не видел в детстве нечего хорошего. И указывает на то, что является для него хорошим - шмотки и побрякушки.
Наверное, страна была обречена - хорошего в ней не доставало.
***
Мария Сергеевна с хлебозавода как-то заметила в разговоре:
- Мы все - военные дети.
- А мы - военные внуки! - повеселил соседей остроумием круглолицый Тимка, её сын, смышленый пацаненок лет восьми, мастер ребусы в «Мурзилке» разгадывать. И тут же выставил на стол двух крупных алюминиевых солдатиков, между которыми начал разыгрывать битву:
- Дыдж, дыдж!..
- Ну-ка, покажи! Откуда это у тебя?! Я таких не покупала. - Мария Сергеевна заметно заволновалась.
- Костька дал - «прижав уши», ответил Тёма.
- Так. Мне здесь не надо вот, что бы его мать приходила и мне всякое выговаривала. Сейчас же отнеси ему обратно.
- Ну, мам, он сам мне их дал!...
- Без разговоров! Ты людей не знаешь, кто они и что они. Быстро отнёс, я сказала! Проверю!
Интонация была устрашающая. Испуганный Тимка шустро сбежал с крыльца.
***
«Поздний застой» представляется временем безопасным и полным вялого благодушия. Возможно, так оно и было. Но, среди этого покоя, вырастало поколение мещанских окраин, которому с малых лет внушали, что жизнь полна опасностей и предательства и в ней безотказно действуют только принципы «хочешь жить - умей вертеться», «за так ничего не бывает» и «сто рублей - не деньги». Не у всех, конечно, конечно, было именно так, но и не у единиц. Пройдёт лет десять и жизнь действительно станет такой. Тотально.
Эти, по преимуществу, честные работящие люди, чьи фотографии не снимали с досок почета, часто были настоящими мастерами и, быть может, даже любили то, чем занимались. Но детей от своей участи хотели уберечь. Причём, что важно, не просто от своего, положим, тяжелого или грязного труда, а вытолкнуть хотели из своей социальной ниши в более их детей достойную.
Одни просто хотели дать детям образование, как-то легко совмещая это желание с презрением к «сторублёвым инженерам», другие сразу нацеливались на «хлебные места» - Институт советской торговли, зубоврачебный факультет, скорняжное дело и т.д.
Главным же было дать «дать детям всё». Это не походило на воспитание, скорее на какой-то странный культ, культ маленьких жестоких божков, которым надо приносить всё новые жертвы. Сталкиваясь с подростковой неблагодарностью, одни родители впадали в некий стоицизм («Разве дождешься от них чего хорошего, но ведь и не бросишь, правда?»), другие пытались объяснить, от каких несчастий оберегают они своих непутёвых детей («да что ты о жизни знаешь!?»), надрывали глотки, наказывали (но ведь и идолов своих некоторых племена секут), «давили на жалость».
Они надеялись, что дети будут им признательны. То, что признательность не товар с ценником, на котором написано «столько-то дефицитных шмоток, вуз и тачка», словно и не догадывались.
О заповеди «почитай отца своего и мать свою» тоже как будто не слыхали, но страстно хотели это почитание приобрести.
Это вообще отдельная тема - насколько капитально была вытоптана вера (впрочем, корешки, как выяснилось, всё же оставались). О Евангелии многие слышали только то, что там написано: «ударившему тебя по одной щеке - подставь другую», полагая на этом основании, что «это нам не подходит». Младенцев, правда, ещё крестили, но уже не поголовно. Зачем, если того же самого эффекта (защиты от сглаза и болезней) можно было достигнуть, натыкав в пеленки булавок? Вот, в сглаз и порчу верили многие (женщины так почти все).
В прошлом, барачном, колхозном, коммунальном прошлом детей войны, было что-то очень тяжёлое, а, может быть, и унизительное. Это чувствовалось, сквозило, хоть почти никогда не выражалось явно. И это что-то они не простили. Впрочем, это не походило на интеллигентское «не забудем - не простим», тут было другое - обида какая-то, в том числе и на себя, словно напрасно доверился кому-то, жалким простаком оказался. От того и детям чаще говорили не «будь добрым и честным», а учили никому не доверять и не позволять «садиться себе на шею».
Тема жертвенности и лишений не то что бы была объектом осмеяния или глумления (не те ещё были времена), но как-то была вытеснена из жизни в область неактуальных понятий. Потому и старики, часто больше другого вспоминавшие именно лишения военного времени, а не победы и подвиги, вызывали скорее иронию. «Нашли чем бахвалиться - лебеду они ели». Ордена или звёзды на погонах - это другое дело, достойно уважения.
От того ли или от чего другого, но уже в 90-м Улица горой стояла за Ельцина. За такого мифического, «народного Ельцина», без «демократов-болтунов», без «хапуг». Он был воплощением её духа, её эстетики и её обиды.
Впрочем, это уже совсем другая история….
Вместо эпилога.
Судьба многих мне неизвестна. О ком знаю - расскажу.
Лидины сыновья ещё в середине 80-х подались в рэкет. Старшего убили в разборках, младший сидит. Впрочем, сама Лидия не бедствует, внуков растит. Вроде, в платную гимназию их определила. То ли сыновья какие деньги оставили, то ли ещё что, кому какое дело….
Дом и участок Михалыча старшие дети разделили на поровну, младшие куда-то разъехались. У каждой половины отдельный вход, между ними высокий забор и капитальная стена. Даже выкрашены половины каждая в свой цвет - верный знак того, что братья не общаются. Хотя… Кто его знает…
У Ольги Николаевны всё сложилось. Муж-доходяга оказался профсоюзным чиновником на какой-то небольшой фабрике и удачно приватизировал в 92-м один цех, превратив его в склад то ли вьетнамских, то ли турецких товаров. Дело пошло. Сын и вовсе стал новым русским городского масштаба. У них несколько квартир и три машины. К услугам Ольги Николаевны личный шофёр и приходящая горничная. Старый дом перестроен и сильно расширен, на участке всегда садовник суетится. Правда, недавно с ней случился инфаркт во время поездки на какие-то жаркие острова, но сейчас она восстанавливается, дай ей Бог здоровья…
Сосед-дальнобойщик скончался, «что-то с сердцем». Его жена почти не выходит из дому. Половина окон фанерой забита, и ступеньки на крыльце сгнили и проломились.
Светлана живёт с матерью, замуж не вышла. Рассказывали, что это мать её, после того как умер от рака муж, отваживала всех кавалеров, скандалы устраивала, приступы сердечные изображала. У Светланы два высших образования. Горят, диссертацию защитила. Слышал, что она очень хороший специалист по «какой-то химии». А вот, скопить денег на проведение в дом водопровода так и не получилось. До сих пор ходит с вёдрами на покосившуюся и нужную только ей с матерью да двум-трём старикам, колонку.
Треть домов на улице уже снесли - строят «жилищный комплекс» этажей в двадцать, «все квартиры проданы на стадии котлована». Скоро не станет Улицы…