Академгородок, 1966. Пост 29. Некоторые события середины года
Начало главы см.: Посты 1 - 10, 11 - 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28.
Начало книги см. главы: Академгородок, 1959 (Посты 1 - 20),
1960 (Посты 1 - 12), 1961 (Посты 1 - 29), 1962 (Посты 1 - 19),
1963 (Посты 1 - 2 9), 1964 (Посты 1 - 42), 1965 (Посты 1 - 62).
Ленинские премии
Как всегда, ко дню рождения Ленина было объявлено о присуждении Ленинских премий. По Новосибирскому научному центру в области науки премий оказалось две.
Одна премия - доктору физ.-мат. наук Журавлеву из Института Математики (с соавторами из московских институтов) за цикл работ по математической теории управляющих систем.
А вот в Институте горного дела Ленинскую премию получил большой коллектив (8 чел.) во главе с член-корреспондентом Н.А. Чинакалом. Премия была присуждена «за разработку научных основ, создание и внедрение в производство комплекса высокопроизводительных механизмов для бурения скважин в подземных условиях».
Николай Андреевич Чинакал, невысокий и абсолютно седой, весьма пожилой человек (ему тогда было уже 78 лет), работал в Новосибирске еще до создания СО АН в Западно-Сибирском филиале АН (он был одним из его основателей), и эта научная работа была сделана еще в 50-е годы. А прославился он еще в 30-е годы, создав первую передвижную крепь («щит Чинакала») и щитовую систему разработки мощных крутопадающих пластов угля. Сталинскую премию за это Чинакал получил еще в 1943 году. Так что его считают автором щитовой системы разработки угольных пластов, и в 1956 г. мировая экспертиза включила щитовую систему в число 50 важнейших достижений горной науки XX века.
Михаил Алексеевич Лаврентьев всегда считал работы Западно-Сибирского филиала далекими от фундаментальной науки и в узком кругу говорил об этом не раз, но «вслух» не высказывался. И дело не в том, что он не считал их важными. Просто Институты с такими работами он считал сугубо прикладными и полагал, что их следует передать отраслевым Министерствам, что и делал при случае. Так он поступил, в частности, с Транспортно-энергетическим институтом, тоже вошедшим в состав СО АН из Западно-Сибирского филиала АН. А директором Института горного дела в 70-х годах он выдвинул теоретика-прочниста Е.И. Шемякина (впоследствии академик и Председатель ВАК СССР), поставив перед ним задачу: добиться в Институте преобладания фундаментальной науки над прикладной.
Эта позиция академика Лаврентьева была основана на чисто экономических предпосылках - чаще всего отраслевые министерства не давали денег Академии наук на фундаментальные исследования. А денег Академии наук всегда нехватало. Наиболее мощным донором Академии наук было министерство обороны, для которого она решала множество задач, создавая заделы будущего оружия на новых научных принципах. Но Министерство угольной промышленности было тоже довольно богатым, и Институт горного дела получал от него довольно много денег по договорам, что было весомым доводом для сохранения его в составе СО АН. Да и работы Института хорошо ложились в рамки «связи науки с производством», что всегда выпячивалось при отчетах перед руководством партии и государства.
Кроме того, академик Лаврентьев не забывал, что Западно-Сибирский филиал поддержал его в период создания СО АН, и помнил, что он взял определенные обязательства перед его руководителями - Н.А. Чинакалом и Т.Ф. Горбачевым. Поэтому Институт горного дела был «неприкасаемым».
Президент Франции генерал Шарль де Голль в Академгородке
24 июня 1966 года новосибирский Академгородок посетила правительственная делегация Франции во главе с президентом Шарлем де Голлем.
Принимал Де Голля академик Лаврентьев, но рядом с ним все время был и первый секретарь обкома Горячев.
Де Голль (слева) и академик Лаврентьев в Академгородке.
За Лаврентьевым Председатель Президиума Верховного совета СССР Н.В.Подгорный. За ним Первый секретарь новосибирского обкома КПСС Ф.С. Горячев.
Официальный прием прошел в спортивном зале Дома ученых. Де Голль и другие французские гости, а также Лаврентьев, члены Президиума СОАН и Горячев сидели за столом в дальнем конце зала, а приглашенные на этот прием, включая и меня сидели на стульях, поставленных в несколько рядов в другом конце зала у самого входа.
Генерал Де Голль выступает. Слева от него академик М.А. Лаврентьев и Н.В. Подгорный. Справа от Де Голля второй - Ф.С. Горячев (наклонился к кому-то).
Мы поджидали генерала на улице у входа в малый зал Дома ученых. Я с интересом смотрел на него. Для меня он был одним из героев Второй мировой войны, портреты которого публиковались в газетах. А все, что в моей жизни связано с этой войной, всегда вызывало у меня повышенный интерес и внимание. Эта война занозой сидела во мне с детства и осталась в душе и посейчас.
Когда Де Голль и Лаврентьев вышли из автомобилей и оказались рядом, мне бросилось в глаза, что они практически одного роста, долговязые, худые. И походки у них были похожи. В общем, один типаж.
Де Голля приветствовали, хлопая в ладоши. Он кивал нам. Проходя в спортивный зал.
В это время ко мне бросился академик Владислав Владиславович Воеводский:
- Миша, - сказал он, протягивая мне импортную кинокамеру, - поснимай, пожалуйста, а то мне не удастся. Оказывается, меня пригласили туда, - он махнул рукой по направлению к столу, предназначенному для именитых гостей и Президиума СО АН.
Я не имел понятия, как можно снимать этой камерой, - я тогда держал ее впервые в жизни. Я и не видел такой в магазине.
- Наверное, она продается только в валютном магазине. Какая же у нее должна быть цена? - подумал я.
К счастью, я быстро разобрался (особо и разбираться было нечего) и начал снимать, хотя в голове у меня мелькнула мысль, а позволят ли мне кагебешники снимать Де Голля. Агентов КГБ в штатском рядом было полно, некоторых из них я знал в лицо. В Академгородке трудно было не знать кого-нибудь. Я снимал, и меня никто не останавливал. Так что, я отснял и выступления во время приема и обратный проход Де Голля и Лаврентьева к машинам.
Потом Де Голля завезли в какие-то Институты (судя по фотографиям из архива СО РАН, - в Институты ядерной физики и геологии и геофизики), но этого я не видел. Сейчас эти фотографии опубликованы.
В ИЯФе рассказывает академик Г.И. Будкер:
В Институте геологии и геофизики рассказывает академик А.А. Трофимук
выборы академиков и членкоров
Состоялись очередные выборы членов и член-корреспондентов АН СССР. Меня на это собрание, как и на все предыдущие, пригласили, и я был свидетелем выборов «бессмертных». Я жил в гостинице в одном номере с Михаилом Федоровичем Жуковым, и он мне рассказывал, какая жестокая подковерная борьба шла за некоторые кандидатуры. Голосование проводилось сначала по отделениям, на которые выдавались вакансии, а решения отделений утверждались общим собранием.
Я присутствовал только на общем собрании. 1 июля 1966 г. общее собрание Академии наук избрало по Сибирскому отделению действительными членами АН СССР директоров всех трех химических институтов Академгородка - Г.К.Борескова (директора Института катализа), Н.Н. Ворожцова (директора Института органической химии) и А.В. Николаева (директора Института неорганической химии). Избрали академиком и директора Института теоретической м прикладной механики В.В. Струминского. Академиком стал и один из ведущих геологов из Института геологии и геофизики Ю.А. Кузнецов.
Членами-корреспондентами АН СССР были избраны А.А. Боровков и М.И. Каргаполов (из Института математики), Н.Н. Пузырева (из Института геологии и геофизики), М.Г. Слинько (зам. директора Института катализа) и зав. отделом Вычислительного центра Н.Н. Яненко.
Николай Николаевич Яненко
Николай Николаевич Яненко был председателем научно-производственной комиссии ОКП, и я с ним довольно часто общался. Мне запомнилось, что наши встречи проходили по-деловому, с конкретными вопросами, - никакой воды. Мне это очень нравилось. Кроме того, в списке вопросов, которыми занималась комиссия, не было показушных мероприятий, а в лексиконе, используемом в документах, громких или общих фраз.
Все же следует сказать мне о том, что я видел: Николай Николаевич все, что делает, принимает всерьез. Я же воспринимал то, что от нас требовали в качестве научно-производственной работы профсоюза - «социалистическое соревнование» и «движение за коммунистический труд», как игры, в которые не желал играть. Не хотел даже делать вид, что это очень важно, и не желал говорить о результатах этой работы, поскольку результатов и быть по-существу не могло.
Но, увы, играть в эти игры приходилось потому, что за них спрашивали вышестоящие профсоюзные органы. Потому что ими «занималось» огромное количество людей во всесоюзном масштабе. И я вынужден был делать вид, что мы этим занимаемся и у нас даже есть успехи. Но Николаю Николаевичу я говорил:
- Если кто-то хочет этим заниматься, пусть занимается, - тогда изучайте его «опыт», если он есть. Думайте вместе с ним, как мы им можем помочь, если можем. Но директивно сверху мы ничего насаждать не будем. Не будем никого «обязывать» ради галочки вести соцсоревнование и развивать движение за коммунистический труд. Это была выработанная нами с Яненко позиция, и он очень добросовестно выполнял наши договоренности.
Повторяю еще раз, мы не могли вообще не заниматься научно-производственной работой, потому что за нее «спрашивали». И мы должны были что-то делать, чтобы нас, по крайней мере, не ругали, чтобы мы имели возможность заниматься главным - улучшать жизнь в Академгородке. Под этим мы понимали: налаживание бытового обслуживания; развитие торговой сети и совершенствование форм торговли; организацию внешкольных занятий с детьми; содействие развитию всех форм культурной жизни; налаживании охраны труда в институтах; пресечение случаев нарушений трудового законодательства; улучшение медицинского и санаторно-курортного обслуживания людей. У нас было много очень важных задач, мы хотели ими заниматься, и у нас это получалось.
Поэтому мы с Николаем Николаевичем Яненко постоянно обсуждали только выполнимые задачи. Там, где профсоюз мог действительно в чем-то оказать помощь, а не разглагольствовать об успехах в социалистическом соревновании или движении за коммунистический труд. Здесь в научных коллективах никакой конкретики быть не могло, а заменять ее пустыми разговорами я не хотел. Николай Николаевич здесь был на моей стороне.
Мы встречались с ним раз в две недели, и он рассказывал о своей работе, о беседах с людьми. Он был на 13 лет старше меня, прошел войну - он был на ленинградском фронте - и говорил, что война - это его третий университет (1-й - Томский, где он был студентом, 2-й - МГУ, где он после войны учился в аспирантуре). Николай Николаевич был прямым и честным человеком, и к нему тянулись честные искренние люди, которые видели как много повсюду бездельников, как попусту пропадает драгоценное рабочее время, как воруют в институтах все, что «плохо лежит». Короче говоря, нашу задачу мы видели в том, чтобы сотрудники институтов использовали рабочее время с максимальной пользой для дела.
Мы не выступали за «закручивание гаек» - проверки, палочная дисциплина, - мы призывали создавать атмосферу доброжелательности, «энтузиазма», желания быстрее получить результат, когда все службы идут навстречу стремлению руководителя научного коллектива достичь цели, которую он поставил.
Николай Николаевич Яненко в 1970 году стал действительным членом АН СССР, а в 1976-84 гг. был директором Института теоретической и прикладной механики. Он был крупным ученым и замечательным человеком.
Академия наук отказывается избрать Трапезникова
На выборах Академию наук СССР в начале июля 1966 г. я снова был свидетелем непокорности академиков властным партийным структурам. Они не избрали рекомендованную Брежневым и предварительно «согласованную» с руководством Академии наук кандидатуру заведующего отделом науки ЦК КПСС С.П. Трапезникова, бывшего ранее учителем истории и, разумеется, далекого от науки, но близкого к Брежневу.
Вообще выборы в Академию, хоть академиков, хоть членкоров, - это цепь согласований и компромиссов. И не так уж редко ими становятся далеко не корифеи в науке.
Отдел науки ЦК КПСС управлял деятельностью Академии наук и контролировал ее работу. Он решал всё: выделял вакансии академиков и членкоров, от него зависел размер выделяемых средств и других благ, избрание и назначение руководителей на должности во всех научных институтах и учреждениях АН СССР. Он решал вопросы зарубежных связей и организации конференций. В общем, это был всемогущий отдел. Можно себе представить, какой властью пользовался Трапезников. У руководителей Академии наук с зав. отделом науки ЦК нормальные отношения не складывались, и они пытались многие вопросы решать через его заместителей, что часто приводило к еще более худшим результатам и осложняло работу.
В этой ситуации президент АН М.В. Келдыш и члены Президиума АН не хотели еще больше портить и без того испорченные отношения с Трапезниковым и выступали за его избрание. Хорошо понимаю, чего им стоило пойти на такой компромисс с собственной совестью. Представляю себе, как они разговаривали с академиками, уговаривая их «зажмуриться» и проголосовать «за». И вот голосование.
Решение Отделения Истории было положительным. Члены отделения «прислушались» к просьбам руководства Академии. Так что кандидатуру Трапезникова вынесли для голосования на общее собрание Академии наук.
Находясь в зале и наблюдая за ходом процедуры, я и представить себе не мог, что через несколько минут разразится скандал. Но... Трапезникова не избрали. Тогда Келдыш, понимая всю трагичность ситуации, предпринял всё, что мог, и добился у общего собрания согласия провести повторное голосование. Это была отчаянная борьба - разгорелась бурная полемика, в основном между непокорными физиками и более осторожными представителями гуманитарных отделений Академии.
Конечно у Трапезникова, преподавателя истории СССР, не имевшего серьезных трудов, претендовать на избрание в Академию никаких оснований не было, впрочем, как и руководить наукой в стране. И это понимали все. Но одни готовы были пойти на компромисс, а другие - нет.
В конце концов, академик Л.А. Арцимович внес компромиссное предложение: провести повторное голосование, но только по тем кандидатурам, которые набрали ранее менее 2/3, требуемых для избрания, но более 50% голосов. Это предложение было принято. В компанию с Трапезниковым попали директор Института государства и права АН В.М. Чхиквадзе, философ М.Т. Иовчук - оба членкоры, баллотировавшиеся в академики, но тоже не набравшие 2/3 голосов.
Повторное заседание Общего собрания Академии было назначено на следующий день, который был субботним, что не имело прецедентов ранее. Мне было интересно, как проголосуют академики, и я снова пришел в Академию наук.
Тайное голосование. Подсчет голосов. Объявляется результат: - при голосовании все три кандидатуры снова не набрали необходимого числа голосов.
Это был нонсенс. Академия опять вышла из повиновения. Келдыш ждал, что к Академии наук будут приняты крутые меры. Но ЦК решил дело не раздувать. Политическую окраску этому инциденту не приписали. И о разгоне Академии речь тоже не стояла. Так что, дело о неповиновении академиков спустили на тормозах. Но конечно, неизбрание Трапезникова еще больше осложняло работу Академии.
В последующие годы кандидатура Трапезникова вновь выдвигалась, но каждый раз при голосовании проваливалась. И только в 1976 г., после длительного торга и получения заверения, что Трапезников никогда не будет претендовать на звание академика, новому президенту академику А.П. Александрову удалось уговорить академиков, и Трапезников был избран членом-корреспондентом АН. Как видите, это произошло только через 9 лет.
Интересно, что полученные академией заверения ничего не стоили. Уже на следующих выборах в 1979 г. Трапезников выставил свою кандидатуру в академики. Правда, академиком его не избрали. После смерти Брежнева в 1983 г. Трапезников был выведен из аппарата ЦК, и вопрос окончательно отпал.
Забавно, как тоталитарный режим пытался использовать академические «свободы» для прикрытия произвола.
А сегодня свобод у Российской Академии наук стало поменьше. И не только свобод, но и денег. Я далек от мысли, что Брежнев понимал значение науки для развития страны. Но абсолютно уверен в том, что Путин, нынешний фактический руководитель государства (национальный лидер) вообще не понимает значения фундаментальной науки. И уже не раз предпринимались попытки приручить академиков, сделать Академию наук карманной. Недооценка роли науки и попытки диктата уже привели к бегству научных кадров за рубеж и к падению научного потенциала страны, но впереди еще более худшие последствия - превращение России во второстепенную державу. Полковник КГБ во главе авторитарного государства - это стихийное бедствие.
Поездка с академиком Лаврентьевым в Зеленоград
Михаил Алексеевич Лаврентьев, увидев меня на Общем собрании АН, предложил поехать в Зеленоград. Я с радостью согласился.
К 1966 году в составе Научного центра в городе Зеленоград было уже шесть Научно-исследовательских институтов, а при них пять заводов: Это был новый научный центр микроэлектроники, который был призван ликвидировать отставание советской науки и промышленности от Америки.
Сначала вблизи станции Крюково под Москвой намечали построить центр текстильной промышленности. Он был спроектирован, и жилые дома уже начали строить. Однако в это время к руководству Государственного Комитета электронной промышленности пришли энергичные люди во главе с Шокиным, которые увидели необходимость немедленного создания подотрасли микроэлектроники для разработки и массового производства интегральных схем, показали Хрущеву образцы продукции на них и доказали целесообразность создания научно-производственного центра с филиалами по всей стране. И уже в 1962 году было принято постановление ЦК КПСС и совета Министров о строительстве такого центра под Москвой. При этом было решено строить его взамен центра текстильной промышленности. Через пару лет построенный город назвали Зеленоградом.
НИИ и заводы строились быстрыми темпами и уже в 1962 году было создано два НИИ: НИИ микроприборов (НИИМП) с заводом «Компонент» и НИИ точного машиностроения (НИИ ТМ) с заводом «Элион».
Еще два НИИ было создано в 1963 году - НИИ точной технологии (НИИ ТТ) с заводом «Ангстрем» и НИИ материаловедения (НИИМВ) с заводом «Элма».
А в 1964 было построено НИИ молекулярной электроники (НИИМЭ) с заводом «Микрон» и НИИ физических проблем (НИИ ФП).
В начальный период создания Зеленоградского научного центра огромную роль в его развитии, создании технологии гибридных интегральных схем сыграли два американца Ф.Г. Старос и Й.В. Берг. Впоследствии общественность узнала, что они были помощниками Розенберга в США (их фамилии были А. Сарант и Дж. Барр), а после ареста супругов Розенберг сумели сбежать и работали в Ленинграде в электронной промышленности: Старос директором КБ-2 в Ленинграде, а Берг - его заместителем.
В 1963 году директором Научного центра был назначен Ф. В. Лукин, вклад которого в создание и становление научного центра был огромен.
Он и встречал, а потом сопровождал академика Лаврентьева во время осмотра научного центра.
Меня этот центр поразил своей масштабностью, современностью, размахом. Мне кажется, Михаил Алексеевич тоже был поражен. Центр начал строиться позже Академгородка года на три позже, но всё построенное имело необычный для меня вид суперсовременных зданий из стекла и бетона, а отделочные материалы были совершенно другими. С точки зрения архитектуры и техники строительства Академгородок казался вчерашним днем.
Внутри зданий были большие холлы, высокие светлые помещения. Михаил Алексеевич ходил в основном молча, внимательно слушая Лукина, иногда что-то бормоча про себя. Один раз мне послышалось что-то вроде «денег они не жалеют». Нас завели комплекс помещений, где мы ходили в специальных халатах, шапочках и тапках, - там было сверхчистое производство материалов, применяемых в микросхемах.
Надо сказать, что Михаила Алексеевича это производство и уровень научных исследований в этой области весьма интересовал, ведь он стоял у истоков создания первых ЭВМ в СССР вместе с академиком Лебедевым сначала в Киеве, а потом в Москве. Он задавал вопросы, на которые отвечал либо Лукин, либо один из двух его помощников сопровождавших нас.
Нас провели на один из заводов, и мы увидели, что он работает на полную мощность. Это производило впечатление.
Мы пробыли там несколько часов. На обратном пути Михаил Алексеевич почти всю дорогу молчал. Потом сказал: « Они потратили в несколько раз больше денег, чем мы».
Еще он сказал: « Мы все же не министерство, а Академия наук». Я понял ход его мысли: действительно на научно-исследовательские работы прикладного характера, а затем и на опытно-конструкторские разработки требуются существенно бОльшие деньги, чем на фундаментальные исследования. На такие работы деньги АН никогда не выделялись. Академия наук должна была свои результаты передавать отраслевым научно-исследовательским институтам, где и осуществлялось внедрение. Над этим вопросом академик Лаврентьев думал постоянно, и я об этом знал.
Полет домой
На следующий день вечером я уже был в аэропорту. Я любил летать на турбовинтовых самолетах ИЛ-18 в заднем отсеке. Там было не так шумно и меньше трясло, чем на турбореактивных ТУ-104. Эти самолеты летали из аэропорта Внуково.
В самолете было много молодых парней, которые летели куда-то большой группой. Полка я шел по самолету, я слышал, как стюардесса их все время пыталась образумить. То ли везли куда-то новобранцев, то ли это была группа завербованных молодых рабочих.
Когда я прошел самолет до конца и попал в задний отсек, я увидел на первом ряду Михаила Алексеевича. Он махнул мне рукой, указывая на место рядом с собой. Новобранцев в задний отсек, слава богу, не пускали.
Мы не договаривались лететь вместе, то, что мы оказались в одном самолете - была чистая случайность, и я был этому рад.
Самолет взлетел и, когда набрал высоту, нам разрешили расстегнуть ремни.
Стюардессы по радио всё еще пытались образумить молодых парней:
- Граждане пассажиры. На борту самолета есть прохладительные напитки. Водки и вина на борту самолета нет.
- Граждане пассажиры. На борту самолета распивать спиртные напитки категорически запрещается.
Михаил Алексеевич слушал это и покряхтывал, о чем-то думая, а потом подхватил свой обширный портфель и прошествовал в туалет, находившийся сзади. В салоне было всего три ряда. Кроме нас, было еще два человека, незнакомых мне, которые готовились ко сну. Обычно удавалось и мне поспать часа три.
Вернулся Михаил Алексеевич чрезвычайно чем-то довольный:
- Попроси у стюардессы водички попить, - сказал он мне.
Стюардессы находились между двумя салонами, рядом с нами. Они мне немедленно налили воду в два пластмассовых стаканчика.
Академик Лаврентьев немедленно выпил воду, мне пить не хотелось. Он удивленно посмотрел на мой полный стаканчик.
- Освободи тару, - сказал он и выразительно посмотрел на меня.
Только тут я сообразил, для чего ему нужны были стаканчики. Михаил Алексеевич открыл портфель и достал оттуда фляжку. В портфеле мелькнула и коньячная бутылка, из которой, как я понял, Михаил Алексеевич отлил коньяк во фляжку.
Наполнив стаканчики, он тут же выпил свой, не закусывая. Я последовал его примеру. Настроение его, испорченное доносившимся по радио голосом стюардессы, вновь поднялось.
Мы проговорили с ним все четыре часа полета, выпив весь коньяк, который, как я и полагал, оказался армянским 3 звездочки. Я и раньше слышал, что это любимый напиток Михаила Алексеевича. Как говорили, именно поэтому он всегда был в продаже. Мне он тоже нравился, но я употреблял крепкие напитки только по праздникам. Однако выпить вместе с академиком Лаврентьевым, было для меня большой честью, - отказаться я не мог.
Разговор всё время шел о фундаментальной (академической) и прикладной (отраслевой) науке, их соотношении и расходах на ту и другую. О внедрении научных результатов академических институтов. Я говорил, что если мы передаем свои результаты отрасли, и отрасль начинает вести прикладные исследования, это уже хорошо. Более того, для академического института вполне достаточно. Сопровождать серийное производство на заводах должны отраслевые НИИ. Хотя в каждой отрасли это будет выглядеть по-разному. Приводил примеры.
Я видел, что мысли Михаила Алексеевича все время крутятся вокруг этих вопросов. А вскоре появился и результат этой деятельности академика Лаврентьева. В декабре 1966 года вышло распоряжение Совета Министров СССР, в котором было предусмотрено создание вокруг Новосибирского научного центра системы конструкторских бюро двойного подчинения. Это распоряжение положило начало формированию так называемого «пояса внедрения». В КБ и НИИ двойного подчинения административное и хозяйственное руководство должны были обеспечить министерства, а научное - Академия наук. Они по мысли академика Лаврентьева были призваны стать активным промежуточным звеном между наукой и промышленностью.
Уже в следующем году некоторые министерства откликнулись на этот документ, и некоторые НИИ и КБ начали строиться на Правом берегу и в Бердске, а одно из них, сыгравшее в моей жизни значительную роль - Институт прикладной физики - впоследствии было построено в микрорайоне Щ.
Продолжение следует