Роман Джорджо Бассани «Сад Финци-Контини». «Блиц», СПб, 2000. Перевод с итальянского И. В. Соболевой
Бассани известен как автор серии романов о родной Ферраре; кто был в этом городе, знает, насколько в нем странная, несколько потусторонняя атмосфера.
Возникает она из особенного, сырого воздуха, преломляющего солнечные лучи с видимым усилием, средневековой архитектуры и странного «кадрирования» (напомню, что именно в Ферраре родился Микеланджело Антониони и именно здесь расположен центр изучения его творчества) улиц, сформированных мехом внутрь.
Ну, это когда приусадебные сады и участки отгорожены от города высокими заборами и стенами укрепленных зданий с узкими окнами.
Что, с одной стороны, влияет на местный характер (Антониони писал, что истинно феррарская история отношений подвешивается на десятилетия редких пересечений, когда люди, живущие на соседних улицах, способны не встречаться десятилетиями), с другой - создает небывалую атмосферу, идеальную для триллера.
Бассани пишет не триллер, но историю первой любви. Саспенс, тем не менее, в его миниатюрном романе постоянно нагнетается: дело происходит в 30-х годах ХХ века, внутри еврейской общины Феррары раскол - кто-то за коммунистов, кто-то вступает в фашистскую партию (отец главного героя), но после принятия расовых законов (1938), всех евреев изгоняют из компаний и обществ, в деятельности которых они принимали участие. Отца главного героя выгоняют из экономического клуба, а целую толпу студенческого молодняка - из теннисного клуба.
Именно так рассказчик, студент Болонского филологического факультета, и оказывается, вместе с друзьями да подругами, на кортах парка Финци-Контини, окружающего громадную усадьбу с старинным замком и многочисленными постройками разной степени руинированности.
Все эти аллеи и стены с расщелинами подробно описываются так как парк оказывается важнейшим персонажем истории богатой и странной еврейской семьи, жившей когда-то в том замке.
Уже через пару лет все они погибнут в немецком концлагере, в том числе и Миколь, ровесница и возлюбленная повествователя, но пока - это могущественная и эксцентричная семейка, решившая впустить чужаков на свою территорию.
Понятно ведь, что ничего хорошего из такого адюльтера сложиться не может. Дело не столько в расовых законах и постепенном подкручивании общественной ненависти к евреям, сколько в социальном неравенстве, лежащем в основе всяческих ментальных стереотипов.
В том числе, между невинными созданиями, юношей и девушкой, которых безотчетно тянет друг к другу.
Политический фон в «Садах Финци-Контини» дан ненавязчивой, второй-третьей темой - примерно вот как в «Кабаре» Боба Фосса, выдающемся фильме с Лайзой Минелли, где люди заняты эксцентрикой свободной любви, покуда все полости и поверхности общественной жизни не заливает медленно распространяющаяся жижа подступающего фашизма.
История живет в людях, а люди живут в истории, но личная жизнь их всегда будет важнее политической активности. Во-первых, «а что я могу сделать?» Во-вторых, «а почему именно я?»
В-третьих, своя рубашка ближе к телу, а, в-четвертых, любовь как акт самопознания и границ (своего тела, своих возможностей, своих желаний) гораздо интереснее противостояния мейнстримным движениям своей родной страны.
Робкий, но последовательный и, по-своему, пылкий, страстный роман между двумя студентами, вписан в пространство запущенного парка (см. название книги, переиздававшейся в России несколько раз), разрушающейся Ферарры и, разумеется, Европы, капитулирующей перед фашизмом. Когда все долго и слепо надеются на СССР и на Сталина (есть у Бассани для этого отдельный персонаж-коммунист, соглядатай любовных волнений рассказчика), покуда черная жижа фашизма, влажная влага истоков, не поглотит их всех без разбора.
cover.jpg © paslen.iMGSRC.RU
Роман неслучайно начинается с посещения этрусской гробницы, плавно переходящего в описание семейного склепа семьи Финци-Контини. Этот экфрасис важен для самохарактеристики этого культурного романа, выдержанного внутри многовековой традиции показа любовных историй и сшитого поверх многочисленных культурных реалий (не всегда внятных за границами самой Италии, что тоже доставляет ему дополнительного шарма). «И тогда из всего этого получилась чудовищная смесь: там переплетались архитектурные детали мавзолея Теодориха в Равенне, египетских храмов Луксора, римского барокко и даже - об этом напоминали тяжелые колонны перистиля - архаической Греции Кносса. Но так уж получилось. Постепенно, год за годом, время, которое всегда устраивает все по-своему, само привело в соответствие это неправдоподобное смешение разнородных стилей…» (20)
Проблема самоидентификации персонажей помещена Бассани в концентрированный культурный бульон, что соответствует их хрупким и уточненным характерам: Миколь пишет в венецианском «Ка Фоскари» дипломную работу о Эмили Дикинсон и параллельно переводит ее стихи. Сам рассказчик долго не может выбрать между литературой и искусством. «Моя нерешительность, объяснял я, вызвана только тем, что вплоть до недавнего времени я надеялся писать дипломную работу у профессора Лонги, заведующего кафедрой истории искусств, а в последний момент профессор Лонги попросил (и получил) в университете двухгодичный отпуск. Дипломная работа, которую я хотел выполнить под его руководством, касалась творчества нескольких феррарских художников второй половины шестнадцатого и начала семнадцатого века: Скарселлино, Баснианино, Бастороло, Калетти, Кальцоларетто. Я мог бы сделать что-нибудь стоящее на эту тему только под руководством Лонги. Но так как Лонги получил от министерства отпуск на два года, я предпочел выбрать любую тему по итальянской литературе…» (101)
Монография о феррарской школе живописи, до сих пор считающаяся образцовой и существующая по-русски, акцентируется совсем на других живописцах города, подлинных звездах своего направления, а имена, приведенные Бассани вряд ли у кого-то на слуху - и хотя бы этим самым (все мы немного рабы фонетики) отвлекают от обстоятельств, дважды проговоренных в коротком абзаце.
Конечно, имя великого Лонги мгновенно уводит читательское внимание в область собственного опыта взаимоотношений с итальянским искусством и рефлексии о ней, поэтому остается незаметным, что Лонги уходит из университета, перед тем заняв пост руководителя кафедры, поменяв на нем Иджино Бенвенуто Супино, одну «из ярчайших фигур итальянского еврейского общества…» (101)
Правда, случилось это еще в 1934-м и по достижению Супино «пенсионного возраста», но теперь, вечность спустя, да еще и после принятия расовых законов, отправить в отпуск на два года человека с интернациональной известностью, означает поставить ему диагноз по пятому пункту.
Именно поэтому профессор Эрманно (отец желанной Миколь) начинает проговаривать эту мысль, но скоро осекается: «Значит…»
А мы записываем в копилку примеров идеального ввода исторического контекста еще один прием проборматывания и даже сглатывания главного. Когда разговоры намеренно размывают то существенное, ради чего роман Джорджо Бассани написан, а фильм Боба Фосса снят.
Они ж там обреченные все и часики тикают…
…при этом они все курят трубки как угорелые, мало им имманентного феррарского угару, а Альберто, брат Миколь, просто от болезни легких и скончается - прямо на территории книги; единственный из семьи Финци-Контини, кого принял навороченный склеп.
Главное воздействует сильнее не напрямую, а по касательной, например, через атмосферу. Она здесь, несмотря на феррарский антураж «тихого безумия этого города» ( Антониони), не антонионевская, но, скорее, висконтьевская. Тем более, что отдельные персонажи связаны с Миланом и с Венецией.
Антониони пишет в «Хронике одной несостоявшейся любви» из сборника «Тот кегельбан над Тибром»: «У Феррары тех времен было свое непостижимое очарование, заключавшееся в беззаботности и аристократизме, с которым она открывалась своим жителем. Только им…» (281)
Поэтому так важен парк в качестве дополнительного персонажа, а еще «большой дом» (magna domus), куда рассказчик постоянно стремится. Чтоб традиция готического романа не прерывалась, а распад шел не только по внешней линии (фашизм, расовые законы, дебилизация обывателей), но и по внутренней, имманентной. Обитаемой.
Бассани - прозаик весьма и весьма точный (обязательно надо отметить прекрасный перевод И. В. Соболевой), но прячущий свои возможности и укольчатые метафоры за обыденностью происходящего. Именно скрытность его оказывается ключом к второму-третьему дну текста, на первый взгляд достаточно прозрачного: любовь, война, страсти на фоне войны, ну, и все такое… «Мы шли по комнатам, не слишком отличавшимся от комнат в других домах хороших семей Феррары, еврейских и христианских: огромные шкафы, тяжелые скамьи семнадцатого века с ножками в виде львов, столы, как в монастырской трапезной, стулья-савонарола, обитые кожей с медными гвоздями, мягкие кресла, вычурные люстры из стекла и кованого железа, висящие посредине кессонных потолков, а также повсюду на матово поблескивающих паркетных полах толстые ковры табачного, морковного или цвета бычьей крови. Может быть, здесь было немного больше картин прошлого века, пейзажей и портретов, больше книг в твердых переплетах, стоявших рядами за стеклами больших книжных шкафов красного дерева. От батарей парового отопления тянуло теплом, представить, что в нашем доме так тепло, было невозможно, мой отец сказал бы, что это «просто немыслимо» (мне показалось, что я слышу его голос), так тепло может быть в гостинице, а не в частном доме, мне стало просто жарко, и я почувствовал, что должен снять пальто…» (142)
Снимая пальто, автор впускает в себя страсть не только к девушке, но и к этому дому. Он буквально ведь раздевается для того, чтобы стать ближе к местной готике, пропитаться ей.
Вместо того, чтобы «договорить мысль до конца» и обозначить место перехода (в романе таких территорий много и одна из них - синагога, где два семейства соседствуют на полатях второго этажа), Бассани съезжает на родственную тему тепла, через незаметную, вроде, деталь, объясняя степень богатства Финци-Контини, способных отапливать и оплачивать громадину magna domus, пожалуй, единственными в Ферраре.
В старом замке тепло, возможно, поэтому Гвидо, первый сын профессора Эрманно, а затем Альберто, второй его сын (Миколь младше его на год), умирают от легочных болезней.
Важно поймать четкую связку между осознанным отказом парня от Миколь («…она тебе не пара…»), домом куда его тянет как на место преступления ( в гостиную с камином совсем как в «Семейке Адамс») и тем, что он единственный из этой густо населенной повести, кто остался жив.
Вот почему пролог начинается с современной экскурсии к этрускам из мирного и как бы «настоящего», «нынешнего» времени, в котором от Финци-Контини остались лишь воспоминания. Ну, и склеп.
После экскурсии, семья возвращается в Рим, где теперь существует рассказчик.
Видимо, он остался жив так как отказался от теплого дома. Сумел. Смог.
"От Чимабуэ до Моранди", сборник статей Роберто Лонги в переводах Г. П. Смирнова ("Радуга", 1984): https://paslen.livejournal.com/2348728.html
Воспоминание о Замке Эстенсе в центре Феррары: https://paslen.livejournal.com/2358352.html
Воспоминание о Каза Ромеи в Ферраре: https://paslen.livejournal.com/2360259.html
Воспоминание о Палаццо Скифанойя в Ферраре: https://paslen.livejournal.com/2360811.html
Феррара. Воспоминание о Музее Кафедрального собора: https://paslen.livejournal.com/2359662.html
Воспоминание о Национальной пинакотеке Феррары. Вторая часть: https://paslen.livejournal.com/2359222.html
Воспоминание о Национальной пинакотеке Феррары. Начало: https://paslen.livejournal.com/2358727.html
Возникает она из особенного, сырого воздуха, преломляющего солнечные лучи с видимым усилием, средневековой архитектуры и странного «кадрирования» (напомню, что именно в Ферраре родился Микеланджело Антониони и именно здесь расположен центр изучения его творчества) улиц, сформированных мехом внутрь.
Ну, это когда приусадебные сады и участки отгорожены от города высокими заборами и стенами укрепленных зданий с узкими окнами.
Что, с одной стороны, влияет на местный характер (Антониони писал, что истинно феррарская история отношений подвешивается на десятилетия редких пересечений, когда люди, живущие на соседних улицах, способны не встречаться десятилетиями), с другой - создает небывалую атмосферу, идеальную для триллера.
Бассани пишет не триллер, но историю первой любви. Саспенс, тем не менее, в его миниатюрном романе постоянно нагнетается: дело происходит в 30-х годах ХХ века, внутри еврейской общины Феррары раскол - кто-то за коммунистов, кто-то вступает в фашистскую партию (отец главного героя), но после принятия расовых законов (1938), всех евреев изгоняют из компаний и обществ, в деятельности которых они принимали участие. Отца главного героя выгоняют из экономического клуба, а целую толпу студенческого молодняка - из теннисного клуба.
Именно так рассказчик, студент Болонского филологического факультета, и оказывается, вместе с друзьями да подругами, на кортах парка Финци-Контини, окружающего громадную усадьбу с старинным замком и многочисленными постройками разной степени руинированности.
Все эти аллеи и стены с расщелинами подробно описываются так как парк оказывается важнейшим персонажем истории богатой и странной еврейской семьи, жившей когда-то в том замке.
Уже через пару лет все они погибнут в немецком концлагере, в том числе и Миколь, ровесница и возлюбленная повествователя, но пока - это могущественная и эксцентричная семейка, решившая впустить чужаков на свою территорию.
Понятно ведь, что ничего хорошего из такого адюльтера сложиться не может. Дело не столько в расовых законах и постепенном подкручивании общественной ненависти к евреям, сколько в социальном неравенстве, лежащем в основе всяческих ментальных стереотипов.
В том числе, между невинными созданиями, юношей и девушкой, которых безотчетно тянет друг к другу.
Политический фон в «Садах Финци-Контини» дан ненавязчивой, второй-третьей темой - примерно вот как в «Кабаре» Боба Фосса, выдающемся фильме с Лайзой Минелли, где люди заняты эксцентрикой свободной любви, покуда все полости и поверхности общественной жизни не заливает медленно распространяющаяся жижа подступающего фашизма.
История живет в людях, а люди живут в истории, но личная жизнь их всегда будет важнее политической активности. Во-первых, «а что я могу сделать?» Во-вторых, «а почему именно я?»
В-третьих, своя рубашка ближе к телу, а, в-четвертых, любовь как акт самопознания и границ (своего тела, своих возможностей, своих желаний) гораздо интереснее противостояния мейнстримным движениям своей родной страны.
Робкий, но последовательный и, по-своему, пылкий, страстный роман между двумя студентами, вписан в пространство запущенного парка (см. название книги, переиздававшейся в России несколько раз), разрушающейся Ферарры и, разумеется, Европы, капитулирующей перед фашизмом. Когда все долго и слепо надеются на СССР и на Сталина (есть у Бассани для этого отдельный персонаж-коммунист, соглядатай любовных волнений рассказчика), покуда черная жижа фашизма, влажная влага истоков, не поглотит их всех без разбора.
cover.jpg © paslen.iMGSRC.RU
Роман неслучайно начинается с посещения этрусской гробницы, плавно переходящего в описание семейного склепа семьи Финци-Контини. Этот экфрасис важен для самохарактеристики этого культурного романа, выдержанного внутри многовековой традиции показа любовных историй и сшитого поверх многочисленных культурных реалий (не всегда внятных за границами самой Италии, что тоже доставляет ему дополнительного шарма). «И тогда из всего этого получилась чудовищная смесь: там переплетались архитектурные детали мавзолея Теодориха в Равенне, египетских храмов Луксора, римского барокко и даже - об этом напоминали тяжелые колонны перистиля - архаической Греции Кносса. Но так уж получилось. Постепенно, год за годом, время, которое всегда устраивает все по-своему, само привело в соответствие это неправдоподобное смешение разнородных стилей…» (20)
Проблема самоидентификации персонажей помещена Бассани в концентрированный культурный бульон, что соответствует их хрупким и уточненным характерам: Миколь пишет в венецианском «Ка Фоскари» дипломную работу о Эмили Дикинсон и параллельно переводит ее стихи. Сам рассказчик долго не может выбрать между литературой и искусством. «Моя нерешительность, объяснял я, вызвана только тем, что вплоть до недавнего времени я надеялся писать дипломную работу у профессора Лонги, заведующего кафедрой истории искусств, а в последний момент профессор Лонги попросил (и получил) в университете двухгодичный отпуск. Дипломная работа, которую я хотел выполнить под его руководством, касалась творчества нескольких феррарских художников второй половины шестнадцатого и начала семнадцатого века: Скарселлино, Баснианино, Бастороло, Калетти, Кальцоларетто. Я мог бы сделать что-нибудь стоящее на эту тему только под руководством Лонги. Но так как Лонги получил от министерства отпуск на два года, я предпочел выбрать любую тему по итальянской литературе…» (101)
Монография о феррарской школе живописи, до сих пор считающаяся образцовой и существующая по-русски, акцентируется совсем на других живописцах города, подлинных звездах своего направления, а имена, приведенные Бассани вряд ли у кого-то на слуху - и хотя бы этим самым (все мы немного рабы фонетики) отвлекают от обстоятельств, дважды проговоренных в коротком абзаце.
Конечно, имя великого Лонги мгновенно уводит читательское внимание в область собственного опыта взаимоотношений с итальянским искусством и рефлексии о ней, поэтому остается незаметным, что Лонги уходит из университета, перед тем заняв пост руководителя кафедры, поменяв на нем Иджино Бенвенуто Супино, одну «из ярчайших фигур итальянского еврейского общества…» (101)
Правда, случилось это еще в 1934-м и по достижению Супино «пенсионного возраста», но теперь, вечность спустя, да еще и после принятия расовых законов, отправить в отпуск на два года человека с интернациональной известностью, означает поставить ему диагноз по пятому пункту.
Именно поэтому профессор Эрманно (отец желанной Миколь) начинает проговаривать эту мысль, но скоро осекается: «Значит…»
А мы записываем в копилку примеров идеального ввода исторического контекста еще один прием проборматывания и даже сглатывания главного. Когда разговоры намеренно размывают то существенное, ради чего роман Джорджо Бассани написан, а фильм Боба Фосса снят.
Они ж там обреченные все и часики тикают…
…при этом они все курят трубки как угорелые, мало им имманентного феррарского угару, а Альберто, брат Миколь, просто от болезни легких и скончается - прямо на территории книги; единственный из семьи Финци-Контини, кого принял навороченный склеп.
Главное воздействует сильнее не напрямую, а по касательной, например, через атмосферу. Она здесь, несмотря на феррарский антураж «тихого безумия этого города» ( Антониони), не антонионевская, но, скорее, висконтьевская. Тем более, что отдельные персонажи связаны с Миланом и с Венецией.
Антониони пишет в «Хронике одной несостоявшейся любви» из сборника «Тот кегельбан над Тибром»: «У Феррары тех времен было свое непостижимое очарование, заключавшееся в беззаботности и аристократизме, с которым она открывалась своим жителем. Только им…» (281)
Поэтому так важен парк в качестве дополнительного персонажа, а еще «большой дом» (magna domus), куда рассказчик постоянно стремится. Чтоб традиция готического романа не прерывалась, а распад шел не только по внешней линии (фашизм, расовые законы, дебилизация обывателей), но и по внутренней, имманентной. Обитаемой.
Бассани - прозаик весьма и весьма точный (обязательно надо отметить прекрасный перевод И. В. Соболевой), но прячущий свои возможности и укольчатые метафоры за обыденностью происходящего. Именно скрытность его оказывается ключом к второму-третьему дну текста, на первый взгляд достаточно прозрачного: любовь, война, страсти на фоне войны, ну, и все такое… «Мы шли по комнатам, не слишком отличавшимся от комнат в других домах хороших семей Феррары, еврейских и христианских: огромные шкафы, тяжелые скамьи семнадцатого века с ножками в виде львов, столы, как в монастырской трапезной, стулья-савонарола, обитые кожей с медными гвоздями, мягкие кресла, вычурные люстры из стекла и кованого железа, висящие посредине кессонных потолков, а также повсюду на матово поблескивающих паркетных полах толстые ковры табачного, морковного или цвета бычьей крови. Может быть, здесь было немного больше картин прошлого века, пейзажей и портретов, больше книг в твердых переплетах, стоявших рядами за стеклами больших книжных шкафов красного дерева. От батарей парового отопления тянуло теплом, представить, что в нашем доме так тепло, было невозможно, мой отец сказал бы, что это «просто немыслимо» (мне показалось, что я слышу его голос), так тепло может быть в гостинице, а не в частном доме, мне стало просто жарко, и я почувствовал, что должен снять пальто…» (142)
Снимая пальто, автор впускает в себя страсть не только к девушке, но и к этому дому. Он буквально ведь раздевается для того, чтобы стать ближе к местной готике, пропитаться ей.
Вместо того, чтобы «договорить мысль до конца» и обозначить место перехода (в романе таких территорий много и одна из них - синагога, где два семейства соседствуют на полатях второго этажа), Бассани съезжает на родственную тему тепла, через незаметную, вроде, деталь, объясняя степень богатства Финци-Контини, способных отапливать и оплачивать громадину magna domus, пожалуй, единственными в Ферраре.
В старом замке тепло, возможно, поэтому Гвидо, первый сын профессора Эрманно, а затем Альберто, второй его сын (Миколь младше его на год), умирают от легочных болезней.
Важно поймать четкую связку между осознанным отказом парня от Миколь («…она тебе не пара…»), домом куда его тянет как на место преступления ( в гостиную с камином совсем как в «Семейке Адамс») и тем, что он единственный из этой густо населенной повести, кто остался жив.
Вот почему пролог начинается с современной экскурсии к этрускам из мирного и как бы «настоящего», «нынешнего» времени, в котором от Финци-Контини остались лишь воспоминания. Ну, и склеп.
После экскурсии, семья возвращается в Рим, где теперь существует рассказчик.
Видимо, он остался жив так как отказался от теплого дома. Сумел. Смог.
"От Чимабуэ до Моранди", сборник статей Роберто Лонги в переводах Г. П. Смирнова ("Радуга", 1984): https://paslen.livejournal.com/2348728.html
Воспоминание о Замке Эстенсе в центре Феррары: https://paslen.livejournal.com/2358352.html
Воспоминание о Каза Ромеи в Ферраре: https://paslen.livejournal.com/2360259.html
Воспоминание о Палаццо Скифанойя в Ферраре: https://paslen.livejournal.com/2360811.html
Феррара. Воспоминание о Музее Кафедрального собора: https://paslen.livejournal.com/2359662.html
Воспоминание о Национальной пинакотеке Феррары. Вторая часть: https://paslen.livejournal.com/2359222.html
Воспоминание о Национальной пинакотеке Феррары. Начало: https://paslen.livejournal.com/2358727.html