Феррара. Воспоминание о Музее Кафедрального собора.
Дальше, после посещения пинакотеки, отнявшей массу сил, я был в растерянности куда идти, так как хотелось захватить побольше сырья про запас - и, как вариант, можно было заняться следами поэтов Тассо и Ариосто.
Судьбы их намертво связаны с Феррарой: первого здесь свели с ума и на семь лет посадили на цепь, второй, побыв какое-то время губернатором Гарфаньяны, небольшой области, входившей в Моденское герцогство, которым правили д'Эсте, построил себе на окраине Феррары небольшой домик с садом-огородом, до сих пор работающим бесплатным мемориальным музеем.
А можно было ещё дойти (или доехать) до весьма атмосферного Храма Святого Христофора в Чертозе (1452) с картинами Николо Роселини и знаменитым общественным кладбищем.
Правда, пострадавший сначала во время Второй мировой (бомбардировкой разрушили правое крыло арочной галереи, полукругом окружающей внутренний дворик, а также колокольню, алтарь и деревянные хоры), а после из-за землетрясения 2012 года, в основном, закрыт и попасть сюда можно в субботу (после обеда) и утром воскресения.
Так что, обдумывая дальнейший план, я вернулся на Кафедральную площадь, важнейшую точку отсчёта для любых феррарских блужданий, в переулках которой и нашёл Музей Собора - ещё одно спокойное и атмосферное место, находящееся при Церкви Святого Романа (Х, XI век) и включающее в себя два экспозиционных здания, соединённых проходом через монастырский двор.
Сначала оказываешься на втором этаже в зале манускриптов с миниатюрами, от мелкоскопического изящества которых, кажется, и пошло новое средневековое искусство.
В Музее собора показывают 22 хоровые книги эпохи Возрождения, а также музыкальные инструменты.
В помещении самой церкви, прежде всего, видишь картины Козимо Тура со створок кафедрального органа (я подробно описал их в тексте про экскурсию по феррарской пинакотеке), окружённых восьмью гобеленами (1550 - 1553) по эскизам Камилло Филиппи и Гарофало, пара религиозных картин которого висит тут же, за гобеленами.
Между гобеленами, исполненными в герцогских мастерских под руководством фламандца Юганеса Кархера, и картинами, есть ещё ряд из дюжины деревянных барельефов, изображающих сельскохозяйственные работы по месяцам (1220 - 1230) анонимного Мастера месяцев.
Некогда все они составляли ворота «Времён года», украшавшие Дуомо до XVIII века, пока окончательно не вышли из моды. Рифму деревянным украшениям составляют каменные плиты с надписями и изображениями, которые тоже перенесли сюда в 1929 году, когда музей и был создан.
Ну, а потом я ткнулся в сам Кафедральный собор, необычной формы (со стороны площади весь его первый уровень поделен на лавки да магазинчики), но он был закрыт - видимо, во имя кардинальной реставрации фасада, который я тоже в этот свой приезд так и не увидел.
«У людей пред праздником уборка…»
Своим драгоценным и невидимым теперь фасадом, за которым, собственно, я и ехал, Дуомо повернут к герцогскому замку передом (а памятник Савонароле стоит к замку спиной), а к площади, на которой стены собора превращены в тяговые ряды с избушечными чердаками, главный городской собор стоит боком.
Понятно почему - всю другую сторону Палаццо дель Коммуне занимает почти новый торговый центр с Макдоналдсом наперевес.
Хоть он и сложен из розоватого туфа и прикрыт останками аутентичных архитектурных деталей, выглядит бледно.
Дуомо закрыли фасад и с города точно бы смыли весь макияж, он стал равен самому себе - терракотовый, тихий, точно надорвавшийся, выгоревший когда-то изнутри, но продолжающий жить по привычке. По инерции.
Возможно, из-за тумана, так и висящего над Эмилией весь день, бодрые цвета, в которые Феррара любила наряжаться (кирпичный, светло-коричневый, охристый и песчаный с лёгкой приблудой корицы и глины, ржаной и ржавый, изредка, ближе к крышам багряный, темно-до-апельсинового-загустения-оранжевый, иногда бежевый или шероховато-серый) город кажется восстановленным после пожарища.
Жизнь ушла из него, но позже вернулась в ином качестве, с которым Феррара пока не определилась.
Музеи здесь пустые, торгуют облезлыми стенами; они, единственные, пыжатся произвести впечатление на заезжих туристов. Да и то лишь потому, что такая у них обязанность - производить впечатление, а иначе люди попросту раскошеливаться не будут.
Музеи здесь необязательны, даже пинакотека, обычно служащая для чужака, типа меня, то ли якорем, то ли причалом.
Даже Дуомо, обляпанный изнутри свечным барочным нагаром, не работает точкой отсчета или же притяжения: закрыв фасад, из-под него как выбили табуретку.
Здесь даже университет, в сторону которого меня погнала простата, умер и подглядывает.
Студенты меланхоличны в полуобмороке и в полуприсиде, особенно заметном после Болоньи.
Лишь велосипедисты чувствуют себя в полном праве, выполняя в городском ландшафте роль голубей и прочих прирученных птиц.
Без точки опоры я чувствовал себя здесь как внутри экзистенциального фильма, хотя и не был в плаще.
Туман усиливался, антонионевские велосипедисты борзели. Истошно, в цвет улице Ариосто, пахло кофе, плесенью и паутиной, а я все не мог придумать этому фильму название или вспомнить имя режиссёра.
Так выглядит (проявляет себя) безвременье.
Феррара слишком рано начала, да слишком рано выдохлась. Перегорела.
Два века взбудораженной жизни при д'Эсте, когда город распирало как на дрожжах и весь он был вокруг да около замков и знати как важнейшего градостроительного предприятия, и полный упадок, перешедший затем в запустенье - всё это считывается в меланхолии чистых страниц палимпсеста, с которого соскоблили весь текст.
Ни Эрмитаж, ни Цвингер, ни Лувр, ни Прадо, ни даже Флоренция с Миланом не были бы собой без картин, вытащенных из этого каменного, равнодушного теперь, лабиринта.
В одном из покоев герцогского замка Кастелло Эстензе есть зала Тициана с фоторепродукциями цикла, который заказала ему знаменитая местная меценатка.
Картины разбрелись по свету, точно выпускники местного университета.
Если эту новацию распространить на другие дворцы, замки и церкви Феррары, город зацветёт цветовым разнообразием как маками майский луг. Но вместо этого теперь (а ведь было ещё несколько разрушительных землетрясений, едва не лишивших Феррару последних крох высокого искусства) по музейной карте, куда бы не пошёл, разглядываешь объедки да обмылки с барского стола.
Лакуны и трещины феррарских фресок - вот самое яркое впечатление от местной Пинакотеки, палаццо Скифанойи и в каза Ромеи.
Даже величественный и монументальный триптих Тура в Музее Дуомо потемнел настолько, что словно бы оглох.
Мой персонаж внутри экзистенциального фильма поеживался, подымал воротник, щурился, спотыкался о неудобную брусчатку, заросшую могильной травой.
Он в буквальном смысле не находил себе места, чтобы внутри Феррары спрятаться от неё и, значит, от самого себя.
