Воспоминание о Каза Ромеи в Ферраре
Почему же, несмотря на столь плотную и насыщенную программу, Феррара продолжает казаться мне пустоватой, распотрошённой кладовой, из которой вещи вывезены на дачу и даже очертаний их на стенах не осталось?
Впечатлений масса, но, тем не менее, чуйка продолжает метаться, искать за что зацепиться, поскольку механизмы разломаны и доступны лишь отдельные его части, зачастую не связанные между собой.
Где-то под вечер, когда световой день во всю катит с горки (осень, однако), внезапно обнаруживаю себя на очередной пустой улице Савонаролы возле Дома Ромеи - богатой, замкнутой на себя, усадьбы, строительство которой началось в 1445.
Богатый купец (а то и банкир, в зависимости от особенностей перевода) Джованни Ромеи затеял эту постройку после женитьбы на Полиссене д'Эсте (в некоторых источниках она называется принцессой и подружкой Лукреции Борджиа, тогдашней герцогини-консорт Феррары, а больше ничего я о ней не нашёл).
Пройдя через многие руки, уже очень скоро этот «классический пример дома Фарнезе XV века» впал в ничтожество и медленно деградировал, пока в 1952-м его не прикупило государство, решив устроить в нём музей - из-за остатков росписей в некоторых залах.
Самый интересный из них - Зала Сивилл и Пророков с дюжиной предсказателей и предсказательниц, передающих друг другу свиток с пророчествами о пришествии Христа, написанных ломбардийцами Андреа ди Пьетро и Джованни Гелаццо.
Есть здесь и свой Зал Чести с современными витринами, хранящими обломки находок, а также своя Часовня Принцесс. Помещения называются по сюжетам потолочных росписей: один из них «Тобия и ангел» Себастьяна Филиппи, другой - «Давид и Голиаф».
Подают Каза Ромеи как свадебный подарок, точно тут позавчера закончили гулять праздник, а простыни, вывешенные после брачной ночи, сняли перед самым моим приходом.
Между тем, это вместительная усадьба, рассчитанная на десятки проживающих - нобелей и обслуги, ведущей хозяйство веками.
Веками, Карл!
«Живите в доме и не рухнет дом»: сейчас Каса Ромеи, конечно, невозвратно запущен и хрустит под ногами каменная крошка с сорванных дверных косяков: ещё один, явно дополнительный музей, с которым непонятно что делать (фотовыставки проводить - способ универсальный, но не сильно продуктивный) Ферраре нужен лишь для того, чтобы устроить туристам «культурную программу второго дня», состоящую из необязательных элементов: можно к Ромеи пойти, а можно в агрохолдинг съездить.
Но пока что туристов как намывает, так и вымывает из города почти сразу: алгоритм реперных точек ( замок - собор - пинакотека - может быть, Скифанойя, вишенкой на торте) расширению не подлежит, ибо слаб человек, нелюбопытен и малоподвижен.
Бешенных собак, движимых инстинктом саморазвития, коим пять вёрст не крюк, всё меньше и меньше - а на азиатов надежды мало: почему-то нет их практически в Ферраре, не замечено.
Есть места, сложно конвертируемые в чужой культурный опыт.
Интровертные, они автоматически излучают «трудности перевода».
Правда, касается это, чаще всего, «промышленных центров» - индустриальных бройлеров, лишённых рефлексии и привычки взгляда со стороны.
Индустрия заменяет им историю, а заводские выбросы - логику культурного слоя.
Странность Феррары в том, что она, кутаясь в малярийные туманы точно в меха, словно бы бежит подробностей, спрямляя исторические лабиринты до прямолинейной логики камня…
Некоторые комнаты служат лапидарием для камней и надгробных памятников с кладбища в Чертозе, архитектурных элементов разрушенных ренессансных зданий, мраморных изделий, вроде кафедры XVI века из трапезной монастыря в Чертозе.
Ну, или же, например, есть в одной из комнат деталь центральной колонны с площади Ариосто, позже снесённой - голова Наполеона и рука, держащая глобус (1810).
Осколки, обломки, обмылки. Куски, полустёртые фрагменты, части, эпизоды.
Целое крыло Каза Ромеи сублимируют очевидный «научный подход», расставляя каменные артефакты по ранжиру, хотя правильнее было бы (в духе «если директором был я…») пестовать не мнимое наукообразие, но создавать меланхолические инсталляции, напоминающие романтические поэмы, повергающие даже самых рационально настроенных посетителей в состояние последних пылко влюблённых, уязвлённых остротой собственных чувств, сила которых была позабыта с юных времён, но внезапно разверзлась под влиянием правильного музейного феншуя, использующего цвет и атмосферную подцветку.
Иногда здесь выставляют актуальное искусство, живопись или фотографии большого формата, хотя даже инсталляции, кажется, не могут заполнить голодную кубатуру комнат с острыми краями, охочую до внимания теплокровных.
Ухоженная ветошь, напомнившая мне, о чём не сразу догадываешься, дома Помпей или Геркуланума, извлечённые из-под слоя смертоносного пепла.
Они также опустошены и доведены до крайности обозначения: есть общий рисунок стен, дверных и оконных проёмов, аркад внутреннего дворика, мозаик полов и некоторых конструкций, вроде избыточно широких лестниц, каминов, крюков или пушечных ядер, создающих контрапункт белым и серым мраморным плитам с раскрошенными или обломанными краями.
Возможно, древнеримские ассоциации возбуждаются из-за особенностей стенных рисунков в зале Сивилл: женщины, в ниспадающих одеждах, богатых складками, но с отсутствующими (стёршимися) лицами, словно бы обмениваются свитками, вьющимися на ветру.
Сивиллы инсталлированы внутрь горного ландшафта, накрывающих их, подобно волнам со старинных японских рисунков, с головой.
Но первоначально кажется, что это, может быть, даже не волны, но магма, разевающая смертоносный зев, чтобы, затем, обрушиться со всей силы на беззащитных прорицательниц.
Конечно, это горная гряда, однако, вулканические (и даже японские) ассоциации бессознательно действуют на восприятие, подталкивая его в сторону археологии.
Кое-где встречаются фризы, карнизы, а вот следов чужой жизни, насыщенной и кипучей, более нет: выкипело давным-давно, и даже следов следов не оставило.
