Воспоминание о Национальной пинакотеке Феррары. Начало
Часть вторая: https://paslen.livejournal.com/2359222.html
Картинная галерея находится в Алмазном дворец, внешние стены которого покрыты аккуратными мраморными ромбами, точно дом ощерился - украшение, игрой теней напоминающее Грановитую палату в московском Кремле придумал архитектор Бьяджо Росетти для Сигизмондо д'Эсте, двоюродного брата всемогущественного Эрколе I д' Эсте*, с которым связано максимальное расширение Феррары и пик её красоты, в 1492 году.*- Именно при Эрколе I д' Эсте Бьяджо Росетти разработал план «идеального ренессансного города» (так называемое «третье расширение» Феррары - Ерколиана, удваивавшего его территорию), а также систему мощных оборонительных стен с северной стороны. Поэтому «Алмазный дворец» и находится не в центре города, а несколько на отшибе улицы Дельи Анжели, идущей от одноимённых городских ворот напрямую к замку.
Палаццо деи Диаманти, строившееся почти шестьдесят лет, и было постоянной резиденцией близких родственников герцогской семьи, пока та не кончилась и город не перешёл под руководство понтификата.
Дворец, перекупленный маркизом Вилла в 1641-м, был выкуплен в 1832 под нужды Гражданского университета и картинной галереи, уже тогда озаботившейся собиранием артефактов из разрушающихся церквей и резиденций обедневшей Феррарской знати.
Видимо, для придания определённого настроения меланхолии на отшибе, по соседству с Палаццо деи Диаманти находится не только другой музейный комплекс, посвященный истории Рисорджименто и Сопротивления, но и особняк, запечатлённый Антониони в одной из новелл «Под облаками».
Я хочу сказать о странном ощущении «пыльной запущенности» цвета выцветшей плёнки или же линялого полароида, сопровождавшее меня по мере отдаления от герцогского дворца.
Словно бы малярийный бэкграунд «воздуха с болот» не просто сопровождает каждый мой шаг, но и буквально подвисает в воздухе, постоянным оммажем Антониони, так как вот это ощущение окраинности, конечно же, сформировано при его непосредственном участии.
А ещё оттого, что именно такое место занимает феррарская школа живописи, за которой следует идти в местную пинакотеку, занимающую второй («парадный») этаж ощерившегося здания.
Надо сказать, оно сильно пострадало в время Второй мировой, а, затем, из-за землетрясения 2012-го и до сих пор не оклемалось полностью: краем глаза замечаешь вязкие строительные работы и леса - особенно во внутреннем дворике музея с той самой фотографией Антониони, снимающего «Блоу-ап».
Возможно, раньше входная группа была более парадной и торжественной, но теперь вход в пинакотеку сбоку, словно бы по второстепенной, хотя и крутой лестнице левого крыла. Точно проникновение в подсознание города происходит с чёрного входа.а первом этаже «Алмазного дворца» - выставочный зал и надо сказать, что проекты здесь показывают самые первоклассные, а местные художества выставляют на этаже нобелей.
И, поскольку Ферарра - по определению «частная лавочка», расцвет которой, вместе с её живописной школой, связан с эпохой правления д' Эсте, то и всё здесь будет такое вот неформатное, как и положено в замковом быту - с немного удлинёнными комнатами и потолками выше среднего, с многократно перекроенной геометрией аристократических потребностей, наскоро приспособленных под анфиладу выставочных залов и портретной галереей бывших хозяев во входном фойе.
Правда на потемнелых фамильных портретах входной группы теперь не столько семья д' Эсте, сколько Вилла - последних обладателей этой элитной недвижимости, а это - уже совсем иной коленкор.
Созидание школы
Моя догадка о гении места, запечатлённом в местных музеях, идеально подходит для камерного и локального искусства Феррары, занятого обслуживанием герцогского двора.
В «Феррарской школе живописи» Роберто Лонги проливает немало слов о том, что кватроченто, в общем-то, прошёл мимо этого города, в котором до поры, до времени, своих важных мастеров не существовало.
Зато было много гастролёров, причём не только итальянских - благо Феррара стоит на важном перекрёстке между Болоньей, Венецией, Равенной, Пезаро и прочими центрами искусства Средневековья и раннего Возрождения.
А потом появляются д' Эсте и, с какой-то биологической (вот как «пестики-тычинки», «пришла весна, отворяй ворота») закономерностью начинают расцветать художники и ремёсла - сначала местные миниатюристы, вызванные необходимостью украшения книг и покоев, а после заезда Пизанелло и Пьеро делла Франческа, Мантеньи и волшебных венецианцев (Якопо Беллини привёз сюда своего самого талантливого сына) проклёвываются и собственные таланты первой степени - Козимо Тура да Лоренцо Коста, подлинные бенефисы которого, правда, я уже наблюдал в болонских церквях да музеях.
д' Эсте правят почти два столетья, после чего род их начинает катиться к закату вместе с местной художественной школой, россыпью свидетельств и артефактов блистательной, артистической и светской жизни, рассыпающихся теперь по всему свету.
Но насколько окраинная, словно бы с полуприкрытыми веками, Феррарская школа отличается от живописи и, соответственно, музеев Перуджи и Сиены, а так же Лукки и Пизы - городов демонстративно свободных и, несмотря на мощные стены, безграничных не только внутренне, но и внешне.
Феррарское искусство словно бы создано специально для украшение интимных покоев герцога и его кабинетов - с камерными аллегориями рабочих кабинетов и лихой эротикой, исполненной для спален.
То, что Лонги обозначил «попыткой вырваться за пределы душной и жаркой теплицы живописи герцогского двора в Ферраре» в сторону общей «итальянизации стиля».
Хотя, возможно, всё проще и тщательная проработка деталей, окружающих готически скованные тотальной контрактурой фигуры Туры - свидетельство влияний книжных миниатюристов, а также отклик на «мистицизм камей и гемм», даже если это и громадные полотна из музея местного Дуомо?
Первая скорость
Первый зал пинакотеки, вытянутый почти во всю длину входной галереи фамильных портретов (следил я, вообще-то, не за ними, они не сильно высокого качества, но за тем насколько неровны местные стены и как неважно они освещены и протоплены людом - кубатура ведь огромная, а посетителей почти нет) выказывает эту одновременную растерянность и зияние пульсирующей пустоты (кватроченто проходит, а в Ферраре всё ещё школа молчит), а также, с другой стороны, попытку сплетения местного своеобразия из досок заезжих звёзд.
Так водоросли сцепляются друг с другом по ходу речного потока, чтоб всплывать в беспримерных конфигурациях.
Кажется, что в первом зале висят все эти заёмные звёзды для того, чтобы зритель не развернулся и не ушёл из музея к болотам Паданской равнины.
В другом музее странный и неважно сохранившийся Мантенья (огромный Христос, окружённый алыми херувимами, держит на руках маленькую богородицу, стоящую по стойке смирно), Якопо и Джованни Беллини (очень густое, насыщенное «Поклонение волхвов»), Бартоломео Виварини (Святой Джироламо») могут показаться выставкой достижений других городов, понатасканных в Феррару из-за их звёздности, как это обычно и бывает в универсальных собраниях, гордящихся доской почёта первоклассных имён, но только не в Ферраре.
Здесь мы видим влияния и вливания чужих, уже готовых и сформированных, результатов при попытке подсадить их к местному апельсиновому саду.
Вот почему посетитель, ещё не настроившийся на долгую и постепенную эволюцию в русле общепринятой смены стилей, сразу же от портретов семейства Вилла переходит к раннему Ренессансу, почти свободному от византийских догм.
В пинакотеках Перуджи и Сиены до этого «ветра свободы» ещё только нужно добраться обходом золотоносных и медоточивых примитивов, а тут иконы и полнокровная фигуративность с перспективой начинают обход.
Примитивы тоже будут, византийщина (как без неё в бывшем папском владении, да с таким памятником Савонароле у стен центрального замка!) возникнет в соседних замках, но также скомкано и неубедительно, как и проторенессанс.
Из мира сталагмитов
Кстати (или, скорее, некстати) особого количества живописи Козимо Тура в местной пинакотеке не наблюдается - даже в упоминавшемся Музее Дуомо представление о художнике получаешь более мощное хотя бы потому, что в центре его экспозиции находится весьма монументальный квадриптих (считается, что это - самое большое станковое произведение Феррарской школы) с дверей органа Кафедрального собора: на одной его створке были Святой Георгий и Принцесса, на другой - Благовещение (1469).
Когда орган был закрыт, прихожане видели святого и принцессу, когда открыт - им являлось Благовещение, для чего теперь все эти четыре панели стоят рядком в центральном экспозиционном проходе, исполняя функцию импровизированного алтаря, «чем-то созвучного ассирийской архитектуре и Соломоновым постройкам» (Р. Лонги).* *- Искусство Туры - «мощный сплав людей, деревьев, неколебимость скал; но с обретением сумеречного цвета минеральных красок - в корчи и застылости почти окаменевших вихрей. Это какой-то фантастический мир сталагмитов, словно соединение слоновой кости и эмали с хрустальными перегородками». Роберто Лонги в «Феррарской школе живописи», стр. 146.
В самой-то пинакотеке теперь от Туры выставлены два подмантеньевские тондо небольшого формата (48 см в диаметре) с мученичеством и судом святого Маурелио Вогензскому, сирийскому священнику, ставшему епископом в военном укреплении, возникшем на месте будущей Феррары.
Мощи его теперь хранятся в монастыре Сан-Джорждо-дельи-Оливетани на краю всё той же Феррары, для которой Тура и создал в 1480-м полиптих, от которого теперь осталось лишь два небольших, но концентрированных фрагмента, написанных маслом и окружённых несколькими работами учеников и подмастерьев самого важного фераррского живописца.
Причём, простенок в котором все эти богатства выставлены, как-то не особенно обращает на себя внимание - если не знать о местном арт-специалитете, можно пройти мимо.
По крайней мере, другим важным мастерам Феррарской школы уделено гораздо больше внимания и респекта.
