Печерская в начале лета. Памяти учительницы литературы и русского языка Нины Степановны Терещенко: paslen

paslen

Печерская в начале лета. Памяти учительницы литературы и русского языка Нины Степановны Терещенко

Jul 11, 2022 14:53

Если задуматься (то есть, отстраниться, остраниться) от себя, может показаться странным насколько сам по себе отодвигаешься от всего - в том числе, от людей, от времени своего, которое запрограммировано на подвох, сбой, неудачу, от пространства, в котором находишься, даже от времени года.

Лето распространяется по классической схеме "там хорошо, где нас нет": гроза чередуется с температурными обвалами, совсем как в горах, сухость с дождями, ливни - с грозами.

Переменная облачность спасает от зноя прямых лучшей, стирает тени, но дарует бархатный ветерок - уральская жара устроена совершенно иным способом: она полностью неподвижна, как столп и утверждение истины.

А тут и влажность иная и плотность щадящая, исполненная полутонов...

...хотя главное сезонное противоречие и здесь всё то же самое (видимо, психосоматическое): от горячего воздуха хочется лежать, может быть, спать, но сон в тёплую пору сворачивается, что молоко, и не даётся, спится плохо, поверхностно...

...словно бы на поверхности парного водоёма покачивает...

Голове постоянно нужен нырок вглубь, ну, или же, хотя бы, подпереть щекой (левой?) подушку, но тут именно что сложнее всего почему-то до кровати дойти - и, тем более, лечь.

Всё по правилам, всё по порядку, но, тем не менее, спохватываюсь постоянно: мол, надо же, как летом совсем...

Может, один я такой, выпадаю и выпал уже из процесса, отделился от времени года, которое следует пережить, чтобы жизнь вернулась в границы?

Мгновением после спохватываешься, что так ведь лето же и есть - мухи, жара, тополиный пух, шорты, сандалеты, на черешню цена падает, да всё не упадёт никак, но окрошку делать - самое же оно, так почему тогда не лето-то?

Это не трубка

Осталось понять что, так как и Москва мне не Москва, а тоже ведь достаточно условная территория; полустанок сна.

Тем более, что эпицентр невозможен - нельзя же поместить себя туда, где теперь и происходит всё самое главное, переместить в самое важное, тогда как оттуда все и бегут... ибо важнейшая доблесть - избежать, чтоб сохраниться.

Ринг объясняющего господина (есть такой персонаж у Чехова) - одиночки, знающего как надо и лучше всего как, приносящего себя и своё персональное время в жертву пользователям чужих знаний, навыков и умений.

Объяснение, повторюсь, от одиночества, от отчаянья, от привычки быть невидимым и свободным, не имея градаций и делений, четвертей и сессий, как и всех прочих порционных делений, так как суть всегда едина и неделима, как само существо.

Я о том, что в первую половину жизни люди настроены оптимистично - они про любовь и надежду на понимания, раз уж всё так очевидно и лобово.

Правда, ближе к середине пути, начинаешь задумываться отчего не считывают-то, если всё настолько элементарно (ну, то есть, разложено на элементы), вот и начинается разъяснительная работа, покуда не втягиваешься в неё, как в очередную (ещё одну) дурную привычку.

Проще, конечно, наплевать, так и продолжая оставаться с тени с несметными сокровищами духовного опыта, накопленного за долгие-долгие годы, но темперамент похож на архитектурные излишества и стили: поменять их невозможно, даже если очень хочется удешевить капитальный ремонт.

Одиночество можно победить, превратив его в уединение, то есть, полюбить, присвоив и одомашнив до состояния ручных домашних животных - вот как Маленький принц победил Короля, который разрешил улететь Маленькому принцу со своей планеты, раз удержать его невозможно.

Вторая часть жизни - про страхи, смерти и умирания, болезней и всяческой там несостоятельности - от экономической до творческой, от экзистенциальной до не-экзистенциальной.

Плюс холестерин опыта, плюс накопленные привычки, подменяющие индивидуальность, плюс инерция всевозрастающего тормозного пути...

Какая Москва если лезгинка за окном второй вечер подряд?

Тепло, лезгинка, холодная минеральная вода в холодильнике, царапающая пищевод удивлёнными пузырями, модернистская проза на завтрак и на обед, покуда левая щека не притянется силой притяжения к хлопку...

Это ведь судьба разговаривает с человеком на своём языке и то, что мы понимаем как символы и знаки есть лишь чёткие цепочки бесконечных причин и бесконечных последствий ( тех самых стенограмм, о которых я писал в прошлый раз), которые важно уметь расслышать, а потом применить в правильном направлении.

Смириться, так сказать, с судьбой...

...особенно если сам стремишься условную Венецию духа, а она, злодейка, подсовывает максимум Москву (если ты в Чердачинске), или Чердачинск, когда ты в Москве.

Внутренние демоны обещают Нобеля и полёты на Марс, конную полицию на чтениях и снисходительно-завистливые улыбочки тех, кого презираешь давно и безнадёжно, тогда как в реале нужно опять выбирать между Пятёрочками (они скуднее, но сразу с двух сторон Ленинградского рынка) и Магнитом (они дешевле и дальше, на Черняховского)...

...а когда хочется в Лувр или Д'Орсе собираешься на Крымский вал, так как это и есть планида, которую следует не просто принять, но полюбить как единственно правильную и верную: во-первых, другой не будет, во-вторых, есть, давным-давно существуют технологии писательского отчуждения, позволяющие найти и в мизере красоту, а так же сытость.

Сытость и красоту. Витамины...

И вот уже Москва - не Москва, а какой-нибудь Гринвич-Виллидж; да и лето - не лето, но, что ли, поверх всего...

Поверх барьеров, раз уж реальность - это барьер.

Исходи из того, что другого не будет.

Реальность люби, а не мечту, здесь Родос, здесь и прыгай.

Тут как раз написала мне Оля, дочка моей учительницы литературы Нины Степановны Терещенко и, еще только увидев заголовок сообщения в почте, я понял, что Нина Степановна умерла...

...вопрос только когда, скоро выяснилось, что ещё шестого марта (1943 - 2022), похоронив мать на Митрофановском кладбище АМЗ, которое я и себе присмотрел, если что (если что) в городском бору, действующем умиротворяюще и смиряющем печаль...

Сказал Ольге, что отношения с Ниной Степановной были сложными, но на всю жизнь, поэтому из конструкции, на которой базируются мои многие причинно-следственные закономерности отношения к миру, вновь вытащен большущий камень и день, этот, конкретный жаркий день начала июля, пережидаемый в Москве за шторкой (в открытом окне дергаются деревья перед бурей и грозой), изменил траекторию и пошёл непредсказуемым образом.

Я, конечно, написал другой Оле, однокласснице Оле, печальную новость, чтоб она смогла передать её в чат одноклассников, из которого я убыл, ну, или, точнее, выбыл по собственному желанию, а вот своим уже говорить не стал - в том числе Леночке, тоже ведь учившейся у артистичной Терещенко семь лет спустя - по моим-то непростым следам...

...после чего, если я правильно помню, Нина Степановна покинула среднюю школу, переместившись в ЮУрГУ, где и преподавала до последних лет, и я радовался, что она выбрала себе более интересную и адекватную долю (ведь что такое школа, как не самое дно, ну, или же основа социологизации?), что позволяло забыть о человеке на "позитивной ноте" (это важно), отпускающей его уже практически навсегда в ощущение свободного и бесконечного потока...

Хотя бы потому что всех держать в себе невозможно...

Для того, чтобы, освободившись от бремени прошлого, расправить затёкшие члены - невозможно же всё время жить в полуприсяде прошлого опыта, нужно уметь избавляться от него, как-то утилизировать, вот и утилизируешь, забывая интонации и лица...

Я сейчас не о Нине Степановне, интонации которой забыть или окончательно вылечить невозможно - она была удивляюще красивой, поведенчески необычной, артистически как бы раскованной, из-за чего и обжигала на общем невыразительном фоне ещё сильнее...

...только потом понимал, что школа совершенно несовместима с ахмадуллиностью, следовательно, за богемными кудряшками и блуждающей улыбкой таится хищная драма, способная выпрыгнуть при первой же потенциальной возможности - напомню, что мы заканчивали школу в середине 80-х, то есть на самом пике декадентщины и советского викторианства, в пике надрыва и странной усталости от всего, что вокруг, из-за чего неврозы принимали явно эротические подтексты (половое созревание накладывается на всеобщее ханжество и дистиллированную духовность при тотальной, тоталитарной нищете) - такой клубок в себе Нина Степановна и носила...

То, что она ушла из школы в университет, было выдохом и несло ощущение освобождения....

...высвобождения и открытого финала, как в кино или в книге, заканчивающаяся многоточием, как если смерти нет, но есть обложка.

Словно бы мы закончили свою школу, а Нина Степановна - свою, а теперь и пошла по расширяющейся тропе в сторону безграничного счастья, раз уж она заслужила если не вечности, то уж точно покоя.

Хотя долгое время может казаться, что школьные учителя вечные, раз уж пришли сюда раньше нас и уходят, когда мы об этом не знаем, но не до конца, а точно отъезжают куда-то в тень, подобно садово-парковой скульптуре.

Конечно, педагоги, подобно философам, должны нести ответственность за своё учение, которое ведь, вроде, свет?

Значит ли это, что занимаются они выжиганием?

Я сильно не люблю свою школу, особенным местом в котором была она и была Надежда Петровна в коробчонке вечной библиотеки своей, но если родная Петровна меня с школой примеряла, примеряла, да и примирила, то Нина Степановна оказалась достойна своего ученика (или наоборот - ученик оказался побеждённым демонами своей учительницы), теперь, впрочем, без разницы уже: смерть обнулила и это.

Хорошие ученики - те, кто забывают учителей напрочь, стирают их из своей памяти, будто бы никогда и не было вовсе, а живут так, словно бы их никто не учил, не мучил, не травмировал разлётами ежедневных развилок, оставляющих следы и ожоги даже под кожей.

И теперь что мне делать с этим голосом судьбы, проявившимся в горячий понедельник?

Бросить вообще всё и, как можно скорее, вернуться домой, на Урал?

Усилить усилия по охране здоровья и аккуратности поведения в соцсетях?

Еще больше внимания оказывать внимания родителям и постараться не разлучаться с ними, несмотря ни на что?

Броситься во все доступные омуты, до которых можно дотянуться рукой, так как один раз живём?

Засесть за ещё один текст?

И ещё за один, и ещё за один, и ещё?

Говорить ласковые и нежные слова всем, кто попадётся под руку без разбора?

Или же, напротив, ожесточиться, замкнуться в гордыне собственного медленно умирания, презирая всё, что посмело забыть о самом главном?

С голосом судьбы есть только одна засада - её модуляции становятся внятными лишь постфактум, когда устаревают и остывают, но не окончательно, хотя почти всегда и бесповоротно.

В своем кабинете изящной словесности, между всего прочего, Нина Степановна попросила написать на ватмане лозунг из наследия поэта Острового (или Островского?), если я не путаю:
"А что такое есть литература? И защитить сумеет и напасть..."

Я так и иду в этой песней на слова Острового по жизни, исполняю заветы, отпечатавшиеся ещё со школьных времён.

Оставлю здесь для памяти, ибо не гуглится: лишь к пятидесяти я понял, что ударение в слове "напасть" здесь надо ставить не на втором (напасть), но на первом слове, раз уж эту напасть действительно не преодолеть. Особенно в бытовом смысле.

А что такое есть литература?
И защитить сумеет, и напасть.
Литература - это диктатура,
Добра и зла стремительная власть.

Про Нину Степановну всегда думалось, что она достойна лучшей доли - вот именно такими словами, если бы со временем, опять же, не стало очевидным: эту фразу можно отнести буквально к любому...

Улица Печерская как линия моей судьбы, как линия отрыва или что-то иное (шов притяжения), где можно спрятаться, а можно обменять на символические пятаки, кто ж подскажет?