Февральская Печерская как метафора этапа подспудной работы над текстом. Фотографии и размышления
Весь февраль (а теперь и начало марта) просидел с корректурами да верстками, снова ползая по своему тексту, который, между тем, претерпевает в авторском восприятии странные метаморфозы, которые мне внезапно и захотелось зафиксировать с такой силой, что я отложил очередную вёрстку на 224-ой странице и взялся за запись.
Дело в том, что текст очевидно усыхает и мне начинает казаться, что в книге выйдет уже окончательно высохший оттиск, сухарик в коробочке.
Пока сочиняешь (записываешь, строишь) текст сочится избытком, причём не только в духе потенциальных возможностей, столь любимых Бланшо (для него самые лучшие и эффектные тексты всегда ненаписанные да недопроявленные), так как написание, как это ни странно звучит, можно сравнить с отсеканием лишнего.
Подобно скульптору, автор выпиливает в толще языка нужные (необходимые) себе варианты, отрубая всё лишнее.
Многочисленные корректуры, расчищающие завалы, сбои ритма и семантики, скусывание заусениц и полировка от лишнего - как раз и есть уточнение уже даже не замысла, но потребностей и интенций самого текста.
Он отныне становится самостоятельной величиной, то есть (что прямое следствие его начавшейся автономности) каменеет и отныне все ощущения от него связаны с уменьшением объёма, сжатием и усыханием.
Редактор достаточно пощипал мои страницы (особенно своим концептуально-научным подходом), однако, ощущение сжатия связано не с её вмешательством, но в том, что усыхающий текст обнажает рельеф своего дна, хребет и кости костяка, таким образом, отсекая все недоговоренное.
Его уже не дополнишь.
Это как корни перерубить или вот цветок срезать, прежде чем вставить букет в вазу.
О, очень точное уподобление, кстати, любая книга - это букет в вазе.
Ну, или гербарий (если речь идёт о совсем уже старинном тексте).
Чем больше читаешь свою книгу (продираясь через первую редактуру, вторую, третью, четвёртую, затем корректуру, первую, вторую, затем верстку, над которой я сейчас и сижу) привыкаешь уже не к тому, что могло бы быть, но к тому, что уже есть.
И это совсем уже другой текст.
Вот совсем другой.
То, что попадает к читателю данностью, на самом деле, является затейливым палимпсестом.
Немногие знают, что основная работа над книгой идёт не тогда, когда текст пишется, но когда шлифуется и доводится до чужого ума.
До кондиции.
До предпубликационного состояния.
Те самые невидимые миру слёзы, смысл которых быть высушенными до полного исчезновения, тотальной невидимости.
И это крайне интересный эффект, особенности которого я не могу передать со всей точностью и объёмом (хотя очень стараюсь), так как вибрации и перемены текста, проходящего стадии подготовки, похожи на какое-то вестибулярное волшебство (и да, в этом абзаце обязательно должно быть не меньше трёх строк, так как в предыдущем была всего одна).
Создание книги - это не столько писание, сколько собирание.
Ведь именно так внутри текста запускается механизм выработки его имманентности.
Однажды я уже таким образом описал впечатление от развития человеческой жизни, которая похожа на реку, её возможностей и сил.
В первой трети эта река разливается шире своих границ, в зрелости совпадает с собой, на закате усыхая и обнажая дёсны берегов.
Текст и есть такая отдельная и маленькая жизнь - если уж не по результату, но уж точно по вложениям в него времени и суммы усилий.
Сезон внутри сезона, года и даже биографии, состоящей из реперных точек и невидимого процесса между ними.
Чем чаще проходишь свой текст от начала до конца, тем больше привыкаешь к нему как к маршруту повседневности, тем незаметнее он становится (вот как дорога до дома и обратно, в которой метростанций столько же, а количество автоматизма постоянно возрастает), незаметнее и бледнее, самостираясь от долгого износа - эта привычка и играет с ощущением времени и пространства, которые на него потрачены и которое он теперь занимает.
Принимая форму зародыша в своём вечном сне под каменеющей толщей обложки.
Вот почему эти слова я решил спрятать между снимков февральского состояния улицы Печерской, идеально подходящей к передаче природного минимализма - с оттенками снежных фактур и веточками застылых растений, а также мимобегущими облаками.
И потом - это же то самое, что я вижу, занимаясь усушкой и утруской своего урожая; то, что буквально сопровождает наш общий рабочий процесс продвижения к весне.
