Кто о чем, а я об Африке. Мубанга Калимамуквенто, Замбия
На небосклоне переводной литературы Африка представлена неравномерно. Благодаря советским переводам можно собрать недурную полочку североафриканской поэзии и прозы. Не без влияния Нобелевских премий Надин Гордимер и Джона Максуэлла Кутзее переводятся и читаются книги из ЮАР. В последние годы мы всё активнее знакомимся с нигерийской словесностью. А вот например - касаюсь карты наугад - Замбия? Все мои поиски год за годом приводили к рассказу, кстати, сказать, очень хорошему, но мужского авторства, персонажи поголовно мужского пола и называется тоже «Мужчины». Не подходит для сообщества, короче говоря. И вот издательство Inspiria решило сделать нам всем доброе дело, познакомить с современным замбийским романом. «Птица скорби» [The Mourning Bird] Мубанги Калимамуквенто [Mubanga Kalimamukwento] написана на английском языке, но представляет мир пёстрый, многоязычный, почти незнакомый постсоветской аудитории. В семье Чимуки Грейс и Али (Алисинды, это мужское имя) разговаривают на двух языках, лози и тонга, потому что родители - разных национальностей, а также гордятся прекрасным английским, билетом в лучшую жизнь. Вся семья ходит в церковь. Отец трудится, мама и младшая тётушка Бо Шитали занимаются хозяйством, стол ломится от рыбы, своерощенных куриц, кассавы и фруктов, а иногда с неба падает практически манна: съедобные термиты, и тогда уж не зевай. Но идиллическое детство заканчивается неожиданно.
Пока они не сказали ничего такого, всё хорошо, - твердила я себе, когда за мной в школу пришли два папиных родственника и Бо Шитали. Никто из них не произнёс «твой папа умер». Значит, это неправда.
Может, пока я тут в школе, ему просто стало хуже, - рассуждала я. - Может, он просто затребовал меня домой, потому что утром я что-то не так сделала. Мой воспалённый мозг бессвязно метался от одной мысли к другой, и я пыталась вспомнить свои проступки.
Поздно поднялась.
Спрятала зубную щётку Али, чтобы он попсиховал.
Засунула грязную одежду под кровать. На этом список промахов истощился, и я стала выискивать другие причины.
Может, Тате просто хочет увидеть меня… Я попыталась улыбнуться какой-то хорошей мысли, но сразу её потеряла. Так зачем взрослые заявились в школу? Я взглянула на мужчин, которых едва помнила, на свою тётушку, что водила меня в школу и забирала домой лишь до тех пор, пока мне не исполнилось семь. Пока они не говорят ничего плохого, это не может быть правдой.
Конечно, Чимука может по малолетству верить, что отец умер оттого, что кричала сова. Но взрослой читательнице всё понятно без слов. Об эпидемии сигнализирует то одно, то другое. Яркий плакат с пиктограммой. Красные пятна на белом платочке. Скромные обмолвки родственников: умер от непродолжительного приступа сильнейшего кашля. Непродолжительный приступ кашля… Ничего себе непродолжительный.
У меня тоже соседу написали, мол, умер от пневмонии. Хотя всем было понятно, какого свойства эта пневмония.
И ещё этот путч мятеж, зараза. Который, согласно мудрому двустишию в переводе Маршака, не может кончиться удачей.
«Птица скорби» не диккенсовский сюжет падения по социальной лестнице. Прозаический ужас повествования в том, что никакой лестницы и не было. Потеря кормильца только острее высветила бесперспективность существования детей, которые в своём сиротстве не виноваты, но страдают по полной программе. Токсикомания, уголовщина, проституция, ушлые барыги, торгующие гуманитарной помощью, ВИЧ, от которого нет спасения... Некоторые мои одноклассницы из девяностых могли бы написать аналогичные мемуары. Если бы выжили. Одно и то же безвременье, с поправкой на замбийские реалии, как-то: ритуальное расхищение имущества вдовы, обвинения в ведовстве, приёмная семья, оборачивающаяся капканом. Имена: Джо, Джуниор, Мапензи, Сэйвьо (т.е. Saviour, Спаситель), Энала. Впрочем, встретилась и Наташа. Да и музыка звучит другая, мы и стилей-то таких не слыхивали. Зато по телевизору крутят и крутят хорошо знакомый мексиканский сериал «Никто, кроме тебя». Целуются Ракель и Антонио, действие подвигается к счастливому концу, а в реальности он всё никак не наступит и не наступит.
Так что прихожу к выводу, что премию Динаан за лучший литературный дебют кому попало не дают, и всем советую эту книгу.
Пока они не сказали ничего такого, всё хорошо, - твердила я себе, когда за мной в школу пришли два папиных родственника и Бо Шитали. Никто из них не произнёс «твой папа умер». Значит, это неправда.
Может, пока я тут в школе, ему просто стало хуже, - рассуждала я. - Может, он просто затребовал меня домой, потому что утром я что-то не так сделала. Мой воспалённый мозг бессвязно метался от одной мысли к другой, и я пыталась вспомнить свои проступки.
Поздно поднялась.
Спрятала зубную щётку Али, чтобы он попсиховал.
Засунула грязную одежду под кровать. На этом список промахов истощился, и я стала выискивать другие причины.
Может, Тате просто хочет увидеть меня… Я попыталась улыбнуться какой-то хорошей мысли, но сразу её потеряла. Так зачем взрослые заявились в школу? Я взглянула на мужчин, которых едва помнила, на свою тётушку, что водила меня в школу и забирала домой лишь до тех пор, пока мне не исполнилось семь. Пока они не говорят ничего плохого, это не может быть правдой.
Конечно, Чимука может по малолетству верить, что отец умер оттого, что кричала сова. Но взрослой читательнице всё понятно без слов. Об эпидемии сигнализирует то одно, то другое. Яркий плакат с пиктограммой. Красные пятна на белом платочке. Скромные обмолвки родственников: умер от непродолжительного приступа сильнейшего кашля. Непродолжительный приступ кашля… Ничего себе непродолжительный.
У меня тоже соседу написали, мол, умер от пневмонии. Хотя всем было понятно, какого свойства эта пневмония.
И ещё этот путч мятеж, зараза. Который, согласно мудрому двустишию в переводе Маршака, не может кончиться удачей.
«Птица скорби» не диккенсовский сюжет падения по социальной лестнице. Прозаический ужас повествования в том, что никакой лестницы и не было. Потеря кормильца только острее высветила бесперспективность существования детей, которые в своём сиротстве не виноваты, но страдают по полной программе. Токсикомания, уголовщина, проституция, ушлые барыги, торгующие гуманитарной помощью, ВИЧ, от которого нет спасения... Некоторые мои одноклассницы из девяностых могли бы написать аналогичные мемуары. Если бы выжили. Одно и то же безвременье, с поправкой на замбийские реалии, как-то: ритуальное расхищение имущества вдовы, обвинения в ведовстве, приёмная семья, оборачивающаяся капканом. Имена: Джо, Джуниор, Мапензи, Сэйвьо (т.е. Saviour, Спаситель), Энала. Впрочем, встретилась и Наташа. Да и музыка звучит другая, мы и стилей-то таких не слыхивали. Зато по телевизору крутят и крутят хорошо знакомый мексиканский сериал «Никто, кроме тебя». Целуются Ракель и Антонио, действие подвигается к счастливому концу, а в реальности он всё никак не наступит и не наступит.
Так что прихожу к выводу, что премию Динаан за лучший литературный дебют кому попало не дают, и всем советую эту книгу.