Еще про папу
Продолжение. Начало здесь и здесь
В нашей семье папа был главным знатоком правил хорошего тона. Живя во Франции и Швейцарии, он, по-видимому, кое-чему там научился. Я очень любила его обо всем этом расспрашивать. Узнала, что мужчина всегда должен пропускать женщину вперед. А при выходе из автобуса или трамвая как раз наоборот - выйти первым и подать женщине руку. Интерес мой был чисто абстрактный, ни у нас дома, да и вообще в послереволюционной России все эти правила, конечно, не соблюдались. При постоянной давке в метро и автобусах просто смешно было об этом говорить.
А как быть с вишневыми косточками? Не выплевывать? А как же? А с арбузными? Он знал, как надо вести себя за столом, как держать нож и вилку. Показал, как правильно и красиво есть арбуз - сначала осторожно отделить мякоть от кожи, разрезать на кусочки, по возможности вынуть косточки с помощью ножа и вилки, а если не удастся вынуть все, то незаметно для окружающих… проглотить. И еле заметно мне подмигивал.
Я училась в музыкальной школе, и у нас дома было пианино. На самом деле я не училась, а бездельничала. И когда учительница задавала вопрос, сколько часов в день я занималась музыкой, я думала - что бы ей такое наврать поправдоподобнее? И говорила - полтора часа (а на самом деле хорошо, если минут двадцать, и то через день). Она в ответ очень патетически подымала свои маленькие белые-белые, хорошо ухоженные ручки с коротко подстриженными ногтями и восклицала: " Как? На третьем курсе полтора часа? Надо три с половиной, не меньше!" Любовь к музыке пришла много позднее и не из музыкальной школы.
Мне казалось очень забавным и даже трогательным, как папа подбирал на пианино знакомые мелодии. Почему-то только двумя пальцами правой руки, средним и указательным. Иногда заходил в нашу с братом комнату и пел мне песенки на идиш. Многие мелодии я запомнила, слова не остались в памяти, только приблизительное звучание. Он вообще часто что-то тихо напевал, а иногда насвистывал. И меня научил! Сейчас я понимаю, что у него был очень хороший музыкальный слух, который унаследовал мой брат и мои старшие внуки.
Иногда он читал мне книжки, чаще стихотворные. Или просто стихи, наизусть. Особенно я любила известную восточную сказку про мельника, мальчика и осла (в переводе Маршака). Наверно, папа читал мне ее много раз. Запомнились даже жесты и выразительные интонации:
Мельник на ослике ехал верхом.
Мальчик за мельником плелся пешком.
- Глянь-ка, - кричит из окошек народ,
Дедушка едет, а мальчик идет!
И т.д.
Но самое интересное, что папа добавлял в конце две строчки, как бы резюме:
Если собрался в далекий ты путь,
Следует уши канатом заткнуть.
У Маршака этого нет. И в песенке на эти слова, которую потом много раз слышала по радио, тоже не было. Я даже думала, что папа это сам присочинил. Но сын Маршака в своих воспоминаниях пишет, что эти две строчки были в первом варианте сказки «Мельник, мальчик и осел». Почему Маршак «облегчил» притчу, выкинул эти строчки? Кто знает? Поэту виднее.
Но мне-то сейчас кажется, что папа читал эти стихи именно с упором на две последние строчки. Как видно, что-то было в его жизни, чем-то задела его эта незатейливая притча. Наверно, он хотел передать мне, трех-четырехлетней, глубинный смысл этой сказки, вложив в нее свой непростой жизненный опыт. Чтобы я поняла и запомнила, что свою жизнь надо жить так, как считаешь нужным ты, а не другие.
Я и запомнила.
* * *
Хорошо помню эпизод, который еще с одной стороны характеризует моего папу. Тоже вроде легенды.
В конце войны (1945 год) награждали электриков. Я об этом узнала, когда ехала в метро и заглянула в раскрытую газету у мужчины рядом со мной. В газете "Правда", на большом развороте, было написано, что награждают за строительство и пуск в эксплуатацию на Урале Бакальской ГЭС. Это было как раз то строительство, в котором непосредственно участвовал мой отец. Наша семья эвакуировалась из Москвы на Урал вместе с учреждением, в котором отец был одним из ведущих проектировщиков. В газете среди награжденных я увидела директора и еще нескольких руководящих работников треста. Многих из этих людей я знала - в эвакуации жили в маленьком городке, все рядышком, с детьми - вместе учились в школе, а до этого со многими были в пионерлагере.
Вечером говорю отцу: "В газете видела - электриков наградили. Тебя, случайно, не наградили?» - «Наградили» - говорит он, глядя куда-то в сторону. «А чего не сказал?» - спрашиваю. А он: «А чего говорить?»
Это было где-то в апреле 45 года, война шла на территории Германии. Все понимали, что война заканчивается. Но до самого последнего дня никто из нас не знал, когда это произойдет.
Через несколько дней отец приходит с работы и сообщает новость - награждать будут в Кремле, лично Михаил Иваныч Калинин. В 3 часа дня 10 мая.
Проблема была в том, что единственный имеющийся пиджак за время войны пришел в полную негодность. Он не был рваный, но был очень сильно потертый и изношенный. И идти в таком пиджаке в Кремль, в «святая святых», казалось совершенно невозможным. Одолжить бы у кого-нибудь, что ли, но у кого? Ни у кого ничего нет. Если только осталось что-то с довоенного времени. Но из наших знакомых ни у кого ничего не осталось - если что было, то давно обменяли на продукты. Отец сначала отшучивался - пусть, говорит, Калинину будет стыдно, что у меня такой пиджак. А потом принял решение. Он решил, что сумеет пиджак свой перелицевать. Потому что с изнанки старый добротный довоенный материал выглядел очень прилично. Но самое главное - работу надо было начать и кончить за один день - воскресенье, т.к. в понедельник идти на работу. Сегодня трудно себе это представить, но ничего другого, что можно было одеть на работу, у отца не было.
Я очень волновалась - а вдруг не выйдет? «Выйдет, - успокаивал меня папа. - Я же инженер. Распорю, а потом сошью по старым швам. Конечно, будут сложности с петлями, но как-нибудь мы их заделаем». И папа еле заметно подмигнул мне.
Подумать только, никогда не учился шить и, насколько мне известно, впервые в жизни сел за швейную машину.
Помню, как отец целый день сидел, склонившись над швейной машиной. В очках, сдвинутых на лоб - он был близоруким, так же, как я и мой брат. Для того, чтобы разглядеть что-то мелкое вблизи, очки обычно снимал или поднимал на лоб. Я все время крутилась рядом и - вникала. Очень хотела помочь, но, наверно, только мешала. Проблемы, помню, были с отворотами - внутри оказался какой-то дополнительный материал, обеспечивающий жесткость конструкции. И еще - когда надо было вшивать рукав, то оказалось, что он шире проймы. Это было загадочно. Мы с папой даже проверили - так ли это и на втором рукаве? Помнится, спрашивали что-то у мамы и у соседки с нижнего этажа. Потом кто-то объяснил (или сами догадались), как это делается. Рукав - это, кажется, было самое трудное. Глубокой ночью подшивали подкладку - совсем старую, почти рваную. По сравнению с рукавами - это уже были пустяки. Потом папа гладил тяжелым чугунным утюгом (электрических тогда еще не было, а чугунный был утюгом «общего пользования», для всей коммунальной квартиры), через мокрую тряпку, подкладывая подушку под плечи и отвороты. А я время от времени бегала на кухню разогревать остывающий утюг на газовой плите.
Утром папа, сдерживая улыбку, пошел на работу в «новом» пиджаке.
А 10 мая, назавтра после объявления конца войны, в назначенный час отправился в Кремль.
Что было в Кремле, как проходила торжественная процедура вручения орденов и медалей - мы так от него и не узнали. Он только отмахнулся - мол, ничего интересного. Но когда награжденные вышли через Спасские ворота на Красную площадь, держа в руках орденские красные коробочки, на них просто накинулась ликующая толпа.
Я не была в этот день на Красной площади, была накануне, 9 мая, когда объявили конец войны. Но судя по рассказу, 10 мая народу там было не меньше, чем накануне. Награжденных стали качать на руках и подбрасывать. Папа сказал, что это не очень приятное ощущение. Он вообще-то не боялся, что его подбросят и не поймают. Он боялся, что не удержит орденскую коробочку. И еще он беспокоился за пиджак - вдруг нитки не выдержат и пиджак порвется?
Но пиджак выдержал!
Продолжение
В нашей семье папа был главным знатоком правил хорошего тона. Живя во Франции и Швейцарии, он, по-видимому, кое-чему там научился. Я очень любила его обо всем этом расспрашивать. Узнала, что мужчина всегда должен пропускать женщину вперед. А при выходе из автобуса или трамвая как раз наоборот - выйти первым и подать женщине руку. Интерес мой был чисто абстрактный, ни у нас дома, да и вообще в послереволюционной России все эти правила, конечно, не соблюдались. При постоянной давке в метро и автобусах просто смешно было об этом говорить.
А как быть с вишневыми косточками? Не выплевывать? А как же? А с арбузными? Он знал, как надо вести себя за столом, как держать нож и вилку. Показал, как правильно и красиво есть арбуз - сначала осторожно отделить мякоть от кожи, разрезать на кусочки, по возможности вынуть косточки с помощью ножа и вилки, а если не удастся вынуть все, то незаметно для окружающих… проглотить. И еле заметно мне подмигивал.
Я училась в музыкальной школе, и у нас дома было пианино. На самом деле я не училась, а бездельничала. И когда учительница задавала вопрос, сколько часов в день я занималась музыкой, я думала - что бы ей такое наврать поправдоподобнее? И говорила - полтора часа (а на самом деле хорошо, если минут двадцать, и то через день). Она в ответ очень патетически подымала свои маленькие белые-белые, хорошо ухоженные ручки с коротко подстриженными ногтями и восклицала: " Как? На третьем курсе полтора часа? Надо три с половиной, не меньше!" Любовь к музыке пришла много позднее и не из музыкальной школы.
Мне казалось очень забавным и даже трогательным, как папа подбирал на пианино знакомые мелодии. Почему-то только двумя пальцами правой руки, средним и указательным. Иногда заходил в нашу с братом комнату и пел мне песенки на идиш. Многие мелодии я запомнила, слова не остались в памяти, только приблизительное звучание. Он вообще часто что-то тихо напевал, а иногда насвистывал. И меня научил! Сейчас я понимаю, что у него был очень хороший музыкальный слух, который унаследовал мой брат и мои старшие внуки.
Иногда он читал мне книжки, чаще стихотворные. Или просто стихи, наизусть. Особенно я любила известную восточную сказку про мельника, мальчика и осла (в переводе Маршака). Наверно, папа читал мне ее много раз. Запомнились даже жесты и выразительные интонации:
Мельник на ослике ехал верхом.
Мальчик за мельником плелся пешком.
- Глянь-ка, - кричит из окошек народ,
Дедушка едет, а мальчик идет!
И т.д.
Но самое интересное, что папа добавлял в конце две строчки, как бы резюме:
Если собрался в далекий ты путь,
Следует уши канатом заткнуть.
У Маршака этого нет. И в песенке на эти слова, которую потом много раз слышала по радио, тоже не было. Я даже думала, что папа это сам присочинил. Но сын Маршака в своих воспоминаниях пишет, что эти две строчки были в первом варианте сказки «Мельник, мальчик и осел». Почему Маршак «облегчил» притчу, выкинул эти строчки? Кто знает? Поэту виднее.
Но мне-то сейчас кажется, что папа читал эти стихи именно с упором на две последние строчки. Как видно, что-то было в его жизни, чем-то задела его эта незатейливая притча. Наверно, он хотел передать мне, трех-четырехлетней, глубинный смысл этой сказки, вложив в нее свой непростой жизненный опыт. Чтобы я поняла и запомнила, что свою жизнь надо жить так, как считаешь нужным ты, а не другие.
Я и запомнила.
* * *
Хорошо помню эпизод, который еще с одной стороны характеризует моего папу. Тоже вроде легенды.
В конце войны (1945 год) награждали электриков. Я об этом узнала, когда ехала в метро и заглянула в раскрытую газету у мужчины рядом со мной. В газете "Правда", на большом развороте, было написано, что награждают за строительство и пуск в эксплуатацию на Урале Бакальской ГЭС. Это было как раз то строительство, в котором непосредственно участвовал мой отец. Наша семья эвакуировалась из Москвы на Урал вместе с учреждением, в котором отец был одним из ведущих проектировщиков. В газете среди награжденных я увидела директора и еще нескольких руководящих работников треста. Многих из этих людей я знала - в эвакуации жили в маленьком городке, все рядышком, с детьми - вместе учились в школе, а до этого со многими были в пионерлагере.
Вечером говорю отцу: "В газете видела - электриков наградили. Тебя, случайно, не наградили?» - «Наградили» - говорит он, глядя куда-то в сторону. «А чего не сказал?» - спрашиваю. А он: «А чего говорить?»
Это было где-то в апреле 45 года, война шла на территории Германии. Все понимали, что война заканчивается. Но до самого последнего дня никто из нас не знал, когда это произойдет.
Через несколько дней отец приходит с работы и сообщает новость - награждать будут в Кремле, лично Михаил Иваныч Калинин. В 3 часа дня 10 мая.
Проблема была в том, что единственный имеющийся пиджак за время войны пришел в полную негодность. Он не был рваный, но был очень сильно потертый и изношенный. И идти в таком пиджаке в Кремль, в «святая святых», казалось совершенно невозможным. Одолжить бы у кого-нибудь, что ли, но у кого? Ни у кого ничего нет. Если только осталось что-то с довоенного времени. Но из наших знакомых ни у кого ничего не осталось - если что было, то давно обменяли на продукты. Отец сначала отшучивался - пусть, говорит, Калинину будет стыдно, что у меня такой пиджак. А потом принял решение. Он решил, что сумеет пиджак свой перелицевать. Потому что с изнанки старый добротный довоенный материал выглядел очень прилично. Но самое главное - работу надо было начать и кончить за один день - воскресенье, т.к. в понедельник идти на работу. Сегодня трудно себе это представить, но ничего другого, что можно было одеть на работу, у отца не было.
Я очень волновалась - а вдруг не выйдет? «Выйдет, - успокаивал меня папа. - Я же инженер. Распорю, а потом сошью по старым швам. Конечно, будут сложности с петлями, но как-нибудь мы их заделаем». И папа еле заметно подмигнул мне.
Подумать только, никогда не учился шить и, насколько мне известно, впервые в жизни сел за швейную машину.
Помню, как отец целый день сидел, склонившись над швейной машиной. В очках, сдвинутых на лоб - он был близоруким, так же, как я и мой брат. Для того, чтобы разглядеть что-то мелкое вблизи, очки обычно снимал или поднимал на лоб. Я все время крутилась рядом и - вникала. Очень хотела помочь, но, наверно, только мешала. Проблемы, помню, были с отворотами - внутри оказался какой-то дополнительный материал, обеспечивающий жесткость конструкции. И еще - когда надо было вшивать рукав, то оказалось, что он шире проймы. Это было загадочно. Мы с папой даже проверили - так ли это и на втором рукаве? Помнится, спрашивали что-то у мамы и у соседки с нижнего этажа. Потом кто-то объяснил (или сами догадались), как это делается. Рукав - это, кажется, было самое трудное. Глубокой ночью подшивали подкладку - совсем старую, почти рваную. По сравнению с рукавами - это уже были пустяки. Потом папа гладил тяжелым чугунным утюгом (электрических тогда еще не было, а чугунный был утюгом «общего пользования», для всей коммунальной квартиры), через мокрую тряпку, подкладывая подушку под плечи и отвороты. А я время от времени бегала на кухню разогревать остывающий утюг на газовой плите.
Утром папа, сдерживая улыбку, пошел на работу в «новом» пиджаке.
А 10 мая, назавтра после объявления конца войны, в назначенный час отправился в Кремль.
Что было в Кремле, как проходила торжественная процедура вручения орденов и медалей - мы так от него и не узнали. Он только отмахнулся - мол, ничего интересного. Но когда награжденные вышли через Спасские ворота на Красную площадь, держа в руках орденские красные коробочки, на них просто накинулась ликующая толпа.
Я не была в этот день на Красной площади, была накануне, 9 мая, когда объявили конец войны. Но судя по рассказу, 10 мая народу там было не меньше, чем накануне. Награжденных стали качать на руках и подбрасывать. Папа сказал, что это не очень приятное ощущение. Он вообще-то не боялся, что его подбросят и не поймают. Он боялся, что не удержит орденскую коробочку. И еще он беспокоился за пиджак - вдруг нитки не выдержат и пиджак порвется?
Но пиджак выдержал!
Продолжение