Мои университеты - №1
Мои воспоминания (оглавление).
Что-то вдруг без всякого повода меня снова потянуло на воспоминания. Захотелось рассказать, как мне повезло познакомиться с двумя старинными, знаменитыми российскими тюрьмами - московской Бутырской и ленинградской Шпалерной. Изнутри, в качестве отдыхающей. Как у Кима, помните: «Живем мы в нашем лагере...». Ну не в лагере, но все же. Познавательно.
Только не могу я прямо так взять и рассказать четко и ясно, без отступлений. Мне интересно растекаться по древу в разные стороны, в зависимости от ассоциаций и сцепок в памяти, сбивая хронологию и стройность сюжета. Так что не обессудьте. Тех, кого подобное отсутствие стиля раздражает, прошу просто не заглядывать под кат, и все дела.
Кроме того, есть у меня некоторые сомнения в том, куда эту главку пристроить в общем раскладе. Есть у меня воспоминания о семье. По всему выходит, что и воспоминания о моей свекрови должны были бы стать одной из глав этой повести. Но с другой стороны существенной частью рассказа про Майю Наумовну стали истории наших с ней поездок на свидания в мордовский лагерь, которые явились естественным продолжением темы « Отпусти народ мой». Теперь мне необходимо хотя бы вкратце вернуться к тому, что происходило сразу после ареста моего мужа, т.е. эту главу надо бы поместить до описаний путешествий в Мордовию. Ладно, там будет видно.
Если вы еще не потеряли нить в моем сбивчивом и прерывающемся повествовании, то возможно помните, что перед тем, как Владика арестовали, у меня возникла проблема со сдачей экзамена по научному атеизму. После ареста, естественно, все, связанное с институтом, отступило на очень задний план - вплоть до небрежно в одной из бесед брошенной мне фразы следователя, товарища Ивана Ивановича Поспелова. Я бы рада сказать что-то типа запомните эту фамилию, «страна должна знать своих героев», но не получится: мы прекрасно знали, что все их имена вымышленные, а документы, которые они нам охотно предъявляли, поддельные. Для чего была эта конспирация, мне понять сложно, может, они все же боялись грядущего разоблачения? Во всяком случае, когда в начале 80-х один из ведущих сотрудников еврейского отдела ленинградского КГБ перебежал на запад, наши предположения подтвердились, он о поддельных именах и удостоверениях рассказал в интервью прямым текстом.
Так вот Иван Иванович вдруг, между прочим и как бы ненароком сказал: «У Вас ведь есть проблемы с институтом, Юлия Исаевна, так мы могли бы помочь». Намек я поняла сразу.
Но сперва отступление про имя-отчество. Так получилось, что единственными в моей жизни, кто называл меня так, оказались правоохранительные органы. Мне был 21 год, всюду и везде меня звали по имени, и гэбисты попробовали было тоже, но я устроила им скандал с возвышенными тирадами о панибратстве и о том, кто и на что имеет право. Они уступили тут же, поскольку предпочитали не мелочиться. Позже, на работе я, естественно, звалась Юлей, потому что манией величия не страдала, и солидное обращение мне нужно было только как защитная маска в общении с КГБ. В 26 лет я уехала из России в страну, где отчеством не пользуются вообще, так что только благодаря нашим бдительным органам я смогла приобрести и этот опыт тоже. Но вернемся к институту и словам Поспелова.
Дело в том, что я вела себя по мнению властей предержащих неразумно: отказывалась от дачи показаний. Нет, начала я давать их охотно с одной единственной целью: я знала, что перед судом обвиняемому дают прочитать все материалы дела. И я хотела, чтобы Владик прочел, как я его люблю, даже в убогом изложении следователя - писать свои показания самостоятельно никому не разрешалось, следователь все записывал по-своему, потом давал на подпись, и мы с ним долго и нудно ругались из-за каждого слова: я оказалась весьма склочной в этом вопросе особой, сама от себя такого не ожидала. Так вот, следователь товарищ Козловский, который допрашивал меня поначалу (дело было таким крупным, что своими силами ленинградскому ГБ было не справиться, и они нагнали шестерок со всего союза, этот был откуда-то аж из Белоруссии), терпеливо выслушивал мои панегирики в надежде постепенно вывести меня на нужные ему темы. Но когда я сказала все, что хотела, проследила, что все записано и подписано, то заявила, что отказываюсь от дальнейшей дачи показаний. Меня увещевали, запугивали, заместитель начальника следственного отдела Елесин орал, что посадит, но я же по совету Есенина-Вольпина вызубрила наизусть уголовно-процессуальный кодекс, так что знала, что за отказ от дачи показаний предусмотрен не арест, а до шести месяцев принудительных работ по месту обычной службы с вычетом 25% зарплаты в пользу государства. Я же вообще не работала, и вычитать у меня было не из чего, так что после долгих препирательств мы уже вполне мирно и философски обсуждали с ним Декларацию прав человека, которую Совсоюз как раз только-только торжественно подписал. Я напоминала, что в Декларации сказано, что каждый человек имеет право покидать свою страну, он объяснял, что это имеются в виду негры, и т.п. В конце концов они от меня отстали, но намек Поспелова я приняла всерьез, тем более, что прецедент был.
В 65-ом году в Ленинграде была арестована группа молодых ребят во главе с Ронкиным и Хахаевым, написавших и распространявших книгу «От диктатуры бюрократии - к диктатуре пролетариата». Методологическая основа - марксистско-ленинский классовый анализ. Ребята довольно серьезно проштудировали центральные издания, состав съездов, Верховного Совета, вывели статистику и сделали вывод: на смену диктатуре пролетариата у нас пришла диктатура партийно-советской бюрократии. И что надо вернуться обратно к диктатуре пролетариата - естественно, революционным путем. Чему учили «отцы-основатели».
По этому делу таскали на допросы и Владика и нашего друга Леву Квачевского, который был позже, в 68-ом году арестован в связи с протестами против вторжения в Чехословакию. Его сестра Джемма тогда кончала медицинский институт. Собственно она его уже практически закончила, оставались только госэкзамены.
Впрочем, семья Квачевских заслуживает отдельного отступления (я же вас предупреждала!).
Родители - до революции активные меньшевики - получили за это от советской власти сполна. В конце концов они так и остались жить на месте своей последней ссылки в городе Рославле Смоленской области. В семье было пятеро детей.
Старший брат Орион был арестован в 49-ом году в возрасте 17 лет. На суде прокурор потребовал смертной казни, адвокат попросил учесть, что во-первых, подозреваемый несовершеннолетний, а во-вторых, что главное обвинение в том, что он югославский шпион недостаточно обосновано. Дали 25 лет. В 56-ом пришла эпоха реабилитанса, и так получилось, что в комиссии по освобождению, приехавшей в лагерь, оказался бывший следователь Ориона, который и объявил ему, что ошибочка вышла. Орион взял табурет, который по чьей-то оплошности оказался не привинчен к полу, и долбанул своего когдатошнего мучителя по голове. Получил он за это... три дня карцера (следователь, правда, остался жив), такие были времена. Из лагеря Орион вывез собранную там коллекцию наручников. Среди прочих, были там и английские, новейшего на тот момент производства. В конце 40-х - начале 50-х весь мир уже знал, для чего Советскому Союзу нужны наручники, но бизнес есть бизнес.
Вернемся к Джемме. Она поехала к родителям и повезла им книжку Ронкина и Хахаева. Посреди дороги в поезд вошли гэбисты, открыли чемодан, и взяли книжку. Они ее не искали, ничего не разбрасывали, просто пришли и взяли. Как потом выяснилось, на Джемму настучал ее собственный тогдашний муж Михаил Иванов (вот тут родина действительно должна знать имена).
Ее не арестовали, только взяли под гласный надзор и выгнали из института, вручив на прощание... аттестат зрелости. Никакой академсправки, никакого документального подтверждения о почти законченном высшем медицинском образовании. С мужем она, естественно, развелась. Ни о какой работе по специальности она мечтать не могла, поэтому уехала к родителям. Там выяснилось, что в одной из отдаленных деревень есть больница, обслуживающая огромный район. В этой больнице уже десять лет нет врача, потому что старый умер, и никто не хочет ехать в такую глушь. И Джемму взяли в эту больницу врачом безо всяких документов. Выдали ей, как она рассказывала, транспорт марки КПТ-4 (телега и четыре копыта), и она стала разъезжать по деревням, оказывая медицинскую помощь. Столкнулась с совершенно неожиданными болезнями типа тифа, чесотки и дифтерита. Все это в начале 70-ых, а не во времена гражданской войны.
Местные жители ее очень полюбили, увидев на станции едущего с надзором следователя, звонили предупредить: «Джемма Борисовна, к вам ваш ирод едет!».
Там в ходу было выражение «ну и жид с ним» (вместо общепринятого «ну и черт с ним»). Джемма попробовала увещевать, мол, как вы можете, вот я например еврейка. «Что вы, Джемма Борисовна, зачем вы на себя такое наговариваете!», - ужасались ее собеседники. На попытку привести в пример Иисуса, ей твердо отвечали, что он точно был русским. Но это так, кстати. Вернемся к нашим баранам, то бишь к словам товарища Поспелова о том, что ГБ может помочь мне в решении моих институтских проблем.
Я сразу поняла, что это может кончиться по образцу Джеммы. Поэтому тут же поехала в институт и попросила отчислить меня по собственному желанию. В институте так обрадовались, что оформили все за один день, уже назавтра у меня в руках была академсправка, которую я надежно спрятала на всякий случай. Прошло время, приближался конец августа, и вот Поспелов снова вернулся к этой теме: «У Вас ведь скоро занятия начинаются, Юлия Исаевна», - сказал он. «Какие занятия, что Вы, Иван Иванович?, - изумилась я, - я же ушла из института». Его крик был подобен воплю раненого зверя: «Как???!!! Ведь Вы такая молодая! Вам учиться надо!!!». Для меня это прозвучало победной музыкой: они прошляпили! проморгали! И это при том, что за мной постоянно ходили человек пятнадцать, по пять в смену. Я их уже в лицо знала. Я же в нашем бандитском Веселом Поселке (так назывался район новостроек, где мы жили) ходила, никого не боясь, потому что если бы ГБ захотело меня убить, они сделали бы это и посреди Невского, а если они этого не хотели, то со мной всегда были надежные телохранители. Конечно, они знали, что я ездила в институт, но мало ли зачем студентка ездит в свою альму матерь. Так что этот козырь я у них из рук выбила, чему была несказанно рада.
Надо было на что-то жить, поэтому я устроилась лаборанткой в Институт Астрономии Академии Наук СССР. Чертила какие-то графики два месяца, пока из зарубежной командировки не вернулся директор института, академик, известный ученый. Видимо ему позвонили откуда надо и объяснили, какая змея пригрета на его груди. Меня выгнали задним числом, зажилив зарплату за два дня. Молодые ребята, младшие научные сотрудники ходили как в воду опущенные. Дело не только в том, что они мне сочувствовали, для них это был удар: они ведь очень уважали своего директора, многие у него учились.
В таком положении оказалась не только я, мы стали писать письма на запад о том, что нам не дают жить, в конце концов власти решили, что себе дороже, и отстали. Мне дали даже поступить в Северо-Западный Заочный Политехнический институт и устроиться на работу инженером-программистом в железнодорожный проектный институт Гипротранссигналсвязь, сокращенно ГТСС.
Между тем шел уже 72-ой год, СССР готовился к очередной торжественной дате: пятидесятилетию основания Советского Союза, который был образован в 22-ом году. К этой дате ожидалась всесоюзная амнистия. Как всегда в газетах перечислялась масса оговорок о тех, кто под нее не подпадал. Как шутили в лагерях, это была амнистия для беременных мужчин. Но было решено, что это хороший повод для всеобщей акции протеста.
Если вам интересно, то я потом продолжу, а если нет, то нет.
Продолжение.
Что-то вдруг без всякого повода меня снова потянуло на воспоминания. Захотелось рассказать, как мне повезло познакомиться с двумя старинными, знаменитыми российскими тюрьмами - московской Бутырской и ленинградской Шпалерной. Изнутри, в качестве отдыхающей. Как у Кима, помните: «Живем мы в нашем лагере...». Ну не в лагере, но все же. Познавательно.
Только не могу я прямо так взять и рассказать четко и ясно, без отступлений. Мне интересно растекаться по древу в разные стороны, в зависимости от ассоциаций и сцепок в памяти, сбивая хронологию и стройность сюжета. Так что не обессудьте. Тех, кого подобное отсутствие стиля раздражает, прошу просто не заглядывать под кат, и все дела.
Кроме того, есть у меня некоторые сомнения в том, куда эту главку пристроить в общем раскладе. Есть у меня воспоминания о семье. По всему выходит, что и воспоминания о моей свекрови должны были бы стать одной из глав этой повести. Но с другой стороны существенной частью рассказа про Майю Наумовну стали истории наших с ней поездок на свидания в мордовский лагерь, которые явились естественным продолжением темы « Отпусти народ мой». Теперь мне необходимо хотя бы вкратце вернуться к тому, что происходило сразу после ареста моего мужа, т.е. эту главу надо бы поместить до описаний путешествий в Мордовию. Ладно, там будет видно.
Если вы еще не потеряли нить в моем сбивчивом и прерывающемся повествовании, то возможно помните, что перед тем, как Владика арестовали, у меня возникла проблема со сдачей экзамена по научному атеизму. После ареста, естественно, все, связанное с институтом, отступило на очень задний план - вплоть до небрежно в одной из бесед брошенной мне фразы следователя, товарища Ивана Ивановича Поспелова. Я бы рада сказать что-то типа запомните эту фамилию, «страна должна знать своих героев», но не получится: мы прекрасно знали, что все их имена вымышленные, а документы, которые они нам охотно предъявляли, поддельные. Для чего была эта конспирация, мне понять сложно, может, они все же боялись грядущего разоблачения? Во всяком случае, когда в начале 80-х один из ведущих сотрудников еврейского отдела ленинградского КГБ перебежал на запад, наши предположения подтвердились, он о поддельных именах и удостоверениях рассказал в интервью прямым текстом.
Так вот Иван Иванович вдруг, между прочим и как бы ненароком сказал: «У Вас ведь есть проблемы с институтом, Юлия Исаевна, так мы могли бы помочь». Намек я поняла сразу.
Но сперва отступление про имя-отчество. Так получилось, что единственными в моей жизни, кто называл меня так, оказались правоохранительные органы. Мне был 21 год, всюду и везде меня звали по имени, и гэбисты попробовали было тоже, но я устроила им скандал с возвышенными тирадами о панибратстве и о том, кто и на что имеет право. Они уступили тут же, поскольку предпочитали не мелочиться. Позже, на работе я, естественно, звалась Юлей, потому что манией величия не страдала, и солидное обращение мне нужно было только как защитная маска в общении с КГБ. В 26 лет я уехала из России в страну, где отчеством не пользуются вообще, так что только благодаря нашим бдительным органам я смогла приобрести и этот опыт тоже. Но вернемся к институту и словам Поспелова.
Дело в том, что я вела себя по мнению властей предержащих неразумно: отказывалась от дачи показаний. Нет, начала я давать их охотно с одной единственной целью: я знала, что перед судом обвиняемому дают прочитать все материалы дела. И я хотела, чтобы Владик прочел, как я его люблю, даже в убогом изложении следователя - писать свои показания самостоятельно никому не разрешалось, следователь все записывал по-своему, потом давал на подпись, и мы с ним долго и нудно ругались из-за каждого слова: я оказалась весьма склочной в этом вопросе особой, сама от себя такого не ожидала. Так вот, следователь товарищ Козловский, который допрашивал меня поначалу (дело было таким крупным, что своими силами ленинградскому ГБ было не справиться, и они нагнали шестерок со всего союза, этот был откуда-то аж из Белоруссии), терпеливо выслушивал мои панегирики в надежде постепенно вывести меня на нужные ему темы. Но когда я сказала все, что хотела, проследила, что все записано и подписано, то заявила, что отказываюсь от дальнейшей дачи показаний. Меня увещевали, запугивали, заместитель начальника следственного отдела Елесин орал, что посадит, но я же по совету Есенина-Вольпина вызубрила наизусть уголовно-процессуальный кодекс, так что знала, что за отказ от дачи показаний предусмотрен не арест, а до шести месяцев принудительных работ по месту обычной службы с вычетом 25% зарплаты в пользу государства. Я же вообще не работала, и вычитать у меня было не из чего, так что после долгих препирательств мы уже вполне мирно и философски обсуждали с ним Декларацию прав человека, которую Совсоюз как раз только-только торжественно подписал. Я напоминала, что в Декларации сказано, что каждый человек имеет право покидать свою страну, он объяснял, что это имеются в виду негры, и т.п. В конце концов они от меня отстали, но намек Поспелова я приняла всерьез, тем более, что прецедент был.
В 65-ом году в Ленинграде была арестована группа молодых ребят во главе с Ронкиным и Хахаевым, написавших и распространявших книгу «От диктатуры бюрократии - к диктатуре пролетариата». Методологическая основа - марксистско-ленинский классовый анализ. Ребята довольно серьезно проштудировали центральные издания, состав съездов, Верховного Совета, вывели статистику и сделали вывод: на смену диктатуре пролетариата у нас пришла диктатура партийно-советской бюрократии. И что надо вернуться обратно к диктатуре пролетариата - естественно, революционным путем. Чему учили «отцы-основатели».
По этому делу таскали на допросы и Владика и нашего друга Леву Квачевского, который был позже, в 68-ом году арестован в связи с протестами против вторжения в Чехословакию. Его сестра Джемма тогда кончала медицинский институт. Собственно она его уже практически закончила, оставались только госэкзамены.
Впрочем, семья Квачевских заслуживает отдельного отступления (я же вас предупреждала!).
Родители - до революции активные меньшевики - получили за это от советской власти сполна. В конце концов они так и остались жить на месте своей последней ссылки в городе Рославле Смоленской области. В семье было пятеро детей.
Старший брат Орион был арестован в 49-ом году в возрасте 17 лет. На суде прокурор потребовал смертной казни, адвокат попросил учесть, что во-первых, подозреваемый несовершеннолетний, а во-вторых, что главное обвинение в том, что он югославский шпион недостаточно обосновано. Дали 25 лет. В 56-ом пришла эпоха реабилитанса, и так получилось, что в комиссии по освобождению, приехавшей в лагерь, оказался бывший следователь Ориона, который и объявил ему, что ошибочка вышла. Орион взял табурет, который по чьей-то оплошности оказался не привинчен к полу, и долбанул своего когдатошнего мучителя по голове. Получил он за это... три дня карцера (следователь, правда, остался жив), такие были времена. Из лагеря Орион вывез собранную там коллекцию наручников. Среди прочих, были там и английские, новейшего на тот момент производства. В конце 40-х - начале 50-х весь мир уже знал, для чего Советскому Союзу нужны наручники, но бизнес есть бизнес.
Вернемся к Джемме. Она поехала к родителям и повезла им книжку Ронкина и Хахаева. Посреди дороги в поезд вошли гэбисты, открыли чемодан, и взяли книжку. Они ее не искали, ничего не разбрасывали, просто пришли и взяли. Как потом выяснилось, на Джемму настучал ее собственный тогдашний муж Михаил Иванов (вот тут родина действительно должна знать имена).
Ее не арестовали, только взяли под гласный надзор и выгнали из института, вручив на прощание... аттестат зрелости. Никакой академсправки, никакого документального подтверждения о почти законченном высшем медицинском образовании. С мужем она, естественно, развелась. Ни о какой работе по специальности она мечтать не могла, поэтому уехала к родителям. Там выяснилось, что в одной из отдаленных деревень есть больница, обслуживающая огромный район. В этой больнице уже десять лет нет врача, потому что старый умер, и никто не хочет ехать в такую глушь. И Джемму взяли в эту больницу врачом безо всяких документов. Выдали ей, как она рассказывала, транспорт марки КПТ-4 (телега и четыре копыта), и она стала разъезжать по деревням, оказывая медицинскую помощь. Столкнулась с совершенно неожиданными болезнями типа тифа, чесотки и дифтерита. Все это в начале 70-ых, а не во времена гражданской войны.
Местные жители ее очень полюбили, увидев на станции едущего с надзором следователя, звонили предупредить: «Джемма Борисовна, к вам ваш ирод едет!».
Там в ходу было выражение «ну и жид с ним» (вместо общепринятого «ну и черт с ним»). Джемма попробовала увещевать, мол, как вы можете, вот я например еврейка. «Что вы, Джемма Борисовна, зачем вы на себя такое наговариваете!», - ужасались ее собеседники. На попытку привести в пример Иисуса, ей твердо отвечали, что он точно был русским. Но это так, кстати. Вернемся к нашим баранам, то бишь к словам товарища Поспелова о том, что ГБ может помочь мне в решении моих институтских проблем.
Я сразу поняла, что это может кончиться по образцу Джеммы. Поэтому тут же поехала в институт и попросила отчислить меня по собственному желанию. В институте так обрадовались, что оформили все за один день, уже назавтра у меня в руках была академсправка, которую я надежно спрятала на всякий случай. Прошло время, приближался конец августа, и вот Поспелов снова вернулся к этой теме: «У Вас ведь скоро занятия начинаются, Юлия Исаевна», - сказал он. «Какие занятия, что Вы, Иван Иванович?, - изумилась я, - я же ушла из института». Его крик был подобен воплю раненого зверя: «Как???!!! Ведь Вы такая молодая! Вам учиться надо!!!». Для меня это прозвучало победной музыкой: они прошляпили! проморгали! И это при том, что за мной постоянно ходили человек пятнадцать, по пять в смену. Я их уже в лицо знала. Я же в нашем бандитском Веселом Поселке (так назывался район новостроек, где мы жили) ходила, никого не боясь, потому что если бы ГБ захотело меня убить, они сделали бы это и посреди Невского, а если они этого не хотели, то со мной всегда были надежные телохранители. Конечно, они знали, что я ездила в институт, но мало ли зачем студентка ездит в свою альму матерь. Так что этот козырь я у них из рук выбила, чему была несказанно рада.
Надо было на что-то жить, поэтому я устроилась лаборанткой в Институт Астрономии Академии Наук СССР. Чертила какие-то графики два месяца, пока из зарубежной командировки не вернулся директор института, академик, известный ученый. Видимо ему позвонили откуда надо и объяснили, какая змея пригрета на его груди. Меня выгнали задним числом, зажилив зарплату за два дня. Молодые ребята, младшие научные сотрудники ходили как в воду опущенные. Дело не только в том, что они мне сочувствовали, для них это был удар: они ведь очень уважали своего директора, многие у него учились.
В таком положении оказалась не только я, мы стали писать письма на запад о том, что нам не дают жить, в конце концов власти решили, что себе дороже, и отстали. Мне дали даже поступить в Северо-Западный Заочный Политехнический институт и устроиться на работу инженером-программистом в железнодорожный проектный институт Гипротранссигналсвязь, сокращенно ГТСС.
Между тем шел уже 72-ой год, СССР готовился к очередной торжественной дате: пятидесятилетию основания Советского Союза, который был образован в 22-ом году. К этой дате ожидалась всесоюзная амнистия. Как всегда в газетах перечислялась масса оговорок о тех, кто под нее не подпадал. Как шутили в лагерях, это была амнистия для беременных мужчин. Но было решено, что это хороший повод для всеобщей акции протеста.
Если вам интересно, то я потом продолжу, а если нет, то нет.
Продолжение.