Мои университеты - №2
Мои воспоминания (оглавление).
Начало этой главы.
ГБ, разумеется, все знало как всегда: телефоны прослушивались, в домах стояли микрофоны (шутка того времени: что такое микробетон? 10% бетона и 90% микрофонов). И они начали действовать всяческими способами. В главе о папе я уже рассказывала, как приходили к моим родителям:
"В декабре 72-го года в СССР собирались пышно отмечать пятидесятилетие образования Советского Союза (это событие произошло не сразу после революции, как считают некоторые, а в 1922-ом году). В связи с празднествами намечалась широко разрекламированная амнистия, которая - ежели внимательно присмотреться - не включала в себя почти никого, в народе ее называли амнистией «для беременных мужчин». Однако это был достаточно подходящий повод лишний раз заявить о себе и привлечь внимание, а потому намечена была массовая демонстрация, включающая представителей всех городов нашей необъятной доисторической. Планировалось провести ее в Приемной Президиума Верховного Совета СССР, чтобы потребовать распространить амнистию и на арестованных по еврейским делам. Когда еще все намечалось, к моим родителям пришли гебисты, предъявили книжечки и сказали: «Ваша дочь собирается совершить антисоветскую провокацию в Москве, нам все известно. Вы должны ее остановить, иначе мы ее арестуем». И мой папа, который до смерти боялся за меня, боялся вообще, как любой отец, а еще и из-за моей вечной хилости и болезненности, ответил им: «Моя дочь - взрослый человек (мне было уже 24 к тому моменту), я не имею права ей что-либо диктовать. Но я согласен передать ей ваши требования». И поехал ко мне в новостройки, где мы жили, вытащил меня на улицу и сказал: «Если вы хотите добраться до Москвы, вы должны обмануть их и выехать на день раньше, иначе они вас снимут с поезда». Мы выехали на день раньше (тех, кто этого не сделал, действительно сняли с поезда), попали в Верховный Совет и были арестованы. Папа тогда еще работал в секретном институте, у него была подготовлена к защите диссертация - он был страшно уязвим с гебистской точки зрения. И он безумно любил меня. Но всей своей жизнью и сутью он прививал мне невозможность предательства. Так как мог бы он дать мне другой совет, не перестав быть собою? И он сказал: ты должна выехать на день раньше... А потом добивался приема у прокурора по надзору за КГБ и выбивал разрешения передать нам в тюрьму теплые вещи."
Но я опять забежала вперед...
Приближался день Д. В каждом городе ГБ готовилось к нему по-разному. Оказалось, что во всех кассах Московского вокзала в Ленинграде развешаны фотографии лиц, которым нельзя продавать билеты в Москву. Но поскольку попросить купить билеты можно было кого угодно (тогда в кассах железной дороги не надо было предъявлять никаких документов), то по всем поездам уже после посадки, но перед отправлением курсировали граждане в одинаковых костюмах, требуя у подозрительных на предмет национальной принадлежности лиц предъявить документы. Выявленных изгоняли без проволочек, не взирая ни на что, в том числе и на командировочные удостоверения. Так сняли с поезда некоторых наших знакомых, и вместе с ними какого-то совершенно ни в чем не замешанного, едущего в срочную командировку инженера.
В Риге поступили еще проще и прямолинейней: у каждой двери каждого вагона каждого поезда, отправлявшегося в Москву стоял гэбист, который без всяких документов нюхом улавливал жидовские рожи и отсеивал их мановением руки. Потому как нечего.
Наша знакомая, жена одного из рижских зеков, поглядев на эту картину, спокойно купила билеты в Ленинград, а уже там так же спокойно никем не вычисленная, поскольку светловолосая, приехала в Москву.
Но оригинальней всего доблестные носители щита и меча действовали в самой Москве. Тамошних активистов по понятным причинам не было возможности ни снять с поезда, ни не впустить в него. Поэтому ничтоже сумняшеся в 6 утра к ним попросту пришли и арестовали превентивно, на всякий случай. За хулиганство, естественно. Мы потом смеялись: интересно, что же такого хулиганского они делали в своих постелях?
Однако разными правдами и неправдами но в день Д к часу Ч, со всех концов «от Москвы до самых до окраин» люди все же собрались в Приемной Президиума. Не так много, как рассчитывали, но все же: нас было 63 человека.
Приемная была битком забита. Оказалось, что советские люди действительно со своими бедами спешат в свой главный, прошу прощения, орган. Я помню какую-то бабушку, которая попросила нас написать ей заявление. У нее сдохла корова, и она каким-то образом надеялась, что советская власть этому горю поможет. Может оживит корову, может выдаст новую, я уже не помню. Мы помогли ей, а потом написали свою петицию о том, что просим приема нас членом президиума по поводу, похихикали над этим «членом» и пошли в очередь к окошечку. Очередь двигалась и дошла до нас. Мы сунули в окошко свою бумажку. Дяденька-чиновник поперхнулся, вспыхнул, закрыл окошечко и убежал. Время шло, и мы как-то не обратили внимания на то, что все бабульки с коровами и без, внезапно куда-то рассосались. Когда в помещение сплошным потоком влилась милиция, перекрыв входные двери, оказалось, что в зале остались только те, кто приехал с подрывными антисоветскими целями, причем тоже не все: нападение было внезапно, некоторые пошли купить что-то поесть, кто-то вышел позвонить (мобильников же тогда не было). В общем, нас оставалось 47 человек. Их-то всех и вывели нестройными рядами во двор, посадили в уже ждущие автобусы (на вид обычные, рейсовые) и повезли... в вытрезвитель. А как же: гулять так гулять!
В вытрезвителе нас растолкали по двум огромным камерам по принципу мальчики направо, девочки налево. Там постоянно курсировали два милиционера: один водил желающих под конвоем в туалет, а второй на допрос. Все хотели в туалет, а на допрос никто, но в конце концов всех все же допросили. Нахальный милиционерчик попытался было назвать меня Юлей, но получил такую гневную отповедь, что по-моему больше уже ни о чем не спрашивал, а только списывал данные с паспорта.
Время медленно катилось к вечеру. Стоял на редкость холодный декабрь, стекла в вытрезвителе были выбиты. Было голодно (с утра не ели) и холодно.
Все предыдущие подобные акции заканчивались обычно одинаково: всех всегда свозили в вытрезвитель (так что мы не удивились), потом москвичам давали по 15 суток, а иногородних довозили до вокзала, сажали в поезда и выдворяли по месту жительства.
Наконец из нашей женской камеры выкликнули всех москвичек подряд и увели. Через какое-то время вызвали и всех остальных. Нас опять погрузили в автобус (отдельно от мужчин), и как только мы оказались за воротами вытрезвителя, то увидели всех москвичек, стоящих на улице и радостно машущих нам руками. Их освободили, значит и нас везут на вокзал, облегченно вздохнули мы и расслабились. И в таком расслабленном состоянии некоторой эйфории мы долго кружили по московским улицам, пока неожиданно не въехали в ворота, над которыми было написано: «Спецраспределитель №2 Бутырской тюрьмы города Москвы».
Приехали...
Продолжение последует, если вы за.
Продолжение
Начало этой главы.
ГБ, разумеется, все знало как всегда: телефоны прослушивались, в домах стояли микрофоны (шутка того времени: что такое микробетон? 10% бетона и 90% микрофонов). И они начали действовать всяческими способами. В главе о папе я уже рассказывала, как приходили к моим родителям:
"В декабре 72-го года в СССР собирались пышно отмечать пятидесятилетие образования Советского Союза (это событие произошло не сразу после революции, как считают некоторые, а в 1922-ом году). В связи с празднествами намечалась широко разрекламированная амнистия, которая - ежели внимательно присмотреться - не включала в себя почти никого, в народе ее называли амнистией «для беременных мужчин». Однако это был достаточно подходящий повод лишний раз заявить о себе и привлечь внимание, а потому намечена была массовая демонстрация, включающая представителей всех городов нашей необъятной доисторической. Планировалось провести ее в Приемной Президиума Верховного Совета СССР, чтобы потребовать распространить амнистию и на арестованных по еврейским делам. Когда еще все намечалось, к моим родителям пришли гебисты, предъявили книжечки и сказали: «Ваша дочь собирается совершить антисоветскую провокацию в Москве, нам все известно. Вы должны ее остановить, иначе мы ее арестуем». И мой папа, который до смерти боялся за меня, боялся вообще, как любой отец, а еще и из-за моей вечной хилости и болезненности, ответил им: «Моя дочь - взрослый человек (мне было уже 24 к тому моменту), я не имею права ей что-либо диктовать. Но я согласен передать ей ваши требования». И поехал ко мне в новостройки, где мы жили, вытащил меня на улицу и сказал: «Если вы хотите добраться до Москвы, вы должны обмануть их и выехать на день раньше, иначе они вас снимут с поезда». Мы выехали на день раньше (тех, кто этого не сделал, действительно сняли с поезда), попали в Верховный Совет и были арестованы. Папа тогда еще работал в секретном институте, у него была подготовлена к защите диссертация - он был страшно уязвим с гебистской точки зрения. И он безумно любил меня. Но всей своей жизнью и сутью он прививал мне невозможность предательства. Так как мог бы он дать мне другой совет, не перестав быть собою? И он сказал: ты должна выехать на день раньше... А потом добивался приема у прокурора по надзору за КГБ и выбивал разрешения передать нам в тюрьму теплые вещи."
Но я опять забежала вперед...
Приближался день Д. В каждом городе ГБ готовилось к нему по-разному. Оказалось, что во всех кассах Московского вокзала в Ленинграде развешаны фотографии лиц, которым нельзя продавать билеты в Москву. Но поскольку попросить купить билеты можно было кого угодно (тогда в кассах железной дороги не надо было предъявлять никаких документов), то по всем поездам уже после посадки, но перед отправлением курсировали граждане в одинаковых костюмах, требуя у подозрительных на предмет национальной принадлежности лиц предъявить документы. Выявленных изгоняли без проволочек, не взирая ни на что, в том числе и на командировочные удостоверения. Так сняли с поезда некоторых наших знакомых, и вместе с ними какого-то совершенно ни в чем не замешанного, едущего в срочную командировку инженера.
В Риге поступили еще проще и прямолинейней: у каждой двери каждого вагона каждого поезда, отправлявшегося в Москву стоял гэбист, который без всяких документов нюхом улавливал жидовские рожи и отсеивал их мановением руки. Потому как нечего.
Наша знакомая, жена одного из рижских зеков, поглядев на эту картину, спокойно купила билеты в Ленинград, а уже там так же спокойно никем не вычисленная, поскольку светловолосая, приехала в Москву.
Но оригинальней всего доблестные носители щита и меча действовали в самой Москве. Тамошних активистов по понятным причинам не было возможности ни снять с поезда, ни не впустить в него. Поэтому ничтоже сумняшеся в 6 утра к ним попросту пришли и арестовали превентивно, на всякий случай. За хулиганство, естественно. Мы потом смеялись: интересно, что же такого хулиганского они делали в своих постелях?
Однако разными правдами и неправдами но в день Д к часу Ч, со всех концов «от Москвы до самых до окраин» люди все же собрались в Приемной Президиума. Не так много, как рассчитывали, но все же: нас было 63 человека.
Приемная была битком забита. Оказалось, что советские люди действительно со своими бедами спешат в свой главный, прошу прощения, орган. Я помню какую-то бабушку, которая попросила нас написать ей заявление. У нее сдохла корова, и она каким-то образом надеялась, что советская власть этому горю поможет. Может оживит корову, может выдаст новую, я уже не помню. Мы помогли ей, а потом написали свою петицию о том, что просим приема нас членом президиума по поводу, похихикали над этим «членом» и пошли в очередь к окошечку. Очередь двигалась и дошла до нас. Мы сунули в окошко свою бумажку. Дяденька-чиновник поперхнулся, вспыхнул, закрыл окошечко и убежал. Время шло, и мы как-то не обратили внимания на то, что все бабульки с коровами и без, внезапно куда-то рассосались. Когда в помещение сплошным потоком влилась милиция, перекрыв входные двери, оказалось, что в зале остались только те, кто приехал с подрывными антисоветскими целями, причем тоже не все: нападение было внезапно, некоторые пошли купить что-то поесть, кто-то вышел позвонить (мобильников же тогда не было). В общем, нас оставалось 47 человек. Их-то всех и вывели нестройными рядами во двор, посадили в уже ждущие автобусы (на вид обычные, рейсовые) и повезли... в вытрезвитель. А как же: гулять так гулять!
В вытрезвителе нас растолкали по двум огромным камерам по принципу мальчики направо, девочки налево. Там постоянно курсировали два милиционера: один водил желающих под конвоем в туалет, а второй на допрос. Все хотели в туалет, а на допрос никто, но в конце концов всех все же допросили. Нахальный милиционерчик попытался было назвать меня Юлей, но получил такую гневную отповедь, что по-моему больше уже ни о чем не спрашивал, а только списывал данные с паспорта.
Время медленно катилось к вечеру. Стоял на редкость холодный декабрь, стекла в вытрезвителе были выбиты. Было голодно (с утра не ели) и холодно.
Все предыдущие подобные акции заканчивались обычно одинаково: всех всегда свозили в вытрезвитель (так что мы не удивились), потом москвичам давали по 15 суток, а иногородних довозили до вокзала, сажали в поезда и выдворяли по месту жительства.
Наконец из нашей женской камеры выкликнули всех москвичек подряд и увели. Через какое-то время вызвали и всех остальных. Нас опять погрузили в автобус (отдельно от мужчин), и как только мы оказались за воротами вытрезвителя, то увидели всех москвичек, стоящих на улице и радостно машущих нам руками. Их освободили, значит и нас везут на вокзал, облегченно вздохнули мы и расслабились. И в таком расслабленном состоянии некоторой эйфории мы долго кружили по московским улицам, пока неожиданно не въехали в ворота, над которыми было написано: «Спецраспределитель №2 Бутырской тюрьмы города Москвы».
Приехали...
Продолжение последует, если вы за.
Продолжение