Мои университеты - №3
Мои воспоминания (оглавление).
Начало этой главы.
Спецраспределитель №2 - это женский. Мужской, как мы узнали позже, был №1.
Сперва нас начали регистрировать. Выглядело это как-то по-казенному скучно и обыденно: такой вроде прилавок, за ним сидит милиционер, мы стоим в очереди, когда подходит очередь, он берет паспорт, что-то оттуда переписывает, заполняет анкету. Бланки анкет лежали сбоку, так что мы смогли их рассмотреть: «Бродяга, проститутка, воровка, нищенка - нужное подчеркнуть» (может, еще какие-то варианты были, но я их не запомнила). Нам было страшно интересно узнать, под какую графу мы подпадаем, но бдительность прежде всего! - нам сей страшной тайны так и не открыли, а подглядеть не удалось. Из кабинета рядом раздавался раздраженный голос, там кто-то кричал по телефону: «Не привозите никого, нет у меня мест! У меня евреев полно, девать некуда!»
Потом к нам вышел начальник спецраспределителя полковник Жуков (запомните это имя!). «Мы ничего не ели целый день!», - возмущались мы. «У нас кормят только раз в сутки в три часа дня, - ответил он, - сейчас уже все закрыто, но вы соберите деньги, я утром пошлю кого-нибудь в магазин, и вам принесут еды». Мне вспомнилось, как Ленин, сидя в тюрьме, посылал охранника в ближайший трактир за едой. Так что мы хоть в чем-то сравнялись с вождем трудового народа, но конечно, не так, как мой муж, который сидел в соседней камере с камерой Ильича. Там теперь музей прямо в гэбэшной тюрьме!
У одной из нас дома оставалась полугодовалая дочь (ее свекровь, сын которой сидел в это время в лагере, позвонила в КГБ и потребовала выпустить невестку, потому что младенец не может без матери, на что ей спокойно посоветовали сдать ребенка в Дом малютки). У другой дома оставался только что переживший инфаркт муж. «Наши родные ничего не знают о нас, они волнуются!», - сбивчиво объясняли все. Жуков помолчал, а потом тихо сказал: «В Ленинград я звонить не буду. Если есть чей-нибудь телефон в Москве, дайте». Мы дали ему телефон Наташи, жены Юры Федорова. И он позвонил! И все передал! Вы представляете себе, чем рисковал этот человек? Полковник МВД, начальник бутырского распределителя - он мог все потерять за один этот звонок, да еще кому - жене отщепенца, сидевшего по самолетному делу! А он даже не спросил, чей телефон ему дали, хотя зная, кто мы и за что нас арестовали, мог вполне предположить, каковы наши знакомые. Я очень надеюсь, что ничего плохого с ним не произошло, что он жив и здравствует и до сих пор. Я помню его все эти годы и все годы желаю ему всего доброго и светлого.
Жуков ушел, начался шмон. Не лютовали, личного досмотра с раздеванием не было. Отобрали сумки, деньги, часы, украшения. Составили опись. У меня в числе прочего было изъято «кольцо из желтого металла», то бишь обручальное. Читателям Фрая будет понятно, какие ассоциации вызвало у меня название его последнего романа («Ключ из желтого металла»).
Камеры оказались большими и светлыми. Чересчур светлыми: лампочка в 100 свечей сияла в самом центре потолка всю ночь, она слепила, от нее было не укрыться. Однако спали мы не на нарах, а на некоей помеси не то кроватей не то топчанов, достаточно мягких, особенно по сравнению с тем, что ожидало нас потом. Постельного белья, разумеется, не было. Тяжелее всех было одной из рижанок, которая была на шестом месяце беременности.
Утром пришел милиционер и принес нам купленную на собранные накануне деньги еду: треугольные картонки с молоком и свежие, теплые еще булочки. Только я потянулась к своей порции, как меня первую вызвали на допрос. Проклиная все, я поплелась за конвоиром.
Следователь задавал формальные вопросы о цели нашего приезда в Москву. Я спросила, в чем нас обвиняют. «В незаконном пребывании на территории Москвы без прописки». Но мы же только вчера приехали, а днем нас уже арестовали! «А это смотря зачем приезжаешь, - назидательно просветил меня он, - если люди хотят посмотреть достопримечательности, то они хоть месяц могут жить без прописки, и ничего. А если с антисоветской целью, то тогда и часу нельзя!» Вот что значит диалектика!
«Вы выдворяетесь из Москвы!», - торжественно провозгласил он, после чего дал мне подписать протокол, в котором была, среди прочего, написана незабываемая сентенция, врезавшаяся в мою память навечно: «Задержанной предоставляется бесплатный билет за личные деньги» «Это как?», - дрожащим голосом спросила я. «Деньги высчитают из тех, которые у вас изъяли при задержании» - «Но почему тогда он бесплатный?» - «А разве вы его покупали?», - сразил он меня наповал.
Но оказалось, что все самое интересное еще впереди. Потому что этот доблестный Шерлок Холмс начал составлять мой словесный портрет. Он напряженно всматривался в анкету на тридцати листах, где для каждой детали внешности давалось на выбор множество определений, и надо было выбрать наиболее подходящее. Он смотрел на меня, а потом выбирал, а я заглядывала в его опись и диву давалась - он видел перед собой не меня, а карикатурную жидовку, старую каргу, ведьму: «подбородок - острый загибающийся вверх», «глаза - близко посаженные, маленькие», «нос - узкий, тонкий, загнутый книзу». Всю жизнь до этого я переживала, что у меня широкий нос, а тут на тебе - узкий, и без всяких пластических операций! Представляю несчастного сыщика, который попытался бы потом отыскать меня по этим приметам - я вдруг ощутила себя человеком-невидимкой.
Наконец экзекуция закончилась, и меня вернули в камеру, где я смогла поесть. Стояло утро 19-го декабря 1972 года. У одной из сокамерниц был день рождения, мы чокнулись алюминиевыми кружками с кипятком.
Тюрьма за окном жила своей интеллектуальной жизнью. «Вася, я тебя люблю!», - изливала душу дама где-то над нами. «Что? Не слышу!», - орал ее кавалер в ответ. «Люблю!», - надрывалась она. «Чего???», - вопрошал он раз за разом. «Люблю, ... твою мать!», - экспрессивно аргументировала она. Да, прав был Степан Щипачев: «Любовь не вздохи на скамейке и не прогулки при луне»!
Во второй половине дня нам вернули все изъятые вещи и даже паспорта. Мы опять вздохнули с надеждой: значит действительно выпустят. Посадят в поезд, и домой. Дома меня ждал маленький сын, волнующиеся родные, завтра мамин день рождения. На работе я взяла два дня отгула, есть надежда, что все обойдется. Мечты, мечты...
Нас разделили на этот раз по месту жительства, вывели из тюрьмы и посадили в воронкú. Мы - восемь ленинградок - оказались все вместе.
Знаете ли вы, что такое воронóк? Теоретически - да, конечно. А практически, изнутри? Дело в том, что у этого черного ворона, переехавшего нашу маленькую жизнь, вообще нет рессор.
«Рессора (франц. ressort, буквально - упругость, пружина, от старофранц. ressortir - отскакивать), вид амортизирующего устройства (см. Амортизатор), упругий элемент подвески транспортной машины (автомобиля, вагона, локомотива и др.), передающий нагрузку кузова на ходовые тележки, колёса, гусеницы, лыжи, полозья и т.п. и смягчающий толчки и удары при прохождении по неровностям пути.»
Вот это самое - смягчающее толчки и удары, в воронках отсутствует как класс. Владик рассказывал, что самое страшное наказание в лагерях - посадить человека в воронок в наручниках. На мордовских дорогах это верная смерть, людей доставали из этого блендера с проломленным черепом и переломанными костями. Москва, конечно, не Мордовия, но даже по относительно ровным асфальтовым дорогам столицы нашей бывшей родины мы доехали не без ущерба, хотя и хватались руками за все, что можно, в основном друг за друга. Но вот мы и на Ленинградском вокзале. Нас завели в купейный вагон, и поглядев на соседей, мы поняли, что вряд ли скоро попадем домой.
Нас было, как я уже сказала, восемь женщин, т.е. два купе. И еще трое мужчин - еще одно купе. Все остальные купе в вагоне были заняты милицейскими чинами. Или ГБ в милицейской форме - им ведь все равно, какую форму носить, подлецу все к лицу!
Нас пересчитали тщательно, велели сидеть тихо, и поезд тронулся. И тут произошел непредвиденный инцидент.
Все ли знают, как не просто в то время было достать билет на поезд? Иногда практически невозможно. И тогда выручали червонец и проводница. Проводнице давали 10 рублей, она находила место в вагоне, и человек спокойно добирался до цели. Вы ведь помните, что наших мужчин было всего трое? А в купе четыре места. Ну а проводница же не знала, кого везет. Не врубилась, даже увидев толпу милиционеров. И посадила на четвертое место безбилетника. Поезд тронулся. Экспресс. Без остановок.
И вот заглядывает в купе к задержанным какой-то чин и видит постороннего. «Как попал?, - орет он, - документы!». Тот дрожащими руками достает документы, и... ну вы уже догадались, правда? Да, конечно, он оказался евреем. Командировочным, возвращавшимся домой.
Начальство заметалось, на минуту оставив парня в купе с ребятами. Те моментально объяснили ему, в чем дело, и дали телефоны родных и знакомых: «Позвоните, сообщите, нас везут, но непонятно куда». А потом... поезд остановили неизвестно где, посреди ничего, и парня выпихнули. Хорошо хоть не выбросили на ходу, и то спасибо. Но он, к счастью, добрался до дому, потому что позвонил и сообщил. Спасибо ему, я ничего о нем не знаю, но надеюсь, что сейчас он уже давно в Израиле.
Однако это происшествие поставило все точки над i, сомнений не оставалось. Когда к нам вошла белая, без кровинки в лице проводница, мы скупили у нее все, что было: вафли, печенье, просто пакетики сахарного песка. Ясно было, что все это нам пригодится. «Берите все, милые вы мои», - бормотала она. «Изверги, какие изверги», - вздыхала она горестно, то ли о нас, то ли о бедном парне, вышвырнутом из поезда ночью в метель, то ли о самой себе, которой неизвестно еще, удастся ли остаться на работе после этой злосчастной поездки.
Продолжение впереди.
Начало этой главы.
Спецраспределитель №2 - это женский. Мужской, как мы узнали позже, был №1.
Сперва нас начали регистрировать. Выглядело это как-то по-казенному скучно и обыденно: такой вроде прилавок, за ним сидит милиционер, мы стоим в очереди, когда подходит очередь, он берет паспорт, что-то оттуда переписывает, заполняет анкету. Бланки анкет лежали сбоку, так что мы смогли их рассмотреть: «Бродяга, проститутка, воровка, нищенка - нужное подчеркнуть» (может, еще какие-то варианты были, но я их не запомнила). Нам было страшно интересно узнать, под какую графу мы подпадаем, но бдительность прежде всего! - нам сей страшной тайны так и не открыли, а подглядеть не удалось. Из кабинета рядом раздавался раздраженный голос, там кто-то кричал по телефону: «Не привозите никого, нет у меня мест! У меня евреев полно, девать некуда!»
Потом к нам вышел начальник спецраспределителя полковник Жуков (запомните это имя!). «Мы ничего не ели целый день!», - возмущались мы. «У нас кормят только раз в сутки в три часа дня, - ответил он, - сейчас уже все закрыто, но вы соберите деньги, я утром пошлю кого-нибудь в магазин, и вам принесут еды». Мне вспомнилось, как Ленин, сидя в тюрьме, посылал охранника в ближайший трактир за едой. Так что мы хоть в чем-то сравнялись с вождем трудового народа, но конечно, не так, как мой муж, который сидел в соседней камере с камерой Ильича. Там теперь музей прямо в гэбэшной тюрьме!
У одной из нас дома оставалась полугодовалая дочь (ее свекровь, сын которой сидел в это время в лагере, позвонила в КГБ и потребовала выпустить невестку, потому что младенец не может без матери, на что ей спокойно посоветовали сдать ребенка в Дом малютки). У другой дома оставался только что переживший инфаркт муж. «Наши родные ничего не знают о нас, они волнуются!», - сбивчиво объясняли все. Жуков помолчал, а потом тихо сказал: «В Ленинград я звонить не буду. Если есть чей-нибудь телефон в Москве, дайте». Мы дали ему телефон Наташи, жены Юры Федорова. И он позвонил! И все передал! Вы представляете себе, чем рисковал этот человек? Полковник МВД, начальник бутырского распределителя - он мог все потерять за один этот звонок, да еще кому - жене отщепенца, сидевшего по самолетному делу! А он даже не спросил, чей телефон ему дали, хотя зная, кто мы и за что нас арестовали, мог вполне предположить, каковы наши знакомые. Я очень надеюсь, что ничего плохого с ним не произошло, что он жив и здравствует и до сих пор. Я помню его все эти годы и все годы желаю ему всего доброго и светлого.
Жуков ушел, начался шмон. Не лютовали, личного досмотра с раздеванием не было. Отобрали сумки, деньги, часы, украшения. Составили опись. У меня в числе прочего было изъято «кольцо из желтого металла», то бишь обручальное. Читателям Фрая будет понятно, какие ассоциации вызвало у меня название его последнего романа («Ключ из желтого металла»).
Камеры оказались большими и светлыми. Чересчур светлыми: лампочка в 100 свечей сияла в самом центре потолка всю ночь, она слепила, от нее было не укрыться. Однако спали мы не на нарах, а на некоей помеси не то кроватей не то топчанов, достаточно мягких, особенно по сравнению с тем, что ожидало нас потом. Постельного белья, разумеется, не было. Тяжелее всех было одной из рижанок, которая была на шестом месяце беременности.
Утром пришел милиционер и принес нам купленную на собранные накануне деньги еду: треугольные картонки с молоком и свежие, теплые еще булочки. Только я потянулась к своей порции, как меня первую вызвали на допрос. Проклиная все, я поплелась за конвоиром.
Следователь задавал формальные вопросы о цели нашего приезда в Москву. Я спросила, в чем нас обвиняют. «В незаконном пребывании на территории Москвы без прописки». Но мы же только вчера приехали, а днем нас уже арестовали! «А это смотря зачем приезжаешь, - назидательно просветил меня он, - если люди хотят посмотреть достопримечательности, то они хоть месяц могут жить без прописки, и ничего. А если с антисоветской целью, то тогда и часу нельзя!» Вот что значит диалектика!
«Вы выдворяетесь из Москвы!», - торжественно провозгласил он, после чего дал мне подписать протокол, в котором была, среди прочего, написана незабываемая сентенция, врезавшаяся в мою память навечно: «Задержанной предоставляется бесплатный билет за личные деньги» «Это как?», - дрожащим голосом спросила я. «Деньги высчитают из тех, которые у вас изъяли при задержании» - «Но почему тогда он бесплатный?» - «А разве вы его покупали?», - сразил он меня наповал.
Но оказалось, что все самое интересное еще впереди. Потому что этот доблестный Шерлок Холмс начал составлять мой словесный портрет. Он напряженно всматривался в анкету на тридцати листах, где для каждой детали внешности давалось на выбор множество определений, и надо было выбрать наиболее подходящее. Он смотрел на меня, а потом выбирал, а я заглядывала в его опись и диву давалась - он видел перед собой не меня, а карикатурную жидовку, старую каргу, ведьму: «подбородок - острый загибающийся вверх», «глаза - близко посаженные, маленькие», «нос - узкий, тонкий, загнутый книзу». Всю жизнь до этого я переживала, что у меня широкий нос, а тут на тебе - узкий, и без всяких пластических операций! Представляю несчастного сыщика, который попытался бы потом отыскать меня по этим приметам - я вдруг ощутила себя человеком-невидимкой.
Наконец экзекуция закончилась, и меня вернули в камеру, где я смогла поесть. Стояло утро 19-го декабря 1972 года. У одной из сокамерниц был день рождения, мы чокнулись алюминиевыми кружками с кипятком.
Тюрьма за окном жила своей интеллектуальной жизнью. «Вася, я тебя люблю!», - изливала душу дама где-то над нами. «Что? Не слышу!», - орал ее кавалер в ответ. «Люблю!», - надрывалась она. «Чего???», - вопрошал он раз за разом. «Люблю, ... твою мать!», - экспрессивно аргументировала она. Да, прав был Степан Щипачев: «Любовь не вздохи на скамейке и не прогулки при луне»!
Во второй половине дня нам вернули все изъятые вещи и даже паспорта. Мы опять вздохнули с надеждой: значит действительно выпустят. Посадят в поезд, и домой. Дома меня ждал маленький сын, волнующиеся родные, завтра мамин день рождения. На работе я взяла два дня отгула, есть надежда, что все обойдется. Мечты, мечты...
Нас разделили на этот раз по месту жительства, вывели из тюрьмы и посадили в воронкú. Мы - восемь ленинградок - оказались все вместе.
Знаете ли вы, что такое воронóк? Теоретически - да, конечно. А практически, изнутри? Дело в том, что у этого черного ворона, переехавшего нашу маленькую жизнь, вообще нет рессор.
«Рессора (франц. ressort, буквально - упругость, пружина, от старофранц. ressortir - отскакивать), вид амортизирующего устройства (см. Амортизатор), упругий элемент подвески транспортной машины (автомобиля, вагона, локомотива и др.), передающий нагрузку кузова на ходовые тележки, колёса, гусеницы, лыжи, полозья и т.п. и смягчающий толчки и удары при прохождении по неровностям пути.»
Вот это самое - смягчающее толчки и удары, в воронках отсутствует как класс. Владик рассказывал, что самое страшное наказание в лагерях - посадить человека в воронок в наручниках. На мордовских дорогах это верная смерть, людей доставали из этого блендера с проломленным черепом и переломанными костями. Москва, конечно, не Мордовия, но даже по относительно ровным асфальтовым дорогам столицы нашей бывшей родины мы доехали не без ущерба, хотя и хватались руками за все, что можно, в основном друг за друга. Но вот мы и на Ленинградском вокзале. Нас завели в купейный вагон, и поглядев на соседей, мы поняли, что вряд ли скоро попадем домой.
Нас было, как я уже сказала, восемь женщин, т.е. два купе. И еще трое мужчин - еще одно купе. Все остальные купе в вагоне были заняты милицейскими чинами. Или ГБ в милицейской форме - им ведь все равно, какую форму носить, подлецу все к лицу!
Нас пересчитали тщательно, велели сидеть тихо, и поезд тронулся. И тут произошел непредвиденный инцидент.
Все ли знают, как не просто в то время было достать билет на поезд? Иногда практически невозможно. И тогда выручали червонец и проводница. Проводнице давали 10 рублей, она находила место в вагоне, и человек спокойно добирался до цели. Вы ведь помните, что наших мужчин было всего трое? А в купе четыре места. Ну а проводница же не знала, кого везет. Не врубилась, даже увидев толпу милиционеров. И посадила на четвертое место безбилетника. Поезд тронулся. Экспресс. Без остановок.
И вот заглядывает в купе к задержанным какой-то чин и видит постороннего. «Как попал?, - орет он, - документы!». Тот дрожащими руками достает документы, и... ну вы уже догадались, правда? Да, конечно, он оказался евреем. Командировочным, возвращавшимся домой.
Начальство заметалось, на минуту оставив парня в купе с ребятами. Те моментально объяснили ему, в чем дело, и дали телефоны родных и знакомых: «Позвоните, сообщите, нас везут, но непонятно куда». А потом... поезд остановили неизвестно где, посреди ничего, и парня выпихнули. Хорошо хоть не выбросили на ходу, и то спасибо. Но он, к счастью, добрался до дому, потому что позвонил и сообщил. Спасибо ему, я ничего о нем не знаю, но надеюсь, что сейчас он уже давно в Израиле.
Однако это происшествие поставило все точки над i, сомнений не оставалось. Когда к нам вошла белая, без кровинки в лице проводница, мы скупили у нее все, что было: вафли, печенье, просто пакетики сахарного песка. Ясно было, что все это нам пригодится. «Берите все, милые вы мои», - бормотала она. «Изверги, какие изверги», - вздыхала она горестно, то ли о нас, то ли о бедном парне, вышвырнутом из поезда ночью в метель, то ли о самой себе, которой неизвестно еще, удастся ли остаться на работе после этой злосчастной поездки.
Продолжение впереди.