Борис Сафронович Коверда, 1907 - 1987 (2)
Часть-1 Часть-2 Часть-3
Продолжение.
На этом закончилось выступление прокурора, которое произвело на слушателей глубокое впечатление и, повидимому, очень неприятно подействовало на Розенгольца. Когда после прокурора заговорил первый защитник, Розенгольц покинул зал. Бориса Коверду защищали четыре адвоката: три поляка (Недзельский, Эттингер и Пасхальский) и один русский по отцу и поляк по матери (Андреев). Все четыре защитника прекрасно справились со своей задачей.
Говоривший первым, адвокат Недзельский защищал Коверду по приглашению всех русских общественных организаций и учреждений в Варшаве. Противопоставляя заповеди христианства догмам коммунизма, Недзельский сказал:
«Во тьме веков истории человечества таится зарождение заповеди, которая заключается в простых словах „не убий". Еще в то время, когда происходила ежедневная кровавая борьба за любую добычу, когда сильный перегрызал горло слабому в борьбе за пищу или жилище, стало пробуждаться в человеческих душах первое туманное понятие о том, что человеческое сожительство не может основываться на убийстве, а должно основываться на уважении к жизни ближнего... Почти две тысячи лет прошло с тех пор, как Великий Учитель дал этой заповеди, уже созревшей в умах лучших людей того времени, новое глубокое содержание и значение, сказав: „люби ближнего твоего как самого себя"».
Вся последующая история Европы и всего мира есть ни что иное, как борьба зо воплощение этих заповедей в жизнь!.. И вот, в XX столетии оказалось, что близок момент полного триумфа этой святой заповеди. Сознание ее правды сделалось общим во всем мире и только в самых глухих его уголках, на островах среди океана, сохранились следы людоедства. А у народов цивилизованных продолжало существовать лишь понятие о допустимом пролитии крови в военных столкновениях, в защите прав и интересов отдельных народов. Но и эти пережитки прошлого уже колебались под могучим дуновением идеи всеобщего мира, могущего раз навсегда вычеркнуть войну из числа средств к разрешению человеческих споров. И вот, в этот исторический момент, на востоке Европы разверзлись врата адовы и на земной поверхности оказалась кучка лжепророков, провозглашающих новые принципы: ошибочен путь, по которому до сих пор шло человечество, бесплодна любовь к ближнему. Лишены всякого значения завоевания христианской этики в человеческой совести и писаные законы народов, убийство и месть являются заповедью будущего, которое следует строить на крови и развалинах. „Мы уничтожаем девять десятых человечества ради того, чтобы одна десятая дожила до победы коммунизма",-сказал первый пророк Ленин. „Единственной формой победы является уничтожение противника",-прибавил второй пророк Троцкий. Третий, Бухарин, заявил, что только казни и убийства образовывают сознание коммунистического человека. Дзержинский считал кровавый террор чрезвычаек признаком народного гнева, получившего систематическое оформление. Диктатор Украины, Лацис, цинически выдвинул новый принцип юстиции, перед которым содрогнулась бы душа полудикого, примитивного человека: „Не ищите доказательств того, что подсудимый словом или делом выступал против советской власти. Первым вопросом должно быть, к какому классу он принадлежит. Это должно решить вопрос о его судьбе. Нам нужно не наказание, а уничтожение".
А существует, кроме того, заявление еще одного из этих лжепророков, которое, как молния, освещает самые глубокие тайники темной души новой религии и возглашает миру смертный приговор всем достижениям христианской цивилизации: „Долой любовь к ближнему!"-сказал Луначарский. -„Мы должны научиться ненависти. Мы ненавидим христиан, даже лучшие из них - наши враги. На знаменах пролетариата должны быть написаны лозунги ненависти и мести!»
Далее защитник привел итоги большевицкого владычества:
«По подсчетам русского социалиста Мельгунова - уже в первый период большевицкого господства пало по приказу кровавой Чека миллион семьсот тысяч людей. Проходят годы, и каждый день поглощает новые жертвы».
Недзельский тепло говорит о трагедии русской эмиграции, детально разбирает вопрос сообщников, приходит к заключению, что таковых у Коверды не было и заканчивает эту часть своего выступления следующими словами:
«Несмотря на все эти бросающиеся в глаза доказательства, не оставляющие места для каких-либо сомнений, люди, проникнутые враждебной нам политической тенденцией, повторяют с упорством маньяков: „А все же должна была быть организация. Коверда должен был иметь сообщников"». Согласен, признаю, что он имел сообщников, однако, других, чем вы предполагаете. Таких, которые не смогли снабдить Коверду ни деньгами, ни оружием-по той простой причине, что эти сообщники Коверды не от мира сего: в момент, когда Борис Коверда очутился с глазу на глаз с кровавым советским сановником, за его плечами, словно стена, стали миллионы душ замученных советами людей, старых и молодых, женщин и детей, священнослужителей, врачей и сестер милосердия... Эти души дали нечеловеческую силу слабой руке Бориса Коверды и подняли эту руку, дабы нанести смертельный удар».
Сопоставляя организованный государственной властью террор в Советском Союзе, с безопасностью и защитой, которой в Европе пользуются советские дипломаты и представители, Недзельский сказал:
«За все время, в течение которого кошмар большевизма висит над Европой-свершились только два акта мести; один в Швейцарии в 1923 г., когда убит был Воровский; другой - спустя четыре года на польской земле - убийство Войкова. Неужели эти две жизни являются таким ужасом в сравнении с миллионом семьюстами тысяч невинных жертв Чека? С десятками миллионов жизней, поглощенных по вине советского эксперимента, гражданской войной, голодом, нуждой и болезнями? Вся культурная Европа, польский народ, а также русская эмиграция, рассеянная по всему земному шару, оказались непоколебимо верными христианской культуре, неизменно послушными заповеди: „не убий"».
Заканчивая свое выступление, адвокат Недзельский приходит к заключению, что столкновение между всемирной христианской культурой и попыткой большевиков вернуть человечество на путь варварства неустранимо, и, обращаясь к судьям, говорит:
«Вот почему бремя великой исторической ответственности падает не на личность Бориса Коверды, а на весь тот строй, на совести которого уже столько преступлений и совесть которого еще запятнается не одной катастрофой, прежде чем наступит в мире победа правды и справедливости... Пусть на чашу милосердия будет брошен символ, который Коверда хотел защитить-крест, на котором написана заповедь „не убий". А если этого мало, то бросим на чашу весов любовь к родине, которой Коверда посвятил свою молодую жизнь. И чаша милосердия должна перевесить!»
Следующим выступал защитник Павел Андреев, который начал свою речь с оспаривания утверждения прокурора, что столкновение между Ковердой и Войковым - это борьба между двумя русскими, различно относящимися к состоянию своей родины:
«Нет! Коверда страдал за несчастия своей родины, боролся за нее - Войков же не представлял родину Коверды, а созданное на крови и кровью питающееся государственное новообразование, которое даже со своих знамен сорвало имя России. Родина-это не только территория, не только совокупность людей. Родина-это комплекс традиций, верований, стремлений, святынь, культурных достижений и исторической общности людей и земли, ими населенной. Родина-это история, в которой развивается нация. А разве СССР может создать нацию? Нет!»
Опровергая следующую установку прокурора, Павел Андреев говорил:
«Борис Коверда - жалкая пылинка-выступил против ужасной силы не во имя гордости, не во имя ненужного реформаторства, как это хочет видеть господин прокурор. Гордость? Господа судьи, разве в этом мальчике, сидящем здесь на скамье подсудимых, можно усмотреть хотя бы тень гордости, этого сатанинского искушения? Разве вы не поняли, господа судьи, что Борис Коверда - это мальчик с чистой, кристальной душой, с голубиным сердцем; мальчик, способный на жертву, мальчик, которого на страшный поступок убийства толкнула не гордость, а любовь к неисчислимым массам сородичей, уничтожаемых, попираемых и убиваемых 111-им Интернационалом».
Заканчивая свое короткое выступление, защитник Андреев обратил внимание слушателей на неподсудность Бориса Коверды чрезвычайному суду следующими словами:
«Приводя этот закон, господин прокурор несколько рано прервал его цитирование, ибо этот закон не всегда охраняет государственного чиновника, и не во всех случаях.
Тогда только, когда убийство государственного чиновника совершилось при исполнении или вследствие исполнения им служебных обязанностей, преступнику грозит чрезвычайный суд. Кого убил Коверда? Войкова-посла при Польской республике или Войкова - члена Коминтерна? А ведь убитый Войков был таким двуликим Янусом. Ответ мы найдем в словах Коверды -„Я убил Войкова не как посла и не за его посольскую деятельность-я убил его как члена Коминтерна и за Россию". Где же здесь убийство государственного чиновника по причине или во время исполнения им служебных обязанностей? О, господа судьи, если бы я имел сейчас улики деятельности Войкова в Польше как члена Коминтерна - не могло бы быть и речи о суде вообще, а о чрезвычайном суде тем более! Господа судьи! Завтра праздник „Божьего Тела", праздник пречистой крови, пролитой за грехи мира, праздник величайшей жертвы и любви. Я не хочу, я не могу верить и не поверю тому, что польский суд, суд народа, который столько крови пролил за свою и чужую свободу, что этот суд прольет жертвенную кровь ребенка и погрузит в мрак небытия бедную голову мальчика».
Третья защитительная речь блестящего варшавского адвоката Эттингера была наиболее сильной с юридической точки зрения и произвела большое впечатление своей аргументацией против подсудности дела чрезвычайному суду. Свое выступление Мечислав Эттингер начал следующими словами:
«Господа судьи! Мы разделили между собой защиту, и моей задачей является представить вам наши выводы по вопросу о подсудности вам этого дела. Позволяет ли вам закон республики судить Коверду и наказать его согласно немилосердно суровым предписаниям о чрезвычайных судах? Можно ли лишать его тех гарантий, которыми пользуется подсудимый при обычном судебном разбирательстве и оценки его вины согласно принципам нормального закона? По глубокому убеждению защиты, предание Коверды чрезвычайному суду противоречит закону. Мы требуем, чтобы вы исправили эту ошибку обвинения и направили дело на путь обычного разбирательства. Обвинение полагает и недавно в своей речи г. прокурор выразил этот взгляд и убеждал суд в его правильности - что посол Войков, как представитель Советов при правительстве республики, пользовался в нашем государстве опекой и защитой закона, коим республика охраняет своих чиновников. Я полагаю, что легко смогу убедить вас в том, в какой степени этот взгляд обвинения далек от юридической действительности и не находит обоснования».
Далее адвокат Эттингер представил суду очень ясную и полную аргументацию позиции защиты, которую, к сожалению, невозможно привести полностью или даже пересказать в журнальнои статье.
Последним выступал адвокат Франциск Пасхальский, который сравнил суд над Конради в Швейцарии с судом над Ковердой в Польше. Он сказал, что Швейцария стала ареной процесса, во время которого прошел длинный ряд свидетелей, пополняя обвинительный акт против режима Советов. В условиях чрезвычайного суда в Варшаве защита не имела возможности использоваать рассеянных по Европе многочисленных свидетелей, которые при другом судопроизводстве своими показаниями могли бы дополнить сведения юного обвиняемого и взять на себя моральную ответственность за его поступок. Таким образом, рамки процесса были значительно сужены, что повлекло за собой удаление из судебного разбирательства всего, что происходит в Советской России, с которой Польша подписала мирный договор! Заканчивая эту часть своего выступления, Пасхальский воскликнул:
«Никто, однако, не может нам запретить здесь говорить обо всем, что Коверда пережил и что толкнуло его на убийство».
Вернувшись к воспоминаниям детства Бориса в советской России, защитник сказал, что, в отличие от взрослых, видевших многое, для детской души, которая впервые смотрит на мир, такая картина, как «ледяное крещение» в реке священника, оставляет неизгладимое впечатление и ложится в основу жизненного опыта ребенка. Борис вернулся в Польшу 11-летним мальчиком и вскоре начал работать экспедитором белорусской газеты, симпатизирующей большевизму. Его товарищи по белорусской гимназии упоены коммунистической идеологией. Он читает советские газеты, в которых публикуются приговоры по делам контрреволюционеров. Это будит в нем воспоминания и восстанавливает его против товарищей по школе, слепо верящих большевицкой пропаганде. Борис переходит в русскую гимназию, читает русские заграничные газеты, журналы и книги, начинает работать в белорусской газете правого направления и вскоре становится убежденным противником большевизма.
По мнению адвоката Пасхальского книга Арцыбашева «Записки писателя» замкнула цикл размышлений Бориса и дала ему напряжение воли, необходимое для исполнения принятого им раньше решения. Из этой книги, в которой Арцыбашев обращается к швейцарским судьям по поводу дела Конради, Пасхальский приводит следующие цитаты:
«Вы избрали террор средством тирании. Ваш террор-преступление. Террор, направленный против вас - справедливое возмездие...»-и далее -»Родина не дается даром. Мы и только мы имеем право решать судьбу нашей родины!»
Обращаясь к судьям, Пасхальский говорил:
«Я не могу согласиться с господином прокурором, когда он отказывает личности в праве прокладывать пути истории. Для господина прокурора человек - это только незначительная крупинка, зернышко песка, гонимое временем. О нет! Мне кажется, что один пример Коверды, который записал свое имя в историю, является ярким опровержением такой теории».
Свою речь Пасхальский закончил следующими словами:
«Господа судьи, я верю, что ваш приговор, в котором должно заключаться величие народа, покажет миру, что Польша, памятуя свои страдания, умеет понимать чужое горе!»
Речью Адвоката Пасхальского закончились выступления четырех защитников Бориса Коверды.
После этого суд предложил Борису последнее слово, от которого он отказался. После выполнения последних формальностей суд удалился для совещания.
Как я уже писал, обсуждение и вынесение приговора не заняли много времени. Окружной суд в Варшаве, в качестве чрезвычайного суда, в составе председателя, двух судей и секретаря вынес приговор в документе, озаглавленном: «РЕШЕНИЕ СУДА, 15 июня 1927 года, от имени РЕЧИ ПОСПОЛИТОЙ ПОЛЬСКОЙ».
На основании признания обвиняемого и показаний свидетелей, суд нашел вину Коверды совершенно доказанной. Более подробной мотивировки потребовал поднятый защитой вопрос о подсудности дела Коверды суду в порядке чрезвычайного судопроизводства.
После детального разбора статей закона и обстоятельств покушения суд пришел к выводу, что «все сомнения о подсудимости дела об убийстве Войкова чрезвычайному суду следует признать несущественными во всем их объеме». Две резкие ноты советского правительства от 7 и 11 июня несомненно сыграли свою роль в этом решении суда.
В вопросе о размере наказания суд постановил, что нет необходимости применения самого сурового наказания (смертной казни), но нашел нужным приговорить Бориса Коверду к бессрочным каторжным работам. Однако, принимая во внимание принцип исправления преступника и смягчающие вину обстоятельства, как-то: молодость подсудимого, его нравственные достоинства, глубокий патриотизм и понимание им страданий его сородичей, суд постановил:
«Обратиться через господина министра юстиции к господину президенту Речи Посполитой с ходатайством о замене Коверде бессрочных каторжных работ теми же работами на пятнадцатилетний срок».
Так закончился суд над Борисом Ковердой. Как я уже писал, покушение на полпреда Войкова и суд над Борисом Ковердой вызвали большой интерес в русской заграничной, польской и европейской прессе. Присутствие 120 журналистов на суде говорит о необыкновенном внимании, оказанном западной общественностью этому событию. После суда Коверда для многих превратился в героя; со всех сторон на его имя посылались приветствия; газеты сообщали подробности его пребывания в тюрьме. Белая эмиграция ликовала; создавался своего рода культ Коверды, и даже появились высказывания о роковой связи между преступником и мстителем и о неизбежности судьбоносного события.
Я прекрасно помню, как один из моих товарищей разделил обе фамилии на две части,-«Вой/ков» и «Ков/ерда»,- написал фамилию «Войков» над фамилией «Коверда» и прочитал в вертикальном направлении те же фамилии, что и в горизонтальном. После этого ему нетрудно было меня убедить в том, что смерть Войкова от руки Коверды была предопределена судьбой.
Приведу для примера два отклика белой русской эмиграции на казнь Войкова: один более аналитический, другой эмоциональный.
Первый отклик принадлежит перу С. Л. Войцеховского, присутствовавшего в зале суда в Варшаве.
«Особые политические условия помешали процессу Коверды превратиться в такой суд над коммунистической властью в России, каким был в свое время процесс Конради. Но значение поступка Коверды это не уменьшает. И, бьпь может, главное значение этого поступка не в самом факте обособленного и неорганизованного террора, а в том, что в лице Коверды против коммунистической власти восстал представитель молодого, только что начинающего жить поколения русского народа. Напрасно большевики утверждают, что Коверда является „наемником
иностранных империалистов". Девятнадцатилетний мальчик, сын того крестьянства, именем которого коммунистическая партия установила в Москве свою диктатуру, человек, не лишившийся во время революции никаких имущественных благ и этих благ не искавший, Борис Коверда выступил против большевиков во имя поруганной Родины, во имя той России, которая была и будет вновь. В поступке Коверды, в наличии смелости и патриотизма в молодом русском поколении, приходящем на смену усталым бойцам,-залог ее возрождения».
На Дальнем Востоке поэтесса Марианна Колосова посвятила Борису Коверде следующее стихотворение:
РУССКОМУ РЫЦАРЮ.
С Дальнего Востока-в Варшаву,
Солнцу-привет из тьмы!
Герою воспетому славой -
В стенах варшавской тюрьмы.
Золотыми буквами - Имя
На пергаменте славных дел.
И двуглавый орел над ними
В высоту голубую взлетел!
Зашептались зеленые дали...
Зазвенела Русская ширь...
Ты - литой из блестящей стали
Из старых былин богатырь!
И закорчился змей стоглавый,
Видно пули страшней, чем слова?
И под стены старой Варшавы
Покатилась одна голова...
Нам еще отрубить осталось
Девяносто девять голов...
Но нам ли страх и усталость?
На подвиг каждый готов!
И огнями горит золотыми
Путеводная наша звезда -
Дорогое, любимое имя:
«Русский рыцарь Борис КОВЕРДА!»
Советское правительство немедленно реагировало на варшавские события. Уже в день покушения, 7 июня, польскому посланнику в Москве была вручена первая нота, в которой говорилось:
«...Союзное правительство усматривает в убийстве своего посланника результат непринятия польским правительством всех необходимых мер против преступной деятельности на территории Польши русских контрреволюционных террористических организаций, особенно опасных для дела мира в теперешней напряженной международной обстановке...
...Заявляя поэтому свой решительный негодующий протест и считая, что польское правительство не может уклониться от ответственности за случившееся, союзное правительство оставляет за собой право вернуться к вопросу по получении более подробных и исчерпывающих сведений о совершенном в Варшаве преступлении...»
В ответной ноте от 9 июня, направленной польским правительством комиссару иностранных дел Литвинову, мы читаем:
«...Глубоко взволнованное и возмущенное фактом убийства, жертвой которого пал посланник Союза Советских Социалистических Республик в Польше господин Петр Войков, польское правительство желает еще раз дать выражение чувству искреннего сожаления и возмущения, которое у него вызвал факт этого убийства.
...Польское правительство не может считать себя ответственным за поступок безумца, который, как это, кажется, выясняется из первоначальных результатов следствия, является индивидуальным актом. Польское правительство тем более вынуждено отклонить от себя ответственность, ибо в свое время оно предлагало представителю Союза Советских Социалистических Республик личную охрану, которой, однако, посланник Войков, к сожалению, не хотел воспользоваться...»
Наконец, 11 июня, т.е. за четыре дня до суда над Борисом Ковердой, красная Москва предъявила Польше следующие требования:
«Принимая во внимание выраженное польским правительством сожаление, возмущение и категорическое осуждение акта 7 июня, союзное правительство ожидает:
1) что польское правительство примет все необходимые меры для всестороннего расследования дела, выяснения всех виновников и раскрытия всех нитей преступления, а также для быстрого и сурового наказания виновных, в особенности непосредственного физического убийцы;
2) что польское правительство в соответствии с предварительными переговорами временного поверенного в делах Союза Советских Социалистических Республик в Варшаве г. Ульянова с представителями польского министерства иностранных дел допустит г. Ульянова или другого уполномоченного союзного правительства к участию в следственных действиях по данному процессу, и
3) что польское правительство, наконец, примет на деле немедленные и энергичные меры к ликвидации на польской территории деятельности террористических и бандитских организаций и лиц, направленной против Советского Союза и его представителей, и вышлет из пределов польской республики лиц, занимающихся такой деятельностью».
По сведениям супруги Бориса Коверды Нины Алексеевны, уполномоченный со стороны советского правительства в следствии не участвовал, но у меня нет сомнения, что советские требования и упреки повлияли на решение предать Бориса Коверду чрезвычайному суду.Вскоре по окончании суда советские обвинения были распространены на Англию и на другие «темные силы реакции»:
«В Варшаве был убит т. Войков, полпред СССР в Польской республике. Этот неслыханный акт, нашедший отклик во всем мире, в настоящей тревожной международной обстановке еще более подчеркивает преступность политики реакционных сил, активно старающихся сорвать дело мира. Убийство т. Войкова является одним из звеньев в целой цепи событий, в сумме своей означающих все большую и большую угрозу миру».
Такими словами возвестило правительство СССР всему миру о событии, которое совершилось в столице Польши:
«Выстрел белогвардейца Бориса Коверды раздался в тот момент, когда ярко обрисовалась провокационная работа английского империализма по окружению Союза Советских Республик. Международная обстановка, складывавшаяся под угрозой непосредственного нападения на СССР, расшевелила все темные силы реакции во всем мире. Выстрел на варшавском вокзале должен был, по замыслу Чемберленов и Болдуинов, сыграть роль Сараевского убийства в 1914 г.- должен был вовлечь СССР в военную авантюру и тем самым облегчить польской буржуазии мобилизацию рабочих и крестьян Польши на войну за интересы английского капитала. Русская эмиграция, живущая только надеждой на интервенцию капиталистических держав в СССР,-учла сразу все выгоды момента. Уже с начала 1927 г. в кругах белогвардейской эмиграции стало заметно небывалое оживление. „Сам" генерал Врангель приехал „инкогнито" в Венгрию для того, чтобы отсюда удобнее руководить военными действиями против СССР. Центры активной белогвардейской работы приблизились к нашей западной границе... Почуяв, что в воздухе „пахнет жареным", зашевелилась белогвардейская эмиграция в Польше. Со времени польско-советской войны 1919-1920 годов в Польше образовалось гнездо золотопогонного сброда...» и т.д.
Самый суд над Ковердой представлен советскому читателю в следующем
виде:
«15 июня Борис Коверда предстал перед чрезвычайным судом Польской республики. Два дня продолжалось это дело... Что можно сказать о суде над Ковердой? Это была такая же гнусная комедия, как та, которая развернулась в 1923 г. в Швейцарии, когда судили Конради - убийцу т. Воровского. Перед судом прошел ряд специально подобранных свидетелей, которые всеми способами обеляли Коверду, изображая его невинным отроком с кристальной душой и голубиныу сердцем. Обычно с понятием суда связано представление с защите и обвинении. Суд над Ковердой в сущности не имел обвинения. Прокурор и защита разделили между собой труд целью которого было представить Коверду в виде „национального героя". ...Стоит ли после этого говорить ом защите?.. Фактически после речи прокурора защите оставалось лишь дополнить и уточнить выдвинутые им положения, Весьма характерен состав защиты: монархист Недзельский и пилсудчик Пасхальский, специалист по бракоразводным делам Эттингер и темный виленский проходимец Андреев,- вся эта компания изощрялась в течение нескольких часов в плюгавых нападках на СССР при „благожелательном нейтралитете" со стороны председателя суда, которому не пришло в голову приостановить красноречие адвокатов, направленное по адресу страны, с которой Польша находится в нормальных отношениях. В других условиях можно было бы лишь посмеяться над речами этих адвокатов, над этим винегретом из обычных белогвардейских рассказов „об ужасах Совдепии", сдобренных соусом семинарской реторики и ханжеского пафоса. В одну неблаговонную кучу свалены здесь и собственного изобретения „цитаты вождей революции", „ужасы Чека", гимназическая фуражка Коверды, мифический „батюшка", убиенный большевиками, прилизанная головка дитяти Бориса и запах ладана православных церквей...»
Не обошлось, конечно, без избитых фраз коммунистического жаргона,- «Трудящиеся СССР встретили приговор варшавского суда с возмущением»-и без угроз по адресу «буржуазной» Польши:
«Союз Советских Социалистических Республик глубоко запомнил поведение варшавского суда. С гордостью и отрадой вспоминаем мы зато те десятки тысяч славных варшавских рабочих, которые пришли к советскому посольству отдать последний долг погибшему на революционном посту послу первой в мире страны трудящихся. В этом проявлении международной пролетарской солидарности- залог того, что настанет день, когда судьями в Польше будут рабочие и крестьяне Польши»..
Благодаря близорукости и попустительству западных демократий в годы второй мировой войны, предсказания 1927 года исполнились в 1944 году, и в польских судах по сей день хозяйничают товарищи комиссары, не обращая никакого внимания на мнения и желания крестьян и рабочих. Читая советские тексты шестидесятилетней давности, удивляешься тому, насколько они современны по форме и содержанию. Та же социалистическая солидарность трудящихся, миролюбивый Советский Союз и коварные козни капиталистов. Такие же фразы заполняли столбцы советских газет и волны эфира, когда подавлялись восстания в Германии и Польше и когда светские танки врывались в Чехословакию, Венгрию и в Афганистан...
Окончился суд в Варшаве, интерес к судьбе Бориса Коверды стал постепенно спадать, и только его выход из тюрьмы в 1937 г. на время оживил воспоминания о событиях между 7 и 15 июня 1927 года. Отгремела вторая мировая война и затмила в памяти людей многое, что было до нее.
За исключением дружеских бесед, Борис Сафронович все эти годы хранил молчание по поводу событий, в которых он был главным действующим лицом. Только в 1984 году, сознавая важность восстановления исторической истины и, возможно, предчувствуя, что его жизнь подходит к концу, Борис Сафронович написал статью под заглавием «Покушение на полпреда Войкова 7 июля 1927 года».
Эта короткая статья, названная автором «свидетельским показанием»,
написана языком делового отчета и почти полностью ограничивается передачей
фактов и событий.
О самом важном решении во всей своей жизни Борис Сафронович пишет так: «В моих беседах с Павлюкевичем и Яковлевым мы все чаще обсуждали план покушения на Войкова и в конце концов, к началу 1927 года, я выразил желание совершить это покушение».*
Я думаю, что невозможно проще и скромнее сказать о решении, которое могло стоить жизни 19-летнему юноше. Как мы уже знаем, на суде и обвинение и защита считали доказанным, что у Бориса Коверды не было сообщников. Однако в статье Бориса Сафроновича несколько раз упоминаются доктор Арсений Васильевич Павлюкевич, издатель газеты «Белорусское Слово», в которой Борис Сафронович работал, и есаул Михаилов Ильич Яковлев, участник гражданской войны и издатель газеты «Новая Россия». Ознакомившись с обстоятельствами, предшествующими покушению, я считаю, что сообщников, в моем понимании этого слова, у Бориса Сафроновича не было. Никто с ним сообща в покушении не участвовал и ему в этом не помогал. От Павлюкевича Борис Сафронович получил 200 злотых на проезд в Варшаву и на расходы, а от Яковлева-старый маузер с патронами и обучение стрельбе из него. Двое знакомых Бориса, на которых вначале рассчитывали, не смогли, по разным причинам, участвовать в покушении, а роль третьего, некоего Шипчинского, свелась к тому, что он устроил Бориса в Варшаве на квартиру к бедной торговке и показал ему, где находится советское посольство. Таким образом, приехавши из Вильны в Варшаву, молодой Борис оказался совершенно один.
В своем выступлении перед судом адвокат Пасхальский сказал:
«Удивительное в этом ребенке (Борисе) соединение чего-то взрослого и чего-то совершенно детского».
Я считаю, что «взрослый» Борис проявил необыкновенную убежденность, настойчивость и хладнокровие, проведя 14 одиноких дней в Варшаве без сообщников, руководства и опыта, выискивая способ привести свое намерение в исполнение и поднимая руку с револьвером на страшное дело убийства другого человека. А Борис «ребенок», после того, как Войков упал смертельно раненый, остался стоять на перроне, просто и твердо веря, что сделал правое дело.
На суде Борис решительно и спокойно заявил, что действовал сам, без сообщников, что несомненно принесло ему более строгий приговор. Признай он, что инициаторами покушения были два известных в Польше антикоммуниста, суд бы совсем по другому отнесся к его участию в покушении, строго наказавши взрослых вдохновителей и значительно мягче молодого исполнителя. Такое моральное качество Бориса я назову - верность слову, даже в ущерб самому себе...
Вся же последующая жизнь Бориса Сафроновича может послужить примером скромности любому из нас. В моих глазах идейность, стойкость, верность и скромность являются
неотъемлемыми качествами настоящего героя... В этом году исполняется 70 лет со дня захвата власти большевиками и 60 лет со дня казни на варшавском вокзале видного большевика и одного из организаторов убийства царской семьи Петра Войкова. За эти годы выросло два поколения русских людей в Советском Союзе и заграницей. Громадное большинство из них не знают имени Бориса Коверды и не слышали о его героическом поступке. На национальном русском зарубежья и особенно на нас, кадетах, лежит моральная обязанность сохранить память о нем до того дня, когда русские историки получат доступ ко всем архивам и смогут вынести беспристрастный суд о вооруженной и идеологической! борьбе сторонников и противников коммунизма. Уже сейчас слышны молодые голоса из Советского Союза, которые признают, что правда на нашей стороне. Я совершенно уверен, что суд истории прийдет к такому же заключению и что новая Россия сохранит имя Бориса Коверды наряду с именами других борцов за свободу и достоинство русского народа.
Алексей Боголюбов
кадет 17-го вып. Р.К.К.1
17 мая 1987 г.
* Нина Алексеевна, супруга Бориса Сафроновича, говорит, что были колебания Польша сначала Войкова послом не приняла, повидимому из-за его участия в убийстве царской семьи. Говорили, что Войков носил перстень на руке, снятый с царских мучеников.
** Факт участия Войкова в убийстве царской семьи повлиял на решение Бориса Коверды.
Библиография
1. Дело Б. Коверда, июнь 1927 г. (Книгоиздательство «Возрождение», Париж).
2. Убийца тов. Войкова перед польским судом (Государственное издательство, Москва,
Ленинград, 1927).
3. Покушение на полпреда Войкова 7 июня 1927 года, статья Бориса Коверды;
«Русская Мысль», февраль 1984 г. и журнал «Часовой».
4. Газеты.
Окончание.
Источник: www.xxl3.ru
Скриншот
Продолжение.
На этом закончилось выступление прокурора, которое произвело на слушателей глубокое впечатление и, повидимому, очень неприятно подействовало на Розенгольца. Когда после прокурора заговорил первый защитник, Розенгольц покинул зал. Бориса Коверду защищали четыре адвоката: три поляка (Недзельский, Эттингер и Пасхальский) и один русский по отцу и поляк по матери (Андреев). Все четыре защитника прекрасно справились со своей задачей.
Говоривший первым, адвокат Недзельский защищал Коверду по приглашению всех русских общественных организаций и учреждений в Варшаве. Противопоставляя заповеди христианства догмам коммунизма, Недзельский сказал:
«Во тьме веков истории человечества таится зарождение заповеди, которая заключается в простых словах „не убий". Еще в то время, когда происходила ежедневная кровавая борьба за любую добычу, когда сильный перегрызал горло слабому в борьбе за пищу или жилище, стало пробуждаться в человеческих душах первое туманное понятие о том, что человеческое сожительство не может основываться на убийстве, а должно основываться на уважении к жизни ближнего... Почти две тысячи лет прошло с тех пор, как Великий Учитель дал этой заповеди, уже созревшей в умах лучших людей того времени, новое глубокое содержание и значение, сказав: „люби ближнего твоего как самого себя"».
Вся последующая история Европы и всего мира есть ни что иное, как борьба зо воплощение этих заповедей в жизнь!.. И вот, в XX столетии оказалось, что близок момент полного триумфа этой святой заповеди. Сознание ее правды сделалось общим во всем мире и только в самых глухих его уголках, на островах среди океана, сохранились следы людоедства. А у народов цивилизованных продолжало существовать лишь понятие о допустимом пролитии крови в военных столкновениях, в защите прав и интересов отдельных народов. Но и эти пережитки прошлого уже колебались под могучим дуновением идеи всеобщего мира, могущего раз навсегда вычеркнуть войну из числа средств к разрешению человеческих споров. И вот, в этот исторический момент, на востоке Европы разверзлись врата адовы и на земной поверхности оказалась кучка лжепророков, провозглашающих новые принципы: ошибочен путь, по которому до сих пор шло человечество, бесплодна любовь к ближнему. Лишены всякого значения завоевания христианской этики в человеческой совести и писаные законы народов, убийство и месть являются заповедью будущего, которое следует строить на крови и развалинах. „Мы уничтожаем девять десятых человечества ради того, чтобы одна десятая дожила до победы коммунизма",-сказал первый пророк Ленин. „Единственной формой победы является уничтожение противника",-прибавил второй пророк Троцкий. Третий, Бухарин, заявил, что только казни и убийства образовывают сознание коммунистического человека. Дзержинский считал кровавый террор чрезвычаек признаком народного гнева, получившего систематическое оформление. Диктатор Украины, Лацис, цинически выдвинул новый принцип юстиции, перед которым содрогнулась бы душа полудикого, примитивного человека: „Не ищите доказательств того, что подсудимый словом или делом выступал против советской власти. Первым вопросом должно быть, к какому классу он принадлежит. Это должно решить вопрос о его судьбе. Нам нужно не наказание, а уничтожение".
А существует, кроме того, заявление еще одного из этих лжепророков, которое, как молния, освещает самые глубокие тайники темной души новой религии и возглашает миру смертный приговор всем достижениям христианской цивилизации: „Долой любовь к ближнему!"-сказал Луначарский. -„Мы должны научиться ненависти. Мы ненавидим христиан, даже лучшие из них - наши враги. На знаменах пролетариата должны быть написаны лозунги ненависти и мести!»
Далее защитник привел итоги большевицкого владычества:
«По подсчетам русского социалиста Мельгунова - уже в первый период большевицкого господства пало по приказу кровавой Чека миллион семьсот тысяч людей. Проходят годы, и каждый день поглощает новые жертвы».
Недзельский тепло говорит о трагедии русской эмиграции, детально разбирает вопрос сообщников, приходит к заключению, что таковых у Коверды не было и заканчивает эту часть своего выступления следующими словами:
«Несмотря на все эти бросающиеся в глаза доказательства, не оставляющие места для каких-либо сомнений, люди, проникнутые враждебной нам политической тенденцией, повторяют с упорством маньяков: „А все же должна была быть организация. Коверда должен был иметь сообщников"». Согласен, признаю, что он имел сообщников, однако, других, чем вы предполагаете. Таких, которые не смогли снабдить Коверду ни деньгами, ни оружием-по той простой причине, что эти сообщники Коверды не от мира сего: в момент, когда Борис Коверда очутился с глазу на глаз с кровавым советским сановником, за его плечами, словно стена, стали миллионы душ замученных советами людей, старых и молодых, женщин и детей, священнослужителей, врачей и сестер милосердия... Эти души дали нечеловеческую силу слабой руке Бориса Коверды и подняли эту руку, дабы нанести смертельный удар».
Сопоставляя организованный государственной властью террор в Советском Союзе, с безопасностью и защитой, которой в Европе пользуются советские дипломаты и представители, Недзельский сказал:
«За все время, в течение которого кошмар большевизма висит над Европой-свершились только два акта мести; один в Швейцарии в 1923 г., когда убит был Воровский; другой - спустя четыре года на польской земле - убийство Войкова. Неужели эти две жизни являются таким ужасом в сравнении с миллионом семьюстами тысяч невинных жертв Чека? С десятками миллионов жизней, поглощенных по вине советского эксперимента, гражданской войной, голодом, нуждой и болезнями? Вся культурная Европа, польский народ, а также русская эмиграция, рассеянная по всему земному шару, оказались непоколебимо верными христианской культуре, неизменно послушными заповеди: „не убий"».
Заканчивая свое выступление, адвокат Недзельский приходит к заключению, что столкновение между всемирной христианской культурой и попыткой большевиков вернуть человечество на путь варварства неустранимо, и, обращаясь к судьям, говорит:
«Вот почему бремя великой исторической ответственности падает не на личность Бориса Коверды, а на весь тот строй, на совести которого уже столько преступлений и совесть которого еще запятнается не одной катастрофой, прежде чем наступит в мире победа правды и справедливости... Пусть на чашу милосердия будет брошен символ, который Коверда хотел защитить-крест, на котором написана заповедь „не убий". А если этого мало, то бросим на чашу весов любовь к родине, которой Коверда посвятил свою молодую жизнь. И чаша милосердия должна перевесить!»
Следующим выступал защитник Павел Андреев, который начал свою речь с оспаривания утверждения прокурора, что столкновение между Ковердой и Войковым - это борьба между двумя русскими, различно относящимися к состоянию своей родины:
«Нет! Коверда страдал за несчастия своей родины, боролся за нее - Войков же не представлял родину Коверды, а созданное на крови и кровью питающееся государственное новообразование, которое даже со своих знамен сорвало имя России. Родина-это не только территория, не только совокупность людей. Родина-это комплекс традиций, верований, стремлений, святынь, культурных достижений и исторической общности людей и земли, ими населенной. Родина-это история, в которой развивается нация. А разве СССР может создать нацию? Нет!»
Опровергая следующую установку прокурора, Павел Андреев говорил:
«Борис Коверда - жалкая пылинка-выступил против ужасной силы не во имя гордости, не во имя ненужного реформаторства, как это хочет видеть господин прокурор. Гордость? Господа судьи, разве в этом мальчике, сидящем здесь на скамье подсудимых, можно усмотреть хотя бы тень гордости, этого сатанинского искушения? Разве вы не поняли, господа судьи, что Борис Коверда - это мальчик с чистой, кристальной душой, с голубиным сердцем; мальчик, способный на жертву, мальчик, которого на страшный поступок убийства толкнула не гордость, а любовь к неисчислимым массам сородичей, уничтожаемых, попираемых и убиваемых 111-им Интернационалом».
Заканчивая свое короткое выступление, защитник Андреев обратил внимание слушателей на неподсудность Бориса Коверды чрезвычайному суду следующими словами:
«Приводя этот закон, господин прокурор несколько рано прервал его цитирование, ибо этот закон не всегда охраняет государственного чиновника, и не во всех случаях.
Тогда только, когда убийство государственного чиновника совершилось при исполнении или вследствие исполнения им служебных обязанностей, преступнику грозит чрезвычайный суд. Кого убил Коверда? Войкова-посла при Польской республике или Войкова - члена Коминтерна? А ведь убитый Войков был таким двуликим Янусом. Ответ мы найдем в словах Коверды -„Я убил Войкова не как посла и не за его посольскую деятельность-я убил его как члена Коминтерна и за Россию". Где же здесь убийство государственного чиновника по причине или во время исполнения им служебных обязанностей? О, господа судьи, если бы я имел сейчас улики деятельности Войкова в Польше как члена Коминтерна - не могло бы быть и речи о суде вообще, а о чрезвычайном суде тем более! Господа судьи! Завтра праздник „Божьего Тела", праздник пречистой крови, пролитой за грехи мира, праздник величайшей жертвы и любви. Я не хочу, я не могу верить и не поверю тому, что польский суд, суд народа, который столько крови пролил за свою и чужую свободу, что этот суд прольет жертвенную кровь ребенка и погрузит в мрак небытия бедную голову мальчика».
Третья защитительная речь блестящего варшавского адвоката Эттингера была наиболее сильной с юридической точки зрения и произвела большое впечатление своей аргументацией против подсудности дела чрезвычайному суду. Свое выступление Мечислав Эттингер начал следующими словами:
«Господа судьи! Мы разделили между собой защиту, и моей задачей является представить вам наши выводы по вопросу о подсудности вам этого дела. Позволяет ли вам закон республики судить Коверду и наказать его согласно немилосердно суровым предписаниям о чрезвычайных судах? Можно ли лишать его тех гарантий, которыми пользуется подсудимый при обычном судебном разбирательстве и оценки его вины согласно принципам нормального закона? По глубокому убеждению защиты, предание Коверды чрезвычайному суду противоречит закону. Мы требуем, чтобы вы исправили эту ошибку обвинения и направили дело на путь обычного разбирательства. Обвинение полагает и недавно в своей речи г. прокурор выразил этот взгляд и убеждал суд в его правильности - что посол Войков, как представитель Советов при правительстве республики, пользовался в нашем государстве опекой и защитой закона, коим республика охраняет своих чиновников. Я полагаю, что легко смогу убедить вас в том, в какой степени этот взгляд обвинения далек от юридической действительности и не находит обоснования».
Далее адвокат Эттингер представил суду очень ясную и полную аргументацию позиции защиты, которую, к сожалению, невозможно привести полностью или даже пересказать в журнальнои статье.
Последним выступал адвокат Франциск Пасхальский, который сравнил суд над Конради в Швейцарии с судом над Ковердой в Польше. Он сказал, что Швейцария стала ареной процесса, во время которого прошел длинный ряд свидетелей, пополняя обвинительный акт против режима Советов. В условиях чрезвычайного суда в Варшаве защита не имела возможности использоваать рассеянных по Европе многочисленных свидетелей, которые при другом судопроизводстве своими показаниями могли бы дополнить сведения юного обвиняемого и взять на себя моральную ответственность за его поступок. Таким образом, рамки процесса были значительно сужены, что повлекло за собой удаление из судебного разбирательства всего, что происходит в Советской России, с которой Польша подписала мирный договор! Заканчивая эту часть своего выступления, Пасхальский воскликнул:
«Никто, однако, не может нам запретить здесь говорить обо всем, что Коверда пережил и что толкнуло его на убийство».
Вернувшись к воспоминаниям детства Бориса в советской России, защитник сказал, что, в отличие от взрослых, видевших многое, для детской души, которая впервые смотрит на мир, такая картина, как «ледяное крещение» в реке священника, оставляет неизгладимое впечатление и ложится в основу жизненного опыта ребенка. Борис вернулся в Польшу 11-летним мальчиком и вскоре начал работать экспедитором белорусской газеты, симпатизирующей большевизму. Его товарищи по белорусской гимназии упоены коммунистической идеологией. Он читает советские газеты, в которых публикуются приговоры по делам контрреволюционеров. Это будит в нем воспоминания и восстанавливает его против товарищей по школе, слепо верящих большевицкой пропаганде. Борис переходит в русскую гимназию, читает русские заграничные газеты, журналы и книги, начинает работать в белорусской газете правого направления и вскоре становится убежденным противником большевизма.
По мнению адвоката Пасхальского книга Арцыбашева «Записки писателя» замкнула цикл размышлений Бориса и дала ему напряжение воли, необходимое для исполнения принятого им раньше решения. Из этой книги, в которой Арцыбашев обращается к швейцарским судьям по поводу дела Конради, Пасхальский приводит следующие цитаты:
«Вы избрали террор средством тирании. Ваш террор-преступление. Террор, направленный против вас - справедливое возмездие...»-и далее -»Родина не дается даром. Мы и только мы имеем право решать судьбу нашей родины!»
Обращаясь к судьям, Пасхальский говорил:
«Я не могу согласиться с господином прокурором, когда он отказывает личности в праве прокладывать пути истории. Для господина прокурора человек - это только незначительная крупинка, зернышко песка, гонимое временем. О нет! Мне кажется, что один пример Коверды, который записал свое имя в историю, является ярким опровержением такой теории».
Свою речь Пасхальский закончил следующими словами:
«Господа судьи, я верю, что ваш приговор, в котором должно заключаться величие народа, покажет миру, что Польша, памятуя свои страдания, умеет понимать чужое горе!»
Речью Адвоката Пасхальского закончились выступления четырех защитников Бориса Коверды.
После этого суд предложил Борису последнее слово, от которого он отказался. После выполнения последних формальностей суд удалился для совещания.
Как я уже писал, обсуждение и вынесение приговора не заняли много времени. Окружной суд в Варшаве, в качестве чрезвычайного суда, в составе председателя, двух судей и секретаря вынес приговор в документе, озаглавленном: «РЕШЕНИЕ СУДА, 15 июня 1927 года, от имени РЕЧИ ПОСПОЛИТОЙ ПОЛЬСКОЙ».
На основании признания обвиняемого и показаний свидетелей, суд нашел вину Коверды совершенно доказанной. Более подробной мотивировки потребовал поднятый защитой вопрос о подсудности дела Коверды суду в порядке чрезвычайного судопроизводства.
После детального разбора статей закона и обстоятельств покушения суд пришел к выводу, что «все сомнения о подсудимости дела об убийстве Войкова чрезвычайному суду следует признать несущественными во всем их объеме». Две резкие ноты советского правительства от 7 и 11 июня несомненно сыграли свою роль в этом решении суда.
В вопросе о размере наказания суд постановил, что нет необходимости применения самого сурового наказания (смертной казни), но нашел нужным приговорить Бориса Коверду к бессрочным каторжным работам. Однако, принимая во внимание принцип исправления преступника и смягчающие вину обстоятельства, как-то: молодость подсудимого, его нравственные достоинства, глубокий патриотизм и понимание им страданий его сородичей, суд постановил:
«Обратиться через господина министра юстиции к господину президенту Речи Посполитой с ходатайством о замене Коверде бессрочных каторжных работ теми же работами на пятнадцатилетний срок».
Так закончился суд над Борисом Ковердой. Как я уже писал, покушение на полпреда Войкова и суд над Борисом Ковердой вызвали большой интерес в русской заграничной, польской и европейской прессе. Присутствие 120 журналистов на суде говорит о необыкновенном внимании, оказанном западной общественностью этому событию. После суда Коверда для многих превратился в героя; со всех сторон на его имя посылались приветствия; газеты сообщали подробности его пребывания в тюрьме. Белая эмиграция ликовала; создавался своего рода культ Коверды, и даже появились высказывания о роковой связи между преступником и мстителем и о неизбежности судьбоносного события.
Я прекрасно помню, как один из моих товарищей разделил обе фамилии на две части,-«Вой/ков» и «Ков/ерда»,- написал фамилию «Войков» над фамилией «Коверда» и прочитал в вертикальном направлении те же фамилии, что и в горизонтальном. После этого ему нетрудно было меня убедить в том, что смерть Войкова от руки Коверды была предопределена судьбой.
Приведу для примера два отклика белой русской эмиграции на казнь Войкова: один более аналитический, другой эмоциональный.
Первый отклик принадлежит перу С. Л. Войцеховского, присутствовавшего в зале суда в Варшаве.
«Особые политические условия помешали процессу Коверды превратиться в такой суд над коммунистической властью в России, каким был в свое время процесс Конради. Но значение поступка Коверды это не уменьшает. И, бьпь может, главное значение этого поступка не в самом факте обособленного и неорганизованного террора, а в том, что в лице Коверды против коммунистической власти восстал представитель молодого, только что начинающего жить поколения русского народа. Напрасно большевики утверждают, что Коверда является „наемником
иностранных империалистов". Девятнадцатилетний мальчик, сын того крестьянства, именем которого коммунистическая партия установила в Москве свою диктатуру, человек, не лишившийся во время революции никаких имущественных благ и этих благ не искавший, Борис Коверда выступил против большевиков во имя поруганной Родины, во имя той России, которая была и будет вновь. В поступке Коверды, в наличии смелости и патриотизма в молодом русском поколении, приходящем на смену усталым бойцам,-залог ее возрождения».
На Дальнем Востоке поэтесса Марианна Колосова посвятила Борису Коверде следующее стихотворение:
РУССКОМУ РЫЦАРЮ.
С Дальнего Востока-в Варшаву,
Солнцу-привет из тьмы!
Герою воспетому славой -
В стенах варшавской тюрьмы.
Золотыми буквами - Имя
На пергаменте славных дел.
И двуглавый орел над ними
В высоту голубую взлетел!
Зашептались зеленые дали...
Зазвенела Русская ширь...
Ты - литой из блестящей стали
Из старых былин богатырь!
И закорчился змей стоглавый,
Видно пули страшней, чем слова?
И под стены старой Варшавы
Покатилась одна голова...
Нам еще отрубить осталось
Девяносто девять голов...
Но нам ли страх и усталость?
На подвиг каждый готов!
И огнями горит золотыми
Путеводная наша звезда -
Дорогое, любимое имя:
«Русский рыцарь Борис КОВЕРДА!»
Советское правительство немедленно реагировало на варшавские события. Уже в день покушения, 7 июня, польскому посланнику в Москве была вручена первая нота, в которой говорилось:
«...Союзное правительство усматривает в убийстве своего посланника результат непринятия польским правительством всех необходимых мер против преступной деятельности на территории Польши русских контрреволюционных террористических организаций, особенно опасных для дела мира в теперешней напряженной международной обстановке...
...Заявляя поэтому свой решительный негодующий протест и считая, что польское правительство не может уклониться от ответственности за случившееся, союзное правительство оставляет за собой право вернуться к вопросу по получении более подробных и исчерпывающих сведений о совершенном в Варшаве преступлении...»
В ответной ноте от 9 июня, направленной польским правительством комиссару иностранных дел Литвинову, мы читаем:
«...Глубоко взволнованное и возмущенное фактом убийства, жертвой которого пал посланник Союза Советских Социалистических Республик в Польше господин Петр Войков, польское правительство желает еще раз дать выражение чувству искреннего сожаления и возмущения, которое у него вызвал факт этого убийства.
...Польское правительство не может считать себя ответственным за поступок безумца, который, как это, кажется, выясняется из первоначальных результатов следствия, является индивидуальным актом. Польское правительство тем более вынуждено отклонить от себя ответственность, ибо в свое время оно предлагало представителю Союза Советских Социалистических Республик личную охрану, которой, однако, посланник Войков, к сожалению, не хотел воспользоваться...»
Наконец, 11 июня, т.е. за четыре дня до суда над Борисом Ковердой, красная Москва предъявила Польше следующие требования:
«Принимая во внимание выраженное польским правительством сожаление, возмущение и категорическое осуждение акта 7 июня, союзное правительство ожидает:
1) что польское правительство примет все необходимые меры для всестороннего расследования дела, выяснения всех виновников и раскрытия всех нитей преступления, а также для быстрого и сурового наказания виновных, в особенности непосредственного физического убийцы;
2) что польское правительство в соответствии с предварительными переговорами временного поверенного в делах Союза Советских Социалистических Республик в Варшаве г. Ульянова с представителями польского министерства иностранных дел допустит г. Ульянова или другого уполномоченного союзного правительства к участию в следственных действиях по данному процессу, и
3) что польское правительство, наконец, примет на деле немедленные и энергичные меры к ликвидации на польской территории деятельности террористических и бандитских организаций и лиц, направленной против Советского Союза и его представителей, и вышлет из пределов польской республики лиц, занимающихся такой деятельностью».
По сведениям супруги Бориса Коверды Нины Алексеевны, уполномоченный со стороны советского правительства в следствии не участвовал, но у меня нет сомнения, что советские требования и упреки повлияли на решение предать Бориса Коверду чрезвычайному суду.Вскоре по окончании суда советские обвинения были распространены на Англию и на другие «темные силы реакции»:
«В Варшаве был убит т. Войков, полпред СССР в Польской республике. Этот неслыханный акт, нашедший отклик во всем мире, в настоящей тревожной международной обстановке еще более подчеркивает преступность политики реакционных сил, активно старающихся сорвать дело мира. Убийство т. Войкова является одним из звеньев в целой цепи событий, в сумме своей означающих все большую и большую угрозу миру».
Такими словами возвестило правительство СССР всему миру о событии, которое совершилось в столице Польши:
«Выстрел белогвардейца Бориса Коверды раздался в тот момент, когда ярко обрисовалась провокационная работа английского империализма по окружению Союза Советских Республик. Международная обстановка, складывавшаяся под угрозой непосредственного нападения на СССР, расшевелила все темные силы реакции во всем мире. Выстрел на варшавском вокзале должен был, по замыслу Чемберленов и Болдуинов, сыграть роль Сараевского убийства в 1914 г.- должен был вовлечь СССР в военную авантюру и тем самым облегчить польской буржуазии мобилизацию рабочих и крестьян Польши на войну за интересы английского капитала. Русская эмиграция, живущая только надеждой на интервенцию капиталистических держав в СССР,-учла сразу все выгоды момента. Уже с начала 1927 г. в кругах белогвардейской эмиграции стало заметно небывалое оживление. „Сам" генерал Врангель приехал „инкогнито" в Венгрию для того, чтобы отсюда удобнее руководить военными действиями против СССР. Центры активной белогвардейской работы приблизились к нашей западной границе... Почуяв, что в воздухе „пахнет жареным", зашевелилась белогвардейская эмиграция в Польше. Со времени польско-советской войны 1919-1920 годов в Польше образовалось гнездо золотопогонного сброда...» и т.д.
Самый суд над Ковердой представлен советскому читателю в следующем
виде:
«15 июня Борис Коверда предстал перед чрезвычайным судом Польской республики. Два дня продолжалось это дело... Что можно сказать о суде над Ковердой? Это была такая же гнусная комедия, как та, которая развернулась в 1923 г. в Швейцарии, когда судили Конради - убийцу т. Воровского. Перед судом прошел ряд специально подобранных свидетелей, которые всеми способами обеляли Коверду, изображая его невинным отроком с кристальной душой и голубиныу сердцем. Обычно с понятием суда связано представление с защите и обвинении. Суд над Ковердой в сущности не имел обвинения. Прокурор и защита разделили между собой труд целью которого было представить Коверду в виде „национального героя". ...Стоит ли после этого говорить ом защите?.. Фактически после речи прокурора защите оставалось лишь дополнить и уточнить выдвинутые им положения, Весьма характерен состав защиты: монархист Недзельский и пилсудчик Пасхальский, специалист по бракоразводным делам Эттингер и темный виленский проходимец Андреев,- вся эта компания изощрялась в течение нескольких часов в плюгавых нападках на СССР при „благожелательном нейтралитете" со стороны председателя суда, которому не пришло в голову приостановить красноречие адвокатов, направленное по адресу страны, с которой Польша находится в нормальных отношениях. В других условиях можно было бы лишь посмеяться над речами этих адвокатов, над этим винегретом из обычных белогвардейских рассказов „об ужасах Совдепии", сдобренных соусом семинарской реторики и ханжеского пафоса. В одну неблаговонную кучу свалены здесь и собственного изобретения „цитаты вождей революции", „ужасы Чека", гимназическая фуражка Коверды, мифический „батюшка", убиенный большевиками, прилизанная головка дитяти Бориса и запах ладана православных церквей...»
Не обошлось, конечно, без избитых фраз коммунистического жаргона,- «Трудящиеся СССР встретили приговор варшавского суда с возмущением»-и без угроз по адресу «буржуазной» Польши:
«Союз Советских Социалистических Республик глубоко запомнил поведение варшавского суда. С гордостью и отрадой вспоминаем мы зато те десятки тысяч славных варшавских рабочих, которые пришли к советскому посольству отдать последний долг погибшему на революционном посту послу первой в мире страны трудящихся. В этом проявлении международной пролетарской солидарности- залог того, что настанет день, когда судьями в Польше будут рабочие и крестьяне Польши»..
Благодаря близорукости и попустительству западных демократий в годы второй мировой войны, предсказания 1927 года исполнились в 1944 году, и в польских судах по сей день хозяйничают товарищи комиссары, не обращая никакого внимания на мнения и желания крестьян и рабочих. Читая советские тексты шестидесятилетней давности, удивляешься тому, насколько они современны по форме и содержанию. Та же социалистическая солидарность трудящихся, миролюбивый Советский Союз и коварные козни капиталистов. Такие же фразы заполняли столбцы советских газет и волны эфира, когда подавлялись восстания в Германии и Польше и когда светские танки врывались в Чехословакию, Венгрию и в Афганистан...
Окончился суд в Варшаве, интерес к судьбе Бориса Коверды стал постепенно спадать, и только его выход из тюрьмы в 1937 г. на время оживил воспоминания о событиях между 7 и 15 июня 1927 года. Отгремела вторая мировая война и затмила в памяти людей многое, что было до нее.
За исключением дружеских бесед, Борис Сафронович все эти годы хранил молчание по поводу событий, в которых он был главным действующим лицом. Только в 1984 году, сознавая важность восстановления исторической истины и, возможно, предчувствуя, что его жизнь подходит к концу, Борис Сафронович написал статью под заглавием «Покушение на полпреда Войкова 7 июля 1927 года».
Эта короткая статья, названная автором «свидетельским показанием»,
написана языком делового отчета и почти полностью ограничивается передачей
фактов и событий.
О самом важном решении во всей своей жизни Борис Сафронович пишет так: «В моих беседах с Павлюкевичем и Яковлевым мы все чаще обсуждали план покушения на Войкова и в конце концов, к началу 1927 года, я выразил желание совершить это покушение».*
Я думаю, что невозможно проще и скромнее сказать о решении, которое могло стоить жизни 19-летнему юноше. Как мы уже знаем, на суде и обвинение и защита считали доказанным, что у Бориса Коверды не было сообщников. Однако в статье Бориса Сафроновича несколько раз упоминаются доктор Арсений Васильевич Павлюкевич, издатель газеты «Белорусское Слово», в которой Борис Сафронович работал, и есаул Михаилов Ильич Яковлев, участник гражданской войны и издатель газеты «Новая Россия». Ознакомившись с обстоятельствами, предшествующими покушению, я считаю, что сообщников, в моем понимании этого слова, у Бориса Сафроновича не было. Никто с ним сообща в покушении не участвовал и ему в этом не помогал. От Павлюкевича Борис Сафронович получил 200 злотых на проезд в Варшаву и на расходы, а от Яковлева-старый маузер с патронами и обучение стрельбе из него. Двое знакомых Бориса, на которых вначале рассчитывали, не смогли, по разным причинам, участвовать в покушении, а роль третьего, некоего Шипчинского, свелась к тому, что он устроил Бориса в Варшаве на квартиру к бедной торговке и показал ему, где находится советское посольство. Таким образом, приехавши из Вильны в Варшаву, молодой Борис оказался совершенно один.
В своем выступлении перед судом адвокат Пасхальский сказал:
«Удивительное в этом ребенке (Борисе) соединение чего-то взрослого и чего-то совершенно детского».
Я считаю, что «взрослый» Борис проявил необыкновенную убежденность, настойчивость и хладнокровие, проведя 14 одиноких дней в Варшаве без сообщников, руководства и опыта, выискивая способ привести свое намерение в исполнение и поднимая руку с револьвером на страшное дело убийства другого человека. А Борис «ребенок», после того, как Войков упал смертельно раненый, остался стоять на перроне, просто и твердо веря, что сделал правое дело.
На суде Борис решительно и спокойно заявил, что действовал сам, без сообщников, что несомненно принесло ему более строгий приговор. Признай он, что инициаторами покушения были два известных в Польше антикоммуниста, суд бы совсем по другому отнесся к его участию в покушении, строго наказавши взрослых вдохновителей и значительно мягче молодого исполнителя. Такое моральное качество Бориса я назову - верность слову, даже в ущерб самому себе...
Вся же последующая жизнь Бориса Сафроновича может послужить примером скромности любому из нас. В моих глазах идейность, стойкость, верность и скромность являются
неотъемлемыми качествами настоящего героя... В этом году исполняется 70 лет со дня захвата власти большевиками и 60 лет со дня казни на варшавском вокзале видного большевика и одного из организаторов убийства царской семьи Петра Войкова. За эти годы выросло два поколения русских людей в Советском Союзе и заграницей. Громадное большинство из них не знают имени Бориса Коверды и не слышали о его героическом поступке. На национальном русском зарубежья и особенно на нас, кадетах, лежит моральная обязанность сохранить память о нем до того дня, когда русские историки получат доступ ко всем архивам и смогут вынести беспристрастный суд о вооруженной и идеологической! борьбе сторонников и противников коммунизма. Уже сейчас слышны молодые голоса из Советского Союза, которые признают, что правда на нашей стороне. Я совершенно уверен, что суд истории прийдет к такому же заключению и что новая Россия сохранит имя Бориса Коверды наряду с именами других борцов за свободу и достоинство русского народа.
Алексей Боголюбов
кадет 17-го вып. Р.К.К.1
17 мая 1987 г.
* Нина Алексеевна, супруга Бориса Сафроновича, говорит, что были колебания Польша сначала Войкова послом не приняла, повидимому из-за его участия в убийстве царской семьи. Говорили, что Войков носил перстень на руке, снятый с царских мучеников.
** Факт участия Войкова в убийстве царской семьи повлиял на решение Бориса Коверды.
Библиография
1. Дело Б. Коверда, июнь 1927 г. (Книгоиздательство «Возрождение», Париж).
2. Убийца тов. Войкова перед польским судом (Государственное издательство, Москва,
Ленинград, 1927).
3. Покушение на полпреда Войкова 7 июня 1927 года, статья Бориса Коверды;
«Русская Мысль», февраль 1984 г. и журнал «Часовой».
4. Газеты.
Окончание.
Источник: www.xxl3.ru
Скриншот