Борис Сафронович Коверда, 1907 - 1987 (1)
Часть-1 Часть-2 Часть-3
Борис Сафронович Коверда
1907-1987
Из журнала "Кадетская перекличка" № 43 1987г.
Борис Сафронович Коверда - это имя мало кому известно в России, разве что историкам.
В Русском Зарубежье его знали все. Этот гимназист убил Войкова, советского посла в Польше и одного из руководителей расстрела царской семьи в Екатеринбурге.
В наш время отвратительного неразборчивого терроризма Бориса Коверду не хочу, не могу назвать террористом. Скорее - мстителем. Читайте и сами делайте выводы.
Л.Л.
ИМЯ ТВОЕ СОХРАНИТ СВОБОДНАЯ РОССИЯ
Алексей Боголюбов
Выстрел на варшавском вокзале поразил мое детское воображение и поставил 19-летнего Бориса Коверду на пьедестал героя.
Таким Борис Сафронович остался для меня на всю жизнь...
С апреля 1978 по апрель 1982 года я работал в Москве на постройке нового американского посольства. За эти годы я многое видел и многое слышал и о многом говорил с русскими людьми. Эти наблюдения и разговоры подтвердили то, о чем мы, родившиеся или выросшие заграницей, знали из газет, книг и свидетельств наших родителей, а также от бывших советских граждан, а именно, что советская власть сделала все, чтобы отнять у русских людей их историческое культурное и духовное богатство, ничего не смогла дать взамен и физически обрекла большинство народа на убогую жизнь иждевенцев режима. Только идейность части русской интеллигенции и естественное тяготение народа к «своему, понятному и родному» заставляет власть неохотно идти на уступки.
Правы были наши отцы и деды, поднявшие знамя белой борьбы!
Они уже тогда предчувствовали и предвидели все ужасы, через которые пришлось пройти русским людям под богоборческой и антинародной властью кучки фанатиков-интернационалистов.
Правда была и остается на нашей стороне!
С такими мыслями и чувствами я вернулся в Вашингтон, где вскоре узнал, что Борис Сафронович живет со своей семьей в районе города и состоит прихожанином нашей Зарубежной Церкви.
Меня охватило волнение при мысли, что я смогу пожать руку одному из героев русского национального сопротивления коммунизму...
Многие из нас кадет помнят, что после выхода из тюрьмы Борис Коверда провел несколько месяцев в Белой Церкви и сдавал экзамены на аттестат зрелости в июне 1938 года. Две фотографии Бориса с матурентами 18-го выпуска, любезно предоставленные мне супругой покойного Ниной Алексеевной, передают знакомую многим из нас обстановку последних дней в стенах корпуса: письменные экзамены в зале корпуса с родными нам девизами на арках и неизменный групповой снимок матурантов с представителем министерства образования, директором корпуса и преподавателями на фоне сцены, расписанной сюжетами из русских народных сказок...
Борис Сафронович сохранил теплое чувство к корпусу и кадетам, легко вжился в небольшую семью нашего объединения в Вашингтоне.
Он охотно посещал товарищеские встречи, семейные обеды, поочередно устраеваемые в домах членов объединения, молебны и чествования в дни кадетских праздников.
Для более молодых членов объединения Борис Сафронович, Н. Новицкий и Г. Никонишин представляли тех мальчиков и юношей, участников белой борьбы, которым посвящали стихи зарубежные поэты...
В августе 1984 года Борис Сафронович провел неделю на 9-ом общекадетском съезде в Вест Пойнт. В знак глубокого уважения всех присутсвующих ему был преподнесен погончик Первого Русского Великого Князя Константина Константиновича Кадетского Корпуса, в котором 46 лет тому назад он сдавал экзамены на аттестат зрелости.
Борис Коверда на снимках - в гражданском костюме.
В начале 1985 года состояние здоровья Бориса Сафроновича ухудшилось, и он даже стал пропускать наши встречи. Со свойственной ему скромностью и стойкостью он мало говорил о своей болезни и никогда не жаловался. На 10-ом юбилейном съезде, в августе 1986 года в Канаде, Борис Сафронович присутствовать уже не смог. Однако он передал через меня приветствие нашему съезду, вместе с короткой запиской, в которой писал:
«Поездка два года назад на 9-ый съезд произвела на меня большое впечатление, и мне так грустно, что в этом году не смогу ее повторить».
В субботу 6 декабря 1986 года мы отмечали корпусной праздник молебном и товарищеской встречей, на которую собралось больше 30-ти человек кадет с семьями и гостей. Бориса Сафроновича не было с нами, и мы знали, что состояние его здоровья сильно ухудшилось. Однако он попросил свою супругу, Нину Алексеевну, присутствовать на нашем праздновании, несмотря на то, что нуждался в ее постоянном уходе. По предложению К. Болдырева, мы позвонили по телефону Борису Сафроновичу и хором пропели ему «Многая лета». Он был обрадован и растроган, а мы с грустью чувствовали, что говорим с ним, возможно, в последний раз.
Борис Сафронович скончался в среду 18 февраля 1987 года, не дожив до своего
80-тилетия.
На первую панихиду в четверг в храме Иоанна Крестителя в Вашингтоне собралось более 70-ти человек. Гроб был накрыт трехцветным полотнищем, а у изголовья покойного был поставлен русский национальный флаг.
Настоятель храма о. Виктор Потапов сказал сильное, прочувствованное слово. После панихиды мы узнали, что Борис Сафронович хотел, чтобы его гроб на похоронах несли кадеты. Отпевание и похороны состоялись в пятницу, 20 февраля в монастыре Новое Дивеево. Ввиду рабочего дня только пять кадет смогли проводить покойного: Е. Гирс, К. Голицын, Ю. Козлов, С. Муравьев и А. Боголюбов.
Поминальная трапеза была устроена семьей покойного в помещении общества «Отрада».
Еще до смерти Бориса Сафроновича из Парижа в Вашингтон прилетела его дочь Наталия Борисовна. Старшая внучка покойного Таня, студентка университета в районе Вашингтона, была вместе с матерью и бабушкой на похоронах. Младшая внучка Аня, как раз в это время, была в заграничной поездке со своей парижской школой и не смогла проститься со своим дедушкой.
У могилы и на трапезе было много искренних слез и теплых, сердечных слов и объятий...
Во время поминальной трапезы мы договорились с Женей Гирсом, что я напишу статью о Борисе Сафроновиче для следующего номера «Кадетской Переклички».
По возвращении в Вашингтон, я обратился к супруге покойного Нине Алексеевне и получил от нее разные материалы, относящиеся к событиям июня 1927 года, включая стенографическую запись с заседаний чрезвычайного суда в Варшаве.
На последующих страницах я попытаюсь вкратце осветить все стороны этих волнующих событий шестидесятилетней давности.
Суд над Борисом Ковердой был проведен очень быстро: 7 июня было совершено покушение, а уже 15 был вынесен приговор.
Оба заинтересованные правительства имели для этого основания. Польша не хотела осложнять отношения со своим опасным соседом, с которым она не так давно закончила войну. Для Советского Союза долгое следствие и разбор причин покушения грозили превратить суд над Ковердой в осуждение советского режима на глазах у мировой общественности.
Большевики боялись повторения суда над швейцарским подданным Конради, застрелившим в 1923 году секретаря советской делегации Воровского. Швейцарский суд оправдал Конради и тем самым осудил большевистские злодеяния в России.
Для ускорения процесса польское правительство нашло возможным применение закона о чрезвычайных судах, относящегося главным образом к преступлениям против польских официальных лиц.
В составе председателя и двух членов, этот суд выносит скорые и суровые приговоры, которые являются окончательными и обжалованию не подлежат.
С раннего утра 15 июня здание суда было окружено толпой лиц, желавших присутствовать в зале судебного заседания. Несмотря на строгий разбор, с которым производился пропуск в зал, все скамьи для публики, проходы и места за судьями оказались занятыми. Польская и иностранная пресса были представлены значительным числом журналистов, количество которых все увеличивалось и к моменту приговора достигло 120-ти человек. Среди них были корреспонденты «Правды» и «Известий», занявшие места в стороне от «буржуазных» журналистов.
Борис Коверда был введен в зал суда под сильным конвоем и сразу завоевал общую симпатию своей улыбкой и выражением лица. В чистой рубашке и в скромном костюме он казался совершенно мальчиком. Свои показания Коверда давал, как и все свидетели, на польском языке. В первый момент он очень волновался, но все остальное время держал себя очень спокойно, несмотря на то, что до объявления приговора в напряженной атмосфере судебного заседания возникали даже опасения о возможности вынесения смертного приговора...
Заседание суда открылось в 10.45 утра, а приговор был вынесен через 14 часов в 12.45 ночи. Судьям понадобилось 50 минут, чтобы принять решение.
Приговор был выслушан Ковердой и всеми присутствующими стоя. Когда председатель суда дошел до слов о бессрочной каторге, вздох облегчения прошел по залу, а Коверда встретил приговор с выражением радости на лице. Его отец подбежал к скамье подсудимых и крепко обнял и поцеловал сына, который сразу же, под конвоем полицейских, был отведен в тюрьму.
Впоследствии президент Речи Посполитой заменил бессрочные каторжные работы теми же работами, но на пятнадцатилетний срок.
Как мы сейчас знаем, Борис Сафронович Коверда провел 10 лет своей молодой жизни в тюрьме (освобожден по амнистии).
Обвинительный акт о предании Бориса Коверды чрезвычайному суду, в качестве обвиняемого по статье 453 уголовного кодекса, в интересующей нас части, гласит:
«Стрелявшим в посланника Войкова оказался Борис Коверда, девятнадцати лет, ученик гимназии Русского общества в Вильно, который, опрошенный в качестве обвиняемого, признал себя виновным в умышленном убийстве посланника Войкова и заявил, что он, будучи противником настоящего политического и общественного строя в России и имея намерение поехать в Россию, чтобы там принять активное участие в борьбе с этим строем, приехал в Варшаву с целью получить разрешение Представительства СССР на бесплатный проезд в Россию. А когда ему было в этом отказано, он решил убить посланника Войкова, как представителя власти СССР, причем добавил, что с посланником Войковым никогда не разговаривал, к нему претензий не имел, ни к какой политической организации не принадлежал, и что акт убийства он совершил сам, без чьего-либо внушения или соучастия».
После огласки обвинительного акта председатель суда спросил Коверду, признает ли он себя виновным, на что тот ответил, что признает убийство Войкова, но виновным себя не признает, т.к. убил его за все то, что большевики совершили в России.
По окончании этого заявления были введены свидетели. Свидетелей обвинения было пять: Аркадий Розенгольц, полпред СССР в Англии, Юрий Григорович, завхоз советского посольства в Варшаве, два польских полицейских, дежуривших в утро покушения на вокзале и Сура Фенигштейн, бедная торговка, у которой Коверда прожил в качестве «углового жильца» 13 дней из своего двухнедельного пребывания в Варшаве.
Розенгольц рассказал о своей встрече на вокзале с Войковым и о деталях самого покушения, в то время как они вместе шли из вокзального буфета к поезду, на котором Розенгольц собирался уехать в Москву. Григорович по сути дела ничего сказать не смог, т.к. Войков отпустил его с вокзала до покушения. Околоточный Ясинский дежурил на вокзале, услышал несколько выстрелов и «на перроне Мо. 8-9 заметил двух людей, стрелявших друг в друга из револьверов»... Описавши последующие обстоятельства, он закончил свое показание так: «Будучи в помещении, в которое был отведен Коверда, я слышал, как тот сказал: „за Россию"».
Полицейский Домбровский, тоже дежуривший на вокзале, дал свою версию событий и подтвердил, что на вопрос зачем он стрелял, Коверда ответил: «я отомстил за Россию, за миллионы людей». Он также отметил, что Коверда был совершенно спокоен, когда его арестовали. Свидетельница Фенигштейн показала, что Коверда приходил вечером, а утром выходил и никого у себя не принимал.
Со стороны защиты выступали родители и сестра Бориса, директор гимназии, в которой он учился, его духовник, издатель еженедельника «Белорусское Слово», в котором Коверда проработал три года, товарищи по гимназии, знакомые и т.д. - всего 21 человек.
Мать Бориса, Анна Коверда, дала следующие показания:
«В 1915 году мы были эвакуированы властями из Вильны... Мы жили в России до 1920 года... То, что он видел в Самаре, не могло создать в нем благоприятного для большевиков настроения... Он был свидетелем разгула Чрезвычайки... Сын моей сестры был убит большевиками. Борис часто об этом говорил с моей сестрой... Борис в Самаре был свидетелем, как расстреливали на льду нашего знакомого отца Лебедева... Борис много читал. По взглядам он был демократ... Борис был впечатлительным, тихим и скромным. Он работал на всю семью... Борис болел скарлатиной и дифтеритом, был в больнице шесть недель. Сразу после выздоровления взялся за работу... Когда Борис был еще 6-7-летним мальчиком, я иногда читала ему историю России... На него особенно сильное впечатление произвела история Сусанина. Он сказал мне: „Мама, я хочу быть Сусаниным"... Об убийстве я узнала из газет. Оно было для меня неожиданностью».
Отец Бориса, Сафрон Ковер да, сообщил следующее:
«Я сын крестьянина... В Вильне еще до войны я принадлежал к партии социалистов-революционеров и принимал участие в нелегальной работе. Я был убежден в том, что царская власть угнетает крестьян... Когда произошел переворот, я принимал участие в уличных боях против большевиков... В последний раз я виделся с сыном на праздник Рождества Христова... Я жил отдельно, так как тяжелые условия заставляли меня жить отдельно. Я учитель народной школы. Во время каникул, в разговоре с сыном мы не раз затрагивали политические темы... Нужда портила Борису жизнь... Он человек верующий и правдивый. В прошлом году он тяжело болел и был близок к смерти. После болезни его впечатлительность усилилась»...
Сестра Бориса Ирина подтвердила, что у них в доме бывали такие периоды, что продавалось все, так как не на что было жить, и что было время, когда только брат содержал всю семью.
Директор гимназии Виленского Русского Общества сообщил следующее:
«В прошлом учебном году Коверда поступил в нашу гимназию в 7-ой класс... Я спрашивал учителей белорусской гимназии, отчего Коверда ушел из этой гимназии - и мне было сказано, что там часть учеников принадлежала к коммунистической партии, что Коверда выступал против своих товарищей и что на этой почве ушел... Я знал, что Коверда находится в очень тяжелых материальных условиях, что он вынужден работать... Мы мирились с частым пропуском уроков... и он хоть с трудом, но был переведен в 8-ой класс... Уже после Рождества он очень редко бывал в гимназии... Возник вопрос, что делать с Ковердой. 21 мая на заседании педагогического совета было принято решение об исключении Бориса Коверды... Мы были вынуждены это сделать на основании существующих правил... Исключение Коверды... было для меня тяжелой обязанностью... У него были слезы на глазах, когда он говорил, что хочет окончить гимназию, но не может платить... Коверда был тихим, спокойным, послушным, сосредоточенным и замкнутым... Как директор гимназии я могу сказать, что Коверда оставил в гимназии самые хорошие воспоминания... На этой неделе я разговаривал с товарищами Коверды. Они мне говорили, что встречались с Ковердой и рассказывали ему об экзаменах. Коверда загадочно говорил о том, что ему тоже предстоит сдать экзамен, и потом его товарищи объяснили, что этот экзамен-это его поступок. Общее мнение о Коверде гласило, что это человек безусловно идейный, не бросающий слов на ветер, сосредоточенный, впечатлительный, мягкий... Всем было ясно, что Коверда переживал что-то крупное, что-то ценное, какую-то тайну. Это было общее мнение товарищей Коверды по гимназии»...
Священникъ Дзичковский был духовником и законоучителем Бориса и охарактеризовал его как хорошего ученика и христианина:
«Борис Коверда был христианином не только на словах. Он относился к закону Божию с особенным вниманием. Посещал церковь. Я видел, что он в семье получил религиозное воспитание и этим отличался от остальных моих учеников»...
Арсений Павлюкевич, издатель еженедельника «Белорусское Слово», показал, что Коверда работал у него корректором и экспедитором, был трудолюбив, делал переводы, интересовался религиозным отделом и вступал в переписку с методистами, защищая православие.
- «Он был самолюбив, и на этой почве у него возникали столкновения с сотрудниками в редакции. В материальном отношении ему было очень тяжело, так как он содержал всю семью. После болезни он сделался очень нервным, и это может быть было вызвано ходом его учения. В прошлом году Коверда хотел выехать в Россию, но скрывал от меня. На вопрос о своем будущем ответил, что хочет получить высшее образование в России, что рассчитывает на падение большевиков и может оказаться там полезным. В последнее время он составлял выдержки из русских газет. У нас был отдел «СССР», и в этом отделе мы сообщали о наиболее ярких событиях из большевистской жизни. Коверда тоже делал вырезки из эмигрантских русских газет «За свободу» и «Сегодня». По мере умственнаго развития в нем усиливались антибольшевистские настроения. В нашей редакции он мог высказывать свои взгляды и это никого не удивляло. Поступок Коверды оказался, однако, для нас неожиданным и был вероятно вызван его антибольшевистским. настроением».
Товарищи по гимназии Агафонов и Белевский пробыли с ним в одном классе два года и считали его замкнутым, набожным, скромным и симпатичным. Его любили и уважали, так как он приходил в гимназию усталый от работы. Коверда был противником большевиков и в Вильне выступал против них. Когда в Вильне шел советский фильм «Волжский бурлак», Коверда сказал, что такие картины не должны демонстрироваться и что следовало бы, как в Риге, сорвать демонстрацию. Коверда говорил, что он очень любит Родину и Родина находится в тяжелом положении.
После окончания выступлений остальных свидетелей защиты, которые ничего по сути дела не добавили, суд перешел к слушанию обвиняемого. Коверда поднялся со своего места и громко и отчетливо стал рассказывать, на польском языке, свои воспоминания и впечатления детства в России, передавая обстоятельства и сцены бесправия, насилия, жестокости и террора. Во время этих показаний его постепенно охватило волнение и последние слова он проговорил почти плача. Но затем взял себя в руки и продолжал совершенно спокойно и твердо рассказывать о своей жизни в Вильне по
возвращении туда в 1918 году.
В течение двух лет Борис работал экспедитором в белорусских левых газетах. В какой-то момент ему стало ясно, что работа этих газет ведется, как он выразился, «на червонцы, выкованные из церковных ценностей». Перейдя в газету Павлюкевича, Борис начал читать о большевистской революции и о ее последствиях, прочитал книгу Краснова, сборник статей Арцыбашева, польские книги, в том числе и книгу о голоде и понял, кто виноват в том, что положение России дошло до того, что люди стали людоедами. Дальше привожу слова Бориса:
«Еще в прошлом году я хотел ехать для борьбы с большевиками в Россию. Я говорил об этом моим друзьям. Не знаю, почему они умолчали об этом здесь перед судом. Но пришло время материальной нужды, и мне не удалось осуществить мой замысел. Но когда мое материальное положение укрепилось, я опять начал думать о борьбе и решил поехать в Россию легально. Я собрал немного денег и приехал в Варшаву, а когда мне было в этом отказано, я решил убить Войкова, представителя международной банды большевиков. Мне жаль, что я причинил столько неприятностей моей второй родине-Польше. Вот в газетах пишут, что я монархист. Я не монархист, а демократ. Мне все равно: пусть в России будет монархия или республика, лишь бы не было там банды негодяев, от которой погибло столько русского народа».
Это заявление Коверда произнес при напряженном внимании всех присутствующих.
На вопрос прокурора о том, как он узнал Войкова и откуда знал, что Войков будет на вокзале, Коверда ответил:
«Я знал Войкова по фотографиям, печатавшимся в иллюстрированных изданиях. Кроме того я его видел в советском консульстве. О том, что Войков должен быть на вокзале, я узнал из газет - я прочел, что Войков выезжает в Москву. Я знал, что есть только один скорый поезд отходящий в Советскую Россию в 9 часов 55 минут утра, и знал, на каком пути этот поезд стоит. Я хочу еще прибавить, что я убил Войкова не как посланника, а как члена коминтерна».
На этом закончились показания Бориса Коверды.
Прокурор Рудницкий начал свою речь с утверждения, что Коверда является русским не только по происхождению, языку и вероисповеданию, но и по «одушевляющей его экзальтированной, плохо понятой, ведущей на неверные пути, но тем не менее глубокой любви к своей стране». Затем он продолжил:
«На какую бы ошибочную дорогу ни завела его эта любовь, мы не можем не принять во внимание той правды, которая в нем живет, руководит его неопытным умом, его ошибочными, преступными шагами. Но, господа судьи, мы не можем преступление, убийство посланника Войкова, считать за спор сегодняшней России с завтрашней Россией или же России сегодняшнего дня с Россией вчерашнего дня, а тем более мы не можем считать, что наш приговор должен разрешить великий спор между двумя лагерями одного народа. Мы не можем ни минуты задумываться над вопросом, кто прав: сегодняшние правители России или же ее эмиграция, которая, измученная и раздраженная, как всякий лишенный своей земли человек, желает ввести какой-то другой порядок в России. Мы не можем ни разрешать, ни касаться этого спора не только потому, что никто из современников не в состоянии разрешить, за кем правда в великих исторических переворотах, но прежде всего потому, что это спор русских с русскими, спор внутри государства, борьба сил чужого общества. Мы не можем также поставить вопроса, был или не был террористический акт Коверды вызван и оправдан террором в России. Мы не можем этот вопрос ставить так, как его поставил русский писатель, книга которого была для Коверды настольной. Мы не можем ставить вопрос, кто первый начал применять террор. Террор не является содержанием революции, он является излишне часто применяемым способом борьбы, и я думаю, что никогда история, отмечая завоевания или отдавая надлежащую дань революционным переворотам, не найдет слов признания или хотя бы оправдания террора. Безусловно, террор не умаляет завоеваний Великой французской революции, но все то, что она завоевала для человека и гражданина, не может узаконить и оправдать гибель десятка тысяч человеческих жизней.
Террористический акт является всегда преступлением. Человеческая справедливость должна его преследовать и наказывать виновных. Откинув в сторону те соображения, о которых я говорил выше, которые могли бы нарушить спокойствие, необходимое для вынесения приговора, мы должны подойти к настоящему процессу, как к процессу об убийстве посланника Петра Войкова Борисом Ковердой.
При этом подходе мы сталкиваемся сразу с понятием о вечной и никогда не исчезающей человеческой гордыне. Коверда убивает за Россию, от имени России. Право выступать от имени народа он присвоил себе сам. Никто его не уполномочивал ни на это сведение счетов, ни к борьбе от имени России, ни к мести за нее».
Обвинению нужно было разрешить очень важный вопрос о том, действовал ли Коверда один или за его спиной стояли другие люди или организации. Прокурор Рудницкий ответил на этот вопрос следующим образом:
«После всего этого мы должны заняться разрешением вопроса, был ли поступок Коверды результатом заговорщической деятельности какой-либо организации или же хотя бы мало с собой связанных, но действующих совместно нескольких лиц. Обыски, произведенные у русских эмигрантов и у лиц, которые по тем или иным причинам казались подозрительными полиции, не дали никаких результатов. Ни в Вильно, ни в Варшаве, ни в Белостоке не найдено никаких следов, связывающих Коверду с чем-либо, ничего, что могло бы служить поощрением или помощью для Коверды в его кровавом поступке. Конечно, эти отрицательные данные еще не исключают существования более законспирированных террористических организаций, действующих против представителей СССР в Польше. Однако, по- моему, это исключают обстоятельства, предшествовавшие покушению и сопровождавшие его. Коверда, как известно, прибыл в Варшаву 23 мая, т.е. за две недели до убийства, остановился вначале на один день в гостинице «Астория», а затем в течение двух недель занимал угол в убогой квартире Фенигштейн, платя злотый за каждую ночь. Жил он без прописки. Разве организация, замышляющая покушение и заботящаяся об его успехе, не создала бы для своего агента возможности легального пребывания в Варшаве, снадбив его хотя бы фальшивым паспортом, которого Коверда, как мы знаем, совсем не имел, и крупными деньгами, облегчая ему может быть трудный, но возможный побег? А денег, как мы знаем, Коверда в день покушения совсем не имел. Разве затем организация не старалась бы ему облегчить бегство, хотя бы приготовить ему автомобиль? А ведь мы знаем, что Коверда после покушения не двинулся с места и спокойно ждал, когда подойдет полиция и арестует его. Очевидно, что никто не думал об его бегстве, что при наличии заговора нельзя себе представить, хотя бы с точки зрения безопасности других заговорщиков, которых полицейские власти могли найти, имея в руках фактического виновника покушения. Поведение Коверды в отношении полиции является весьма неразумным с точки зрения заговорщика. Почти каждый день он бывает в консульстве, хлопочет о бесплатном въезде в Россию, где, как он нам говорил, он собирается вести борьбу с правительством. Такое чуть ли не ежедневное посещение могло обратить на него внимание, вызвать подозрение, интерес к его личности и намерениям, могло привести к открытию заговора, если бы Коверда принадлежал к заговорщикам, и сделать невозможным покушение. А ведь до первого июня, до даты окончательного отказа со стороны консульства, Коверда, не скрывая своей фамилии, ежедневно там бывает, оставляет там свою фотографию. Следовательно, он поступает так, как нельзя поступать заговорщику, так, как никогда ни один заговорщик не поступит. Самое покушение на посланника Войкова происходит в условиях самых неудобных для этой цели. Коверда, на основании газетных сообщений, ищет Войкова каждый день на одном и том же месте, в продолжение нескольких дней, не зная даже, когда произойдет предполагаемый выезд посланика в Москву и произойдет ли он вообще. А ведь для людей, хотя бы сколько-нибудь знающих образ жизни посланника, было известно, что его легко можно встретить, как нам рассказал свидетель Григорович, без всякой охраны гуляющим по улице, или правящим автомобилем, или разъезжающим на моторной лодке по Висле. Посланника было легче встретить, в продолжение 4-5 дней, где-нибудь в другом месте, чем на главном вокзале; при этом не было известно, когда он туда приедет, а возможность бегства после покушения была очень невелика.
Все эти внешние обстоятельства, сопровождавшие покушение, безусловно указывают на то, что Коверда совершил его один, без чьего бы то ни было соучастия и без посторонней помощи.».
Вторым ключевым вопросом, на который надо было ответить прокурору, было выяснение причин и побуждений, толкнувших Бориса на его рискованный шаг. По этому вопросу прокурор Рудницкий представил суду следующую аргументацию:
«Очевидно причиной этому не были годы, прожитые Ковердой в России. Из периода гражданской войны в России он вынес смутные воспоминания, воспоминания не непосредственные всех тех ужасов, с которыми связана всякая гражданская война; эти воспоминания могли бы глубоко запасть в его душу, если бы он пережил их непосредственно, и если бы он собственными глазами видел пролитие братской крови, но, как мы знаем, самые страшные вещи доходили до него, мальчика 13-14 лет, только в форме рассказов. По-моему, другой фактор формировал сознание Коверды и старательно воспитывал в нем элементы ненависти и мести. Этим фактором была та литература, вернее журналистика, которой питался Коверда в течение последних лет. Он рано начал жить в мире газетных сообщений, освещаемых соответственно с направлением газеты. Мы ведь знаем, что в последнее время помимо чисто технической работы, он делал из газет, в которых работал, специальные вырезки, касающиеся всех тех зарубежных событий, которые, согласно мнению большинства прессы, особенно эмигрантской, являются исключительным содержанием жизни теперешней России. Чтобы судить свою страну, сказал я сегодня, нужно жить в этой стране, в ней работать и страдать. Нельзя, однако, судить ее, живя в атмосфере газетных сплетен и эмигрантских надежд. Ибо этот суд никогда не будет глубоким и правильным. Эта искусственная атмосфера, в которой билось сердце Коверды, не могла не влиять на его мысли, на его волю. Находясь в состоянии постоянного возбуждения, Коверда вернулся к воспоминаниям детства, о которых нам говорила его мать. Он захотел стать, как герой его мечтаний, Сусанин, спасителем гибнущей России и начать борьбу с теми, которых он всегда считал ее врагами и угнетателями. Если мы прибавим, что эта экзальтированная и фанатическая натура, не могущая найти никакого выхода в своих мечтаниях о служении родине и видящая это служение прежде всего в совершении преступления, столкнулась с книгой, может быть, написанной с большой сердечной болью, но наполненной ненавистью к людям сегодняшней России и сочувствием к каждому поступку, направленному против этих людей, то мы должны будем придти к определенному выводу, что не русская действительность, а ее отражение в литературном зеркале было тем моментом, который вызвал смерть посланника Войкова. В психике Коверды мы должны искать ответ на вопрос, сам ли решился Коверда на этот кровавый поступок, или его кто-нибудь толкнул на него?
Я уверен, что в этой не успокоившейся до сегодняшнего дня атмосфере междуусобной борьбы русских между собой, экзальтированный и неуравновешенный юноша сам решился на убийство».
Заканчивая свое выступление, прокурор Рудницкий обратился к трем судьям со следующими словами:
«Коверде, господа судьи, следует дать суровое наказание, суровое даже, несмотря на его молодой возраст, ибо его вина весьма велика. Выстрел, произведенный им, убил человека, убил посланника, убил чужестранца, который на польской земле был уверен в своей безопасности. Этот безумный и роковой выстрел, последним эхом которого будет ваш приговор. Польская республика, которая будет говорить вашими устами, должна осудить и сурово наказать. Слишком тяжелое оскорбление нанесено ее достоинству, чтобы она могла быть мягкой и снисходительной. Она обязана быть суровой в отношении виновного, значит, и вам нельзя не быть суровыми. Через несколько минут вы должны стать мыслью и совестью республики, болеть ее заботами, возмущаться ее гневом, карать ее мудростью. И если вы из-за милосердия, которое ей свойственно, захотите проявить снисхождение, взвесьте и помните, что это не вы, но она сама будет оказывать милосердие!»
Продолжение.
Источник: www.xxl3.ru
Скриншот
Борис Сафронович Коверда
1907-1987
Из журнала "Кадетская перекличка" № 43 1987г.
Борис Сафронович Коверда - это имя мало кому известно в России, разве что историкам.
В Русском Зарубежье его знали все. Этот гимназист убил Войкова, советского посла в Польше и одного из руководителей расстрела царской семьи в Екатеринбурге.
В наш время отвратительного неразборчивого терроризма Бориса Коверду не хочу, не могу назвать террористом. Скорее - мстителем. Читайте и сами делайте выводы.
Л.Л.
ИМЯ ТВОЕ СОХРАНИТ СВОБОДНАЯ РОССИЯ
Алексей Боголюбов
Выстрел на варшавском вокзале поразил мое детское воображение и поставил 19-летнего Бориса Коверду на пьедестал героя.
Таким Борис Сафронович остался для меня на всю жизнь...
С апреля 1978 по апрель 1982 года я работал в Москве на постройке нового американского посольства. За эти годы я многое видел и многое слышал и о многом говорил с русскими людьми. Эти наблюдения и разговоры подтвердили то, о чем мы, родившиеся или выросшие заграницей, знали из газет, книг и свидетельств наших родителей, а также от бывших советских граждан, а именно, что советская власть сделала все, чтобы отнять у русских людей их историческое культурное и духовное богатство, ничего не смогла дать взамен и физически обрекла большинство народа на убогую жизнь иждевенцев режима. Только идейность части русской интеллигенции и естественное тяготение народа к «своему, понятному и родному» заставляет власть неохотно идти на уступки.
Правы были наши отцы и деды, поднявшие знамя белой борьбы!
Они уже тогда предчувствовали и предвидели все ужасы, через которые пришлось пройти русским людям под богоборческой и антинародной властью кучки фанатиков-интернационалистов.
Правда была и остается на нашей стороне!
С такими мыслями и чувствами я вернулся в Вашингтон, где вскоре узнал, что Борис Сафронович живет со своей семьей в районе города и состоит прихожанином нашей Зарубежной Церкви.
Меня охватило волнение при мысли, что я смогу пожать руку одному из героев русского национального сопротивления коммунизму...
Многие из нас кадет помнят, что после выхода из тюрьмы Борис Коверда провел несколько месяцев в Белой Церкви и сдавал экзамены на аттестат зрелости в июне 1938 года. Две фотографии Бориса с матурентами 18-го выпуска, любезно предоставленные мне супругой покойного Ниной Алексеевной, передают знакомую многим из нас обстановку последних дней в стенах корпуса: письменные экзамены в зале корпуса с родными нам девизами на арках и неизменный групповой снимок матурантов с представителем министерства образования, директором корпуса и преподавателями на фоне сцены, расписанной сюжетами из русских народных сказок...
Борис Сафронович сохранил теплое чувство к корпусу и кадетам, легко вжился в небольшую семью нашего объединения в Вашингтоне.
Он охотно посещал товарищеские встречи, семейные обеды, поочередно устраеваемые в домах членов объединения, молебны и чествования в дни кадетских праздников.
Для более молодых членов объединения Борис Сафронович, Н. Новицкий и Г. Никонишин представляли тех мальчиков и юношей, участников белой борьбы, которым посвящали стихи зарубежные поэты...
В августе 1984 года Борис Сафронович провел неделю на 9-ом общекадетском съезде в Вест Пойнт. В знак глубокого уважения всех присутсвующих ему был преподнесен погончик Первого Русского Великого Князя Константина Константиновича Кадетского Корпуса, в котором 46 лет тому назад он сдавал экзамены на аттестат зрелости.
Борис Коверда на снимках - в гражданском костюме.
В начале 1985 года состояние здоровья Бориса Сафроновича ухудшилось, и он даже стал пропускать наши встречи. Со свойственной ему скромностью и стойкостью он мало говорил о своей болезни и никогда не жаловался. На 10-ом юбилейном съезде, в августе 1986 года в Канаде, Борис Сафронович присутствовать уже не смог. Однако он передал через меня приветствие нашему съезду, вместе с короткой запиской, в которой писал:
«Поездка два года назад на 9-ый съезд произвела на меня большое впечатление, и мне так грустно, что в этом году не смогу ее повторить».
В субботу 6 декабря 1986 года мы отмечали корпусной праздник молебном и товарищеской встречей, на которую собралось больше 30-ти человек кадет с семьями и гостей. Бориса Сафроновича не было с нами, и мы знали, что состояние его здоровья сильно ухудшилось. Однако он попросил свою супругу, Нину Алексеевну, присутствовать на нашем праздновании, несмотря на то, что нуждался в ее постоянном уходе. По предложению К. Болдырева, мы позвонили по телефону Борису Сафроновичу и хором пропели ему «Многая лета». Он был обрадован и растроган, а мы с грустью чувствовали, что говорим с ним, возможно, в последний раз.
Борис Сафронович скончался в среду 18 февраля 1987 года, не дожив до своего
80-тилетия.
На первую панихиду в четверг в храме Иоанна Крестителя в Вашингтоне собралось более 70-ти человек. Гроб был накрыт трехцветным полотнищем, а у изголовья покойного был поставлен русский национальный флаг.
Настоятель храма о. Виктор Потапов сказал сильное, прочувствованное слово. После панихиды мы узнали, что Борис Сафронович хотел, чтобы его гроб на похоронах несли кадеты. Отпевание и похороны состоялись в пятницу, 20 февраля в монастыре Новое Дивеево. Ввиду рабочего дня только пять кадет смогли проводить покойного: Е. Гирс, К. Голицын, Ю. Козлов, С. Муравьев и А. Боголюбов.
Поминальная трапеза была устроена семьей покойного в помещении общества «Отрада».
Еще до смерти Бориса Сафроновича из Парижа в Вашингтон прилетела его дочь Наталия Борисовна. Старшая внучка покойного Таня, студентка университета в районе Вашингтона, была вместе с матерью и бабушкой на похоронах. Младшая внучка Аня, как раз в это время, была в заграничной поездке со своей парижской школой и не смогла проститься со своим дедушкой.
У могилы и на трапезе было много искренних слез и теплых, сердечных слов и объятий...
Во время поминальной трапезы мы договорились с Женей Гирсом, что я напишу статью о Борисе Сафроновиче для следующего номера «Кадетской Переклички».
По возвращении в Вашингтон, я обратился к супруге покойного Нине Алексеевне и получил от нее разные материалы, относящиеся к событиям июня 1927 года, включая стенографическую запись с заседаний чрезвычайного суда в Варшаве.
На последующих страницах я попытаюсь вкратце осветить все стороны этих волнующих событий шестидесятилетней давности.
Суд над Борисом Ковердой был проведен очень быстро: 7 июня было совершено покушение, а уже 15 был вынесен приговор.
Оба заинтересованные правительства имели для этого основания. Польша не хотела осложнять отношения со своим опасным соседом, с которым она не так давно закончила войну. Для Советского Союза долгое следствие и разбор причин покушения грозили превратить суд над Ковердой в осуждение советского режима на глазах у мировой общественности.
Большевики боялись повторения суда над швейцарским подданным Конради, застрелившим в 1923 году секретаря советской делегации Воровского. Швейцарский суд оправдал Конради и тем самым осудил большевистские злодеяния в России.
Для ускорения процесса польское правительство нашло возможным применение закона о чрезвычайных судах, относящегося главным образом к преступлениям против польских официальных лиц.
В составе председателя и двух членов, этот суд выносит скорые и суровые приговоры, которые являются окончательными и обжалованию не подлежат.
С раннего утра 15 июня здание суда было окружено толпой лиц, желавших присутствовать в зале судебного заседания. Несмотря на строгий разбор, с которым производился пропуск в зал, все скамьи для публики, проходы и места за судьями оказались занятыми. Польская и иностранная пресса были представлены значительным числом журналистов, количество которых все увеличивалось и к моменту приговора достигло 120-ти человек. Среди них были корреспонденты «Правды» и «Известий», занявшие места в стороне от «буржуазных» журналистов.
Борис Коверда был введен в зал суда под сильным конвоем и сразу завоевал общую симпатию своей улыбкой и выражением лица. В чистой рубашке и в скромном костюме он казался совершенно мальчиком. Свои показания Коверда давал, как и все свидетели, на польском языке. В первый момент он очень волновался, но все остальное время держал себя очень спокойно, несмотря на то, что до объявления приговора в напряженной атмосфере судебного заседания возникали даже опасения о возможности вынесения смертного приговора...
Заседание суда открылось в 10.45 утра, а приговор был вынесен через 14 часов в 12.45 ночи. Судьям понадобилось 50 минут, чтобы принять решение.
Приговор был выслушан Ковердой и всеми присутствующими стоя. Когда председатель суда дошел до слов о бессрочной каторге, вздох облегчения прошел по залу, а Коверда встретил приговор с выражением радости на лице. Его отец подбежал к скамье подсудимых и крепко обнял и поцеловал сына, который сразу же, под конвоем полицейских, был отведен в тюрьму.
Впоследствии президент Речи Посполитой заменил бессрочные каторжные работы теми же работами, но на пятнадцатилетний срок.
Как мы сейчас знаем, Борис Сафронович Коверда провел 10 лет своей молодой жизни в тюрьме (освобожден по амнистии).
Обвинительный акт о предании Бориса Коверды чрезвычайному суду, в качестве обвиняемого по статье 453 уголовного кодекса, в интересующей нас части, гласит:
«Стрелявшим в посланника Войкова оказался Борис Коверда, девятнадцати лет, ученик гимназии Русского общества в Вильно, который, опрошенный в качестве обвиняемого, признал себя виновным в умышленном убийстве посланника Войкова и заявил, что он, будучи противником настоящего политического и общественного строя в России и имея намерение поехать в Россию, чтобы там принять активное участие в борьбе с этим строем, приехал в Варшаву с целью получить разрешение Представительства СССР на бесплатный проезд в Россию. А когда ему было в этом отказано, он решил убить посланника Войкова, как представителя власти СССР, причем добавил, что с посланником Войковым никогда не разговаривал, к нему претензий не имел, ни к какой политической организации не принадлежал, и что акт убийства он совершил сам, без чьего-либо внушения или соучастия».
После огласки обвинительного акта председатель суда спросил Коверду, признает ли он себя виновным, на что тот ответил, что признает убийство Войкова, но виновным себя не признает, т.к. убил его за все то, что большевики совершили в России.
По окончании этого заявления были введены свидетели. Свидетелей обвинения было пять: Аркадий Розенгольц, полпред СССР в Англии, Юрий Григорович, завхоз советского посольства в Варшаве, два польских полицейских, дежуривших в утро покушения на вокзале и Сура Фенигштейн, бедная торговка, у которой Коверда прожил в качестве «углового жильца» 13 дней из своего двухнедельного пребывания в Варшаве.
Розенгольц рассказал о своей встрече на вокзале с Войковым и о деталях самого покушения, в то время как они вместе шли из вокзального буфета к поезду, на котором Розенгольц собирался уехать в Москву. Григорович по сути дела ничего сказать не смог, т.к. Войков отпустил его с вокзала до покушения. Околоточный Ясинский дежурил на вокзале, услышал несколько выстрелов и «на перроне Мо. 8-9 заметил двух людей, стрелявших друг в друга из револьверов»... Описавши последующие обстоятельства, он закончил свое показание так: «Будучи в помещении, в которое был отведен Коверда, я слышал, как тот сказал: „за Россию"».
Полицейский Домбровский, тоже дежуривший на вокзале, дал свою версию событий и подтвердил, что на вопрос зачем он стрелял, Коверда ответил: «я отомстил за Россию, за миллионы людей». Он также отметил, что Коверда был совершенно спокоен, когда его арестовали. Свидетельница Фенигштейн показала, что Коверда приходил вечером, а утром выходил и никого у себя не принимал.
Со стороны защиты выступали родители и сестра Бориса, директор гимназии, в которой он учился, его духовник, издатель еженедельника «Белорусское Слово», в котором Коверда проработал три года, товарищи по гимназии, знакомые и т.д. - всего 21 человек.
Мать Бориса, Анна Коверда, дала следующие показания:
«В 1915 году мы были эвакуированы властями из Вильны... Мы жили в России до 1920 года... То, что он видел в Самаре, не могло создать в нем благоприятного для большевиков настроения... Он был свидетелем разгула Чрезвычайки... Сын моей сестры был убит большевиками. Борис часто об этом говорил с моей сестрой... Борис в Самаре был свидетелем, как расстреливали на льду нашего знакомого отца Лебедева... Борис много читал. По взглядам он был демократ... Борис был впечатлительным, тихим и скромным. Он работал на всю семью... Борис болел скарлатиной и дифтеритом, был в больнице шесть недель. Сразу после выздоровления взялся за работу... Когда Борис был еще 6-7-летним мальчиком, я иногда читала ему историю России... На него особенно сильное впечатление произвела история Сусанина. Он сказал мне: „Мама, я хочу быть Сусаниным"... Об убийстве я узнала из газет. Оно было для меня неожиданностью».
Отец Бориса, Сафрон Ковер да, сообщил следующее:
«Я сын крестьянина... В Вильне еще до войны я принадлежал к партии социалистов-революционеров и принимал участие в нелегальной работе. Я был убежден в том, что царская власть угнетает крестьян... Когда произошел переворот, я принимал участие в уличных боях против большевиков... В последний раз я виделся с сыном на праздник Рождества Христова... Я жил отдельно, так как тяжелые условия заставляли меня жить отдельно. Я учитель народной школы. Во время каникул, в разговоре с сыном мы не раз затрагивали политические темы... Нужда портила Борису жизнь... Он человек верующий и правдивый. В прошлом году он тяжело болел и был близок к смерти. После болезни его впечатлительность усилилась»...
Сестра Бориса Ирина подтвердила, что у них в доме бывали такие периоды, что продавалось все, так как не на что было жить, и что было время, когда только брат содержал всю семью.
Директор гимназии Виленского Русского Общества сообщил следующее:
«В прошлом учебном году Коверда поступил в нашу гимназию в 7-ой класс... Я спрашивал учителей белорусской гимназии, отчего Коверда ушел из этой гимназии - и мне было сказано, что там часть учеников принадлежала к коммунистической партии, что Коверда выступал против своих товарищей и что на этой почве ушел... Я знал, что Коверда находится в очень тяжелых материальных условиях, что он вынужден работать... Мы мирились с частым пропуском уроков... и он хоть с трудом, но был переведен в 8-ой класс... Уже после Рождества он очень редко бывал в гимназии... Возник вопрос, что делать с Ковердой. 21 мая на заседании педагогического совета было принято решение об исключении Бориса Коверды... Мы были вынуждены это сделать на основании существующих правил... Исключение Коверды... было для меня тяжелой обязанностью... У него были слезы на глазах, когда он говорил, что хочет окончить гимназию, но не может платить... Коверда был тихим, спокойным, послушным, сосредоточенным и замкнутым... Как директор гимназии я могу сказать, что Коверда оставил в гимназии самые хорошие воспоминания... На этой неделе я разговаривал с товарищами Коверды. Они мне говорили, что встречались с Ковердой и рассказывали ему об экзаменах. Коверда загадочно говорил о том, что ему тоже предстоит сдать экзамен, и потом его товарищи объяснили, что этот экзамен-это его поступок. Общее мнение о Коверде гласило, что это человек безусловно идейный, не бросающий слов на ветер, сосредоточенный, впечатлительный, мягкий... Всем было ясно, что Коверда переживал что-то крупное, что-то ценное, какую-то тайну. Это было общее мнение товарищей Коверды по гимназии»...
Священникъ Дзичковский был духовником и законоучителем Бориса и охарактеризовал его как хорошего ученика и христианина:
«Борис Коверда был христианином не только на словах. Он относился к закону Божию с особенным вниманием. Посещал церковь. Я видел, что он в семье получил религиозное воспитание и этим отличался от остальных моих учеников»...
Арсений Павлюкевич, издатель еженедельника «Белорусское Слово», показал, что Коверда работал у него корректором и экспедитором, был трудолюбив, делал переводы, интересовался религиозным отделом и вступал в переписку с методистами, защищая православие.
- «Он был самолюбив, и на этой почве у него возникали столкновения с сотрудниками в редакции. В материальном отношении ему было очень тяжело, так как он содержал всю семью. После болезни он сделался очень нервным, и это может быть было вызвано ходом его учения. В прошлом году Коверда хотел выехать в Россию, но скрывал от меня. На вопрос о своем будущем ответил, что хочет получить высшее образование в России, что рассчитывает на падение большевиков и может оказаться там полезным. В последнее время он составлял выдержки из русских газет. У нас был отдел «СССР», и в этом отделе мы сообщали о наиболее ярких событиях из большевистской жизни. Коверда тоже делал вырезки из эмигрантских русских газет «За свободу» и «Сегодня». По мере умственнаго развития в нем усиливались антибольшевистские настроения. В нашей редакции он мог высказывать свои взгляды и это никого не удивляло. Поступок Коверды оказался, однако, для нас неожиданным и был вероятно вызван его антибольшевистским. настроением».
Товарищи по гимназии Агафонов и Белевский пробыли с ним в одном классе два года и считали его замкнутым, набожным, скромным и симпатичным. Его любили и уважали, так как он приходил в гимназию усталый от работы. Коверда был противником большевиков и в Вильне выступал против них. Когда в Вильне шел советский фильм «Волжский бурлак», Коверда сказал, что такие картины не должны демонстрироваться и что следовало бы, как в Риге, сорвать демонстрацию. Коверда говорил, что он очень любит Родину и Родина находится в тяжелом положении.
После окончания выступлений остальных свидетелей защиты, которые ничего по сути дела не добавили, суд перешел к слушанию обвиняемого. Коверда поднялся со своего места и громко и отчетливо стал рассказывать, на польском языке, свои воспоминания и впечатления детства в России, передавая обстоятельства и сцены бесправия, насилия, жестокости и террора. Во время этих показаний его постепенно охватило волнение и последние слова он проговорил почти плача. Но затем взял себя в руки и продолжал совершенно спокойно и твердо рассказывать о своей жизни в Вильне по
возвращении туда в 1918 году.
В течение двух лет Борис работал экспедитором в белорусских левых газетах. В какой-то момент ему стало ясно, что работа этих газет ведется, как он выразился, «на червонцы, выкованные из церковных ценностей». Перейдя в газету Павлюкевича, Борис начал читать о большевистской революции и о ее последствиях, прочитал книгу Краснова, сборник статей Арцыбашева, польские книги, в том числе и книгу о голоде и понял, кто виноват в том, что положение России дошло до того, что люди стали людоедами. Дальше привожу слова Бориса:
«Еще в прошлом году я хотел ехать для борьбы с большевиками в Россию. Я говорил об этом моим друзьям. Не знаю, почему они умолчали об этом здесь перед судом. Но пришло время материальной нужды, и мне не удалось осуществить мой замысел. Но когда мое материальное положение укрепилось, я опять начал думать о борьбе и решил поехать в Россию легально. Я собрал немного денег и приехал в Варшаву, а когда мне было в этом отказано, я решил убить Войкова, представителя международной банды большевиков. Мне жаль, что я причинил столько неприятностей моей второй родине-Польше. Вот в газетах пишут, что я монархист. Я не монархист, а демократ. Мне все равно: пусть в России будет монархия или республика, лишь бы не было там банды негодяев, от которой погибло столько русского народа».
Это заявление Коверда произнес при напряженном внимании всех присутствующих.
На вопрос прокурора о том, как он узнал Войкова и откуда знал, что Войков будет на вокзале, Коверда ответил:
«Я знал Войкова по фотографиям, печатавшимся в иллюстрированных изданиях. Кроме того я его видел в советском консульстве. О том, что Войков должен быть на вокзале, я узнал из газет - я прочел, что Войков выезжает в Москву. Я знал, что есть только один скорый поезд отходящий в Советскую Россию в 9 часов 55 минут утра, и знал, на каком пути этот поезд стоит. Я хочу еще прибавить, что я убил Войкова не как посланника, а как члена коминтерна».
На этом закончились показания Бориса Коверды.
Прокурор Рудницкий начал свою речь с утверждения, что Коверда является русским не только по происхождению, языку и вероисповеданию, но и по «одушевляющей его экзальтированной, плохо понятой, ведущей на неверные пути, но тем не менее глубокой любви к своей стране». Затем он продолжил:
«На какую бы ошибочную дорогу ни завела его эта любовь, мы не можем не принять во внимание той правды, которая в нем живет, руководит его неопытным умом, его ошибочными, преступными шагами. Но, господа судьи, мы не можем преступление, убийство посланника Войкова, считать за спор сегодняшней России с завтрашней Россией или же России сегодняшнего дня с Россией вчерашнего дня, а тем более мы не можем считать, что наш приговор должен разрешить великий спор между двумя лагерями одного народа. Мы не можем ни минуты задумываться над вопросом, кто прав: сегодняшние правители России или же ее эмиграция, которая, измученная и раздраженная, как всякий лишенный своей земли человек, желает ввести какой-то другой порядок в России. Мы не можем ни разрешать, ни касаться этого спора не только потому, что никто из современников не в состоянии разрешить, за кем правда в великих исторических переворотах, но прежде всего потому, что это спор русских с русскими, спор внутри государства, борьба сил чужого общества. Мы не можем также поставить вопроса, был или не был террористический акт Коверды вызван и оправдан террором в России. Мы не можем этот вопрос ставить так, как его поставил русский писатель, книга которого была для Коверды настольной. Мы не можем ставить вопрос, кто первый начал применять террор. Террор не является содержанием революции, он является излишне часто применяемым способом борьбы, и я думаю, что никогда история, отмечая завоевания или отдавая надлежащую дань революционным переворотам, не найдет слов признания или хотя бы оправдания террора. Безусловно, террор не умаляет завоеваний Великой французской революции, но все то, что она завоевала для человека и гражданина, не может узаконить и оправдать гибель десятка тысяч человеческих жизней.
Террористический акт является всегда преступлением. Человеческая справедливость должна его преследовать и наказывать виновных. Откинув в сторону те соображения, о которых я говорил выше, которые могли бы нарушить спокойствие, необходимое для вынесения приговора, мы должны подойти к настоящему процессу, как к процессу об убийстве посланника Петра Войкова Борисом Ковердой.
При этом подходе мы сталкиваемся сразу с понятием о вечной и никогда не исчезающей человеческой гордыне. Коверда убивает за Россию, от имени России. Право выступать от имени народа он присвоил себе сам. Никто его не уполномочивал ни на это сведение счетов, ни к борьбе от имени России, ни к мести за нее».
Обвинению нужно было разрешить очень важный вопрос о том, действовал ли Коверда один или за его спиной стояли другие люди или организации. Прокурор Рудницкий ответил на этот вопрос следующим образом:
«После всего этого мы должны заняться разрешением вопроса, был ли поступок Коверды результатом заговорщической деятельности какой-либо организации или же хотя бы мало с собой связанных, но действующих совместно нескольких лиц. Обыски, произведенные у русских эмигрантов и у лиц, которые по тем или иным причинам казались подозрительными полиции, не дали никаких результатов. Ни в Вильно, ни в Варшаве, ни в Белостоке не найдено никаких следов, связывающих Коверду с чем-либо, ничего, что могло бы служить поощрением или помощью для Коверды в его кровавом поступке. Конечно, эти отрицательные данные еще не исключают существования более законспирированных террористических организаций, действующих против представителей СССР в Польше. Однако, по- моему, это исключают обстоятельства, предшествовавшие покушению и сопровождавшие его. Коверда, как известно, прибыл в Варшаву 23 мая, т.е. за две недели до убийства, остановился вначале на один день в гостинице «Астория», а затем в течение двух недель занимал угол в убогой квартире Фенигштейн, платя злотый за каждую ночь. Жил он без прописки. Разве организация, замышляющая покушение и заботящаяся об его успехе, не создала бы для своего агента возможности легального пребывания в Варшаве, снадбив его хотя бы фальшивым паспортом, которого Коверда, как мы знаем, совсем не имел, и крупными деньгами, облегчая ему может быть трудный, но возможный побег? А денег, как мы знаем, Коверда в день покушения совсем не имел. Разве затем организация не старалась бы ему облегчить бегство, хотя бы приготовить ему автомобиль? А ведь мы знаем, что Коверда после покушения не двинулся с места и спокойно ждал, когда подойдет полиция и арестует его. Очевидно, что никто не думал об его бегстве, что при наличии заговора нельзя себе представить, хотя бы с точки зрения безопасности других заговорщиков, которых полицейские власти могли найти, имея в руках фактического виновника покушения. Поведение Коверды в отношении полиции является весьма неразумным с точки зрения заговорщика. Почти каждый день он бывает в консульстве, хлопочет о бесплатном въезде в Россию, где, как он нам говорил, он собирается вести борьбу с правительством. Такое чуть ли не ежедневное посещение могло обратить на него внимание, вызвать подозрение, интерес к его личности и намерениям, могло привести к открытию заговора, если бы Коверда принадлежал к заговорщикам, и сделать невозможным покушение. А ведь до первого июня, до даты окончательного отказа со стороны консульства, Коверда, не скрывая своей фамилии, ежедневно там бывает, оставляет там свою фотографию. Следовательно, он поступает так, как нельзя поступать заговорщику, так, как никогда ни один заговорщик не поступит. Самое покушение на посланника Войкова происходит в условиях самых неудобных для этой цели. Коверда, на основании газетных сообщений, ищет Войкова каждый день на одном и том же месте, в продолжение нескольких дней, не зная даже, когда произойдет предполагаемый выезд посланика в Москву и произойдет ли он вообще. А ведь для людей, хотя бы сколько-нибудь знающих образ жизни посланника, было известно, что его легко можно встретить, как нам рассказал свидетель Григорович, без всякой охраны гуляющим по улице, или правящим автомобилем, или разъезжающим на моторной лодке по Висле. Посланника было легче встретить, в продолжение 4-5 дней, где-нибудь в другом месте, чем на главном вокзале; при этом не было известно, когда он туда приедет, а возможность бегства после покушения была очень невелика.
Все эти внешние обстоятельства, сопровождавшие покушение, безусловно указывают на то, что Коверда совершил его один, без чьего бы то ни было соучастия и без посторонней помощи.».
Вторым ключевым вопросом, на который надо было ответить прокурору, было выяснение причин и побуждений, толкнувших Бориса на его рискованный шаг. По этому вопросу прокурор Рудницкий представил суду следующую аргументацию:
«Очевидно причиной этому не были годы, прожитые Ковердой в России. Из периода гражданской войны в России он вынес смутные воспоминания, воспоминания не непосредственные всех тех ужасов, с которыми связана всякая гражданская война; эти воспоминания могли бы глубоко запасть в его душу, если бы он пережил их непосредственно, и если бы он собственными глазами видел пролитие братской крови, но, как мы знаем, самые страшные вещи доходили до него, мальчика 13-14 лет, только в форме рассказов. По-моему, другой фактор формировал сознание Коверды и старательно воспитывал в нем элементы ненависти и мести. Этим фактором была та литература, вернее журналистика, которой питался Коверда в течение последних лет. Он рано начал жить в мире газетных сообщений, освещаемых соответственно с направлением газеты. Мы ведь знаем, что в последнее время помимо чисто технической работы, он делал из газет, в которых работал, специальные вырезки, касающиеся всех тех зарубежных событий, которые, согласно мнению большинства прессы, особенно эмигрантской, являются исключительным содержанием жизни теперешней России. Чтобы судить свою страну, сказал я сегодня, нужно жить в этой стране, в ней работать и страдать. Нельзя, однако, судить ее, живя в атмосфере газетных сплетен и эмигрантских надежд. Ибо этот суд никогда не будет глубоким и правильным. Эта искусственная атмосфера, в которой билось сердце Коверды, не могла не влиять на его мысли, на его волю. Находясь в состоянии постоянного возбуждения, Коверда вернулся к воспоминаниям детства, о которых нам говорила его мать. Он захотел стать, как герой его мечтаний, Сусанин, спасителем гибнущей России и начать борьбу с теми, которых он всегда считал ее врагами и угнетателями. Если мы прибавим, что эта экзальтированная и фанатическая натура, не могущая найти никакого выхода в своих мечтаниях о служении родине и видящая это служение прежде всего в совершении преступления, столкнулась с книгой, может быть, написанной с большой сердечной болью, но наполненной ненавистью к людям сегодняшней России и сочувствием к каждому поступку, направленному против этих людей, то мы должны будем придти к определенному выводу, что не русская действительность, а ее отражение в литературном зеркале было тем моментом, который вызвал смерть посланника Войкова. В психике Коверды мы должны искать ответ на вопрос, сам ли решился Коверда на этот кровавый поступок, или его кто-нибудь толкнул на него?
Я уверен, что в этой не успокоившейся до сегодняшнего дня атмосфере междуусобной борьбы русских между собой, экзальтированный и неуравновешенный юноша сам решился на убийство».
Заканчивая свое выступление, прокурор Рудницкий обратился к трем судьям со следующими словами:
«Коверде, господа судьи, следует дать суровое наказание, суровое даже, несмотря на его молодой возраст, ибо его вина весьма велика. Выстрел, произведенный им, убил человека, убил посланника, убил чужестранца, который на польской земле был уверен в своей безопасности. Этот безумный и роковой выстрел, последним эхом которого будет ваш приговор. Польская республика, которая будет говорить вашими устами, должна осудить и сурово наказать. Слишком тяжелое оскорбление нанесено ее достоинству, чтобы она могла быть мягкой и снисходительной. Она обязана быть суровой в отношении виновного, значит, и вам нельзя не быть суровыми. Через несколько минут вы должны стать мыслью и совестью республики, болеть ее заботами, возмущаться ее гневом, карать ее мудростью. И если вы из-за милосердия, которое ей свойственно, захотите проявить снисхождение, взвесьте и помните, что это не вы, но она сама будет оказывать милосердие!»
Продолжение.
Источник: www.xxl3.ru
Скриншот