Из Рассказов Облачной страны: Пёс и лев (3)
(Продолжение. Начало: 1, 2)
* * *
Возвращаюсь домой. Распоряжаюсь, чтобы Урасака договорился насчёт телеги, а Таро готовил на завтра возок.
Передал письмо супруге. Она унесла его к себе читать. При мне стесняется.
Прибегает Рю:
- Нашла! Были такие курочки!
- И где они водятся?
- В лавке их уже нет. Теперь - у господ Оданэ. Их человек брал!
Всё-таки Оданэ, предшественник пропавшего Тохаку на Подгорной должности?
Сын Оданэ сейчас - послушник в Облачной обители. Там же, где и монах Нэхамбо.
Погожу я с выводами.
- А когда, - спрашиваю у Рю, - эту ткань купили?
- Давно уже. Осенью или даже в конце лета. Про запас. Она тёплая, на зимнее платье. Но больше у них такой не осталось…
Придётся по пути в монастырь заглянуть к господину Оданэ. А значит, надо поторопиться. Уже смеркается.
В усадьбе Оданэ гуляют. Новый год, новое столичное назначение… Слуга проводит меня в дом, в отгороженную переднюю. Но и здесь уже жарко, плотный дух благовоний, браги и жареного сыра. Слышно, как за переборкой дудят, топают и ухают.
Выходит господин. Платье распахнуто на груди, шапка съехала набекрень. Утирается полотенцем. Но глаза у этого гуляки - трезвые, насторожённые.
- Намма? Какими судьбами? А, не важно… Прошу отведать!
- Благодарю. Я по делу.
Оданэ садится. Откладывает полотенце. С нарочитым усилием строит невинное лицо, как положено на допросе.
- И что я натворил?
Это погодит.
- Да речь не о том. Хочу у тебя спросить: нет ли у кого из твоих домашних тёплой одежды с узором в горную курочку?
Вот тут Оданэ будто бы пожалел и о тех немногих чарках, что выпил. Моргает в полном недоумении. Морщит лоб.
Вспомнил. Рассмеялся:
- Похабная такая расцветочка? Рыжая, с жёлтым и зелёным?
- Полагаю, да, она самая.
- Была. Понимаешь ли: и в моем скромном доме - не без дурака. Послал малого за отрезом. На охотничий наряд. А он приносит: говорит, самое близкое к охоте, что нашлось. Ну, куда мне с ним! Ни надеть, ни купцу снести обратно…
- И как же ты в итоге распорядился?
- Да как? В храм отдал. Монахам-то всё равно. Я тогда много даров собирал для Облачной рощи, ну, и эту жуть приобщил заодно…
- Да, конечно. Бритым всё равно: хоть дерюга, хоть парча - всё перекроят.
Оданэ хохочет. А я думаю: и как после этакого дара прозвали нового послушника собратья по храму?
- И это всё дело? Так и хорошо! Заходи, выпьем.
- Не получится. Теперь, выходит, мне бежать в обитель.
- Понимаю. Семейные дела… Ну, значит, после заходи. Мы тут ещё дня четыре праздновать будем!
До Западных ворот недалеко. А у полотняных чиновников пропуск на выход - постоянный.
Нэхамбо, монах из храма Облачной рощи
Праздники в Столице нашей идут плотной чередой. А значит, и в храме тоже. Только разберёшь одни подношения, как уже новые поступают. Особенно с тех пор, как в обители поселился господин Унрин. Зачем отрекшемуся государю три тележных колеса, разных в поперечнике, - это уже другой вопрос. Подарили, благое дело сделали. А распорядитель всё это переписывает и думает, как пристроить к делу. Колесо Закона, может, соорудить? Тогда спицы менять надо. Чтобы было двенадцать, по числу причин и последствий.
Вот об этих-то двенадцати причинах и беседует Нэхамбо с распорядителем. Не всё ж с бумагами-то возиться.
Закон причин - умозрительный, простому человеку непонятен. Значит, надо подобрать примеры на каждое из двенадцати звеньев. И не из заморских чудес, а из деяний наших подвижников. Нэхамбо вспоминает, распорядитель Хатидзё записывает без ошибок и красивым слогом. И наводящие вопросы задаёт.
Далеко не продвинулись. Из неведения возникает волнение - понятно. Из волнения сознание, чтобы разобраться, - тоже можно объяснить. За сознанием следуют имя и плоть.
- Они же слава и похоть? Две цели, ясные для сознающего человека прежде всех прочих?
Ответить монах не успел. В домик распорядителя поднимается тесть его Намма. По-семейному, без предупреждения.
Вообще-то на расспросы Полотняного приказа монах сегодня уже отвечал. Точнее, подобно Просветлённому, хранил молчание там, где не скажешь ни «да», ни «нет». Разве что «вопрос глупый», да и то не всюду подобало бы.
Следователь деловито кланяется. Чуть не с порога обращается к Хатидзё:
- Первое, родич: поступала ли в дар обители от семьи Оданэ минувшей осенью ткань пёстрой расцветки, с узором из горных курочек? Второе: если да, то где она?
Вот, не только проповедники, но и казённые следователи порою забегают вперёд, опережая ответы на собственные вопросы.
Распорядитель перекладывает задумчиво бумаги, но в них не заглядывает. Говорит:
- Поступала, помню. Братия ещё потешалась, как это так: отцу и матери наш послушник Оданэ простых вещей растолковать не может. Насчёт даров.
- А каких именно?
- Нешитую ткань в святилища подносят. Но - чистую, без узоров. А монахам - ношеную только. Ну, или занавеси и покрывала, но тоже не новые.
- Учту, - говорит следователь.
На себя, мол, оборотись, родич: часто ли ты мне объясняешь этакие правила? Намма продолжает:
- А что по второму вопросу?
- Я эту ткань забрал в счёт своего жалованья. Я-то мирянин, мне можно.
Вот и напрасно, получается, Нэхамбо не рассказал распорядителю про утренний допрос. Сейчас уже, кажется, предупреждать поздно.
Странное выражение проступает на лице следователя. Очень осторожно он осведомляется:
- И вы её… использовали в хозяйстве?
«Вы» - то есть Хатидзё и его супруга, дочка Наммы? Мало того что расследования ведёт вся семья, так ещё и преступления она же обустраивает? И не то чтоб дикое было подозрение. Был у них такой родич Хокума…
- Нет, - чистосердечно сознаётся распорядитель. - Я эту ткань в весёлый дом снёс.
Намма невольно облегченно вздыхает. Потом набирает полную грудь воздуху.
Выдыхает. Продолжает казённым порядком:
- В какой весёлый дом и когда?
- Он у Западных ворот. Осенью же, в девятом месяце.
- С какой целью?
- Подарил девицам.
- Заведению вообще или определённой девице?
- Двум. Как их зовут, я не знаю.
А и знал бы - что толку? Какая она там Вишенка, Сливонька или Грушенька. Иные подружки прозвищами меняются из взаимной приязни. Да и с возрастом девчат переназывают, иначе смешно: что это за Первоцвет десятый год радует гостей? Пусть уж лучше будет Бессмертник…
Следователь это, кажется, понимает. Хотя сам и не ходок по девицам.
- Приметы помнишь?
Хатидзё молчит. Врать, похоже, и дальше не собирается, просто соображает, как описать. Одежда, раскраска - это всё сменное. Рост разве что?
- Добрые, - говорит он. - Между собой не сёстры, но одна растит другую. Старшей лет двадцать, младшей десять-двенадцать. По-моему. Выговор подгорный: в том доме он у всех почти такой. Про особые приметы не знаю.
Намма неторопливо качает головой. Молвит:
- Нехорошо.
И резко поворачивается к Нэхамбо:
- То же заведение?
Лгать запретно, а отмалчиваться уже глупо. Монах отвечает:
- То самое.
- Дополнить можешь?
- Нечем… Я с этими двумя отдельно не толковал.
Полотняный чиновник глядит на монаха. Страшным дикарским взглядом: прямо в лицо. Распорядитель пробует его отвлечь на себя:
- А что случилось?
Намма поднимается на ноги. Переводит взор на зятя. Говорит сдержанно:
- Девчонка пропала. Видимо, младшая из этих двух. Одёжка - в тех самых курочках. Ищем.
Поворачивается к двери. Никаких объяснений - почему бы это Полотняный приказ с государственных преступников переключился на весёлых девиц? Бросает через плечо:
- Тут - и нигде - сегодня не задерживайся. Тебя дома дело ждёт…
И - со всем отвращением, какое может вложить в свой голос:
- Гул-ляка!
И выходит.
Имя и плоть явно придётся отложить на другой раз.
Распорядитель собирает свои грамоты, тщательно раскладывает по стопкам и чехлам. Монах в молчании провожает его до храмовых ворот. Да и за ворота. Привратник покосился неодобрительно, но смолчал.
Направляется Хатидзё явно не на свою Восьмую улицу. И не к тестю. Идёт вдоль городской стены к Западным воротам. Значит, по пути: монах туда же собирался.
Хозяйка, дочка дядюшки Гэмпэя, высунулась, выпучила глаза, замахала мягкими ручками, загомонила, даже не пытаясь выражаться по-столичному:
- Куда? Куда? Нельзя сегодня! Что ж ты, братец, натворил-то, а? Утром - допрашивают! Днём - обыскивают! К вечеру - закрыли! И ещё всю ночь теперь убираться - всё ж переворошили! Ты что тут, сутру какую чудотворную припрятал, неровён час? Или печать Государеву?
- Ничего я не припрятывал, - хмуро откликается Нэхамбо. - Пусти, сестрица. Прибраться поможем.
Хатидзё, распорядитель храма Облачной рощи
Позор!
Услышал и обрадовался: исчезла младшая девчонка. Не расскажет теперь про меня ничего неприличного…
Пойду и сам спрошу, что произошло. У сводни или кто там есть. А домашние дела уж потом. Чтобы не отвлекаться. Стряслось бы у нас дома что плохое, господин Намма на Восьмой улице был бы, а не свидетелей допрашивал.
Когда я спросил осенью, а зачем наставнику Нэхамбо такие-то притчи и примеры, он сказал: можешь сам послушать. Только это в весёлом доме.
Привёл туда. Заведение держит тётушка из его Подгорной родни. Ходят туда воины в средних чинах, учёные люди, мастера-оружейники… Проповедь слушали и они, и девушки. Хорошо слушали, не перебивали, то смеялись, то плакали. И кажется, всё понимали.
А я и не думал, что Нэхамбо…
Та самая жемчужина за подкладкой. Третий год в одном храме, а что у нас есть настоящий наставник - для мирян, для тех, кому Закон всего нужнее, - никто в обители не знал. И мне он велел не болтать, а то как бы не запретили.
Только потом уже, в другой раз, начинает речь по-книжному:
- Так я слышал. Однажды Просветлённый…
И на меня косится. Ну, да, слышал, а не по книге знает. Зачем самому читать, если я есть…
Всё бы было хорошо. Проповеди, разговоры… Только одним осенним утром просыпаюсь я неизвестно где. Голова болит, на лбу тряпка, пахнет уксусом. Рядом девушка - которая постарше из тех двух. Младшая чуть поодаль, мешает что-то в чашке. Соображаю: это всё тот же весёлый дом, задние покои.
Начинают красотки мне рассказывать: как давеча я немного обеспокоил других гостей, так что пришлось меня перенести сюда. Волоком, видимо. Раздеть и накрыть женским ватным платьем.
Было ли что ещё - со старшей девицей, или хуже того, со второй? С обеими? Ничего не помню. Если тело собственное не врёт, кажется, что не было. Да оно ничего не подсказывает, только - что плохо! Хуже некуда!
И чем я беспокоил? Ругался, дрался? Нет, успокаивают: сначала все просто разговаривали… А потом? Ты, господин, заявить изволил, что не имеешь более врагов в Облачной державе. И никогда ещё никого не убивал по-настоящему. Не крал ничего, потому что всё добро и так уже - твоё, при твоей-то должности. И не нарушал - хи-хи! - целомудрия в последние семь-восемь месяцев. И не хулил Закона, и не гневался, пустословию не предавался, благовониями не притирался, чтил родню и ещё что-то… Да: и ещё господин никогда не лжёт!
Это, наверное, я оправдывался, что не пью, в столь длинных выражениях. Или что пью? И крепко же успел напиться…
А ведь всё это было при Нэхамбо. И другие гости тоже - хорошие люди. Лекарь и остальные. Кто именно - не помню… Надо ж было так осрамиться!
Кое-как одеваюсь, выхожу - а в переднем покое сидит бодрый, благостный Нэхамбо. И говорит: тем и ценна заповедь трезвости, что помогает соблюдать все остальные. Так что лучше б ты и правда не пил…
За науку я девушкам и отнёс тот отрез с курочками. Им вроде понравилось.
А сегодня хозяйка пускать не хочет. Говорит, что из-за Нэхамбо её дом обыскивали. Он мне не рассказал ничего, хотя сам, похоже, знает, что это за дело на него завели - в Полотняном приказе, коему монах неподведомствен.
Прерываю я хозяйкины жалобы. Спрашиваю: целы-то все?
- В общем, все. А столики мне кто вернёт? А подушку?
А как те две девушки, у кого я осенью ночевал?
- Хватился! - кричит подгорка. - Когда это было! Они с тех пор по тебе тосковали-тосковали… Да и померли!
- Когда это?!
- Обе в один день!
- Давно?
- А тогда же, осенью. И луной не успели полюбоваться…
Во-первых, от тоски по мне умереть нельзя. Всяко уж не здесь. Весёлый дом тем и хорош, что тут вся любовь понарошку, даже кабы она и была. А если всерьёз, так опять-таки ничто не мешало мне о том намекнуть. Или сам должен был догадаться?
Но во-вторых: я же видел обеих девиц перед самым Новым годом, меньше чем полмесяца назад!
Настоятель наш Арэн совершал обход всех святынь Столицы. Я в свите был, дары принимал. Возле Западного храма девушки подошли ему поклониться. Младшая - как раз в платье с курочками. Я с того самого девятого месяца не пью совсем. Или у меня от трезвости чрезмерной - видения? Или то призраки были? Но настоятель тогда почуял бы нежить.
Да скорее всего, сводня мне голову морочит. Выйду на улицу, подожду, пока Нэхамбо с ней наедине перемолвится.
Долго они толковали. Когда монах вернулся, рассказал:
- Девочки эти живы. По крайней мере - вчера были живы. Но отсюда ушли, со всем своим скарбом. Сестрица моя и не печалилась бы о том - не сбежали, за них откуп уплатили. Ухажёр старшей, стремянный господина Тохаку. Ты этого парня, небось, тоже тут видел - перед праздниками.
Не помню такого. Ну да понятно, что если и видел - мы друг другу не представлялись.
- Худо другое, - продолжает Нэхамбо. - Приказные-то сперва расспрашивали о девушках, а потом - о самом Тохаку, нашем новом наместнике. Надо будет разузнать - но, видать, из-за него всполошились. То ли он тут бумаги какие растерял, то ли ещё что… При обыске вроде бы ничего не обнаружили, только изъяли часть посуды и подушку с собачками вышитыми. В общем, попробуем узнать, что он в эту подушку мог запихать. Сам - или человек его…
Да уж. Ныне, когда сыскную часть в Полотняном приказе возглавляет родич мой Намма, недолго проносишь жемчужину за подкладкой должностного платья…
На том и разошлись. Я всё-таки - домой, а Нэхамбо - в храм или уж не знаю куда…
* * *
Дома всё тихо, но жена моя ещё не спит.
Так что сели ужинать.
Чего у нас только нет из снеди - теперь, когда госпожа Хатидзё ждёт дитя. Один бобовый сыр - в трёх видах. А что за квашеные ягоды, я и не опознаю. Но вкусно.
- Что тут у нас происходит? - спрашиваю.
- А ничего. Батюшка заходил. Опять сказал, что завтра мы к нему переезжаем. Только это всё равно не получится. Потому что, во-первых, вата, во-вторых, собака, а в-третьих, Подгорный наместник. Никак не успеть!
Так я и думал. Но подробности лучше бы уже утром. Впрочем…
- Скажи: мне пора? Совсем съезжать отсюда.
Не знаю, как выразить. В общем, как-то так: насколько мне, дураку, кажется, ни тебе, ни Рэю я тут не мешаю. Но вот господину Намме…
- Зачем совсем-то? - удивляется Садако. - Мы ещё вернёмся. Я к этому дому уже привыкла. И потом: чем мы надольше у батюшки останемся, тем обиднее будет сестрёнке. Был бы то её брат или сестра, с кем все нянчатся, ещё бы ладно, а тут - ещё и племянники всякие…
«Мы», стало быть. Это не про служанок, не про меня и не про Рэя. Это про себя и вот этого, который родится.
Родится, подрастёт, наслушается материковых книжек. Спросит: а какой я был до рождения? Я скажу: большой и ярко-красный, и чисто-белый, и чёрный, жёлтый, зелёный - как в святилище. Дышал и перекатывался, как все боги. И виден был, если в сосредоточении.
Ты давай только родись, как следует.
* * *
Просыпаюсь от странного пения. Позднее утро уже, совсем светло, и за стенкой грубые молодецкие голоса тянут:
- Веве-Вевиве!
- Вевы-ва-ву-вавува!
- Ва-у… у-вау…
В Обрядовой палате меня такому заклинанию не учили. Хотя…
- Вот! Над заливом! Цветы: распускаются. Прямо. У моря! - читает Рэй. Терпеливо, с выражением.
Каких это недорослей он там обучает грамоте? Облачной, судя по стихам.
- Его земляки, - объясняет мне супруга. - Решили освоить наше наречие.
В Нанива стуже конец. Видимо - скоро весна.
С произношением у них пока тяжело. Особенно у старшего, судя по голосу.
Я выгляну на задний двор: любопытно, что за китайцы.
Одеты по-нашему. Можно принять за огородников или дровосеков, что близ города торгуют. Только странно, что загорелые, как летом. Кланяться вполне научились. И когда подглядывают за ними, сразу чуют. Самый длинный щерится, жмурится и молвит любезно:
- Ва-зу-вуй?
А самый маленький закрывает рот ладонями.
- Чтоб дурного не сказать, - поясняет Рэй.
- Вы чьи? - спрашиваю.
Учитель за них отвечает:
- Пока ничьи. Сами по себе!
Кроме шуток, восхищаюсь. Это ж надо было добраться до Столицы от залива Нанива, или откуда они шли - при таком выговоре! Не всюду письменно-то объяснишься…
Рэй им что-то сказал уже по-китайски. Да… Занеси меня нелёгкая на материк, я бы там ещё забавнее выглядел… Ученики поклонились уже ему. Полусогнувшись, подошли к стене дома - возле двери, откуда я смотрю. Взяли оттуда другую дверь: обрешеченную, но бумагой не оклеенную. Ухватили втроём, проворно понесли куда-то.
- Ты не беспокойся, они обратно вернут, - говорит Рэй.
- «Обратно» - куда? Дверь, кажется, не наша.
- Откуда взяли. Не важно.
Из глубины покоя доносится голос Садако:
- Ну, как тут переедешь? Они ж как дети малые…
Занятно. Южные дикари у нас уже жили. Теперь - гости с просвещённого Запада. Ждать ли вскорости индийцев, земляков Просветлённого?
Дом наш тайно стерегут люди Полотняного приказа. Вчера я их не заметил, но сегодня вижу. И на глазах у них иноземцы преспокойно таскают дверь. Создают видимость переезда - для кого?
Умываюсь, причёсываюсь, возвращаюсь в дом.
Хорошо служить в храме. Можно не тратить половину утра на то, чтобы напудриться и накраситься. Супруга, правда, белилами не пренебрегает, сидит перед зеркалом.
Спрашиваю:
- Хотелось бы разобраться в сути наших проволочек. Про уроки я понял. А собака? А Подгорный наместник?
- Их-то как раз пока и нет. А надо раздобыть. Собаку - для сестрицы, наместника - для батюшки.
- Главное - не перепутать, - ворчит со двора Рэй.
Не жалует он наместников. Как и прочие власти.
Где мы возьмём собаку, я даже не спрашиваю. Подозреваю: на её счёт идёт переписка с Государыней. Чтобы намекнула Властителю Земель, а тот бы дал указания псарю… Но насчёт господина Тохаку - любопытствую.
Как и следовало ожидать, госпожа Хатидзё посвящена во все обстоятельства следствия. Не так давно исчез новый наместник - но беда в том, что его среди ночи увела со двора знакомая мне девица в платье с курочками. Или кто-то другой в том же наряде. А стремянный господина Тохаку тоже разыскивается.
- Вместе со своей зазнобой, - говорю я. - По словам Нэхамбо, этот малый как раз её выкупил.
- Навырост? - спрашивает Садако. - Батюшка говорит, ей лет десять.
- Девиц там две. Названые сестрички. За наместником приходила маленькая, а стремянный влюбился в старшую. Сводня говорит, что отпустила обеих. Со всеми их пожитками. Куда - непонятно.
Супруга раздражённо перебирает в воздухе пальцами. Они в белилах: ни за волосы, ни за одежду не схватишься. А без этого думать непривычно.
- А во что был одет наместник? На случай, если одежда всплывёт.
- Уже в дорожное вроде бы.
- Плохо. Должностное легче найти. Особенно среди женской поклажи.
- Что могло случиться? - рассуждаю я. - Стремянный в день перед отъездом выкупает подружку и её напарницу…
- …Домой, точнее, в дом гостеприимца, с ними не возвращается. А потом меньшая сестрёнка прибегает и говорит…
- «Ваш слуга в беде, спасите-помогите»?
- А вот нет! - жена хлопает-таки себя по колену. На штанах остаётся белый отпечаток. - Совсем наоборот. Про благодетеля своего так никакая девушка не скажет. По её словам, стремянный якобы пытался сбыть драгоценную вещь из сокровищ этого самого гостеприимца.
- Сбыть кому? Сводне?
- Не знаю. Батюшка сказал, что тамошний челядинец ему сказал, что девочка это говорила. А наместник тотчас подхватился и с девочкой ушёл. Никого больше с собой не взял.
- А что сам гостеприимец?
- Господин Кома, который в отставке. О наместнике печалится. А насчёт драгоценности ему не говорили. Чтобы не волновать…
Рэй тоже поднимается на крыльцо. Говорит оттуда:
- Он как-то очень быстро затревожился. О родиче. И шумно. Я думаю: он сам подстроить не мог?
- Вполне мог, - госпожа Хатидзё всегда хорошо думает о людях, - только непонятно, зачем.
Ну, например:
- Нагадить родичу своему, Коме ещё служащему? Что-то я слышал: тот Подгорную должность с дворцовыми чинами обсуждал. Для племянника.
- Это надо будет спросить у Нэхамбо! У Государыни пока неудобно. А больше подгорцев под рукой нет.
- Да, чтоб не упустить: сводня и обе красотки тоже родом из края Ямадо.
Жена не спрашивает, откуда мне известны такие подробности. Задумчиво предполагает:
- Пытаются спасти свою родину? От разорения? Или… Слушайте, а сколько стоит выкупить пару девиц из весёлого дома?
Понятия не имею. А мог бы, наверное, знать. Чем курочек дарить, забрал бы ещё осенью обеих девушек от сводни: честнее было бы. Да, и сдал бы в уединённый монастырь…
- Смотря какие девицы, - прикидывает Рэй. - Тут одна может стоить, как десяток других. Или как сотня даже, если красавица знаменита.
- Ты таких случайно не рисовал? - спрашивает Садако невинным голосом.
- Для продажного объявления? Нет. Так что, может, и не как сотня. Но всё равно недёшево, если насовсем забирать. Двадцать годовых пайков самое малое. А скорее тридцать. Это за одну. Так что пятьдесят за двух, где-то так.
- Спрашивается, - подхватываю я, - откуда у стремянного слуги такое богатство?
- Особенно если считать, - говорит жена, - что господин его правда неподкупный чиновник. Или это он неподкупен, а все взятки его люди брали? На прежнем месте службы.
- Так бывает, - соглашается Рэй. - А потом преданный челядинец спасает впавшего в бедность господина.
- Или выкупает господина похищенного. Сам или вскладчину с товарищами по службе. Будь я сводней, я бы, наверное, мог так рассудить: не последние же средства парень отдал за девок? Ещё осталось и на барина…
Рэй усмехается:
- Тогда всё было бы просто. Если он бегает по городу, ищет деньги, собирает припрятанное - то такие места проверить можно.
- То есть слуга-то не пропал, это его товарищи сыщикам голову морочат?
Я уже запутался, кто кого по-нашему спасает.
- Барина выманили на слугу, - соображает госпожа Хатидзё. - Слуга тем временем ещё не пропал. А, допустим, со сводней сделку отмечает. После этого слуге говорят: гони выкуп за барина. Или в другом порядке? Сперва слуга, за слугою барин, а цель - господин Кома? Точнее, его сокровища, которых уж заведомо больше, чем любых взяток?
- Тогда я даже знаю, - говорю, - какая это могла быть вещь. Её старик Кома точно не уступил бы и не сменял ни на что, отдал бы только под страхом смерти. Своей или любимого родича. Это Пёс Кудары.
Садако и Рэй вместе спрашивают:
- Чей-чей?
Ну, да. Мы же охотимся за собаками в последнее время.
- Медный пёс, курильница. Есть на Восточных холмах такой храм - Кудара. Назван в честь погибшего заморского царства. Главный почитаемый в нём - Просветлённый Сякамуни, изваянный мастерами той страны: прежде стоял во дворцовой молельне царя Кудары. К изваянию полагались две парные курильницы. Они одинаковые, но у левой пасть раскрыта, и это Лев. У правой закрыта - это Пёс. Род Кома их к нам и привез, но в храм не отдал. Держат у себя. У отставного Комы Пёс, у служащего - Лев. Оба ими страшно дорожат.
- А дым у них откуда валит? - спрашивает Рэй неприлично.
- Отовсюду. От всего тела. Они такие будто бы кудрявые, а на самом деле в дырочку. И глаза должны светиться, когда внутри благовония горят.
- Хорошо, - заключает госпожа Хатидзё. - Тогда у нас ещё двое подозреваемых. Второй Кома и… Кто там настоятель в этом храме?
- Скорее уж распорядитель. Я его знаю, могу попробовать разведать. Сам он едва ли кого похитит, а вот не заводил ли кто с ним речь о курильницах…
- Тогда ты займись храмом. А ты, - госпожа Хатидзё кивает Рэю, - проверь потайные места. Где могут быть вещи наместника, тело наместника или он сам. И слуга его тоже, конечно.
(Продолжение будет)
* * *
Возвращаюсь домой. Распоряжаюсь, чтобы Урасака договорился насчёт телеги, а Таро готовил на завтра возок.
Передал письмо супруге. Она унесла его к себе читать. При мне стесняется.
Прибегает Рю:
- Нашла! Были такие курочки!
- И где они водятся?
- В лавке их уже нет. Теперь - у господ Оданэ. Их человек брал!
Всё-таки Оданэ, предшественник пропавшего Тохаку на Подгорной должности?
Сын Оданэ сейчас - послушник в Облачной обители. Там же, где и монах Нэхамбо.
Погожу я с выводами.
- А когда, - спрашиваю у Рю, - эту ткань купили?
- Давно уже. Осенью или даже в конце лета. Про запас. Она тёплая, на зимнее платье. Но больше у них такой не осталось…
Придётся по пути в монастырь заглянуть к господину Оданэ. А значит, надо поторопиться. Уже смеркается.
В усадьбе Оданэ гуляют. Новый год, новое столичное назначение… Слуга проводит меня в дом, в отгороженную переднюю. Но и здесь уже жарко, плотный дух благовоний, браги и жареного сыра. Слышно, как за переборкой дудят, топают и ухают.
Выходит господин. Платье распахнуто на груди, шапка съехала набекрень. Утирается полотенцем. Но глаза у этого гуляки - трезвые, насторожённые.
- Намма? Какими судьбами? А, не важно… Прошу отведать!
- Благодарю. Я по делу.
Оданэ садится. Откладывает полотенце. С нарочитым усилием строит невинное лицо, как положено на допросе.
- И что я натворил?
Это погодит.
- Да речь не о том. Хочу у тебя спросить: нет ли у кого из твоих домашних тёплой одежды с узором в горную курочку?
Вот тут Оданэ будто бы пожалел и о тех немногих чарках, что выпил. Моргает в полном недоумении. Морщит лоб.
Вспомнил. Рассмеялся:
- Похабная такая расцветочка? Рыжая, с жёлтым и зелёным?
- Полагаю, да, она самая.
- Была. Понимаешь ли: и в моем скромном доме - не без дурака. Послал малого за отрезом. На охотничий наряд. А он приносит: говорит, самое близкое к охоте, что нашлось. Ну, куда мне с ним! Ни надеть, ни купцу снести обратно…
- И как же ты в итоге распорядился?
- Да как? В храм отдал. Монахам-то всё равно. Я тогда много даров собирал для Облачной рощи, ну, и эту жуть приобщил заодно…
- Да, конечно. Бритым всё равно: хоть дерюга, хоть парча - всё перекроят.
Оданэ хохочет. А я думаю: и как после этакого дара прозвали нового послушника собратья по храму?
- И это всё дело? Так и хорошо! Заходи, выпьем.
- Не получится. Теперь, выходит, мне бежать в обитель.
- Понимаю. Семейные дела… Ну, значит, после заходи. Мы тут ещё дня четыре праздновать будем!
До Западных ворот недалеко. А у полотняных чиновников пропуск на выход - постоянный.
Нэхамбо, монах из храма Облачной рощи
Праздники в Столице нашей идут плотной чередой. А значит, и в храме тоже. Только разберёшь одни подношения, как уже новые поступают. Особенно с тех пор, как в обители поселился господин Унрин. Зачем отрекшемуся государю три тележных колеса, разных в поперечнике, - это уже другой вопрос. Подарили, благое дело сделали. А распорядитель всё это переписывает и думает, как пристроить к делу. Колесо Закона, может, соорудить? Тогда спицы менять надо. Чтобы было двенадцать, по числу причин и последствий.
Вот об этих-то двенадцати причинах и беседует Нэхамбо с распорядителем. Не всё ж с бумагами-то возиться.
Закон причин - умозрительный, простому человеку непонятен. Значит, надо подобрать примеры на каждое из двенадцати звеньев. И не из заморских чудес, а из деяний наших подвижников. Нэхамбо вспоминает, распорядитель Хатидзё записывает без ошибок и красивым слогом. И наводящие вопросы задаёт.
Далеко не продвинулись. Из неведения возникает волнение - понятно. Из волнения сознание, чтобы разобраться, - тоже можно объяснить. За сознанием следуют имя и плоть.
- Они же слава и похоть? Две цели, ясные для сознающего человека прежде всех прочих?
Ответить монах не успел. В домик распорядителя поднимается тесть его Намма. По-семейному, без предупреждения.
Вообще-то на расспросы Полотняного приказа монах сегодня уже отвечал. Точнее, подобно Просветлённому, хранил молчание там, где не скажешь ни «да», ни «нет». Разве что «вопрос глупый», да и то не всюду подобало бы.
Следователь деловито кланяется. Чуть не с порога обращается к Хатидзё:
- Первое, родич: поступала ли в дар обители от семьи Оданэ минувшей осенью ткань пёстрой расцветки, с узором из горных курочек? Второе: если да, то где она?
Вот, не только проповедники, но и казённые следователи порою забегают вперёд, опережая ответы на собственные вопросы.
Распорядитель перекладывает задумчиво бумаги, но в них не заглядывает. Говорит:
- Поступала, помню. Братия ещё потешалась, как это так: отцу и матери наш послушник Оданэ простых вещей растолковать не может. Насчёт даров.
- А каких именно?
- Нешитую ткань в святилища подносят. Но - чистую, без узоров. А монахам - ношеную только. Ну, или занавеси и покрывала, но тоже не новые.
- Учту, - говорит следователь.
На себя, мол, оборотись, родич: часто ли ты мне объясняешь этакие правила? Намма продолжает:
- А что по второму вопросу?
- Я эту ткань забрал в счёт своего жалованья. Я-то мирянин, мне можно.
Вот и напрасно, получается, Нэхамбо не рассказал распорядителю про утренний допрос. Сейчас уже, кажется, предупреждать поздно.
Странное выражение проступает на лице следователя. Очень осторожно он осведомляется:
- И вы её… использовали в хозяйстве?
«Вы» - то есть Хатидзё и его супруга, дочка Наммы? Мало того что расследования ведёт вся семья, так ещё и преступления она же обустраивает? И не то чтоб дикое было подозрение. Был у них такой родич Хокума…
- Нет, - чистосердечно сознаётся распорядитель. - Я эту ткань в весёлый дом снёс.
Намма невольно облегченно вздыхает. Потом набирает полную грудь воздуху.
Выдыхает. Продолжает казённым порядком:
- В какой весёлый дом и когда?
- Он у Западных ворот. Осенью же, в девятом месяце.
- С какой целью?
- Подарил девицам.
- Заведению вообще или определённой девице?
- Двум. Как их зовут, я не знаю.
А и знал бы - что толку? Какая она там Вишенка, Сливонька или Грушенька. Иные подружки прозвищами меняются из взаимной приязни. Да и с возрастом девчат переназывают, иначе смешно: что это за Первоцвет десятый год радует гостей? Пусть уж лучше будет Бессмертник…
Следователь это, кажется, понимает. Хотя сам и не ходок по девицам.
- Приметы помнишь?
Хатидзё молчит. Врать, похоже, и дальше не собирается, просто соображает, как описать. Одежда, раскраска - это всё сменное. Рост разве что?
- Добрые, - говорит он. - Между собой не сёстры, но одна растит другую. Старшей лет двадцать, младшей десять-двенадцать. По-моему. Выговор подгорный: в том доме он у всех почти такой. Про особые приметы не знаю.
Намма неторопливо качает головой. Молвит:
- Нехорошо.
И резко поворачивается к Нэхамбо:
- То же заведение?
Лгать запретно, а отмалчиваться уже глупо. Монах отвечает:
- То самое.
- Дополнить можешь?
- Нечем… Я с этими двумя отдельно не толковал.
Полотняный чиновник глядит на монаха. Страшным дикарским взглядом: прямо в лицо. Распорядитель пробует его отвлечь на себя:
- А что случилось?
Намма поднимается на ноги. Переводит взор на зятя. Говорит сдержанно:
- Девчонка пропала. Видимо, младшая из этих двух. Одёжка - в тех самых курочках. Ищем.
Поворачивается к двери. Никаких объяснений - почему бы это Полотняный приказ с государственных преступников переключился на весёлых девиц? Бросает через плечо:
- Тут - и нигде - сегодня не задерживайся. Тебя дома дело ждёт…
И - со всем отвращением, какое может вложить в свой голос:
- Гул-ляка!
И выходит.
Имя и плоть явно придётся отложить на другой раз.
Распорядитель собирает свои грамоты, тщательно раскладывает по стопкам и чехлам. Монах в молчании провожает его до храмовых ворот. Да и за ворота. Привратник покосился неодобрительно, но смолчал.
Направляется Хатидзё явно не на свою Восьмую улицу. И не к тестю. Идёт вдоль городской стены к Западным воротам. Значит, по пути: монах туда же собирался.
Хозяйка, дочка дядюшки Гэмпэя, высунулась, выпучила глаза, замахала мягкими ручками, загомонила, даже не пытаясь выражаться по-столичному:
- Куда? Куда? Нельзя сегодня! Что ж ты, братец, натворил-то, а? Утром - допрашивают! Днём - обыскивают! К вечеру - закрыли! И ещё всю ночь теперь убираться - всё ж переворошили! Ты что тут, сутру какую чудотворную припрятал, неровён час? Или печать Государеву?
- Ничего я не припрятывал, - хмуро откликается Нэхамбо. - Пусти, сестрица. Прибраться поможем.
Хатидзё, распорядитель храма Облачной рощи
Позор!
Услышал и обрадовался: исчезла младшая девчонка. Не расскажет теперь про меня ничего неприличного…
Пойду и сам спрошу, что произошло. У сводни или кто там есть. А домашние дела уж потом. Чтобы не отвлекаться. Стряслось бы у нас дома что плохое, господин Намма на Восьмой улице был бы, а не свидетелей допрашивал.
Когда я спросил осенью, а зачем наставнику Нэхамбо такие-то притчи и примеры, он сказал: можешь сам послушать. Только это в весёлом доме.
Привёл туда. Заведение держит тётушка из его Подгорной родни. Ходят туда воины в средних чинах, учёные люди, мастера-оружейники… Проповедь слушали и они, и девушки. Хорошо слушали, не перебивали, то смеялись, то плакали. И кажется, всё понимали.
А я и не думал, что Нэхамбо…
Та самая жемчужина за подкладкой. Третий год в одном храме, а что у нас есть настоящий наставник - для мирян, для тех, кому Закон всего нужнее, - никто в обители не знал. И мне он велел не болтать, а то как бы не запретили.
Только потом уже, в другой раз, начинает речь по-книжному:
- Так я слышал. Однажды Просветлённый…
И на меня косится. Ну, да, слышал, а не по книге знает. Зачем самому читать, если я есть…
Всё бы было хорошо. Проповеди, разговоры… Только одним осенним утром просыпаюсь я неизвестно где. Голова болит, на лбу тряпка, пахнет уксусом. Рядом девушка - которая постарше из тех двух. Младшая чуть поодаль, мешает что-то в чашке. Соображаю: это всё тот же весёлый дом, задние покои.
Начинают красотки мне рассказывать: как давеча я немного обеспокоил других гостей, так что пришлось меня перенести сюда. Волоком, видимо. Раздеть и накрыть женским ватным платьем.
Было ли что ещё - со старшей девицей, или хуже того, со второй? С обеими? Ничего не помню. Если тело собственное не врёт, кажется, что не было. Да оно ничего не подсказывает, только - что плохо! Хуже некуда!
И чем я беспокоил? Ругался, дрался? Нет, успокаивают: сначала все просто разговаривали… А потом? Ты, господин, заявить изволил, что не имеешь более врагов в Облачной державе. И никогда ещё никого не убивал по-настоящему. Не крал ничего, потому что всё добро и так уже - твоё, при твоей-то должности. И не нарушал - хи-хи! - целомудрия в последние семь-восемь месяцев. И не хулил Закона, и не гневался, пустословию не предавался, благовониями не притирался, чтил родню и ещё что-то… Да: и ещё господин никогда не лжёт!
Это, наверное, я оправдывался, что не пью, в столь длинных выражениях. Или что пью? И крепко же успел напиться…
А ведь всё это было при Нэхамбо. И другие гости тоже - хорошие люди. Лекарь и остальные. Кто именно - не помню… Надо ж было так осрамиться!
Кое-как одеваюсь, выхожу - а в переднем покое сидит бодрый, благостный Нэхамбо. И говорит: тем и ценна заповедь трезвости, что помогает соблюдать все остальные. Так что лучше б ты и правда не пил…
За науку я девушкам и отнёс тот отрез с курочками. Им вроде понравилось.
А сегодня хозяйка пускать не хочет. Говорит, что из-за Нэхамбо её дом обыскивали. Он мне не рассказал ничего, хотя сам, похоже, знает, что это за дело на него завели - в Полотняном приказе, коему монах неподведомствен.
Прерываю я хозяйкины жалобы. Спрашиваю: целы-то все?
- В общем, все. А столики мне кто вернёт? А подушку?
А как те две девушки, у кого я осенью ночевал?
- Хватился! - кричит подгорка. - Когда это было! Они с тех пор по тебе тосковали-тосковали… Да и померли!
- Когда это?!
- Обе в один день!
- Давно?
- А тогда же, осенью. И луной не успели полюбоваться…
Во-первых, от тоски по мне умереть нельзя. Всяко уж не здесь. Весёлый дом тем и хорош, что тут вся любовь понарошку, даже кабы она и была. А если всерьёз, так опять-таки ничто не мешало мне о том намекнуть. Или сам должен был догадаться?
Но во-вторых: я же видел обеих девиц перед самым Новым годом, меньше чем полмесяца назад!
Настоятель наш Арэн совершал обход всех святынь Столицы. Я в свите был, дары принимал. Возле Западного храма девушки подошли ему поклониться. Младшая - как раз в платье с курочками. Я с того самого девятого месяца не пью совсем. Или у меня от трезвости чрезмерной - видения? Или то призраки были? Но настоятель тогда почуял бы нежить.
Да скорее всего, сводня мне голову морочит. Выйду на улицу, подожду, пока Нэхамбо с ней наедине перемолвится.
Долго они толковали. Когда монах вернулся, рассказал:
- Девочки эти живы. По крайней мере - вчера были живы. Но отсюда ушли, со всем своим скарбом. Сестрица моя и не печалилась бы о том - не сбежали, за них откуп уплатили. Ухажёр старшей, стремянный господина Тохаку. Ты этого парня, небось, тоже тут видел - перед праздниками.
Не помню такого. Ну да понятно, что если и видел - мы друг другу не представлялись.
- Худо другое, - продолжает Нэхамбо. - Приказные-то сперва расспрашивали о девушках, а потом - о самом Тохаку, нашем новом наместнике. Надо будет разузнать - но, видать, из-за него всполошились. То ли он тут бумаги какие растерял, то ли ещё что… При обыске вроде бы ничего не обнаружили, только изъяли часть посуды и подушку с собачками вышитыми. В общем, попробуем узнать, что он в эту подушку мог запихать. Сам - или человек его…
Да уж. Ныне, когда сыскную часть в Полотняном приказе возглавляет родич мой Намма, недолго проносишь жемчужину за подкладкой должностного платья…
На том и разошлись. Я всё-таки - домой, а Нэхамбо - в храм или уж не знаю куда…
* * *
Дома всё тихо, но жена моя ещё не спит.
Так что сели ужинать.
Чего у нас только нет из снеди - теперь, когда госпожа Хатидзё ждёт дитя. Один бобовый сыр - в трёх видах. А что за квашеные ягоды, я и не опознаю. Но вкусно.
- Что тут у нас происходит? - спрашиваю.
- А ничего. Батюшка заходил. Опять сказал, что завтра мы к нему переезжаем. Только это всё равно не получится. Потому что, во-первых, вата, во-вторых, собака, а в-третьих, Подгорный наместник. Никак не успеть!
Так я и думал. Но подробности лучше бы уже утром. Впрочем…
- Скажи: мне пора? Совсем съезжать отсюда.
Не знаю, как выразить. В общем, как-то так: насколько мне, дураку, кажется, ни тебе, ни Рэю я тут не мешаю. Но вот господину Намме…
- Зачем совсем-то? - удивляется Садако. - Мы ещё вернёмся. Я к этому дому уже привыкла. И потом: чем мы надольше у батюшки останемся, тем обиднее будет сестрёнке. Был бы то её брат или сестра, с кем все нянчатся, ещё бы ладно, а тут - ещё и племянники всякие…
«Мы», стало быть. Это не про служанок, не про меня и не про Рэя. Это про себя и вот этого, который родится.
Родится, подрастёт, наслушается материковых книжек. Спросит: а какой я был до рождения? Я скажу: большой и ярко-красный, и чисто-белый, и чёрный, жёлтый, зелёный - как в святилище. Дышал и перекатывался, как все боги. И виден был, если в сосредоточении.
Ты давай только родись, как следует.
* * *
Просыпаюсь от странного пения. Позднее утро уже, совсем светло, и за стенкой грубые молодецкие голоса тянут:
- Веве-Вевиве!
- Вевы-ва-ву-вавува!
- Ва-у… у-вау…
В Обрядовой палате меня такому заклинанию не учили. Хотя…
- Вот! Над заливом! Цветы: распускаются. Прямо. У моря! - читает Рэй. Терпеливо, с выражением.
Каких это недорослей он там обучает грамоте? Облачной, судя по стихам.
- Его земляки, - объясняет мне супруга. - Решили освоить наше наречие.
В Нанива стуже конец. Видимо - скоро весна.
С произношением у них пока тяжело. Особенно у старшего, судя по голосу.
Я выгляну на задний двор: любопытно, что за китайцы.
Одеты по-нашему. Можно принять за огородников или дровосеков, что близ города торгуют. Только странно, что загорелые, как летом. Кланяться вполне научились. И когда подглядывают за ними, сразу чуют. Самый длинный щерится, жмурится и молвит любезно:
- Ва-зу-вуй?
А самый маленький закрывает рот ладонями.
- Чтоб дурного не сказать, - поясняет Рэй.
- Вы чьи? - спрашиваю.
Учитель за них отвечает:
- Пока ничьи. Сами по себе!
Кроме шуток, восхищаюсь. Это ж надо было добраться до Столицы от залива Нанива, или откуда они шли - при таком выговоре! Не всюду письменно-то объяснишься…
Рэй им что-то сказал уже по-китайски. Да… Занеси меня нелёгкая на материк, я бы там ещё забавнее выглядел… Ученики поклонились уже ему. Полусогнувшись, подошли к стене дома - возле двери, откуда я смотрю. Взяли оттуда другую дверь: обрешеченную, но бумагой не оклеенную. Ухватили втроём, проворно понесли куда-то.
- Ты не беспокойся, они обратно вернут, - говорит Рэй.
- «Обратно» - куда? Дверь, кажется, не наша.
- Откуда взяли. Не важно.
Из глубины покоя доносится голос Садако:
- Ну, как тут переедешь? Они ж как дети малые…
Занятно. Южные дикари у нас уже жили. Теперь - гости с просвещённого Запада. Ждать ли вскорости индийцев, земляков Просветлённого?
Дом наш тайно стерегут люди Полотняного приказа. Вчера я их не заметил, но сегодня вижу. И на глазах у них иноземцы преспокойно таскают дверь. Создают видимость переезда - для кого?
Умываюсь, причёсываюсь, возвращаюсь в дом.
Хорошо служить в храме. Можно не тратить половину утра на то, чтобы напудриться и накраситься. Супруга, правда, белилами не пренебрегает, сидит перед зеркалом.
Спрашиваю:
- Хотелось бы разобраться в сути наших проволочек. Про уроки я понял. А собака? А Подгорный наместник?
- Их-то как раз пока и нет. А надо раздобыть. Собаку - для сестрицы, наместника - для батюшки.
- Главное - не перепутать, - ворчит со двора Рэй.
Не жалует он наместников. Как и прочие власти.
Где мы возьмём собаку, я даже не спрашиваю. Подозреваю: на её счёт идёт переписка с Государыней. Чтобы намекнула Властителю Земель, а тот бы дал указания псарю… Но насчёт господина Тохаку - любопытствую.
Как и следовало ожидать, госпожа Хатидзё посвящена во все обстоятельства следствия. Не так давно исчез новый наместник - но беда в том, что его среди ночи увела со двора знакомая мне девица в платье с курочками. Или кто-то другой в том же наряде. А стремянный господина Тохаку тоже разыскивается.
- Вместе со своей зазнобой, - говорю я. - По словам Нэхамбо, этот малый как раз её выкупил.
- Навырост? - спрашивает Садако. - Батюшка говорит, ей лет десять.
- Девиц там две. Названые сестрички. За наместником приходила маленькая, а стремянный влюбился в старшую. Сводня говорит, что отпустила обеих. Со всеми их пожитками. Куда - непонятно.
Супруга раздражённо перебирает в воздухе пальцами. Они в белилах: ни за волосы, ни за одежду не схватишься. А без этого думать непривычно.
- А во что был одет наместник? На случай, если одежда всплывёт.
- Уже в дорожное вроде бы.
- Плохо. Должностное легче найти. Особенно среди женской поклажи.
- Что могло случиться? - рассуждаю я. - Стремянный в день перед отъездом выкупает подружку и её напарницу…
- …Домой, точнее, в дом гостеприимца, с ними не возвращается. А потом меньшая сестрёнка прибегает и говорит…
- «Ваш слуга в беде, спасите-помогите»?
- А вот нет! - жена хлопает-таки себя по колену. На штанах остаётся белый отпечаток. - Совсем наоборот. Про благодетеля своего так никакая девушка не скажет. По её словам, стремянный якобы пытался сбыть драгоценную вещь из сокровищ этого самого гостеприимца.
- Сбыть кому? Сводне?
- Не знаю. Батюшка сказал, что тамошний челядинец ему сказал, что девочка это говорила. А наместник тотчас подхватился и с девочкой ушёл. Никого больше с собой не взял.
- А что сам гостеприимец?
- Господин Кома, который в отставке. О наместнике печалится. А насчёт драгоценности ему не говорили. Чтобы не волновать…
Рэй тоже поднимается на крыльцо. Говорит оттуда:
- Он как-то очень быстро затревожился. О родиче. И шумно. Я думаю: он сам подстроить не мог?
- Вполне мог, - госпожа Хатидзё всегда хорошо думает о людях, - только непонятно, зачем.
Ну, например:
- Нагадить родичу своему, Коме ещё служащему? Что-то я слышал: тот Подгорную должность с дворцовыми чинами обсуждал. Для племянника.
- Это надо будет спросить у Нэхамбо! У Государыни пока неудобно. А больше подгорцев под рукой нет.
- Да, чтоб не упустить: сводня и обе красотки тоже родом из края Ямадо.
Жена не спрашивает, откуда мне известны такие подробности. Задумчиво предполагает:
- Пытаются спасти свою родину? От разорения? Или… Слушайте, а сколько стоит выкупить пару девиц из весёлого дома?
Понятия не имею. А мог бы, наверное, знать. Чем курочек дарить, забрал бы ещё осенью обеих девушек от сводни: честнее было бы. Да, и сдал бы в уединённый монастырь…
- Смотря какие девицы, - прикидывает Рэй. - Тут одна может стоить, как десяток других. Или как сотня даже, если красавица знаменита.
- Ты таких случайно не рисовал? - спрашивает Садако невинным голосом.
- Для продажного объявления? Нет. Так что, может, и не как сотня. Но всё равно недёшево, если насовсем забирать. Двадцать годовых пайков самое малое. А скорее тридцать. Это за одну. Так что пятьдесят за двух, где-то так.
- Спрашивается, - подхватываю я, - откуда у стремянного слуги такое богатство?
- Особенно если считать, - говорит жена, - что господин его правда неподкупный чиновник. Или это он неподкупен, а все взятки его люди брали? На прежнем месте службы.
- Так бывает, - соглашается Рэй. - А потом преданный челядинец спасает впавшего в бедность господина.
- Или выкупает господина похищенного. Сам или вскладчину с товарищами по службе. Будь я сводней, я бы, наверное, мог так рассудить: не последние же средства парень отдал за девок? Ещё осталось и на барина…
Рэй усмехается:
- Тогда всё было бы просто. Если он бегает по городу, ищет деньги, собирает припрятанное - то такие места проверить можно.
- То есть слуга-то не пропал, это его товарищи сыщикам голову морочат?
Я уже запутался, кто кого по-нашему спасает.
- Барина выманили на слугу, - соображает госпожа Хатидзё. - Слуга тем временем ещё не пропал. А, допустим, со сводней сделку отмечает. После этого слуге говорят: гони выкуп за барина. Или в другом порядке? Сперва слуга, за слугою барин, а цель - господин Кома? Точнее, его сокровища, которых уж заведомо больше, чем любых взяток?
- Тогда я даже знаю, - говорю, - какая это могла быть вещь. Её старик Кома точно не уступил бы и не сменял ни на что, отдал бы только под страхом смерти. Своей или любимого родича. Это Пёс Кудары.
Садако и Рэй вместе спрашивают:
- Чей-чей?
Ну, да. Мы же охотимся за собаками в последнее время.
- Медный пёс, курильница. Есть на Восточных холмах такой храм - Кудара. Назван в честь погибшего заморского царства. Главный почитаемый в нём - Просветлённый Сякамуни, изваянный мастерами той страны: прежде стоял во дворцовой молельне царя Кудары. К изваянию полагались две парные курильницы. Они одинаковые, но у левой пасть раскрыта, и это Лев. У правой закрыта - это Пёс. Род Кома их к нам и привез, но в храм не отдал. Держат у себя. У отставного Комы Пёс, у служащего - Лев. Оба ими страшно дорожат.
- А дым у них откуда валит? - спрашивает Рэй неприлично.
- Отовсюду. От всего тела. Они такие будто бы кудрявые, а на самом деле в дырочку. И глаза должны светиться, когда внутри благовония горят.
- Хорошо, - заключает госпожа Хатидзё. - Тогда у нас ещё двое подозреваемых. Второй Кома и… Кто там настоятель в этом храме?
- Скорее уж распорядитель. Я его знаю, могу попробовать разведать. Сам он едва ли кого похитит, а вот не заводил ли кто с ним речь о курильницах…
- Тогда ты займись храмом. А ты, - госпожа Хатидзё кивает Рэю, - проверь потайные места. Где могут быть вещи наместника, тело наместника или он сам. И слуга его тоже, конечно.
(Продолжение будет)