Из Рассказов Облачной страны: Пёс и лев (1)
По времени действия эта история следует за "Каяться - так каяться".
Пёс и Лев
Изобилен осенний листопад в Облачной роще. Вот уже месяц - сквозь горький лиственный запах не чуются даже курения из храма. Казалось бы, и деревьев не так много: бывают обители куда более просторные, с садами и лесами. Но здесь каждое древо - вековое, повеет ветер - листву не вымести за полдня. И снова, снова падает.
Голова распорядителя Хатидзё весь этот месяц занята одними листьями. Мётлы и грабли, тачки и рогожки, всего должно хватить и монахам, и прихожанам, что подметают по обету. И как их всех распределить, чтобы друг другу не мешали. А ещё бывают любители пнуть чужую кучу листвы, проходя мимо. Красиво разлетается.
Да к тому же надо учесть все поступления после урожая. Заложить на хранение в амбары. Начать раздавать долги по урожайным распискам. Приготовить зимнее платье для братии. Выпить со всеми дарителями, кто подвозит брагу, да и с другими - чтобы не обижались. Настоятель успевает лишь молиться за всех. Благодарить в особо важных случаях выходят монахи, но обычно - распорядитель. И от этого листва в голове шуршит всё сильнее.
Скоро вся суматоха кончится. Роща облетит, дорогу развезёт грязью, а может быть, и снегом. На зиму в обители станет тихо. И к тишине нужно будет заново привыкать.
Но пока - рано. Дверь опять скрипит. Распорядитель отрывается от счётной доски. Отодвигается по полу чуть назад, чтобы хватило места для поклона.
- Ищет наставления беспокойный дух!
- Преклонив колени, я обращаюсь в слух, - откликается распорядитель.
У монаха Нэхамбо такой обычай: начинает со стихов всякий разговор. Эти песни на семь-пять нынче любимы. Перенять легко, трудней - после перестать.
- Да это я обращаюсь. У меня тут несколько вопросов.
Нэхамбо перевёртывается из поклона в нестрогую посадку. Всем своим перекошенным, приветливым лицом выражает любознательность.
- От кого? - уточняет Хатидзё.
Незаменимый ходатай десятка тысяч просителей, хлопотун по делам всей Срединной столицы, Нэхамбо машет рукавом:
- От себя. Хоть раз-то можно?
Занятно. Не помнит распорядитель, чтобы когда-нибудь этот монах чего-нибудь хотел для себя.
- А что случилось?
- Мне жемчужины нужны. Подходящие.
Ох. Выручать людей из неприятностей - это же у Нэхамбо личное дело. И кто из наших благочестивых дарителей без спроса унёс из дома жемчуг, а теперь пропажи хватились?
- К чему подходящие?
- Для проповеди, - невозмутимо отвечает монах. - Вот, помню я, был такой рассказ, про бедного огородника. У него ничего не уродилось, хоть он исправно трудился, все камни с огорода повыкопал. И стал он думать, что ему поднести в общину. Нечего! Отнёс эти самые булыжники, думает: может, пригодятся. А когда он их из мешка высыпал, они пред Просветлённым обратились в жемчуга и самоцветы. Только не знаю: поштучно или по весу?
Распорядитель качает головой. Потом сдвигает в сторону хозяйственные записи. Достаёт из бочки свиток. Тут в домике тесно, хорошо: любая книга под рукою.
- Огородник такой был. Но такого чуда с камнями - не было. Вот смотри.
И разворачивает перед монахом свиток: «О глупости и мудрости».
Нэхамбо читает, шевеля густыми бровями.
- А по-нашему как сказать? Вот отсюда начиная.
- Он только горсть белых камешков рассыпал перед общиной, и за то малое подношение обрёл столь великую заслугу, что в тысячи и тысячи веков у него еда, одежда и драгоценности появлялись сами собою. В каждом новом перерождении, надо понимать. Не освободился, но счастлив - стал.
- Не пойдёт, - решительно отстраняется монах.
Хатидзё поворачивает свиток к себе. Прокручивает, потом сматывает к началу. Может, была другая похожая притча? Вроде нет.
- А о чём проповедь? - спрашивает он.
- О том, как люди сетуют на своё ничтожество и не знают, какими сокровищами владеют. Или знают, но не ценят, - вздыхает Нэхамбо.
Хатидзё задумался. А, понял, при чём тут жемчуг!
- Тебе из «Цветка Закона» примеры брать нельзя?
- Почему это?
Ну, например, потому, что ты выходишь на состязание с каким-нибудь наставником с горы Эй. И по условию ты не должен ссылаться на его главную книгу, а он на нашу «Великую Тучу». Но ежели не так - тем лучше.
Нэхамбо чуть ли не обиделся даже. Какие, мол, запреты могут быть в святом деле наставничества?
- Тогда - вот. Жемчужина за подкладкой. Гостил человек у друга, напился пьян и уснул, а другу пора было уходить на службу. И чтобы гостя не будить, он ему за подкладку рукава запрятал жемчужину в подарок. В другой раз они встретились, когда этот человек впал в нужду, трудился на тяжких работах, а жемчужину у себя так и не нашёл. То-то обрадовался, когда ему друг сказал про неё! Глава восьмая, если нужно.
- Другое дело! Это как раз о них. Спасибо!
Монах улыбается. Доволен. И сетовать не принялся, что сам не вспомнил, как иные книжники. И как сам Хатидзё обычно.
- Да это про всех, - улыбается в ответ распорядитель. - А ты о ком проповедовать будешь, если не тайна?
- Тайна. - Нэхамбо со значением указывает вверх своим обтрёпанным веером. - Но расскажу. Есть в городе одно место. Монахам вообще-то там бывать не положено… Но там люди тоже трудятся, как тот огородник. И всё свободное время плачутся на судьбу. Или на свои грехи. Жалко их. Надо бы обнадёжить. Если хочешь, пойдём вместе. Только не перебивай меня там, а то собьюсь!
Почему бы и не пойти. Всё лучше, чем слушать листопад у себя в голове.
* * *
Намма, старший советник Полотняного Приказа
Новый год - это очень тяжело.
Казалось бы, суматоха позади: все указы подготовлены, назначения оглашены, оплаканы или отпразднованы. На службу ходить не надо. А на поклон к покровителям… Как хотите, а подарок к Новому году не совсем то же, что взятка. По подаркам дела мы не заводим.
Старшие родичи исправно посещены. Из гостей, куда идти, остались только необязательные. Гости, кого принимать, тоже не ломятся толпами. Можно бы и дух перевести.
Как же!
Я глава семьи. Супруг, отец и уже почти что дед. И успели же вокруг детки разрастись…
Младшей некого кормить, потому она объелась. Колобками на новогодней трапезе, а они ведь - коварная еда, подавиться и задохнуться можно. Обошлось, но теперь требуется собака. Живая, чтобы с нею всякой снедью делиться. А не будет собаки - барышня опять обожрётся и заболеет. Чтоб знали! Матушка уже согласилась, остался я. Все женщины в доме по очереди мне приводят доводы, какая пёсья порода лучше подойдёт. От жены и кормилицы - и до южанки Рю.
Сын во дворце. Не по службе, а по Государевой милости. Полнюсь трепетной благодарностью - а всё же один высочайший любимец у нас уже есть, пора бы и остановиться. И что случается с докучными любимцами, мы видим, и сыну я такого не пожелаю. Мальчик себя уже числит ближним доверенным лицом при Властителе Земель - помнит ли, что нет такой должности? Соображает ли, что юн он ещё и глуп, даже в сравнении с этими его образцами из древних книг? Не начал бы чваниться перед старшими, настоящими сановниками. Не выставил бы себя на посмешище, когда окажется, что Государь его приблизил не для совета, а для потехи…
Старшая собирается рожать. Месяца через полтора, если верить моей кормилице. И собственным глазам я тоже верю: живот уже огромный. В святилище родильный пояс повязали месяц назад. Стало быть, если верить жрицам, у нас ещё три месяца впереди. А младшая наша считает: будет двойня. Потому что ей так хочется: и племянника, и племянницу чтобы сразу.
Вот и изволь тут быть строгим с детьми… И попробуй отдохнуть в праздники.
Так что на службу идётся сегодня даже с некоторым облегчением. Если в праздные дни старшего советника вызывают в Полотняный приказ - видимо, стряслось такое, что на некоторое время будет не до семейных хлопот. И в то же время - самого худшего страшиться рано. Государева стража при оружии по улицам пока не носится, в набат не бьют…
В Приказе толпы тоже нет: дневальный писарь, рассыльный, кого за мною посылали, и, собственно, посетитель. Господин Кома, отставной блюститель Государевой сокровищницы. Одет во вкусе изысканной старины, как всегда. Отдаёт поклон по самым строгим правилам. А сам - дрожит и едва не плачет:
- Драгоценная яшма моя… Пропала…
Недостача в сокровищнице? Столь вопиющая, что к нам они прислали своего бывшего, а не действующего начальника? Или господин в ужасе от того, кого в их ведомство назначили в это новогодие? Вроде меня: трепещет заранее, как всё его дело пойдёт прахом… Или он не про Государевы ценности, а про своё домашнее собрание диковинок? Оно на всю Столицу знаменито, но при чём тут мы? Полотняный приказ расследует должностные злоупотребления, а кражи и грабежи - это к страже.
- Жемчужина добродетели… Светильник искренности…
Перевожу взгляд на писаря. Он шепчет:
- Господин наместник Тохаку исчезнуть изволил! Прямо из седла.
Опять чудеса? И опять Подгорные? Этот господин Тохаку, младший родич Комы, назначен ныне наместничать в краю Ямадо. Должен был бы уже отбыть в Подгорье.
- Истинная драгоценность не затеряется и на дне морском, - говорю я. - Не согласится ли господин изложить все обстоятельства с самого начала?
Кома готов. От волнения сбивается, начинает снова, но в итоге получается вот что.
Милый сердцу его племянник Тохаку прибыл из восточных земель. Его заслуги были оценены, Государь благоволил доверить ему одну из ближних областей. «На смену тому, позволительно ли молвить, казнокраду…» Это, впрочем, не донос, просто намёк. Тохаку принял все поздравления, изъявил радость всем, кому положено, и хотел уже ехать к месту службы - с десятком или около того своих челядинцев, верхом. «Сообразно новому обычаю…» Старик выговорил это с мягким неодобрением. Его можно понять: не вельможное это дело - скакать на коне. Однако Властитель Земель к лошадям и сам неравнодушен, и в окружении своём поощряет это пристрастие.
И вдруг, за несколько часов до отбытия, Тохаку куда-то ушёл из усадьбы дядюшки. Один, пешком, ночью. Господину Коме не сообщил, куда направляется и когда вернётся. А прежде никогда не допускал такой непочтительности к старшей родне. Люди Тохаку тоже недоумевают. Было это вчера, и с тех пор ни слуху, ни духу.
- Не стряслось ли с ним чего? Не порча ли наведена? Или хуже того…
Кома продолжает шёпотом:
- Не украли ли мальчика моего?
Мальчик этот - моих лет или чуть старше, под сорок. Но, конечно, это не значит, что его не могли похитить. Придётся разбираться.
- Позволит ли господин посетить его усадьбу и допросить слуг наместника?
- О, конечно! Хоть пытайте!
Добрейший старичок…
* * *
Раньше не доводилось бывать в усадьбе Кома. Дом построен давно, обветшал, но отделан богато. Иноземный какой-то вид у всей этой роскоши. Столбики резные, балки расписные… В пруду такие рыбки плещутся, каких я не видывал.
Кома и вправду заморский род. Перебрались к нам на острова после падения царства Кудары, полтораста лет назад. Служат Облачной державе с тех пор, как на кударской царевне женился тогдашний наш государь. Неплохо служат, судя по архивам Полотняного приказа.
Сейчас в семействе Кома две ветви с бессчетной младшей роднёй. С главою второй из ветвей я сталкивался чаще. Тот Кома ведает столичными воротами, выдаёт пропуска на въезд и выезд. Ответственное дело. А с внуком его мой мальчишка учился вместе.
Но как же неудобно: господа Кома, двоюродные братья, настолько меж собою не ладят, что даже слуг друг к другу не посылают! Иначе здесь в усадьбе уже знали бы: миновал ли пропавший Тохаку какие-нибудь из ворот - или его следует искать в городе. Придётся мне это выяснять самому.
Люди Тохаку встревожены не меньше своего гостеприимца. Старший над челядью, огромный и угрюмый малый, со вчерашнего дня в дорожном платье, во всём винит себя:
- Не надо было мне господина одного отпускать… Хоть бы тайно послать вслед за ним кого из ребят…
Ребята эти - дюжие молодцы с востока. У таких и вправду господина непросто отбить, если в честном бою.
- А почему тайно?
- Так велел: чтобы с ним никто не ходил. Тут чтоб ждали.
- Расскажи, что вчера было. С самого утра по порядку.
- С утра… Господин, как поднялся, приказал седлать. Поехал к воеводам, стремянный с ним.
К воеводам: они же господа Ямадо, первые Подгорцы в Столице.
- Вернулся ещё до полудня. Сказал - на рассвете уезжаем, чтоб были готовы. Ну, мы все стали собираться, пока господин отдыхал…
- Не все, - отчётливо бурчит один из молодцов. Старший челядинец кивает:
- Да, верно. Господин как прибыл, как коня расседлали, он стремянного в город отпустил до вечера.
- А стремянный - это кто из вас? - уточняю на всякий случай.
- А никто. Он же тоже сгинул!
Хотелось бы знать, сколько ещё пропаж обнаружится в усадьбе…
- Так. А дальше?
- А что дальше-то, сударь? Господин отдохнул. Попрощался с хозяином здешним, долго толковали. Собирался ещё вздремнуть перед дальней дорогой. Мы уж и сами легли - вставать-то рано. И тут будит меня часовой.
Видимо, это такой восточный обычай: выставлять не просто ночного сторожа, а часового. Посреди нашей мирной Столицы. Ну ладно.
- Говорит, там какая-то девчонка господина спрашивает. Ну, я велю её ко мне тащить. Девчонка маленькая ещё, но упрямая. Сперва не хотела ни с кем, кроме господина, толковать, но после раскололась. Спрашивает: а не служит ли в вашем благородном доме красавец-воин, лет этак двадцати трёх, собою видный, статный, верхнее платье у него в сизую крапинку, на ногах сапожки с красной оторочкой? Эге, смекаю: во что-то наш стремянный влип.
Вообще-то, увидев, что её в этом доме не отправляют сразу на женскую половину, к домоправительнице, посыльная девочка должна бы бежать отсюда со всех ног. То ли очень храбрая, то ли совсем дурная…
- Ну, я и отвечаю: «А если и так, то что?» - продолжает старший челядинец. - А она мне: а нет ли в этом благородном доме такой вот вещи в хозяйстве? И описывает. Курильница, мол, медная, с четырьмя лапами и собачьей головой. А ежели есть такая, то дозволено ли упомянутому стремянному вещь эту сбывать на сторону для поправления своих обстоятельств? Только хотел я ответить, что нету у нас такой штуковины, как отодвигается дверь и входит сам господин, уже в дорогу одетый. И говорит: «Так. Веди-ка меня, дитя, к этому красавцу в крапинку! Немедленно!» Я спрашиваю: «Прикажешь седлать, господин мой?» Он только отмахнулся: «Нет, не надо», - и девице: - «Это далеко?» - Она кланяется: да нет, в двух-трёх шагах! Тут господин велел мне, чтоб все были готовы, и лошади тоже, он сейчас вернётся. И чтоб с ним никто не ходил! Ну, я, дурак, и повиновался в точности…
- Она пропавшего стремянного описала?
- Ну так! Имя, годы и одёжка - его, а что красавец - ну, это на чей вкус… А вот никакой курильницы мы с собою не привозили. У хозяина в молельне своих полно. Только без голов.
Вот тут он, кажется, не прав. Даже я, хоть и не знаток древностей, слышал о курильницах Кома. Их было две: в виде льва и в виде пса. Их спасли из дворца царей Кудара, когда все тамошние верные люди вместе с царской семьёю бежали к нам. С тех пор хранили их как память о потерянной родине. В позапрошлом поколении господин Кома их разрознил: льва вручил старшему сыну, а пса младшему. Эти братья - соответственно, отцы нынешних господ Кома: того, что при воротах, и здешнего, хранителя сокровищницы. Сплетники болтали ещё, будто как раз из-за курильниц и пошла у них семейная ссора. Каждый хотел заполучить обоих медных зверей - и оба не уступали.
Проверим. Если этот стремянный обокрал хозяина дома - это и впрямь такой позор, что помчишься пешком среди ночи… И понятно, что Тохаку никому не дал знать об этом. Особенно своему гостеприимцу.
* * *
Трудная задача: договориться с домовладельцем об обыске, не объясняя, что ищешь. Но когда я попросил у господина Комы дозволения на осмотр усадьбы, он мне сам подсказал:
- Неужели он написал где-то прощальное стихотворение? Конечно-конечно!
Поначалу шёл за мною и причитал:
- Мальчик… Ведь у меня только дочери, сыновей нет. Желал бы я видеть его на службе здесь, в Столице… Оставить ему дом, мои редкости… всё моё достояние…
С дочерью Комы, ближней дамой Государыни-матери, мне даже довелось однажды беседовать.
Стыдно врать в глаза старику, но ничего умнее я не придумал:
- Разумеется, если найду стихи или письмо, сразу сообщу.
Кома удалился в свои покои. Понял так, что сыщик из Приказа пытается пощадить его чувства. На случай, если послание начертано кровью?
На самом деле мне не хочется вести дело вместе со стражей. А если я сейчас вдруг объявлю, что пропала курильница, - без стражников не обойдётся.
Дом обширен. И в самом деле - хранилище десяти тысяч драгоценностей. То там, то тут стоят, лежат, висят всякие диковины. То картина, почти выцветшая. То необтёсанный камень странных очертаний. То изваяние, безобразное на мой невежественный глаз, однако же - из рога носорога! И множество закрытых сундуков и ларцов. В молельне дымно, курильниц всего шесть, в кувшинах ветви сливы. Срезаны заранее, чтобы цветы распустились уже здесь.
Рядом с молельней выгородка: здесь на подставке три ларца, застеленные шёлком. Открываю. Все взломаны: уверенной, но неумелой рукою. В одном старинные грамоты. В другом ветхая должностная шапка, печать и доска для записей, всё - не нашей службы. А в третьем - соломенная туфля. Ношеная, но вряд ли полтора столетия назад. Под ней на дне ларца темный след от старой меди. Похоже, девочка не соврала: тут этот пёс и хранился.
Не беспокоя господина Кому, возвращаюсь к людям наместника.
- Как я понял, вы здесь, в городе, либо сопровождаете господина, либо остаётесь на подворье. Верно?
- Всё больше так. Мы столицу-то плохо знаем. Брякнешь что не то, смеяться будут… А врежешь насмешнику - господин осерчает.
- Тяжело! - соглашаюсь я. - Но если так, то куда и зачем был отпущен стремянный?
Старший молчит. Остальные челядинцы шушукаются. Один уже поклонился было мне, но старший на него цыкнул. И сказал сам:
- Баба у него тут. Ещё с прошлого раза, как в городе были. Невеста вроде как.
Нет, ретивый подчинённый всё-таки не унялся. Очень хочется помочь расследованию:
- В прошлый раз ещё нет, а в этот он её с собою забрать хотел. А господин разрешил ему!
- С чего бы такая милость?
Старший объясняет:
- Так она будто бы из Подгорья родом. А нам теперь туда. Когда господин вернётся… Парень-то думал: если на тамошней девке жениться, так его на новом месте службы больше уважать начнут.
- Только это он зря, - вставляет слово младший. - Мы не проверяли, только по всему выходит, что девица гулящая. Какое уж тут уважение…
Ну-ка, ну-ка!
- Не она ли вчера ночью и приходила?
- Да едва ли, - старший мотает головою по-бычьи. - Девчонка маленькая, лет, может, восемь, десять. Мы с такими не путаемся.
- А кстати: как эта девочка выглядела?
Вспоминают уже все вместе, вразнобой:
- Ростом вот примерно такая, чуть подлинней моей сабли!
- Верхнее платье тёплое на голову натянуто вместо покрывала. Стёганое, зимнее.
- Всё в узорных петухах!
- Не петухи это. Заморские птицы, попугаями называются.
- Что я, попугаев не видал? У них хвосты вниз. А у этих колесом.
Очаровательно. С таким узором на платье девица может за себя не бояться: мужчины будут разглядывать птичек, а что под птичками, уже не важно…
- Лицо белое, как у всех тут в столице. Крашеное.
- Голосок писклявый. Но говорит этак бойко.
- А так - девчонка как девчонка, из прислуги чьей-нибудь.
Больше всего похоже на рассыльную служанку из весёлого дома. И по виду, и по лихости, и по её рассказу. Что значит, что стремянный собирался «сбыть на сторону» господскую вещь? Продавал, менял? Ставил на кон в игре? Пробовал ею расплатиться за что-то?
С другой стороны, весь рассказ про курильницу мог быть только предлогом, чтобы выманить Тохаку из усадьбы. И для ночных хождений по чужим дворам обличье сводничьей служанки - самое подходящее. Нарядить так можно и девочку, и мальчика, и некрупного взрослого: за броским платьем и густой краской на лице никто никого не опознает.
Придётся подробнее расспросить старика о столичных знакомствах Тохаку. И особенно о его недоброжелателях.
Выманить-то могли, но медный пёс всё равно исчез. Правда, я не знаю, как давно. И известно ли о его пропаже господину Коме. Для ценителя редкостей он сегодня как-то подозрительно мало хлопотал: сокровища, сокровища… Всё больше о людях беспокоился.
Когда я уже обувался, старший челядинец меня окликнул:
- Ты, господин сыскной, скажи, если что… Мы и лес прочёсывать можем, не то что город!
Только этого мне не хватало.
(Продолжение будет)
Пёс и Лев
Изобилен осенний листопад в Облачной роще. Вот уже месяц - сквозь горький лиственный запах не чуются даже курения из храма. Казалось бы, и деревьев не так много: бывают обители куда более просторные, с садами и лесами. Но здесь каждое древо - вековое, повеет ветер - листву не вымести за полдня. И снова, снова падает.
Голова распорядителя Хатидзё весь этот месяц занята одними листьями. Мётлы и грабли, тачки и рогожки, всего должно хватить и монахам, и прихожанам, что подметают по обету. И как их всех распределить, чтобы друг другу не мешали. А ещё бывают любители пнуть чужую кучу листвы, проходя мимо. Красиво разлетается.
Да к тому же надо учесть все поступления после урожая. Заложить на хранение в амбары. Начать раздавать долги по урожайным распискам. Приготовить зимнее платье для братии. Выпить со всеми дарителями, кто подвозит брагу, да и с другими - чтобы не обижались. Настоятель успевает лишь молиться за всех. Благодарить в особо важных случаях выходят монахи, но обычно - распорядитель. И от этого листва в голове шуршит всё сильнее.
Скоро вся суматоха кончится. Роща облетит, дорогу развезёт грязью, а может быть, и снегом. На зиму в обители станет тихо. И к тишине нужно будет заново привыкать.
Но пока - рано. Дверь опять скрипит. Распорядитель отрывается от счётной доски. Отодвигается по полу чуть назад, чтобы хватило места для поклона.
- Ищет наставления беспокойный дух!
- Преклонив колени, я обращаюсь в слух, - откликается распорядитель.
У монаха Нэхамбо такой обычай: начинает со стихов всякий разговор. Эти песни на семь-пять нынче любимы. Перенять легко, трудней - после перестать.
- Да это я обращаюсь. У меня тут несколько вопросов.
Нэхамбо перевёртывается из поклона в нестрогую посадку. Всем своим перекошенным, приветливым лицом выражает любознательность.
- От кого? - уточняет Хатидзё.
Незаменимый ходатай десятка тысяч просителей, хлопотун по делам всей Срединной столицы, Нэхамбо машет рукавом:
- От себя. Хоть раз-то можно?
Занятно. Не помнит распорядитель, чтобы когда-нибудь этот монах чего-нибудь хотел для себя.
- А что случилось?
- Мне жемчужины нужны. Подходящие.
Ох. Выручать людей из неприятностей - это же у Нэхамбо личное дело. И кто из наших благочестивых дарителей без спроса унёс из дома жемчуг, а теперь пропажи хватились?
- К чему подходящие?
- Для проповеди, - невозмутимо отвечает монах. - Вот, помню я, был такой рассказ, про бедного огородника. У него ничего не уродилось, хоть он исправно трудился, все камни с огорода повыкопал. И стал он думать, что ему поднести в общину. Нечего! Отнёс эти самые булыжники, думает: может, пригодятся. А когда он их из мешка высыпал, они пред Просветлённым обратились в жемчуга и самоцветы. Только не знаю: поштучно или по весу?
Распорядитель качает головой. Потом сдвигает в сторону хозяйственные записи. Достаёт из бочки свиток. Тут в домике тесно, хорошо: любая книга под рукою.
- Огородник такой был. Но такого чуда с камнями - не было. Вот смотри.
И разворачивает перед монахом свиток: «О глупости и мудрости».
Нэхамбо читает, шевеля густыми бровями.
- А по-нашему как сказать? Вот отсюда начиная.
- Он только горсть белых камешков рассыпал перед общиной, и за то малое подношение обрёл столь великую заслугу, что в тысячи и тысячи веков у него еда, одежда и драгоценности появлялись сами собою. В каждом новом перерождении, надо понимать. Не освободился, но счастлив - стал.
- Не пойдёт, - решительно отстраняется монах.
Хатидзё поворачивает свиток к себе. Прокручивает, потом сматывает к началу. Может, была другая похожая притча? Вроде нет.
- А о чём проповедь? - спрашивает он.
- О том, как люди сетуют на своё ничтожество и не знают, какими сокровищами владеют. Или знают, но не ценят, - вздыхает Нэхамбо.
Хатидзё задумался. А, понял, при чём тут жемчуг!
- Тебе из «Цветка Закона» примеры брать нельзя?
- Почему это?
Ну, например, потому, что ты выходишь на состязание с каким-нибудь наставником с горы Эй. И по условию ты не должен ссылаться на его главную книгу, а он на нашу «Великую Тучу». Но ежели не так - тем лучше.
Нэхамбо чуть ли не обиделся даже. Какие, мол, запреты могут быть в святом деле наставничества?
- Тогда - вот. Жемчужина за подкладкой. Гостил человек у друга, напился пьян и уснул, а другу пора было уходить на службу. И чтобы гостя не будить, он ему за подкладку рукава запрятал жемчужину в подарок. В другой раз они встретились, когда этот человек впал в нужду, трудился на тяжких работах, а жемчужину у себя так и не нашёл. То-то обрадовался, когда ему друг сказал про неё! Глава восьмая, если нужно.
- Другое дело! Это как раз о них. Спасибо!
Монах улыбается. Доволен. И сетовать не принялся, что сам не вспомнил, как иные книжники. И как сам Хатидзё обычно.
- Да это про всех, - улыбается в ответ распорядитель. - А ты о ком проповедовать будешь, если не тайна?
- Тайна. - Нэхамбо со значением указывает вверх своим обтрёпанным веером. - Но расскажу. Есть в городе одно место. Монахам вообще-то там бывать не положено… Но там люди тоже трудятся, как тот огородник. И всё свободное время плачутся на судьбу. Или на свои грехи. Жалко их. Надо бы обнадёжить. Если хочешь, пойдём вместе. Только не перебивай меня там, а то собьюсь!
Почему бы и не пойти. Всё лучше, чем слушать листопад у себя в голове.
* * *
Намма, старший советник Полотняного Приказа
Новый год - это очень тяжело.
Казалось бы, суматоха позади: все указы подготовлены, назначения оглашены, оплаканы или отпразднованы. На службу ходить не надо. А на поклон к покровителям… Как хотите, а подарок к Новому году не совсем то же, что взятка. По подаркам дела мы не заводим.
Старшие родичи исправно посещены. Из гостей, куда идти, остались только необязательные. Гости, кого принимать, тоже не ломятся толпами. Можно бы и дух перевести.
Как же!
Я глава семьи. Супруг, отец и уже почти что дед. И успели же вокруг детки разрастись…
Младшей некого кормить, потому она объелась. Колобками на новогодней трапезе, а они ведь - коварная еда, подавиться и задохнуться можно. Обошлось, но теперь требуется собака. Живая, чтобы с нею всякой снедью делиться. А не будет собаки - барышня опять обожрётся и заболеет. Чтоб знали! Матушка уже согласилась, остался я. Все женщины в доме по очереди мне приводят доводы, какая пёсья порода лучше подойдёт. От жены и кормилицы - и до южанки Рю.
Сын во дворце. Не по службе, а по Государевой милости. Полнюсь трепетной благодарностью - а всё же один высочайший любимец у нас уже есть, пора бы и остановиться. И что случается с докучными любимцами, мы видим, и сыну я такого не пожелаю. Мальчик себя уже числит ближним доверенным лицом при Властителе Земель - помнит ли, что нет такой должности? Соображает ли, что юн он ещё и глуп, даже в сравнении с этими его образцами из древних книг? Не начал бы чваниться перед старшими, настоящими сановниками. Не выставил бы себя на посмешище, когда окажется, что Государь его приблизил не для совета, а для потехи…
Старшая собирается рожать. Месяца через полтора, если верить моей кормилице. И собственным глазам я тоже верю: живот уже огромный. В святилище родильный пояс повязали месяц назад. Стало быть, если верить жрицам, у нас ещё три месяца впереди. А младшая наша считает: будет двойня. Потому что ей так хочется: и племянника, и племянницу чтобы сразу.
Вот и изволь тут быть строгим с детьми… И попробуй отдохнуть в праздники.
Так что на службу идётся сегодня даже с некоторым облегчением. Если в праздные дни старшего советника вызывают в Полотняный приказ - видимо, стряслось такое, что на некоторое время будет не до семейных хлопот. И в то же время - самого худшего страшиться рано. Государева стража при оружии по улицам пока не носится, в набат не бьют…
В Приказе толпы тоже нет: дневальный писарь, рассыльный, кого за мною посылали, и, собственно, посетитель. Господин Кома, отставной блюститель Государевой сокровищницы. Одет во вкусе изысканной старины, как всегда. Отдаёт поклон по самым строгим правилам. А сам - дрожит и едва не плачет:
- Драгоценная яшма моя… Пропала…
Недостача в сокровищнице? Столь вопиющая, что к нам они прислали своего бывшего, а не действующего начальника? Или господин в ужасе от того, кого в их ведомство назначили в это новогодие? Вроде меня: трепещет заранее, как всё его дело пойдёт прахом… Или он не про Государевы ценности, а про своё домашнее собрание диковинок? Оно на всю Столицу знаменито, но при чём тут мы? Полотняный приказ расследует должностные злоупотребления, а кражи и грабежи - это к страже.
- Жемчужина добродетели… Светильник искренности…
Перевожу взгляд на писаря. Он шепчет:
- Господин наместник Тохаку исчезнуть изволил! Прямо из седла.
Опять чудеса? И опять Подгорные? Этот господин Тохаку, младший родич Комы, назначен ныне наместничать в краю Ямадо. Должен был бы уже отбыть в Подгорье.
- Истинная драгоценность не затеряется и на дне морском, - говорю я. - Не согласится ли господин изложить все обстоятельства с самого начала?
Кома готов. От волнения сбивается, начинает снова, но в итоге получается вот что.
Милый сердцу его племянник Тохаку прибыл из восточных земель. Его заслуги были оценены, Государь благоволил доверить ему одну из ближних областей. «На смену тому, позволительно ли молвить, казнокраду…» Это, впрочем, не донос, просто намёк. Тохаку принял все поздравления, изъявил радость всем, кому положено, и хотел уже ехать к месту службы - с десятком или около того своих челядинцев, верхом. «Сообразно новому обычаю…» Старик выговорил это с мягким неодобрением. Его можно понять: не вельможное это дело - скакать на коне. Однако Властитель Земель к лошадям и сам неравнодушен, и в окружении своём поощряет это пристрастие.
И вдруг, за несколько часов до отбытия, Тохаку куда-то ушёл из усадьбы дядюшки. Один, пешком, ночью. Господину Коме не сообщил, куда направляется и когда вернётся. А прежде никогда не допускал такой непочтительности к старшей родне. Люди Тохаку тоже недоумевают. Было это вчера, и с тех пор ни слуху, ни духу.
- Не стряслось ли с ним чего? Не порча ли наведена? Или хуже того…
Кома продолжает шёпотом:
- Не украли ли мальчика моего?
Мальчик этот - моих лет или чуть старше, под сорок. Но, конечно, это не значит, что его не могли похитить. Придётся разбираться.
- Позволит ли господин посетить его усадьбу и допросить слуг наместника?
- О, конечно! Хоть пытайте!
Добрейший старичок…
* * *
Раньше не доводилось бывать в усадьбе Кома. Дом построен давно, обветшал, но отделан богато. Иноземный какой-то вид у всей этой роскоши. Столбики резные, балки расписные… В пруду такие рыбки плещутся, каких я не видывал.
Кома и вправду заморский род. Перебрались к нам на острова после падения царства Кудары, полтораста лет назад. Служат Облачной державе с тех пор, как на кударской царевне женился тогдашний наш государь. Неплохо служат, судя по архивам Полотняного приказа.
Сейчас в семействе Кома две ветви с бессчетной младшей роднёй. С главою второй из ветвей я сталкивался чаще. Тот Кома ведает столичными воротами, выдаёт пропуска на въезд и выезд. Ответственное дело. А с внуком его мой мальчишка учился вместе.
Но как же неудобно: господа Кома, двоюродные братья, настолько меж собою не ладят, что даже слуг друг к другу не посылают! Иначе здесь в усадьбе уже знали бы: миновал ли пропавший Тохаку какие-нибудь из ворот - или его следует искать в городе. Придётся мне это выяснять самому.
Люди Тохаку встревожены не меньше своего гостеприимца. Старший над челядью, огромный и угрюмый малый, со вчерашнего дня в дорожном платье, во всём винит себя:
- Не надо было мне господина одного отпускать… Хоть бы тайно послать вслед за ним кого из ребят…
Ребята эти - дюжие молодцы с востока. У таких и вправду господина непросто отбить, если в честном бою.
- А почему тайно?
- Так велел: чтобы с ним никто не ходил. Тут чтоб ждали.
- Расскажи, что вчера было. С самого утра по порядку.
- С утра… Господин, как поднялся, приказал седлать. Поехал к воеводам, стремянный с ним.
К воеводам: они же господа Ямадо, первые Подгорцы в Столице.
- Вернулся ещё до полудня. Сказал - на рассвете уезжаем, чтоб были готовы. Ну, мы все стали собираться, пока господин отдыхал…
- Не все, - отчётливо бурчит один из молодцов. Старший челядинец кивает:
- Да, верно. Господин как прибыл, как коня расседлали, он стремянного в город отпустил до вечера.
- А стремянный - это кто из вас? - уточняю на всякий случай.
- А никто. Он же тоже сгинул!
Хотелось бы знать, сколько ещё пропаж обнаружится в усадьбе…
- Так. А дальше?
- А что дальше-то, сударь? Господин отдохнул. Попрощался с хозяином здешним, долго толковали. Собирался ещё вздремнуть перед дальней дорогой. Мы уж и сами легли - вставать-то рано. И тут будит меня часовой.
Видимо, это такой восточный обычай: выставлять не просто ночного сторожа, а часового. Посреди нашей мирной Столицы. Ну ладно.
- Говорит, там какая-то девчонка господина спрашивает. Ну, я велю её ко мне тащить. Девчонка маленькая ещё, но упрямая. Сперва не хотела ни с кем, кроме господина, толковать, но после раскололась. Спрашивает: а не служит ли в вашем благородном доме красавец-воин, лет этак двадцати трёх, собою видный, статный, верхнее платье у него в сизую крапинку, на ногах сапожки с красной оторочкой? Эге, смекаю: во что-то наш стремянный влип.
Вообще-то, увидев, что её в этом доме не отправляют сразу на женскую половину, к домоправительнице, посыльная девочка должна бы бежать отсюда со всех ног. То ли очень храбрая, то ли совсем дурная…
- Ну, я и отвечаю: «А если и так, то что?» - продолжает старший челядинец. - А она мне: а нет ли в этом благородном доме такой вот вещи в хозяйстве? И описывает. Курильница, мол, медная, с четырьмя лапами и собачьей головой. А ежели есть такая, то дозволено ли упомянутому стремянному вещь эту сбывать на сторону для поправления своих обстоятельств? Только хотел я ответить, что нету у нас такой штуковины, как отодвигается дверь и входит сам господин, уже в дорогу одетый. И говорит: «Так. Веди-ка меня, дитя, к этому красавцу в крапинку! Немедленно!» Я спрашиваю: «Прикажешь седлать, господин мой?» Он только отмахнулся: «Нет, не надо», - и девице: - «Это далеко?» - Она кланяется: да нет, в двух-трёх шагах! Тут господин велел мне, чтоб все были готовы, и лошади тоже, он сейчас вернётся. И чтоб с ним никто не ходил! Ну, я, дурак, и повиновался в точности…
- Она пропавшего стремянного описала?
- Ну так! Имя, годы и одёжка - его, а что красавец - ну, это на чей вкус… А вот никакой курильницы мы с собою не привозили. У хозяина в молельне своих полно. Только без голов.
Вот тут он, кажется, не прав. Даже я, хоть и не знаток древностей, слышал о курильницах Кома. Их было две: в виде льва и в виде пса. Их спасли из дворца царей Кудара, когда все тамошние верные люди вместе с царской семьёю бежали к нам. С тех пор хранили их как память о потерянной родине. В позапрошлом поколении господин Кома их разрознил: льва вручил старшему сыну, а пса младшему. Эти братья - соответственно, отцы нынешних господ Кома: того, что при воротах, и здешнего, хранителя сокровищницы. Сплетники болтали ещё, будто как раз из-за курильниц и пошла у них семейная ссора. Каждый хотел заполучить обоих медных зверей - и оба не уступали.
Проверим. Если этот стремянный обокрал хозяина дома - это и впрямь такой позор, что помчишься пешком среди ночи… И понятно, что Тохаку никому не дал знать об этом. Особенно своему гостеприимцу.
* * *
Трудная задача: договориться с домовладельцем об обыске, не объясняя, что ищешь. Но когда я попросил у господина Комы дозволения на осмотр усадьбы, он мне сам подсказал:
- Неужели он написал где-то прощальное стихотворение? Конечно-конечно!
Поначалу шёл за мною и причитал:
- Мальчик… Ведь у меня только дочери, сыновей нет. Желал бы я видеть его на службе здесь, в Столице… Оставить ему дом, мои редкости… всё моё достояние…
С дочерью Комы, ближней дамой Государыни-матери, мне даже довелось однажды беседовать.
Стыдно врать в глаза старику, но ничего умнее я не придумал:
- Разумеется, если найду стихи или письмо, сразу сообщу.
Кома удалился в свои покои. Понял так, что сыщик из Приказа пытается пощадить его чувства. На случай, если послание начертано кровью?
На самом деле мне не хочется вести дело вместе со стражей. А если я сейчас вдруг объявлю, что пропала курильница, - без стражников не обойдётся.
Дом обширен. И в самом деле - хранилище десяти тысяч драгоценностей. То там, то тут стоят, лежат, висят всякие диковины. То картина, почти выцветшая. То необтёсанный камень странных очертаний. То изваяние, безобразное на мой невежественный глаз, однако же - из рога носорога! И множество закрытых сундуков и ларцов. В молельне дымно, курильниц всего шесть, в кувшинах ветви сливы. Срезаны заранее, чтобы цветы распустились уже здесь.
Рядом с молельней выгородка: здесь на подставке три ларца, застеленные шёлком. Открываю. Все взломаны: уверенной, но неумелой рукою. В одном старинные грамоты. В другом ветхая должностная шапка, печать и доска для записей, всё - не нашей службы. А в третьем - соломенная туфля. Ношеная, но вряд ли полтора столетия назад. Под ней на дне ларца темный след от старой меди. Похоже, девочка не соврала: тут этот пёс и хранился.
Не беспокоя господина Кому, возвращаюсь к людям наместника.
- Как я понял, вы здесь, в городе, либо сопровождаете господина, либо остаётесь на подворье. Верно?
- Всё больше так. Мы столицу-то плохо знаем. Брякнешь что не то, смеяться будут… А врежешь насмешнику - господин осерчает.
- Тяжело! - соглашаюсь я. - Но если так, то куда и зачем был отпущен стремянный?
Старший молчит. Остальные челядинцы шушукаются. Один уже поклонился было мне, но старший на него цыкнул. И сказал сам:
- Баба у него тут. Ещё с прошлого раза, как в городе были. Невеста вроде как.
Нет, ретивый подчинённый всё-таки не унялся. Очень хочется помочь расследованию:
- В прошлый раз ещё нет, а в этот он её с собою забрать хотел. А господин разрешил ему!
- С чего бы такая милость?
Старший объясняет:
- Так она будто бы из Подгорья родом. А нам теперь туда. Когда господин вернётся… Парень-то думал: если на тамошней девке жениться, так его на новом месте службы больше уважать начнут.
- Только это он зря, - вставляет слово младший. - Мы не проверяли, только по всему выходит, что девица гулящая. Какое уж тут уважение…
Ну-ка, ну-ка!
- Не она ли вчера ночью и приходила?
- Да едва ли, - старший мотает головою по-бычьи. - Девчонка маленькая, лет, может, восемь, десять. Мы с такими не путаемся.
- А кстати: как эта девочка выглядела?
Вспоминают уже все вместе, вразнобой:
- Ростом вот примерно такая, чуть подлинней моей сабли!
- Верхнее платье тёплое на голову натянуто вместо покрывала. Стёганое, зимнее.
- Всё в узорных петухах!
- Не петухи это. Заморские птицы, попугаями называются.
- Что я, попугаев не видал? У них хвосты вниз. А у этих колесом.
Очаровательно. С таким узором на платье девица может за себя не бояться: мужчины будут разглядывать птичек, а что под птичками, уже не важно…
- Лицо белое, как у всех тут в столице. Крашеное.
- Голосок писклявый. Но говорит этак бойко.
- А так - девчонка как девчонка, из прислуги чьей-нибудь.
Больше всего похоже на рассыльную служанку из весёлого дома. И по виду, и по лихости, и по её рассказу. Что значит, что стремянный собирался «сбыть на сторону» господскую вещь? Продавал, менял? Ставил на кон в игре? Пробовал ею расплатиться за что-то?
С другой стороны, весь рассказ про курильницу мог быть только предлогом, чтобы выманить Тохаку из усадьбы. И для ночных хождений по чужим дворам обличье сводничьей служанки - самое подходящее. Нарядить так можно и девочку, и мальчика, и некрупного взрослого: за броским платьем и густой краской на лице никто никого не опознает.
Придётся подробнее расспросить старика о столичных знакомствах Тохаку. И особенно о его недоброжелателях.
Выманить-то могли, но медный пёс всё равно исчез. Правда, я не знаю, как давно. И известно ли о его пропаже господину Коме. Для ценителя редкостей он сегодня как-то подозрительно мало хлопотал: сокровища, сокровища… Всё больше о людях беспокоился.
Когда я уже обувался, старший челядинец меня окликнул:
- Ты, господин сыскной, скажи, если что… Мы и лес прочёсывать можем, не то что город!
Только этого мне не хватало.
(Продолжение будет)