Рассказы Облачной страны: Состязание (8)
(Продолжение. Начало: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7)
Как становятся наблюдателями
(двенадцатый день седьмого месяца)
Утром госпожа Третья Застава с непроницаемым видом молвит:
- Госпожа Хатидзё - в Ткацкий покой. Младенца бери с собой.
Неужто ночью наше хныканье всё-таки растревожило кого не надо?
Провожает нас Пересмешница. И тоже: как дворцовой даме положено, не объясняет ничего.
Там и правда стоят ткацкие станки, только никто за ними не работает. На возвышении сидит Государыня-мать. Кланяемся, нам с сестрёнкой велят приблизиться, а наблюдателю - удалиться.
- Вести от паломников, - говорит Государыня. - Муж твой передаёт, что жив и здоров.
Он ещё и листок прислал. Государыня указывает: вон там, возьми с подноса.
С ветки на ветку
Скакнула, как будто бы…
Нет, показалось.
Лишь одиноких шагов
Шорох в осенней листве.
Про летучую белку, видимо. То есть про меня. Одиноко им там! Всему паломничеству в сорок человек.
Но почему такие новости сообщает сама Государыня?
- Они сейчас в четырёх днях езды от Столицы.
Я уж и представить не берусь, каким путём странствует бывший государь со свитой. Недалеко ушли, то есть ещё долго не вернутся? Они в каждом храме вроде бы собирались останавливаться и молиться…
- Отец Властителя Земель также в добром здравии. Подтверждает намерение по возвращении поселиться в обители Облачной Рощи. Твоему супругу обещана должность мирского распорядителя этого храма.
Облачная Роща, Унрин, - это совсем рядом с городской стеной, почти сразу за конюшнями и складами, что позади Дворца. Чего-то подобного господин Хатидзё, кажется, всегда и хотел. Служить при своём государе, после того как тот отречётся. Правда, мирской распорядитель - это же тот, кто отвечает за хозяйство. А что, младший внук Конопляного господина в хозяйственных делах разве что-то понимает? Или важнее честные намерения?
Мне об этом следует знать заранее. Причём сейчас, когда я выйти никуда не могу. Чтобы пока прикинула, что понадобится супругу для новой службы?
Благодарю и кланяюсь, что я ещё могу…
- Храм не бедствует, срочно исправлять ошибки предшественника не придётся, - добавляет Государыня.
Вроде бы успокаивает, но всё равно голос звучит подозрительно сочувственно. Впрочем, никаких разъяснений Государыня дать не изволит: взмахивает веером и сразу переводит разговор:
- Теперь насчёт повести. Как по-твоему, дамы поняли, что от них требуется?
Хороший вопрос. Вроде бы ответ ясен: «победить соперниц» - а вдруг тут какой-то подвох? Или речь не о том, чтобы победить, а о том, как это сделать?
- Не смею утверждать за старших, но полагаю, что основную сложность все поняли и постараются справиться.
- И какая же сложность?
- Раньше ведь никогда не сочинялось повести, которая будет представлена прежде слушателям, нежели слушательницам…
Кажется, угадала: Государыня благосклонно наклоняет голову.
- Да. Дело в слушателях. В Слушателе. Историю вы выбрали удачную: о верных государевых людях по обе стороны моря. И поучительную: ибо, как ни прискорбно, царства Кудара больше нет.
- Потому что кударский царь не понимал, кто собирается ему вредить, а кто, наоборот, сподвижничать. И удалил тех, без кого в итоге обойтись не смог. Просто за то, что те прежнему царю хорошо служили…
- Вот именно, - говорит Государыня. - У нас не материк, у нас такое недопустимо. Не должно быть допустимо.
Кажется, понимаю. Государыня - не покинутая жена, а заботливая мать. Сочиняет наставление для сына. Но почему - в виде женской повести?
Всё остальное перепробовали, не помогло?
А ведь насчёт преданных людей - это и меня касается. Про господина Хатидзё все кому надо знают: он говорит «мой Государь» только про государя-отца, хоть тот уже и отрекся. Не про теперешнего Властителя Земель. И что будет?
И не потому ли - этот разговор со мной тут, наедине?
- Мирской распорядитель… - бормочу я. Мало ли, может, от потрясения, не в силах поверить своему счастью.
- Мирской, - подтверждает Государыня. - Ты любишь мужа?
Умеют же во Дворце задавать вопросы!
- Не знаю, люблю или нет, - отвечаю честно, - только если он из паломничества не вернётся или монашество примет - я не согласна!
Государыня усмехается:
- Думаю, этого можно не опасаться. Молодой Асано, господин Хатидзё…
- Всеми помыслами сосредоточен на том, кого не смею назвать… из наставников Закона.
- На бывшем государе? А это не заслуга твоего мужа. И не его вина. Видишь ли, почти каждый, кому год за годом говорят «поди прочь, для тебя службы нет» - волей-неволей приучится ждать: так когда же она появится?
- Иначе зачем бы это говорилось снова и снова?
- Да. Подобный способ покорения сердец в последние годы применялся… очень часто. Несколько чаще, чем стоило бы. Ни твоего мужа винить в этом нельзя, ни его товарищей по несчастью. Мы это понимаем. Важно, чтобы из повести это стало очевидно для всех. Для всех слушателей.
Ох. А ведь, наверное, Властитель Земель и впрямь сейчас ко всем присматривается: ему верен такой-то чиновник или прежнему государю? Из робости бездействует, из лености - или ждёт приказаний от паломника? По собственному рвению действует - или по тайному приказу?
Вот разъездной смотритель, кажется, как раз собрался действовать - и оказался в пруду…
- Только ведь я-то сама не сочиняю… - спохватываюсь я.
- Я тоже, - говорит Государыня. - Поэтому нам не грозит увлечься страданиями влюблённых и красотами неведомых островов. Нам и следить, чтобы вышло то, что нужно.
Вот так и становятся наблюдателями. Что ж, теперь можно будет кое о чём потолковать с Пересмешницей напрямую.
И тут происходит то, чего я всё время боялась. Моя сестрица сочла, что ей уделяют непозволительно мало внимания. И выразила своё возмущение.
- Ступай, - милостиво кивает Государыня. - За детьми поди уследи!..
Сколько тигров
(тот же день)
Госпожа Третья Застава меня ни о чём не стала расспрашивать, когда я вернулась. Наверно, мне удалось сделать подобающее лицо. Мачеха занялась сестрицей. Метель, кажется, даже не заметила, что я куда-то отлучалась.
А Пересмешница сразу подсела:
- И что там, Белка?
Надобно ещё не выдать себя раньше времени. Отвечаю:
- Государыня спрашивала, как продвигается работа. Я заверила, что все стараются. Только вот… Сама не знаю, успеем ли мы. Треть времени прошла. Трети повести явно ещё нету. Если не уложимся в сроки - то-то будет позору!
Она фыркает:
- Можно подумать, кто-то желает позора дамам Государыни-матери. Отложат чтение в крайнем случае. Важно же не кто первый допишет, а чтобы книги хорошие получились. Обе.
- Что-то я слышала, - говорю, - о мастерах, которым наказали сделать парные ширмы вслепую, то есть один не видел работу другого, только общее задание знал. Но здесь-то даже не известно, про что соперницы сочиняют.
На носатом лице у наблюдателя рисуется то самое удивление, какого я терпеть не могу. В точности как у господина Хатидзё, если его о чём-нибудь спросишь. Ты, мол, сама понимаешь, зачем притворяешься? Или поймёшь, если немножко подумаешь.
- Ясно, что там будет и о любви, и о страданиях, и о службе. Но это всё равно как сказать, что у ширмы будут створки и ножки. А хотелось бы вообще-то представлять рисунок. Хотя бы: мы тут рисуем тигра - или только половинку тигра? И если половинку, то какую?
Пересмешница всё так же глядит - открыто, удивлённо и весело.
- Ага. Я, кажется, наконец сообразила, что тебе поручено. Ну так пойдём посмотрим, что у Царевны сочиняют.
- А разве можно?
- Так ты же сама не пишешь. И не болтушка, иначе бы тебя сюда не позвали.
Если дальше осторожничать, она может и передумать.
Уже по дороге любопытствую:
- А кто у них наблюдатель?
Вот уж совсем как дуре:
- Наблюдать за состязанием бесполезно, когда не видишь обе стороны.
Остановилась и перевязывает волосы другой лентой: красной.
В Речной чертог мы пролезли без помех. Через боковую дверку - в проход, что идёт мимо их рабочего покоя. Соваться на глаза госпоже Жрице мне бы не хотелось. Будем подглядывать из-за занавеса.
Царевна правда тут. Полулежит на помосте, перед нею бумага и поднос с кувшином и чарками. За работой и сама выпивает, и дамам пересылает. Это пристрастие у неё, видно, тоже общее с братом, отшельником Кандзаном…
Одна из дам говорит, чуть повернувшись к другой:
«Настала пора сменить лёгкие одежды на тёплые. В саду в тот год клены краснели особенно ярко, оттененные вечной зеленью бамбуковых стволов, желто-бледными последними цветами зольника, белым инеем по утрам…»
Та вторая дама записывает.
«Старший советник с садового крыльца наблюдал, как дети перебрасываются каштановыми орехами. И сложил, внимая посвисту холодного ветра…»
Поодаль сидит третья дама, помоложе этих двух, растирает тушь. Первая замолчала - эта подняла голову. Уставилась перед собою осоловелым взглядом. Как раз на нас, но ничего не видит, кажется. Произносит громко, пронзительно, без всякого чувства:
Юных побегов
Листву пожелтевшую
Сгубят морозы.
Старому пню предстоит
Зиму встречать одному…
И снова уткнулась в тушечницу. Вторая дама пишет, а первая продолжает:
«Приближался день равноденствия, в доме готовили всё для поминовения умерших. Вспоминая отца и братьев, Старший советник плакал неутешно. Верный Цурутака, заглядывая с крыльца, оправил подвязки на шароварах и молвил: все там будем…»
- Ох! - вздыхает вторая дама. - Опять подвязки… К чему они?
- Для размеренности повествования, - неумолимо отвечает первая.
Царевна кивает:
- Пусть будут. Потом сократим.
Сидели мы и слушали с половину стражи. Они так и пишут. Накатали листов девять-десять, с тремя вставными песнями, ничего не правили. Не меньше трёх страниц наговорила сама Царевна.
Потом прервались, перекусили прямо здесь. И довольно основательно.
- Но сам-то Советник, - спрашивает та дама, которая у них за писаря, - в глубине сердца предчувствует, сколь высокая участь предначертана ему и его дочерям?
- Сердце-то ему говорит, - кивает Царевна с набитым ртом. - Только он слушать не хочет и голос его заглушает. Рыданиями. И предпочитает внимать пошлостям верного Цурутаки.
- Я всё же опасаюсь… - говорит первая дама, та, которая в основном диктовала. - Не покажется ли резкий переход к ликованию… безвкусным?
Царевна объясняет:
- Главный слушатель не хуже нас знает, как случаются чудеса. Если к этому постепенно, осторожно подводить - выйдет не чудо, а подделка. И тогда вся работа насмарку.
Обе старшие дамы закивали и умолкли. Младшая вообще сидит и ест, быстро и сосредоточенно. И ни слова. Не знаю, кто у них будет повесть читать, но на мой слух, голоса у всех трёх пожиже, чем у нашей Рассветной госпожи.
Зато у них тоже «главный слушатель». Тот же, что у нас?
Поели и снова за дело. Киваю Пересмешнице: пойдём, что ли?
- Один тигр или два… - задумчиво произносит она уже на нашем крыльце.
- Один, я думаю. Только у нас он больше Государь, а у них - верховный жрец? Это-то неудивительно. Я другого не понимаю. Почему этим женщин озадачили?
- Потому что мужчины пишут докладные записки. Или учёные трактаты, или монашеские проповеди. Всё это - материковым языком. И тот, кого не смею называть, запросто может ответить: это всё иноземное, к нашим делам напрямую не применимо.
- А если ему не заморских мудрецов преподнесут, а выдержки из летописей, на Облачных богов будут ссылаться и на наших древних царей, он на это: я Властитель Земель, я лучше знаю, что богами заповедано.
- Вот! А женская повесть - ни то ни другое. Родное, но не священное. Не сразу подберёшь, что возразить.
Она зачем-то добавляет:
- Ты из Конопляного дома, ты всё это сразу раскусила. Здорово.
- Только я не поняла, - говорю. - Что у них там в повести всё-таки происходит? Такой большой кусок сегодня был, а действия никакого.
Пересмешница рассказала, что знает. Там в знатной семье был младший сын, дурачок. Братья над ним смеялись, он и вёл себя по-дурацки, даже путался с худородными женщинами. И вот, моровое поветрие, все мужчины в той семье умерли, кроме дурачка. Оставшись главою дома, он пытается взяться за ум, но получается только хуже. Разобраться со всеми любовницами, включая подругу брата, которая считает, что этот братишка её унаследовал, самому выгодно жениться и так далее. Он боится, что на их семью гневаются боги, и всё время ждёт худшего. А потом двух его дочек, вот тех, что кидались каштанами, полюбит юный государь. Тот самый, который объявил Великое Обновление. Советники говорят: это проклятая богами семья. А государь: наоборот, он - счастливец, хочу быть его зятем. Не указывайте мне и богам, кого мы любим!
Я удивляюсь:
- И как же они в шестьдесят шесть листов уложатся? Если у них всё так медленно рассказывается, как сегодня?
- Так ты же слышала: они потом будут сокращать. Верного сподвижника с его штанами и пословицами и многое другое. Это, что сегодня было - черновик.
Ничего себе! Это ж сколько лишней работы получается. С другой стороны, они так быстро пишут, что если бы сразу делали на заданный размер - уже давно закончили бы. А сроки и им надо соблюсти.
Но хуже всего, конечно, что у них с песнями всё в порядке. И даже, наверное, большой запас получится. Хотя та девушка, которая у Царевны по стихотворной части… я, конечно, не сочинительница, но долго с ней вместе работать точно не смогла бы. Если супруг мой приходил на службу в Обрядовую палату, а там все жрецы этакие вот - ничего странного, что он оттуда сбежал.
- И всё равно наши дамы мне больше нравятся. Они сами придумывают. А там как по прописи.
* * *
Господин Намма, следователь Полотняного приказа
Семейное дело
(двенадцатый день седьмого месяца)
О происшествии у западных ворот тюремный смотритель Сандзё узнал быстро. Не замедлил прислать письмо с просьбою отпустить его людей, выполнявших его приказ. Средний советник Намма в ответ учтиво попросил посетить Полотняный приказ, дабы разобраться, кто из этих людей чей. Господин Сандзё-младший не уклонился: прибыл и терпеливо дождался окончания допроса Такэситы.
Чиновник в цветущих годах, рослый и уже слегка грузный; кланяется резко, при этом и в рукавах, и за пазухой что-то отчётливо шуршит. Любезно приветствует Намму, но тот держится холодно.
- Хотелось бы узнать, господин младший советник: на каких основаниях тобою был отправлен из Столицы свидетель по важному делу? Находящийся в гласном розыске?
Сандзё щурится. Кажется, расслышал, что речь идёт о «свидетеле», а не о «подозреваемом». Выпрямляется с достоинством:
- Охотно отвечу на вопрос господина следователя, но прежде настаивал бы на том, чтобы был отпущен мой сопровождающий. Он всё равно ничего не знает, сверх отданных ему мною распоряжений.
Средний советник улыбается неласково:
- Не имею возражений. Исключительно верный человек, полагаю, - раз следует твоим распоряжениям, не находясь у тебя в непосредственном подчинении.
Сандзё-младший слегка пожимает плечами:
- Дело-то семейное…
Конечно. Налог в Облачной державе взимается с семей, а не с отдельных подданных. И сбором тоже занимается семья: господин Сандзё с родичами, включая престарелого главу Податной палаты.
Намма посылает рассыльного - пусть сопровождающего выпустят. Принимает благодарности. Спрашивает:
- Итак?
Господин Сандзё придвигается поближе к следовательскому столику. Вынимает из рукава пачку бумаг. Выкладывает их перед Наммой:
- Вот мои основания. Что уж теперь…
Средний советник быстро просматривает исписанные листы.
Собственно, полдела сделано: доклад Канадакэ перед ним. С подробным описанием новой процветающей земли, присоединённой к Облачной державе. Много мелочей и подробностей. Глазастый был юноша и расторопный.
- И откуда у вас это… сочинение?
- Такэсита принёс. После смерти своего господина он испугался, что и с ним что-нибудь случится. Он ведь и впрямь - свидетель… А больше ему идти было некуда - из города сам не выбрался бы.
Следователь кивает:
- Понятно. Какая же судьба была тобою уготована этим грамотам?
Сандзё-младший взмахивает веером:
- Нетрудно догадаться. Я собирался их уничтожить. Пока этот отчёт не уничтожил всю нашу семью.
А после задержания беглецов понял, что уже поздно. Но лицо у тюремного смотрителя - не совсем такое, как полагается при явке с повинной. Не вина, не смирение, не стыд на нём - а сдерживаемый гнев.
- Насколько осведомлен о происходящем господин заместитель главы Палаты? - уточняет Намма.
- О чём именно? Устный отчёт ему Канадакэ отдал сразу по прибытии. О происходящем на Востоке отец и до того, разумеется, не мог не знать. Тут глупо было бы притворяться. О том, что Такэсита сидел у меня под замком и должен был сегодня отбыть, я отцу не сообщал. Не видел необходимости.
Похоже, Податное семейство не вполне едино в себе. Что ж, такие печальные несогласия порою склоняют к искренности с посторонними.
Следователь Намма ещё раз перебирает бумаги.
- И по рассказу Такэситы, да и по этим вот записям… Не могу сказать, что образ действий разъездного смотрителя Канадакэ кажется мне разумным.
- Честолюбие и самоуверенность разум не укрепляют, - кивает Сандзё.
- Как же вышло, что для столь… ответственной задачи, как поездка к воеводе, был выбран именно Канадакэ?
- Полагаю, дело в том, что мой отец очень любит своих детей. Сколь бы строгим ни выглядел со стороны. Моя сестра - барышня своеобразная. Живёт книгами, ближних меряет по меркам, взятым из повестей. Оттого до сих пор и не замужем. С этим Канадакэ ей удалось… подружиться, если так можно сказать о девице и юноше. Они разговаривали, он правил её сочинения. Отец решил: пусть поженятся. И стал понемногу вводить его в семейные дела. Это, безусловно, было ошибкой. Поездка - уж точно. Хватило бы слуги, чиновника гонять с личными письмами совершенно ни к чему. Даже будущего зятя.
- Важно было, чтобы на жениха посмотрел господин Восточный воевода? И высказал своё мнение?
- Как всегда, - раздражённо кивает тюремный смотритель.
- И что же было дальше?
- Канадакэ воеводе не понравился, судя по всему.
Кажется, Сандзё-младший собирается держаться того же объяснения, что и Такэсита: разъездного смотрителя убрали люди воеводы.
- Ну вот, - спокойно продолжает Намма, - Канадакэ вернулся. Как я знаю, немедленно явился к господину заместителю главы палаты. И отчитался. На что, как ты думаешь, он рассчитывал?
- Насколько понимаю, на то, что отец доселе пребывал в неведении о происходящем на Северо-востоке - или сумеет такое неведение изобразить. И они вместе выступят, как бы это сказать, добрыми вестниками о приращении страны. Отцу ничего не оставалось, как поддержать эту игру: он похвалил гонца, напомнил ему, как надписывать обёртку на докладе, и отправил писать этот самый доклад. А потом, дескать, старший советник сам всё выправит и представит наверх, отметив выдающуюся расторопность молодого чиновника. Понятно, что если бы так и вышло - дальше жаровни эти бумаги не пошли бы.
- Могу себе представить такой путь, - медленно кивает Намма. - Но я бы обязательно приставил кого-то присматривать за молодым честолюбцем. А по-хорошему, так запер бы его у меня в усадьбе, а не отпускал домой.
Сандзё-младший печально опускает взор:
- Увы, это не первый раз, когда отец одаряет своим доверием совершенно неподходящее лицо.
А потом неподходящие лица уничтожают друг друга, сам же господин Сандзё оказывается ни при чём? Не выйдет.
- Что всё-таки произошло дальше?
- Тут я виноват. Мне стоило самому присмотреть за Канадакэ. По рассказу Такэситы, люди воеводы выследили гонца до самой столицы. И… он погиб.
- Был убит, - уточняет следователь. Сандзё склоняет голову: мол, Приказу виднее, чем будет признана эта смерть.
Не монах?
(тот же день)
Итак, Сандзё-младший не знает, чем, кроме составления доклада, занимался в эти дни и ночи Канадакэ. Или делает вид, что не знает.
- И как ты думаешь, - спрашивает следователь, - воевода действительно отдал такой приказ? Или это рвение его сподвижников?
- Не знаю, возможно и то, и другое. И хуже того: может быть, что воевода никого вслед гонцу не посылал, счёл, что достаточно будет письма моему отцу с отзывом о женихе. А убийство совершили какие-то люди воеводы, живущие здесь, в Столице. Прознали о «радостной вести» и решили действовать сами.
Сандзё хмурится:
- И отец, и я, разумеется, их ищем. Пока - тщетно. Отцу в голову не приходит, что его друг не поведал бы ему обо всех здешних убежищах, какими располагает.
Намма открывает рот для нового вопроса, но тюремный смотритель продолжает. Уже с нескрываемой горькой яростью:
- Он не понимает! Для него воевода - давний друг, столь же искренний в своих чувствах, как он сам. А для воеводы отец - просто нужный человек в Столице. И, боюсь, заменимый человек.
- А по вашим сведениям, - быстро подхватывает Намма, - от каких ещё столичных служилых домов ездят гонцы на Северо-восток?
Сандзё набрал было воздуху в грудь, чтобы ответить. Но - осёкся. Видно, как он соображает: Полотняный чиновник мне сейчас предложил изобличить заговор. На выбор: с участием моего родного батюшки или без. Вот и посмотрит, велика ли разница между мною и покойным Канадакэ. По части открывания глаз ответственным лицам на то, чего они не знают у себя под носом.
Рассчитал всё это. Молвит:
- Безнадёжное дело. По крайней мере, мне не по силам. Гонцами, ходоками, вестниками могут быть… да почти кто угодно. Неуследимо.
Следователь достаёт пустую трубку для свитка. Скручивает листы доклада, убирает, неспешно запечатывает. Потом говорит, чуть ли не ещё более мирным голосом, чем прежде:
- Это хорошо, господин младший советник. Хорошо, но мало. Учитывая убийство.
- Понимаю, - склоняет голову Сандзё. - Могу ли помочь чем-то иным?
- Надеюсь, что можешь. По крайней мере в двух вопросах. Первое: позаботься о том, чтобы господин заместитель главы Податной палаты в ближайшие дни соблюдал строжайшее уединение. Причём по собственному почину. Мне крайне не хотелось бы задействовать тут Палату Обрядов…
Как не хотелось бы и получать предписание от главы Полотняного приказа о домашнем заточении господина Сандзё-старшего вплоть до конца расследования. Слухи тогда пойдут по всей Столице, а Намме это не нужно. Молодой Сандзё кивает:
- Об этом я позабочусь.
- И второе. Кто такой монах Каннити-бо?
Тюремный смотритель тяжело вздыхает. Мнёт руку рукою под рукавами. Произносит наконец:
- Не знаю. Единственное, что могу предположить - никакой он не монах.
- Почему?
- Потому что это я уже проверял. Как только Канадакэ впервые зачитал мне выдержки из его писем.
Средний советник Намма слегка откидывается назад:
- Он эти письма вслух читал?!
- Даже челяди не отослав, начал. Надеюсь, теперь ты понимаешь, почему я не считал Канадакэ подходящим женихом для моей сестры. Конечно, я немедленно выгнал слуг: не надо им слышать, как хозяин гостю рот затыкает. Но услышать успел достаточно, чтобы попробовать разузнать, кто этот наставник Каннити. - Неожиданно Сандзё усмехается. - Так и не выяснил, колебался. Или это - ваш человек. Или - кто-то тесно связанный с Военной палатой. С самым её верхом.
Кажется, ещё одного «или» тюремный смотритель не договорил, и Намма ему подсказывать не собирается. Потому что хуже всего - если подстрекатель и впрямь монах. Из доверенных наставников прежнего Государя. И проверяет он не только честолюбивых молодых чиновников.
Тогда что же: Канадакэ с докладом - часть замысла, рассчитанного не месяцы назад, а годы? Что прежний государь тяготился делами правления, при дворе говорили давным-давно. Быть может, и отречение своё начал готовить загодя. В том числе распорядился, чтобы Восточный воевода - против закона, на грани мятежа, - держал в тайне свои успехи. До той поры, когда начнётся новое царствование, и будто бы случайно Властитель Земель узнает, сколь многое его двор и все палаты от него скрывают…
Горшок с китайским взрывчатым зельем, полностью снаряженный, только верёвочку дёрни. А конец верёвочки - в рукаве у смиренного странника, пребывающего ныне где-то в горах. Грохнет взрыв здесь, в Столице, личное участие государя-монаха для этого не понадобится.
Нет, не так. Горшок, оставленный в подарок отрекшимся отцом царствующему сыну. Властитель Земель, разумеется, чует ту землю - Белокрылую или как её назовут, - что примкнула к нашей державе. Это не оправдывает бездействия палат: представление на наместника не подали, управу не построили, налогов не собирают… И войска не отводят. Государь может сместить - на выбор - главу почти что любой палаты за злостное нерадение. А все последующие должностные передвижки… Новые назначенцы будут знать, кто, в конечном счёте, способствовал их взлёту. И преисполнятся деятельной благодарности.
Средний советник ловит себя на полном неприличии: вот уже некоторое время они с тюремным смотрителем сидят и молча смотрят друг другу в глаза.
- Надеюсь и впредь оказаться полезным, - говорит Сандзё-младший. - Мой лук и кисть моя всецело в твоем распоряжении.
- Лук? - Не удержался Намма от удивлённого вопроса. Вспомнил, должно быть, собственного сына-школяра.
- Ещё в детстве я получил наставления в этом искусстве от друга моего батюшки.
И слышно: с тех-то самых пор и росло у молодого Сандзё словами не изъяснимое чувство к господину воеводе.
Долг благодарности. Пора начать отдавать.
Как становятся наблюдателями
(двенадцатый день седьмого месяца)
Утром госпожа Третья Застава с непроницаемым видом молвит:
- Госпожа Хатидзё - в Ткацкий покой. Младенца бери с собой.
Неужто ночью наше хныканье всё-таки растревожило кого не надо?
Провожает нас Пересмешница. И тоже: как дворцовой даме положено, не объясняет ничего.
Там и правда стоят ткацкие станки, только никто за ними не работает. На возвышении сидит Государыня-мать. Кланяемся, нам с сестрёнкой велят приблизиться, а наблюдателю - удалиться.
- Вести от паломников, - говорит Государыня. - Муж твой передаёт, что жив и здоров.
Он ещё и листок прислал. Государыня указывает: вон там, возьми с подноса.
С ветки на ветку
Скакнула, как будто бы…
Нет, показалось.
Лишь одиноких шагов
Шорох в осенней листве.
Про летучую белку, видимо. То есть про меня. Одиноко им там! Всему паломничеству в сорок человек.
Но почему такие новости сообщает сама Государыня?
- Они сейчас в четырёх днях езды от Столицы.
Я уж и представить не берусь, каким путём странствует бывший государь со свитой. Недалеко ушли, то есть ещё долго не вернутся? Они в каждом храме вроде бы собирались останавливаться и молиться…
- Отец Властителя Земель также в добром здравии. Подтверждает намерение по возвращении поселиться в обители Облачной Рощи. Твоему супругу обещана должность мирского распорядителя этого храма.
Облачная Роща, Унрин, - это совсем рядом с городской стеной, почти сразу за конюшнями и складами, что позади Дворца. Чего-то подобного господин Хатидзё, кажется, всегда и хотел. Служить при своём государе, после того как тот отречётся. Правда, мирской распорядитель - это же тот, кто отвечает за хозяйство. А что, младший внук Конопляного господина в хозяйственных делах разве что-то понимает? Или важнее честные намерения?
Мне об этом следует знать заранее. Причём сейчас, когда я выйти никуда не могу. Чтобы пока прикинула, что понадобится супругу для новой службы?
Благодарю и кланяюсь, что я ещё могу…
- Храм не бедствует, срочно исправлять ошибки предшественника не придётся, - добавляет Государыня.
Вроде бы успокаивает, но всё равно голос звучит подозрительно сочувственно. Впрочем, никаких разъяснений Государыня дать не изволит: взмахивает веером и сразу переводит разговор:
- Теперь насчёт повести. Как по-твоему, дамы поняли, что от них требуется?
Хороший вопрос. Вроде бы ответ ясен: «победить соперниц» - а вдруг тут какой-то подвох? Или речь не о том, чтобы победить, а о том, как это сделать?
- Не смею утверждать за старших, но полагаю, что основную сложность все поняли и постараются справиться.
- И какая же сложность?
- Раньше ведь никогда не сочинялось повести, которая будет представлена прежде слушателям, нежели слушательницам…
Кажется, угадала: Государыня благосклонно наклоняет голову.
- Да. Дело в слушателях. В Слушателе. Историю вы выбрали удачную: о верных государевых людях по обе стороны моря. И поучительную: ибо, как ни прискорбно, царства Кудара больше нет.
- Потому что кударский царь не понимал, кто собирается ему вредить, а кто, наоборот, сподвижничать. И удалил тех, без кого в итоге обойтись не смог. Просто за то, что те прежнему царю хорошо служили…
- Вот именно, - говорит Государыня. - У нас не материк, у нас такое недопустимо. Не должно быть допустимо.
Кажется, понимаю. Государыня - не покинутая жена, а заботливая мать. Сочиняет наставление для сына. Но почему - в виде женской повести?
Всё остальное перепробовали, не помогло?
А ведь насчёт преданных людей - это и меня касается. Про господина Хатидзё все кому надо знают: он говорит «мой Государь» только про государя-отца, хоть тот уже и отрекся. Не про теперешнего Властителя Земель. И что будет?
И не потому ли - этот разговор со мной тут, наедине?
- Мирской распорядитель… - бормочу я. Мало ли, может, от потрясения, не в силах поверить своему счастью.
- Мирской, - подтверждает Государыня. - Ты любишь мужа?
Умеют же во Дворце задавать вопросы!
- Не знаю, люблю или нет, - отвечаю честно, - только если он из паломничества не вернётся или монашество примет - я не согласна!
Государыня усмехается:
- Думаю, этого можно не опасаться. Молодой Асано, господин Хатидзё…
- Всеми помыслами сосредоточен на том, кого не смею назвать… из наставников Закона.
- На бывшем государе? А это не заслуга твоего мужа. И не его вина. Видишь ли, почти каждый, кому год за годом говорят «поди прочь, для тебя службы нет» - волей-неволей приучится ждать: так когда же она появится?
- Иначе зачем бы это говорилось снова и снова?
- Да. Подобный способ покорения сердец в последние годы применялся… очень часто. Несколько чаще, чем стоило бы. Ни твоего мужа винить в этом нельзя, ни его товарищей по несчастью. Мы это понимаем. Важно, чтобы из повести это стало очевидно для всех. Для всех слушателей.
Ох. А ведь, наверное, Властитель Земель и впрямь сейчас ко всем присматривается: ему верен такой-то чиновник или прежнему государю? Из робости бездействует, из лености - или ждёт приказаний от паломника? По собственному рвению действует - или по тайному приказу?
Вот разъездной смотритель, кажется, как раз собрался действовать - и оказался в пруду…
- Только ведь я-то сама не сочиняю… - спохватываюсь я.
- Я тоже, - говорит Государыня. - Поэтому нам не грозит увлечься страданиями влюблённых и красотами неведомых островов. Нам и следить, чтобы вышло то, что нужно.
Вот так и становятся наблюдателями. Что ж, теперь можно будет кое о чём потолковать с Пересмешницей напрямую.
И тут происходит то, чего я всё время боялась. Моя сестрица сочла, что ей уделяют непозволительно мало внимания. И выразила своё возмущение.
- Ступай, - милостиво кивает Государыня. - За детьми поди уследи!..
Сколько тигров
(тот же день)
Госпожа Третья Застава меня ни о чём не стала расспрашивать, когда я вернулась. Наверно, мне удалось сделать подобающее лицо. Мачеха занялась сестрицей. Метель, кажется, даже не заметила, что я куда-то отлучалась.
А Пересмешница сразу подсела:
- И что там, Белка?
Надобно ещё не выдать себя раньше времени. Отвечаю:
- Государыня спрашивала, как продвигается работа. Я заверила, что все стараются. Только вот… Сама не знаю, успеем ли мы. Треть времени прошла. Трети повести явно ещё нету. Если не уложимся в сроки - то-то будет позору!
Она фыркает:
- Можно подумать, кто-то желает позора дамам Государыни-матери. Отложат чтение в крайнем случае. Важно же не кто первый допишет, а чтобы книги хорошие получились. Обе.
- Что-то я слышала, - говорю, - о мастерах, которым наказали сделать парные ширмы вслепую, то есть один не видел работу другого, только общее задание знал. Но здесь-то даже не известно, про что соперницы сочиняют.
На носатом лице у наблюдателя рисуется то самое удивление, какого я терпеть не могу. В точности как у господина Хатидзё, если его о чём-нибудь спросишь. Ты, мол, сама понимаешь, зачем притворяешься? Или поймёшь, если немножко подумаешь.
- Ясно, что там будет и о любви, и о страданиях, и о службе. Но это всё равно как сказать, что у ширмы будут створки и ножки. А хотелось бы вообще-то представлять рисунок. Хотя бы: мы тут рисуем тигра - или только половинку тигра? И если половинку, то какую?
Пересмешница всё так же глядит - открыто, удивлённо и весело.
- Ага. Я, кажется, наконец сообразила, что тебе поручено. Ну так пойдём посмотрим, что у Царевны сочиняют.
- А разве можно?
- Так ты же сама не пишешь. И не болтушка, иначе бы тебя сюда не позвали.
Если дальше осторожничать, она может и передумать.
Уже по дороге любопытствую:
- А кто у них наблюдатель?
Вот уж совсем как дуре:
- Наблюдать за состязанием бесполезно, когда не видишь обе стороны.
Остановилась и перевязывает волосы другой лентой: красной.
В Речной чертог мы пролезли без помех. Через боковую дверку - в проход, что идёт мимо их рабочего покоя. Соваться на глаза госпоже Жрице мне бы не хотелось. Будем подглядывать из-за занавеса.
Царевна правда тут. Полулежит на помосте, перед нею бумага и поднос с кувшином и чарками. За работой и сама выпивает, и дамам пересылает. Это пристрастие у неё, видно, тоже общее с братом, отшельником Кандзаном…
Одна из дам говорит, чуть повернувшись к другой:
«Настала пора сменить лёгкие одежды на тёплые. В саду в тот год клены краснели особенно ярко, оттененные вечной зеленью бамбуковых стволов, желто-бледными последними цветами зольника, белым инеем по утрам…»
Та вторая дама записывает.
«Старший советник с садового крыльца наблюдал, как дети перебрасываются каштановыми орехами. И сложил, внимая посвисту холодного ветра…»
Поодаль сидит третья дама, помоложе этих двух, растирает тушь. Первая замолчала - эта подняла голову. Уставилась перед собою осоловелым взглядом. Как раз на нас, но ничего не видит, кажется. Произносит громко, пронзительно, без всякого чувства:
Юных побегов
Листву пожелтевшую
Сгубят морозы.
Старому пню предстоит
Зиму встречать одному…
И снова уткнулась в тушечницу. Вторая дама пишет, а первая продолжает:
«Приближался день равноденствия, в доме готовили всё для поминовения умерших. Вспоминая отца и братьев, Старший советник плакал неутешно. Верный Цурутака, заглядывая с крыльца, оправил подвязки на шароварах и молвил: все там будем…»
- Ох! - вздыхает вторая дама. - Опять подвязки… К чему они?
- Для размеренности повествования, - неумолимо отвечает первая.
Царевна кивает:
- Пусть будут. Потом сократим.
Сидели мы и слушали с половину стражи. Они так и пишут. Накатали листов девять-десять, с тремя вставными песнями, ничего не правили. Не меньше трёх страниц наговорила сама Царевна.
Потом прервались, перекусили прямо здесь. И довольно основательно.
- Но сам-то Советник, - спрашивает та дама, которая у них за писаря, - в глубине сердца предчувствует, сколь высокая участь предначертана ему и его дочерям?
- Сердце-то ему говорит, - кивает Царевна с набитым ртом. - Только он слушать не хочет и голос его заглушает. Рыданиями. И предпочитает внимать пошлостям верного Цурутаки.
- Я всё же опасаюсь… - говорит первая дама, та, которая в основном диктовала. - Не покажется ли резкий переход к ликованию… безвкусным?
Царевна объясняет:
- Главный слушатель не хуже нас знает, как случаются чудеса. Если к этому постепенно, осторожно подводить - выйдет не чудо, а подделка. И тогда вся работа насмарку.
Обе старшие дамы закивали и умолкли. Младшая вообще сидит и ест, быстро и сосредоточенно. И ни слова. Не знаю, кто у них будет повесть читать, но на мой слух, голоса у всех трёх пожиже, чем у нашей Рассветной госпожи.
Зато у них тоже «главный слушатель». Тот же, что у нас?
Поели и снова за дело. Киваю Пересмешнице: пойдём, что ли?
- Один тигр или два… - задумчиво произносит она уже на нашем крыльце.
- Один, я думаю. Только у нас он больше Государь, а у них - верховный жрец? Это-то неудивительно. Я другого не понимаю. Почему этим женщин озадачили?
- Потому что мужчины пишут докладные записки. Или учёные трактаты, или монашеские проповеди. Всё это - материковым языком. И тот, кого не смею называть, запросто может ответить: это всё иноземное, к нашим делам напрямую не применимо.
- А если ему не заморских мудрецов преподнесут, а выдержки из летописей, на Облачных богов будут ссылаться и на наших древних царей, он на это: я Властитель Земель, я лучше знаю, что богами заповедано.
- Вот! А женская повесть - ни то ни другое. Родное, но не священное. Не сразу подберёшь, что возразить.
Она зачем-то добавляет:
- Ты из Конопляного дома, ты всё это сразу раскусила. Здорово.
- Только я не поняла, - говорю. - Что у них там в повести всё-таки происходит? Такой большой кусок сегодня был, а действия никакого.
Пересмешница рассказала, что знает. Там в знатной семье был младший сын, дурачок. Братья над ним смеялись, он и вёл себя по-дурацки, даже путался с худородными женщинами. И вот, моровое поветрие, все мужчины в той семье умерли, кроме дурачка. Оставшись главою дома, он пытается взяться за ум, но получается только хуже. Разобраться со всеми любовницами, включая подругу брата, которая считает, что этот братишка её унаследовал, самому выгодно жениться и так далее. Он боится, что на их семью гневаются боги, и всё время ждёт худшего. А потом двух его дочек, вот тех, что кидались каштанами, полюбит юный государь. Тот самый, который объявил Великое Обновление. Советники говорят: это проклятая богами семья. А государь: наоборот, он - счастливец, хочу быть его зятем. Не указывайте мне и богам, кого мы любим!
Я удивляюсь:
- И как же они в шестьдесят шесть листов уложатся? Если у них всё так медленно рассказывается, как сегодня?
- Так ты же слышала: они потом будут сокращать. Верного сподвижника с его штанами и пословицами и многое другое. Это, что сегодня было - черновик.
Ничего себе! Это ж сколько лишней работы получается. С другой стороны, они так быстро пишут, что если бы сразу делали на заданный размер - уже давно закончили бы. А сроки и им надо соблюсти.
Но хуже всего, конечно, что у них с песнями всё в порядке. И даже, наверное, большой запас получится. Хотя та девушка, которая у Царевны по стихотворной части… я, конечно, не сочинительница, но долго с ней вместе работать точно не смогла бы. Если супруг мой приходил на службу в Обрядовую палату, а там все жрецы этакие вот - ничего странного, что он оттуда сбежал.
- И всё равно наши дамы мне больше нравятся. Они сами придумывают. А там как по прописи.
* * *
Господин Намма, следователь Полотняного приказа
Семейное дело
(двенадцатый день седьмого месяца)
О происшествии у западных ворот тюремный смотритель Сандзё узнал быстро. Не замедлил прислать письмо с просьбою отпустить его людей, выполнявших его приказ. Средний советник Намма в ответ учтиво попросил посетить Полотняный приказ, дабы разобраться, кто из этих людей чей. Господин Сандзё-младший не уклонился: прибыл и терпеливо дождался окончания допроса Такэситы.
Чиновник в цветущих годах, рослый и уже слегка грузный; кланяется резко, при этом и в рукавах, и за пазухой что-то отчётливо шуршит. Любезно приветствует Намму, но тот держится холодно.
- Хотелось бы узнать, господин младший советник: на каких основаниях тобою был отправлен из Столицы свидетель по важному делу? Находящийся в гласном розыске?
Сандзё щурится. Кажется, расслышал, что речь идёт о «свидетеле», а не о «подозреваемом». Выпрямляется с достоинством:
- Охотно отвечу на вопрос господина следователя, но прежде настаивал бы на том, чтобы был отпущен мой сопровождающий. Он всё равно ничего не знает, сверх отданных ему мною распоряжений.
Средний советник улыбается неласково:
- Не имею возражений. Исключительно верный человек, полагаю, - раз следует твоим распоряжениям, не находясь у тебя в непосредственном подчинении.
Сандзё-младший слегка пожимает плечами:
- Дело-то семейное…
Конечно. Налог в Облачной державе взимается с семей, а не с отдельных подданных. И сбором тоже занимается семья: господин Сандзё с родичами, включая престарелого главу Податной палаты.
Намма посылает рассыльного - пусть сопровождающего выпустят. Принимает благодарности. Спрашивает:
- Итак?
Господин Сандзё придвигается поближе к следовательскому столику. Вынимает из рукава пачку бумаг. Выкладывает их перед Наммой:
- Вот мои основания. Что уж теперь…
Средний советник быстро просматривает исписанные листы.
Собственно, полдела сделано: доклад Канадакэ перед ним. С подробным описанием новой процветающей земли, присоединённой к Облачной державе. Много мелочей и подробностей. Глазастый был юноша и расторопный.
- И откуда у вас это… сочинение?
- Такэсита принёс. После смерти своего господина он испугался, что и с ним что-нибудь случится. Он ведь и впрямь - свидетель… А больше ему идти было некуда - из города сам не выбрался бы.
Следователь кивает:
- Понятно. Какая же судьба была тобою уготована этим грамотам?
Сандзё-младший взмахивает веером:
- Нетрудно догадаться. Я собирался их уничтожить. Пока этот отчёт не уничтожил всю нашу семью.
А после задержания беглецов понял, что уже поздно. Но лицо у тюремного смотрителя - не совсем такое, как полагается при явке с повинной. Не вина, не смирение, не стыд на нём - а сдерживаемый гнев.
- Насколько осведомлен о происходящем господин заместитель главы Палаты? - уточняет Намма.
- О чём именно? Устный отчёт ему Канадакэ отдал сразу по прибытии. О происходящем на Востоке отец и до того, разумеется, не мог не знать. Тут глупо было бы притворяться. О том, что Такэсита сидел у меня под замком и должен был сегодня отбыть, я отцу не сообщал. Не видел необходимости.
Похоже, Податное семейство не вполне едино в себе. Что ж, такие печальные несогласия порою склоняют к искренности с посторонними.
Следователь Намма ещё раз перебирает бумаги.
- И по рассказу Такэситы, да и по этим вот записям… Не могу сказать, что образ действий разъездного смотрителя Канадакэ кажется мне разумным.
- Честолюбие и самоуверенность разум не укрепляют, - кивает Сандзё.
- Как же вышло, что для столь… ответственной задачи, как поездка к воеводе, был выбран именно Канадакэ?
- Полагаю, дело в том, что мой отец очень любит своих детей. Сколь бы строгим ни выглядел со стороны. Моя сестра - барышня своеобразная. Живёт книгами, ближних меряет по меркам, взятым из повестей. Оттого до сих пор и не замужем. С этим Канадакэ ей удалось… подружиться, если так можно сказать о девице и юноше. Они разговаривали, он правил её сочинения. Отец решил: пусть поженятся. И стал понемногу вводить его в семейные дела. Это, безусловно, было ошибкой. Поездка - уж точно. Хватило бы слуги, чиновника гонять с личными письмами совершенно ни к чему. Даже будущего зятя.
- Важно было, чтобы на жениха посмотрел господин Восточный воевода? И высказал своё мнение?
- Как всегда, - раздражённо кивает тюремный смотритель.
- И что же было дальше?
- Канадакэ воеводе не понравился, судя по всему.
Кажется, Сандзё-младший собирается держаться того же объяснения, что и Такэсита: разъездного смотрителя убрали люди воеводы.
- Ну вот, - спокойно продолжает Намма, - Канадакэ вернулся. Как я знаю, немедленно явился к господину заместителю главы палаты. И отчитался. На что, как ты думаешь, он рассчитывал?
- Насколько понимаю, на то, что отец доселе пребывал в неведении о происходящем на Северо-востоке - или сумеет такое неведение изобразить. И они вместе выступят, как бы это сказать, добрыми вестниками о приращении страны. Отцу ничего не оставалось, как поддержать эту игру: он похвалил гонца, напомнил ему, как надписывать обёртку на докладе, и отправил писать этот самый доклад. А потом, дескать, старший советник сам всё выправит и представит наверх, отметив выдающуюся расторопность молодого чиновника. Понятно, что если бы так и вышло - дальше жаровни эти бумаги не пошли бы.
- Могу себе представить такой путь, - медленно кивает Намма. - Но я бы обязательно приставил кого-то присматривать за молодым честолюбцем. А по-хорошему, так запер бы его у меня в усадьбе, а не отпускал домой.
Сандзё-младший печально опускает взор:
- Увы, это не первый раз, когда отец одаряет своим доверием совершенно неподходящее лицо.
А потом неподходящие лица уничтожают друг друга, сам же господин Сандзё оказывается ни при чём? Не выйдет.
- Что всё-таки произошло дальше?
- Тут я виноват. Мне стоило самому присмотреть за Канадакэ. По рассказу Такэситы, люди воеводы выследили гонца до самой столицы. И… он погиб.
- Был убит, - уточняет следователь. Сандзё склоняет голову: мол, Приказу виднее, чем будет признана эта смерть.
Не монах?
(тот же день)
Итак, Сандзё-младший не знает, чем, кроме составления доклада, занимался в эти дни и ночи Канадакэ. Или делает вид, что не знает.
- И как ты думаешь, - спрашивает следователь, - воевода действительно отдал такой приказ? Или это рвение его сподвижников?
- Не знаю, возможно и то, и другое. И хуже того: может быть, что воевода никого вслед гонцу не посылал, счёл, что достаточно будет письма моему отцу с отзывом о женихе. А убийство совершили какие-то люди воеводы, живущие здесь, в Столице. Прознали о «радостной вести» и решили действовать сами.
Сандзё хмурится:
- И отец, и я, разумеется, их ищем. Пока - тщетно. Отцу в голову не приходит, что его друг не поведал бы ему обо всех здешних убежищах, какими располагает.
Намма открывает рот для нового вопроса, но тюремный смотритель продолжает. Уже с нескрываемой горькой яростью:
- Он не понимает! Для него воевода - давний друг, столь же искренний в своих чувствах, как он сам. А для воеводы отец - просто нужный человек в Столице. И, боюсь, заменимый человек.
- А по вашим сведениям, - быстро подхватывает Намма, - от каких ещё столичных служилых домов ездят гонцы на Северо-восток?
Сандзё набрал было воздуху в грудь, чтобы ответить. Но - осёкся. Видно, как он соображает: Полотняный чиновник мне сейчас предложил изобличить заговор. На выбор: с участием моего родного батюшки или без. Вот и посмотрит, велика ли разница между мною и покойным Канадакэ. По части открывания глаз ответственным лицам на то, чего они не знают у себя под носом.
Рассчитал всё это. Молвит:
- Безнадёжное дело. По крайней мере, мне не по силам. Гонцами, ходоками, вестниками могут быть… да почти кто угодно. Неуследимо.
Следователь достаёт пустую трубку для свитка. Скручивает листы доклада, убирает, неспешно запечатывает. Потом говорит, чуть ли не ещё более мирным голосом, чем прежде:
- Это хорошо, господин младший советник. Хорошо, но мало. Учитывая убийство.
- Понимаю, - склоняет голову Сандзё. - Могу ли помочь чем-то иным?
- Надеюсь, что можешь. По крайней мере в двух вопросах. Первое: позаботься о том, чтобы господин заместитель главы Податной палаты в ближайшие дни соблюдал строжайшее уединение. Причём по собственному почину. Мне крайне не хотелось бы задействовать тут Палату Обрядов…
Как не хотелось бы и получать предписание от главы Полотняного приказа о домашнем заточении господина Сандзё-старшего вплоть до конца расследования. Слухи тогда пойдут по всей Столице, а Намме это не нужно. Молодой Сандзё кивает:
- Об этом я позабочусь.
- И второе. Кто такой монах Каннити-бо?
Тюремный смотритель тяжело вздыхает. Мнёт руку рукою под рукавами. Произносит наконец:
- Не знаю. Единственное, что могу предположить - никакой он не монах.
- Почему?
- Потому что это я уже проверял. Как только Канадакэ впервые зачитал мне выдержки из его писем.
Средний советник Намма слегка откидывается назад:
- Он эти письма вслух читал?!
- Даже челяди не отослав, начал. Надеюсь, теперь ты понимаешь, почему я не считал Канадакэ подходящим женихом для моей сестры. Конечно, я немедленно выгнал слуг: не надо им слышать, как хозяин гостю рот затыкает. Но услышать успел достаточно, чтобы попробовать разузнать, кто этот наставник Каннити. - Неожиданно Сандзё усмехается. - Так и не выяснил, колебался. Или это - ваш человек. Или - кто-то тесно связанный с Военной палатой. С самым её верхом.
Кажется, ещё одного «или» тюремный смотритель не договорил, и Намма ему подсказывать не собирается. Потому что хуже всего - если подстрекатель и впрямь монах. Из доверенных наставников прежнего Государя. И проверяет он не только честолюбивых молодых чиновников.
Тогда что же: Канадакэ с докладом - часть замысла, рассчитанного не месяцы назад, а годы? Что прежний государь тяготился делами правления, при дворе говорили давным-давно. Быть может, и отречение своё начал готовить загодя. В том числе распорядился, чтобы Восточный воевода - против закона, на грани мятежа, - держал в тайне свои успехи. До той поры, когда начнётся новое царствование, и будто бы случайно Властитель Земель узнает, сколь многое его двор и все палаты от него скрывают…
Горшок с китайским взрывчатым зельем, полностью снаряженный, только верёвочку дёрни. А конец верёвочки - в рукаве у смиренного странника, пребывающего ныне где-то в горах. Грохнет взрыв здесь, в Столице, личное участие государя-монаха для этого не понадобится.
Нет, не так. Горшок, оставленный в подарок отрекшимся отцом царствующему сыну. Властитель Земель, разумеется, чует ту землю - Белокрылую или как её назовут, - что примкнула к нашей державе. Это не оправдывает бездействия палат: представление на наместника не подали, управу не построили, налогов не собирают… И войска не отводят. Государь может сместить - на выбор - главу почти что любой палаты за злостное нерадение. А все последующие должностные передвижки… Новые назначенцы будут знать, кто, в конечном счёте, способствовал их взлёту. И преисполнятся деятельной благодарности.
Средний советник ловит себя на полном неприличии: вот уже некоторое время они с тюремным смотрителем сидят и молча смотрят друг другу в глаза.
- Надеюсь и впредь оказаться полезным, - говорит Сандзё-младший. - Мой лук и кисть моя всецело в твоем распоряжении.
- Лук? - Не удержался Намма от удивлённого вопроса. Вспомнил, должно быть, собственного сына-школяра.
- Ещё в детстве я получил наставления в этом искусстве от друга моего батюшки.
И слышно: с тех-то самых пор и росло у молодого Сандзё словами не изъяснимое чувство к господину воеводе.
Долг благодарности. Пора начать отдавать.