Фламандской школы пёстрый сор
Далее по плану идёт « К вопросу о родстве», после неё «Фламандская школа»
Порой дождливою намедни
Я, завернув на скотный двор...
Тьфу! прозаические бредни,
Фламандской школы пёстрый сор!
А. С. Пушкин
О, где же вы, святые острова,
Где не едят надломленного хлеба,
Где только мёд, вино и молоко,
Скрипучий труд не омрачает неба
И колесо вращается легко?
Осип Мандельштам
Одна из моих нововасильевских бабушек, родных сестёр дедушки Павлика, - бабушка Вера Сорокина, - жила очень бедно.
Они и все жили небогато после смерти своего отца, но бабушка Вера особенно.
Пенсии у них у всех были маленькие, а у бабушки Веры двенадцать, что ли, рублей.
Она держала коз и кур: козы давали молоко, куры яйца.
Бабушка Вера покупала в магазине только хлеб - и питалась изо дня в день, круглый год молоком и хлебом: куры ведь несутся не всегда, у них есть там какие-то особые циклы.
А коз было несколько, вот и молоко с хлебушком, - слава богу! - были всегда.
Бабушки Верины собачка и две кошки тоже ели хлеб и молоко - и не понимали другой пищи: однажды мы с мамой и Лилей пришли проведать бабушку Веру и принесли вкусной копчёной колбасы - ели сами и угощали бабушку, - и мы с Лилей по своей всегдашней сердобольности решили поделиться с животными колбаской... а те есть её не стали: они просто не знали такого вкуса, с самого рождения питаясь только молочно-хлебной едой.
У бабушки же Веры я впервые увидела лоскутное одеяло: раньше я такого никогда не видела и спросила у мамы, что это такое у бабушки в доме на кровати и над кроватью в виде разноцветного коврика?
Мама сказала: это бабушка пошила себе из лоскутков.
Я изумилась: а зачем?
Ну, - сказала мама, - бабушка Вера очень бедная, потому она и пошила одеяло из разных кусочков - она не могла себе позволить купить целую ткань.
А почему она не купила себе сразу одеяло? - спросила я...
Я никак не могла взять в толк: ведь в магазине продаётся сколько угодно ватных стёганых одеял, тёплых и красивых: верх зелёный или вишнёвый, низ разноцветный, - правда, вся эта красота вдевается в белоснежные пододеяльники с кружевными круглыми, овальными или ромбическими отверстиями, но если заглянуть в дырочку, можно увидеть эту прелесть.
Почему бабушка Вера решила соорудить себе такое одеяло и ковёр?
Ведь ковры обычно бывают шерстяные - например, у нас с Лилей очень красивые узенькие, с повторяющимся орнаментом - бежевым полем, вишнёво-зелёными краями и какими-то стилизованными фигурками не то шагающих гусей, не то вообще каких-то заморских птиц...
Так впервые вошло в мою жизнь это «культурологическое понятие» - и превратилось в итоге в целый короб « мерного ло́скута», один лоскуток из которого вы сейчас читаете, - но тогда я не знала ни таких «заумных слов», ни «исходных данных» - когда это было вовсе не модное рукоделие, а повседневный быт бедняков, вынужденных составлять свою жизнь и счастье из клочочков, обрезочков и остаточков.
И когда я смотрю на картины своих любимых малых голландцев (ту самую «фламандскую школу», о которой писал Пушкин), - я вижу всю свою нововасильевскую жмаевскую родню: их бесхитростный быт, пёстро-лоскутное, простое житьё-бытьё - лоскутьё-моркотьё...
Вот он, нововасильевский пэчворк:
Когда-то давно у них была одна деревянная мельница на всех: на моего прадедушку Ивана Жмаева, построившего себе эту мельницу и работавшего на ней, чтобы кормить семью, на его жену, мою прабабушку Катю- семиделку, - и на их семерых детей: старшего сына Михаила, среднего сына Адама, младшего сына Павла, моего дедушку, - которого они все называли Паня: он был самый младший из всех детей и родился уже в 1906-м году, остальные были рождены ещё в девятнадцатом веке, в восьмидесятые-девяностые (Миша - в 1894-м, Адам - в 1899), - и на четырёх сестёр: Веру, Надю, Марусю и Катю (1886, 1888, 1896, 1901).
Дедушка Адам (в Нововасильевке часто давали детям библейские имена: Адам, Абрам, Дей) тоже работал на мельнице, когда повзрослел, - но в соседнем селе Вишнёвое.
Мой дедушка, как и его старший брат и отец, - тоже был мельником: сначала они все помогали отцу и работали на собственной мельнице, а потом мой дедушка работал на «своей» же мельнице, когда её у них отобрали, - стал наёмным работником.
Так всю жизнь он и проработал с зерном и мукой: сначала в Нововасильевке, потом в Приазовье, когда они уехали туда уже вместе с моей бабушкой и мамой.
Сёстры вышли замуж и стали: Катя - Михеевой, Маруся - Вихляевой, Надя - Васильевой, Вера - Сорокиной.
Катя умерла молодой - в возрасте пятидесяти четырёх лет, остальные мои бабушки и дедушка Миша так и жили в Нововасильевке до самой смерти - на Покровской улице, сразу на въезде в село, налево.
Похороны бабушки Кати Михеевой. В ногах сидит дедушка Павлик, в изголовье, наверное, её муж Саша, справа налево у гроба дети бабушки Кати: Володя, Дина, Веру́шка, затем три бабушки: Вера Сорокина, Надя Васильева, Маруся Вихляева, цифрой 1 обозначена моя бабушка Маруся, рядом с ней вправо (к цифре 2, это моя тётя Катя, дедушки Мишина дочь) тётя Лида - дочь бабушки Маруси Вихляевой, 3 - муж тёти Кати д. Мишиной, 4 - моя мама, 5 - мой папа
Вон они - клетчатые шалёнки...
Там же - сказала мне недавно тётя Катя, дедушки Мишина дочь, двоюродная сестра мамы и дяди Толи, и мне двоюродная тётя, - стояла и их деревянная мельница.
Дедушка Адам куда-то вдруг уехал из Вишнёвого после смерти жены - и так и канул без вести, то ли умер, то ли просто умолк от горя.
Осталась только его большая фотография да недоуменные рассказы бабушки Маруси о том, как Адам исчезал бесследно перед тем как всем садиться за стол - и ходи его ищи да приглашай.
Трёх своих бабушек я запомнила хорошо - да и тоже сохранился их тройной портрет на фотографии, сделанной ими через год после моего рождения:
Слева направо: бабушка Маруся Вихляева, бабушка Надя Васильева, бабушка Вера Сорокина
Они исправно проведывали Паню в Приазовье - все трое, и я запомнила их сидящими в ряд на венских стульях - в летней кухне у бабушки с дедушкой, возле стенного шкафа, уставленного сияющей разноцветьем консервацией, - это сияние можно было видеть если открыть дверцы, а так это была сплошная деревянная стена, крашенная масляной краской небесного цвета - под цвет глаз всех четверых: Пани, Маруси, Веры и Надежды, особенно у Пани с Марусей: они были больше всего похожи друг на друга, и глаза у них были самого глубокого цвета, почти синего.
Дедушка Павлик
Бабушка Маруся, мама, дядя Толя, дедушка Павлик
Они неизменно и ритуально отказывались обедать, а потом садились за стол и ели скромно и неторопливо, но с таким огромным удовольствием - и так тщательно вымакивали хлебушком все тарелки с первым и вторым!
Дедушка с бабушкой жили побогаче: мой дедушка был жив и работал до седьмого... нет, до сотого пота на работе и дома, а бабушка Маруся занималась обширным хозяйством, тоже с утра до ночи, а они все уже давно были вдовы, и, конечно же, недоедали, особенно Вера.
Дедушка просыпался в пять часов утра и ложился в девять, а бабушка моя вставала в шесть-семь, но и гораздо позже «колобро́дила»: и шила, и вязала, - да мало ли дел!
И прадедушка Иван с семьёй, и все его дочери продолжали жить в землянках - точнее, земляну́шках, как называла их бабушка Маруся, - говоря о ком-то из знакомых: сначала выкопали себе земляну́шечку, а потом уже как-то потихоньку построили дом...
Мой дедушка и дедушка Миша жили уже в домах.
Вот бабушка Маруся Вихляева с одной из дочерей (не разберу, Лида или Рая) и кем-то из внуков возле своей землянушечки:
Построил бы себе дом и прадедушка Иван, да не успел: говорила мне, ещё девочке, бабушка Маруся, что дедушки Павликова отца расстреляли в 1921 году, взяв в заложники.
Кто, как, зачем и почему - то ли я не запомнила по малолетству, то ли бабушка Маруся и сама не знала: дедушке Павлику в то время было пятнадцать лет.
Пока была жива моя мама, дочь дедушки Миши Катя иногда звонила ей.
Виделись мы редко: пока мы жили в Нововасильевке, мы дважды были у неё в гостях в Запорожье - и само собой она приезжала в Нововасильевку и Приазовье проведать своего дядю Паню...
А потом мама моя умерла, я как-то в своём горе позабыла о существовании своей любимой тёти Кати (все говорили, что я на неё похожа), да и думала, что она давно умерла: она старше мамы на семь лет, а мамочки моей уже семь лет как нет на свете...
А потом в «Одноклассниках» неожиданно нашлась моя любимая Нововасильевка, я стала выкладывать туда и свои семейные фотографии, и однажды позвонила дяде Толе:
- А какая нам запорожская тётя Катя родня? Она вам с мамой двоюродная или троюродная?
- А я и не знаю... - засокрушался дядя Толя (уже я ему многое рассказываю, эти мужчины такие беспамятные! если бы не тётя Катя, он бы меня запутал: начал мне доказывать, что посредине сидит бабушка Вера! я-то помнила, что она справа...). - А она, кстати, жива: недавно мне звонила.
- Дядя Толя! телефон! - закричала я...
...Первым делом тётя Катя заявила мне:
- А все говорили, что ты на меня похожа!
Я бы хотела быть на неё похожа... да я и хотела в детстве: вот я иду девятилетней девочкой и, как поручик Ромашов, мечтаю, что будто бы сзади идёт моя тётя Катя и говорит: а ты молодец, маме помогаешь! пятёрку в школе получила...
Вот как я на неё похожа - немного, только в детстве и ранней юности, - и, наверное, сейчас: глазной частью - бровями, глазами, веками, надбровными дугами.
Да и не удивительно: ведь они с мамой похожи:
Сколько мне всего рассказала тётя Катя!
- Дедушку нашего расстреляли, мы слышали выстрелы. И брата его двоюродного тоже расстреляли - мы, дети, бежим и кричим друг другу: вон, вон его на бедарке повезли! Его везут, а мы бежим по огороду... Расстреляли и бросили в траншею. Дети его, сёстры, - они же постарше были, - побежали туда, хотели похоронить его по-человечески, а им сказали: тронете - завтра вы все тут будете лежать...
- Тётя Катя, а в каком это году было, в двадцать первом?
- Ой, а я уже и не помню точно... нет, наверное, позже, уже, наверное, мы были...
(Тёте Кате восемьдесят восемь, но ум ясный, ещё и сама консервирует и пироги печёт внукам. Дождаться не могу - скоро поеду к ней в Запорожье!)
- А за что расстреляли?
- Наверное, за мельницу, у него мельница была деревянная, он сам её и построил, сам на ней и работал...
Неужели бабушка Маруся что-то перепутала?
...Через день я пишу лоскуток «На реке Апанлы» и делаю выборку из книги Г. В. Каниболоцкого по истории Нововасильевки...
У меня перехватывает дыхание: я читаю документ и плачу так, как будто это вот только сейчас, на моих глазах, бедного моего прадедушку - невинного труженика - взяли в заложники и замордовали красные упыри...
- Тётечка Катечка, а фотографии дедушки вашего, моего прадеда, у вас в альбоме нет?
Нет, - но она говорит мне (рассмотрев полученный её дочерью Валей от меня по электронной почте портрет Адама, - которого у тёти Кати не было), что больше всех на своего отца был похож именно Адам.
А ещё через какое-то время Игорь Гузиков спрашивает у меня, знаком ли мне некто Жмаев на фотографии Калмыковых.
Мне так хочется увидеть* своего прадеда, что я, кажется, нахожу общие черты:
(Крайний слева)
Послала пока тёте Кате, что она скажет...
А в 1932 году (это год рождения моей мамочки) папу тёти Кати, моего дедушку Мишу, - арестовали: за три килограмма муки, которые дал ему знакомый мельник, и присудили год тюрьмы.
И вскоре - в 1933 году - началась очередная голодовка (во время первой, 1921-22 годов, умер маленький братик моей бабушки Маруси, Федя Подковыров).
А маму их Настю тогда же забрали в коммуну на принудработы.
И дом у них отняли - выгнали четырёх детей (Витю 1923 года рождения, Катю 1925-го, Володю 1927-го и Марусю 1929-го, и все родились в феврале: тётя Катя второго, - им было девять лет, семь, пять и три) в баню:
- У нас дом хороший такой был, крепкое хозяйство: сараи, баня, подвал, кузница, земли немного было: отец посеет, соберёт урожай, привезёт, мы палками колоски обобьём, - а тут уже начали по дворам ездить зерно отбирать, мы спрятали зерно в кувшины - а они приехали, всё забрали...
Отец пошёл к знакомому, тот ему дал три килограмма муки - и всё, забрали нашего папу, - и муку забрали, - обещали полгода дать тюрьмы, а дали год...
Мы Марусечку и Володечку посадили в котёл, Марусечка всё плакала: «Ня-ня-ня, дяй-дяй-дяй...» - кушать просила, а нам нечего было ей дать.
А потом слышу наутро - она молчит. Я её потрогала - а она уже холодная...
Я побежала к тёте Вере через огород: мы жили на Московской, - знаешь где? вот как раз на углу Московской и Астраханской, а тётки жили на Покровской, тётя Маруся и Надя сразу у нас в огородах, а тётя Вера через дорогу от них...
(Надписи зелёным шрифтом)
Тётя Вера пришла, замотала её в тряпки, а я взяла лопату и стала могилу копать... сколько ж это лет мне было? - семь или восемь.
Но могилу легко было копать: что там той Марусечки уже было - одни кости...
Да я и не глубоко копала: так, забросали землёй, да и всё.
А потом вскоре и Володечка умер, опять я к тёте Вере побежала, она опять взяла его, в какие-то там тряпки замотала, а я опять могилку копала...
Там уже давно другие люди живут - и не знают, что у них в огороде двое деток похоронено...
Простая логика: если я похожа на тётю Катю, я могла быть похожа и на Марусечку...
Я здесь чуть помладше - на полгодика, наверное
А потом мы с Витей ходили везде по балкам, траву рвали и ели, и воровали овощи по огородам у людей - грех вспомнить...
Улица Покровская и окрестности:
А потом война скоро, немцы пришли и своих же немцев из немецкой колонии угнали.
Мы услыхали - пошли туда в колонию, не сразу, а как слух прошёл, что там зерно у них оставалось, вещи какие-то...
Они крепко жили: там такие дома у них, а сараи огромные какие! по двадцать пять метров в длину!
Мы пришли - слышим: му-у, му-у! му-у-у!
Подошли к одному сараю, а дверь закрыта на такой огромный замок, куда нам его открыть!
Мы побежали в мастерские, нашли там топоры, стали замок сбивать, сбили - а там телёнок... тёлочка. Худая! рёбра торчат, на ногах не держится, голодная...
Мы стали траву рвать и ей давать - не успеем ей протянуть пучок травы, а она его уже в рот втянула...
Немцы - они хорошие были - которые наши, из колоний: тётя Рая, бабушки Маруси Вихляевой дочь, выходила замуж за немца, ну а потом же запретили всё это, она вернулась, а у бабушки Маруси ещё сын был, Шура, он был лётчик: было летит над нашими огородами, крыльями качает, а я бегу по огороду: тёть Маруся, Шура прилетел! А потом его из-за того, что его сестра замужем за немцем была, из лётчиков комиссовали, он начал пить и спился, умер...
А Витю нашего после войны убили - из-за девушки, парни какие-то чужие приревновали и убили: побили сильно и в канаву бросили, а соседка утром со двора вышла - кто-то стонет. Она говорит: кто это там стонет? А он отвечает: это я, Витя Жмаев!
Пока она за подводой пошла, пока его в больницу отвезли - так он там и умер: они всё ему внутри поотбивали, так он и погиб - из-за Нади Сусловой...
Так и осталась у меня одна только сестра - Нина, уже в тридцать восьмом году она родилась...
(Обе живут в Запорожье: тётя Катя попала туда в 1944 году с ополчением - её на трудработы привлекли...)
- Дядя Паня, дедушка твой, меня очень любил и всегда ждал: мы однажды приехали на храм в Нововасильевку: я, Нина и Гарик [тёти Нинин муж], - и поехали потом в Приазовье.
Ну, приехали, поздоровались - а дедушки твоего нет, он копается где-то в садо́чке.
Пошли туда, говорим: здравствуй, дядя Паня!
А он так смотрит, ладонь к глазам приставил и не узнаёт.
А я ему говорю: ты меня не узнаёшь?
А он: а кто это?
Я: а кого ты так сильно ждёшь?
Как он плакал!..
- В своём винограднике дедушка копался?
- В винограднике... А какой у нас в Нововасильевке виноградник был! Почти весь огород занимал. Каких только не было сортов! И возле каждого ряда глубокие-преглубокие канавы - чтобы как дождь идёт, вода возле корней задерживалась.
А какие арбузы у нас были!
Мы, детвора, несём вдвоём или втроём к колодцу, не донесём - бу-бух!!!
Опять идём...
Наносим к колодцу, а папа их в большой бадье в воду опустит, они тогда холодные - а вкусные-е-е!..
...Нет, я не плачу - это мне соринка в глаз попала, махонькие такие сориночки: Марусечка, Володечка, Федечка Подковыров - и совершенно безоружный перед упырями мой прадедушка Иван Павлович Жмаев...
А прабабушка Катя моя умерла в возрасте девяносто девяти лет: рвала на огороде траву, пришла в дом, села - и умерла.
Жить бы и жить моему прадедушке и его внукам столько же, и давать новые семена пшеничные - если бы не вы, бешеные вы каины!..
...Плохо вы веяли, чёртовы селекционеры, дьявольское вы отродье: ибо даже если падёт на землю наш безвременно сжатый колос - то хоть одно его зёрнышко, да прорастёт и снова станет хлебом, - а вы как были пустой половой, так и выдует вас с поля ветер истории...
Но не простит вам вовек господь нашу Марусечку!
Станет бревном на вашей чаше зла каждая наша соринка - сердца слезинка: по умученным и рассыпанным по рвам, траншеям и «безвестным» могилам Ванечкам, Володечкам, Федечкам Подковыровым в беленькой рубашечке с шёлковым пояском - и многим другим моим убитым и растерзанным, так и не выросшим или нерождённым тётям и дядям, дедушкам и бабушкам...
Ибо не бывает безымянных могил и неотмщённых злодейств - рано или поздно проступят все буквы на скрижалях и загорятся огненным золотом: ты взвешен на весах, и найден слишком лёгким - это невесомая Марусечка (одни кости!) тебя перевесила...
Музыкальный киоск
Отсюда.
* И я его увидела!
Прадедушка Иван Павлович Жмаев, прабабушка Екатерина Ивановна Жмаева (в девичестве Соломатина), мой дедушка Павел Иванович Жмаев между родителями на креслице; сзади него сестра Мария Ивановна Жмаева (в замужестве Вихляева), рядом со своим папой стоит Вера Ивановна (в замужестве Сорокина), рядом с мамой Надежда Ивановна (в замужестве Васильева)
© Тамара Борисова
Если вы видите эту запись не на страницах моего журнала http://tamara-borisova.livejournal.com и без указания моего авторства - значит, текст уворован ботами-плагиаторами.
Порой дождливою намедни
Я, завернув на скотный двор...
Тьфу! прозаические бредни,
Фламандской школы пёстрый сор!
А. С. Пушкин
О, где же вы, святые острова,
Где не едят надломленного хлеба,
Где только мёд, вино и молоко,
Скрипучий труд не омрачает неба
И колесо вращается легко?
Осип Мандельштам
Одна из моих нововасильевских бабушек, родных сестёр дедушки Павлика, - бабушка Вера Сорокина, - жила очень бедно.
Они и все жили небогато после смерти своего отца, но бабушка Вера особенно.
Пенсии у них у всех были маленькие, а у бабушки Веры двенадцать, что ли, рублей.
Она держала коз и кур: козы давали молоко, куры яйца.
Бабушка Вера покупала в магазине только хлеб - и питалась изо дня в день, круглый год молоком и хлебом: куры ведь несутся не всегда, у них есть там какие-то особые циклы.
А коз было несколько, вот и молоко с хлебушком, - слава богу! - были всегда.
Бабушки Верины собачка и две кошки тоже ели хлеб и молоко - и не понимали другой пищи: однажды мы с мамой и Лилей пришли проведать бабушку Веру и принесли вкусной копчёной колбасы - ели сами и угощали бабушку, - и мы с Лилей по своей всегдашней сердобольности решили поделиться с животными колбаской... а те есть её не стали: они просто не знали такого вкуса, с самого рождения питаясь только молочно-хлебной едой.
У бабушки же Веры я впервые увидела лоскутное одеяло: раньше я такого никогда не видела и спросила у мамы, что это такое у бабушки в доме на кровати и над кроватью в виде разноцветного коврика?
Мама сказала: это бабушка пошила себе из лоскутков.
Я изумилась: а зачем?
Ну, - сказала мама, - бабушка Вера очень бедная, потому она и пошила одеяло из разных кусочков - она не могла себе позволить купить целую ткань.
А почему она не купила себе сразу одеяло? - спросила я...
Я никак не могла взять в толк: ведь в магазине продаётся сколько угодно ватных стёганых одеял, тёплых и красивых: верх зелёный или вишнёвый, низ разноцветный, - правда, вся эта красота вдевается в белоснежные пододеяльники с кружевными круглыми, овальными или ромбическими отверстиями, но если заглянуть в дырочку, можно увидеть эту прелесть.
Почему бабушка Вера решила соорудить себе такое одеяло и ковёр?
Ведь ковры обычно бывают шерстяные - например, у нас с Лилей очень красивые узенькие, с повторяющимся орнаментом - бежевым полем, вишнёво-зелёными краями и какими-то стилизованными фигурками не то шагающих гусей, не то вообще каких-то заморских птиц...
Так впервые вошло в мою жизнь это «культурологическое понятие» - и превратилось в итоге в целый короб « мерного ло́скута», один лоскуток из которого вы сейчас читаете, - но тогда я не знала ни таких «заумных слов», ни «исходных данных» - когда это было вовсе не модное рукоделие, а повседневный быт бедняков, вынужденных составлять свою жизнь и счастье из клочочков, обрезочков и остаточков.
И когда я смотрю на картины своих любимых малых голландцев (ту самую «фламандскую школу», о которой писал Пушкин), - я вижу всю свою нововасильевскую жмаевскую родню: их бесхитростный быт, пёстро-лоскутное, простое житьё-бытьё - лоскутьё-моркотьё...
Вот он, нововасильевский пэчворк:
Когда-то давно у них была одна деревянная мельница на всех: на моего прадедушку Ивана Жмаева, построившего себе эту мельницу и работавшего на ней, чтобы кормить семью, на его жену, мою прабабушку Катю- семиделку, - и на их семерых детей: старшего сына Михаила, среднего сына Адама, младшего сына Павла, моего дедушку, - которого они все называли Паня: он был самый младший из всех детей и родился уже в 1906-м году, остальные были рождены ещё в девятнадцатом веке, в восьмидесятые-девяностые (Миша - в 1894-м, Адам - в 1899), - и на четырёх сестёр: Веру, Надю, Марусю и Катю (1886, 1888, 1896, 1901).
Дедушка Адам (в Нововасильевке часто давали детям библейские имена: Адам, Абрам, Дей) тоже работал на мельнице, когда повзрослел, - но в соседнем селе Вишнёвое.
Мой дедушка, как и его старший брат и отец, - тоже был мельником: сначала они все помогали отцу и работали на собственной мельнице, а потом мой дедушка работал на «своей» же мельнице, когда её у них отобрали, - стал наёмным работником.
Так всю жизнь он и проработал с зерном и мукой: сначала в Нововасильевке, потом в Приазовье, когда они уехали туда уже вместе с моей бабушкой и мамой.
Сёстры вышли замуж и стали: Катя - Михеевой, Маруся - Вихляевой, Надя - Васильевой, Вера - Сорокиной.
Катя умерла молодой - в возрасте пятидесяти четырёх лет, остальные мои бабушки и дедушка Миша так и жили в Нововасильевке до самой смерти - на Покровской улице, сразу на въезде в село, налево.
Похороны бабушки Кати Михеевой. В ногах сидит дедушка Павлик, в изголовье, наверное, её муж Саша, справа налево у гроба дети бабушки Кати: Володя, Дина, Веру́шка, затем три бабушки: Вера Сорокина, Надя Васильева, Маруся Вихляева, цифрой 1 обозначена моя бабушка Маруся, рядом с ней вправо (к цифре 2, это моя тётя Катя, дедушки Мишина дочь) тётя Лида - дочь бабушки Маруси Вихляевой, 3 - муж тёти Кати д. Мишиной, 4 - моя мама, 5 - мой папа
Вон они - клетчатые шалёнки...
Там же - сказала мне недавно тётя Катя, дедушки Мишина дочь, двоюродная сестра мамы и дяди Толи, и мне двоюродная тётя, - стояла и их деревянная мельница.
Дедушка Адам куда-то вдруг уехал из Вишнёвого после смерти жены - и так и канул без вести, то ли умер, то ли просто умолк от горя.
Осталась только его большая фотография да недоуменные рассказы бабушки Маруси о том, как Адам исчезал бесследно перед тем как всем садиться за стол - и ходи его ищи да приглашай.
Трёх своих бабушек я запомнила хорошо - да и тоже сохранился их тройной портрет на фотографии, сделанной ими через год после моего рождения:
Слева направо: бабушка Маруся Вихляева, бабушка Надя Васильева, бабушка Вера Сорокина
Они исправно проведывали Паню в Приазовье - все трое, и я запомнила их сидящими в ряд на венских стульях - в летней кухне у бабушки с дедушкой, возле стенного шкафа, уставленного сияющей разноцветьем консервацией, - это сияние можно было видеть если открыть дверцы, а так это была сплошная деревянная стена, крашенная масляной краской небесного цвета - под цвет глаз всех четверых: Пани, Маруси, Веры и Надежды, особенно у Пани с Марусей: они были больше всего похожи друг на друга, и глаза у них были самого глубокого цвета, почти синего.
Дедушка Павлик
Бабушка Маруся, мама, дядя Толя, дедушка Павлик
Они неизменно и ритуально отказывались обедать, а потом садились за стол и ели скромно и неторопливо, но с таким огромным удовольствием - и так тщательно вымакивали хлебушком все тарелки с первым и вторым!
Дедушка с бабушкой жили побогаче: мой дедушка был жив и работал до седьмого... нет, до сотого пота на работе и дома, а бабушка Маруся занималась обширным хозяйством, тоже с утра до ночи, а они все уже давно были вдовы, и, конечно же, недоедали, особенно Вера.
Дедушка просыпался в пять часов утра и ложился в девять, а бабушка моя вставала в шесть-семь, но и гораздо позже «колобро́дила»: и шила, и вязала, - да мало ли дел!
И прадедушка Иван с семьёй, и все его дочери продолжали жить в землянках - точнее, земляну́шках, как называла их бабушка Маруся, - говоря о ком-то из знакомых: сначала выкопали себе земляну́шечку, а потом уже как-то потихоньку построили дом...
Мой дедушка и дедушка Миша жили уже в домах.
Вот бабушка Маруся Вихляева с одной из дочерей (не разберу, Лида или Рая) и кем-то из внуков возле своей землянушечки:
Построил бы себе дом и прадедушка Иван, да не успел: говорила мне, ещё девочке, бабушка Маруся, что дедушки Павликова отца расстреляли в 1921 году, взяв в заложники.
Кто, как, зачем и почему - то ли я не запомнила по малолетству, то ли бабушка Маруся и сама не знала: дедушке Павлику в то время было пятнадцать лет.
Пока была жива моя мама, дочь дедушки Миши Катя иногда звонила ей.
Виделись мы редко: пока мы жили в Нововасильевке, мы дважды были у неё в гостях в Запорожье - и само собой она приезжала в Нововасильевку и Приазовье проведать своего дядю Паню...
А потом мама моя умерла, я как-то в своём горе позабыла о существовании своей любимой тёти Кати (все говорили, что я на неё похожа), да и думала, что она давно умерла: она старше мамы на семь лет, а мамочки моей уже семь лет как нет на свете...
А потом в «Одноклассниках» неожиданно нашлась моя любимая Нововасильевка, я стала выкладывать туда и свои семейные фотографии, и однажды позвонила дяде Толе:
- А какая нам запорожская тётя Катя родня? Она вам с мамой двоюродная или троюродная?
- А я и не знаю... - засокрушался дядя Толя (уже я ему многое рассказываю, эти мужчины такие беспамятные! если бы не тётя Катя, он бы меня запутал: начал мне доказывать, что посредине сидит бабушка Вера! я-то помнила, что она справа...). - А она, кстати, жива: недавно мне звонила.
- Дядя Толя! телефон! - закричала я...
...Первым делом тётя Катя заявила мне:
- А все говорили, что ты на меня похожа!
Я бы хотела быть на неё похожа... да я и хотела в детстве: вот я иду девятилетней девочкой и, как поручик Ромашов, мечтаю, что будто бы сзади идёт моя тётя Катя и говорит: а ты молодец, маме помогаешь! пятёрку в школе получила...
Вот как я на неё похожа - немного, только в детстве и ранней юности, - и, наверное, сейчас: глазной частью - бровями, глазами, веками, надбровными дугами.
Да и не удивительно: ведь они с мамой похожи:
Сколько мне всего рассказала тётя Катя!
- Дедушку нашего расстреляли, мы слышали выстрелы. И брата его двоюродного тоже расстреляли - мы, дети, бежим и кричим друг другу: вон, вон его на бедарке повезли! Его везут, а мы бежим по огороду... Расстреляли и бросили в траншею. Дети его, сёстры, - они же постарше были, - побежали туда, хотели похоронить его по-человечески, а им сказали: тронете - завтра вы все тут будете лежать...
- Тётя Катя, а в каком это году было, в двадцать первом?
- Ой, а я уже и не помню точно... нет, наверное, позже, уже, наверное, мы были...
(Тёте Кате восемьдесят восемь, но ум ясный, ещё и сама консервирует и пироги печёт внукам. Дождаться не могу - скоро поеду к ней в Запорожье!)
- А за что расстреляли?
- Наверное, за мельницу, у него мельница была деревянная, он сам её и построил, сам на ней и работал...
Неужели бабушка Маруся что-то перепутала?
...Через день я пишу лоскуток «На реке Апанлы» и делаю выборку из книги Г. В. Каниболоцкого по истории Нововасильевки...
У меня перехватывает дыхание: я читаю документ и плачу так, как будто это вот только сейчас, на моих глазах, бедного моего прадедушку - невинного труженика - взяли в заложники и замордовали красные упыри...
- Тётечка Катечка, а фотографии дедушки вашего, моего прадеда, у вас в альбоме нет?
Нет, - но она говорит мне (рассмотрев полученный её дочерью Валей от меня по электронной почте портрет Адама, - которого у тёти Кати не было), что больше всех на своего отца был похож именно Адам.
А ещё через какое-то время Игорь Гузиков спрашивает у меня, знаком ли мне некто Жмаев на фотографии Калмыковых.
Мне так хочется увидеть* своего прадеда, что я, кажется, нахожу общие черты:
(Крайний слева)
Послала пока тёте Кате, что она скажет...
А в 1932 году (это год рождения моей мамочки) папу тёти Кати, моего дедушку Мишу, - арестовали: за три килограмма муки, которые дал ему знакомый мельник, и присудили год тюрьмы.
И вскоре - в 1933 году - началась очередная голодовка (во время первой, 1921-22 годов, умер маленький братик моей бабушки Маруси, Федя Подковыров).
А маму их Настю тогда же забрали в коммуну на принудработы.
И дом у них отняли - выгнали четырёх детей (Витю 1923 года рождения, Катю 1925-го, Володю 1927-го и Марусю 1929-го, и все родились в феврале: тётя Катя второго, - им было девять лет, семь, пять и три) в баню:
- У нас дом хороший такой был, крепкое хозяйство: сараи, баня, подвал, кузница, земли немного было: отец посеет, соберёт урожай, привезёт, мы палками колоски обобьём, - а тут уже начали по дворам ездить зерно отбирать, мы спрятали зерно в кувшины - а они приехали, всё забрали...
Отец пошёл к знакомому, тот ему дал три килограмма муки - и всё, забрали нашего папу, - и муку забрали, - обещали полгода дать тюрьмы, а дали год...
Мы Марусечку и Володечку посадили в котёл, Марусечка всё плакала: «Ня-ня-ня, дяй-дяй-дяй...» - кушать просила, а нам нечего было ей дать.
А потом слышу наутро - она молчит. Я её потрогала - а она уже холодная...
Я побежала к тёте Вере через огород: мы жили на Московской, - знаешь где? вот как раз на углу Московской и Астраханской, а тётки жили на Покровской, тётя Маруся и Надя сразу у нас в огородах, а тётя Вера через дорогу от них...
(Надписи зелёным шрифтом)
Тётя Вера пришла, замотала её в тряпки, а я взяла лопату и стала могилу копать... сколько ж это лет мне было? - семь или восемь.
Но могилу легко было копать: что там той Марусечки уже было - одни кости...
Да я и не глубоко копала: так, забросали землёй, да и всё.
А потом вскоре и Володечка умер, опять я к тёте Вере побежала, она опять взяла его, в какие-то там тряпки замотала, а я опять могилку копала...
Там уже давно другие люди живут - и не знают, что у них в огороде двое деток похоронено...
Простая логика: если я похожа на тётю Катю, я могла быть похожа и на Марусечку...
Я здесь чуть помладше - на полгодика, наверное
А потом мы с Витей ходили везде по балкам, траву рвали и ели, и воровали овощи по огородам у людей - грех вспомнить...
Улица Покровская и окрестности:
А потом война скоро, немцы пришли и своих же немцев из немецкой колонии угнали.
Мы услыхали - пошли туда в колонию, не сразу, а как слух прошёл, что там зерно у них оставалось, вещи какие-то...
Они крепко жили: там такие дома у них, а сараи огромные какие! по двадцать пять метров в длину!
Мы пришли - слышим: му-у, му-у! му-у-у!
Подошли к одному сараю, а дверь закрыта на такой огромный замок, куда нам его открыть!
Мы побежали в мастерские, нашли там топоры, стали замок сбивать, сбили - а там телёнок... тёлочка. Худая! рёбра торчат, на ногах не держится, голодная...
Мы стали траву рвать и ей давать - не успеем ей протянуть пучок травы, а она его уже в рот втянула...
Немцы - они хорошие были - которые наши, из колоний: тётя Рая, бабушки Маруси Вихляевой дочь, выходила замуж за немца, ну а потом же запретили всё это, она вернулась, а у бабушки Маруси ещё сын был, Шура, он был лётчик: было летит над нашими огородами, крыльями качает, а я бегу по огороду: тёть Маруся, Шура прилетел! А потом его из-за того, что его сестра замужем за немцем была, из лётчиков комиссовали, он начал пить и спился, умер...
А Витю нашего после войны убили - из-за девушки, парни какие-то чужие приревновали и убили: побили сильно и в канаву бросили, а соседка утром со двора вышла - кто-то стонет. Она говорит: кто это там стонет? А он отвечает: это я, Витя Жмаев!
Пока она за подводой пошла, пока его в больницу отвезли - так он там и умер: они всё ему внутри поотбивали, так он и погиб - из-за Нади Сусловой...
Так и осталась у меня одна только сестра - Нина, уже в тридцать восьмом году она родилась...
(Обе живут в Запорожье: тётя Катя попала туда в 1944 году с ополчением - её на трудработы привлекли...)
- Дядя Паня, дедушка твой, меня очень любил и всегда ждал: мы однажды приехали на храм в Нововасильевку: я, Нина и Гарик [тёти Нинин муж], - и поехали потом в Приазовье.
Ну, приехали, поздоровались - а дедушки твоего нет, он копается где-то в садо́чке.
Пошли туда, говорим: здравствуй, дядя Паня!
А он так смотрит, ладонь к глазам приставил и не узнаёт.
А я ему говорю: ты меня не узнаёшь?
А он: а кто это?
Я: а кого ты так сильно ждёшь?
Как он плакал!..
- В своём винограднике дедушка копался?
- В винограднике... А какой у нас в Нововасильевке виноградник был! Почти весь огород занимал. Каких только не было сортов! И возле каждого ряда глубокие-преглубокие канавы - чтобы как дождь идёт, вода возле корней задерживалась.
А какие арбузы у нас были!
Мы, детвора, несём вдвоём или втроём к колодцу, не донесём - бу-бух!!!
Опять идём...
Наносим к колодцу, а папа их в большой бадье в воду опустит, они тогда холодные - а вкусные-е-е!..
...Нет, я не плачу - это мне соринка в глаз попала, махонькие такие сориночки: Марусечка, Володечка, Федечка Подковыров - и совершенно безоружный перед упырями мой прадедушка Иван Павлович Жмаев...
А прабабушка Катя моя умерла в возрасте девяносто девяти лет: рвала на огороде траву, пришла в дом, села - и умерла.
Жить бы и жить моему прадедушке и его внукам столько же, и давать новые семена пшеничные - если бы не вы, бешеные вы каины!..
...Плохо вы веяли, чёртовы селекционеры, дьявольское вы отродье: ибо даже если падёт на землю наш безвременно сжатый колос - то хоть одно его зёрнышко, да прорастёт и снова станет хлебом, - а вы как были пустой половой, так и выдует вас с поля ветер истории...
Но не простит вам вовек господь нашу Марусечку!
Станет бревном на вашей чаше зла каждая наша соринка - сердца слезинка: по умученным и рассыпанным по рвам, траншеям и «безвестным» могилам Ванечкам, Володечкам, Федечкам Подковыровым в беленькой рубашечке с шёлковым пояском - и многим другим моим убитым и растерзанным, так и не выросшим или нерождённым тётям и дядям, дедушкам и бабушкам...
Ибо не бывает безымянных могил и неотмщённых злодейств - рано или поздно проступят все буквы на скрижалях и загорятся огненным золотом: ты взвешен на весах, и найден слишком лёгким - это невесомая Марусечка (одни кости!) тебя перевесила...
Музыкальный киоск
Отсюда.
* И я его увидела!
Прадедушка Иван Павлович Жмаев, прабабушка Екатерина Ивановна Жмаева (в девичестве Соломатина), мой дедушка Павел Иванович Жмаев между родителями на креслице; сзади него сестра Мария Ивановна Жмаева (в замужестве Вихляева), рядом со своим папой стоит Вера Ивановна (в замужестве Сорокина), рядом с мамой Надежда Ивановна (в замужестве Васильева)
© Тамара Борисова
Если вы видите эту запись не на страницах моего журнала http://tamara-borisova.livejournal.com и без указания моего авторства - значит, текст уворован ботами-плагиаторами.