К ПОНИМАНИЮ ЛИЧНОСТИ «LE PRINCE DE L`OMBRE» (41)
Позиция вдовствующей Императрицы (начало)
О непростых взаимоотношениях Н.А. Соколова с Членами Дома Романовых в эмиграции старые монархисты писали впоследствии неохотно и весьма скупо. Жаль, конечно: они многое знали. Но, с другой стороны, понятно: многие из них когда-то и сами принимали непосредственное участие в тех событиях и не всегда на той стороне, которую - по прошествии лет - они считали правильной.
«…Неожиданно для себя Соколов не встретил сочувствия к своей следовательской работе со стороны некоторых уцелевших Членов Дома Романовых и известного числа русских видных эмигрантов», - так излагал суть дела в своей известной книге «Правда об убийстве Царской Семьи» (1981) профессор П.Н. Пагануцци (1910-1991), участник Белой борьбы, монархист, один из первых получивший доступ к материалам расследования цареубийства, хранящихся в составе Хоутонской библиотеки в Гарварде.
За этими скупыми словами Павла Николаевича стояло немало трагического.
В плену заблуждений находились многие Члены Дома Романовых, в том числе и такая ключевая по значимости фигура, как вдовствующая Императрица Мария Феодоровна. Те, которые, исходя из снисхождения к материнским чувствам, пишут об извинительности такой позиции, совершенно неосновательно предают забвению основную возложенную Богом на Императорскую Фамилию обязанность - Царский долг.
Вся жизнь любого представителя Царского Рода традиционно подчиняется этому высшему предназначению. С сожалением, однако, следует признать, что, поддавшись «слишком человеческим» чувствам, вдовствующая Государыня, на которую взирали прочие Члены Царского Дома, а также и все верноподданные, по существу воспрепятствовала законному ходу вещей, предусмотренному Учреждением об Императорской Фамилии, заблокировав Монархический проект, затворив - из-за формальных отговорок - двери в Русское будущее.
Довершила дело разобщенность Членов Дома Романовых. То был результат возникших еще в годы правления Императора Александра III группировок, окончательно сформировавшихся во время т.н. «Морганатической революции», бушевавшей в годы последнего Царствования.
Амбициозные проекты Великого Князя Кирилла Владимiровича в сочетании с блокирующей позицией «собаки на сене» - бездетного, но авторитетного среди военной эмиграции Великого Князя Николая Николаевича и внешней отстраненности ушедшей в личное горе вдовствующей Императрицы Марии Феодоровны - вот та воистину трагическая обстановка, развивать и углублять которую помогала красная агентура.
Великий Князь Кирилл Владимiрович.
Этот вполне рукотворный кризис не преодолен и до сей поры.
Приведем, для примера, письмо Великого Князя Петра Николаевича (игравшего на стороне своего брата) Великому Князю Кириллу Владимiровичу от 30 августа 1923 г.:
«Дорогой Кирилл. Я должен, к сожалению, заявить тебе, что не сочувствую предложению твоему созвать семейный совет, так как он, по моему мнению, может только привести к новому доказательству в розни наших взглядов и принципов. Мне известно содержание твоего письма к моему брату; его очень удивило, что ты опять обратился к нему с предложением председательствовать на семейном совете, хотя тебе известно, что он его считает бесполезным».
Оборотной стороной этой сиюминутной политики «перетягивания каната» было безразличие к судьбе Царской Семьи, к Ее Мученическому подвигу.
Николаевичи не верили, или, скорее, делали вид, что не верили, в гибель Царской Семьи, вынося это своё видение в публичное поле.
«Ежели и нет материальных доказательств факта смерти, - обращался в письме к Николаю Николаевичу от 18 сентября / 1 октября 1924 г. Великий Князь Андрей Владимiрович, - то, к сожалению, в свою очередь, нет и материальных доказательств противного. Вместе с тем, как в самой России, так и среди эмиграции, убеждение в смерти Государя, Наследника и Великого Князя Михаила Александровича, всё крепло, что и выражается в служении по Ним панихид во всех углах мiра. Ежели бы у Государыни Императрицы и у всей Семьи были бы основания считать Их всех живыми, то наш общий долг был бы эмиграцию до панихид не доводить. Но против панихид никто не возражал, что лишь укрепляло уверенность, что Государыня Императрица и мы все считаем факт смерти несомненным» («Вера и верность». Новый Сад. 21.10/3.11.1924).
Далее автор письма, пусть даже будучи лицом заинтересованным, высказывал всё же весьма важное мнение: «Отрицательное отношение самой Семьи к акту Кирилла - равносильно бунту в самой Семье».
Однако такой же позиции (непризнания гибели), как и Николаевичи, придерживалась также и вдовствующая Императрица - мать и бабушка убиенных.
Вот подтверждающие это строчки из дневника Марии Феодоровны.
(19.5.1919): «Сегодня день рождения моего бедного любимого Ники! Боже, благослови Его, где бы Он ни был сейчас!»
(16.11.1919): «Я отправилась в церковь - сегодня исполняется 24 года дорогой маленькой Ольге. Боже, спаси и сохрани ее. Как печально, что я не имею о них никаких известий».
(5.12.1919): «День рождения моего любимого Миши. Если бы я только имела хоть какие-нибудь известия о нем! Боже, спаси и сохрани его, и, если это возможно, подари мне счастье снова увидеться с ним!»
(19.12.1919): «Печально, что мой любимый Именинник не дает о Себе знать!»
(6.12.1920): «Именины моего любимого Ники. Благослови Его Господь!»
(6.5.1923): «Сегодня день рождения моего милого Ники! Невыносимо жить в постоянном неведении и только одной надеждой!»
Вдовствующая Императрица Мария Феодоровна в Видёре. Дания.
«…Для Нее, - писал в своих мемуарах зять Марии Феодоровны - Великий Князь Александр Михайлович, - в России был один Император - Ее Сын Ники. Она была убеждена, что Он еще жив. Так, Она, по крайней мере, говорила».
Описывая свое пребывание в 1919 г. в Лондоне, Великая Княгиня Мария Павловна младшая вспоминала: «К тому времени мы уже слышали о гибели Царя и всей Семьи, и в трагедии вроде бы не сомневались и официальные круги, но убедительных и тем более неопровержимых доказательств представлено не было. Слухи дошли и до Императрицы, но та ни на минуту не поверила им; о Сыновьях и Внуках Она говорила как о здравствующих, ждала известий от них самих. Она твердо стояла на своем, и Ее вера передавалась другим, полагавшим, что Она располагает некими обнадеживающими свидетельствами.
Рождались и ходили, обрастая все новыми подробностями, самые фантастические слухи. То якобы из Сербии приехал офицер, встречавшийся там с другом, который собственными глазами видел Императора. То объявлялся еще кто-то и доказательно убеждал, что Царская Семья спаслась, ее скрывают в своих недосягаемых сибирских скитах некие сектанты, она в безопасности. Потом их всех вдруг обнаруживали в Китае, Сиаме или Индии. Всегда кто-то знал кого-то, видевшего письма, получавшего записки, говорившего с очевидцами и тому подобное, пока наконец эти басни не стали содержанием обычной светской болтовни, и никто уже не принимал их всерьез».
А вот свидетельство дочери Марии Феодоровны - Великой Княгини Ольги Александровны, относящееся ко времени пребывания матери на Ее родине, в Дании, после возвращения 19 августа 1919 г. из Англии.
Обращаем при этом внимание читателей на приводимый нами далее текст из книга Йена Ворреса - целиком принадлежащий этому собеседнику Великой Княгини, кроме выделенных курсивом ее слов. (Эта немногословность Ольги Александровны - весьма характерная деталь, значение которой мы поймем позднее.)
«Оказавшись в Видёре, - пишет Воррес, - Мария Федоровна всё больше погружалась в тот мiр, где суровые реалии жизни не имели для Нее значения. В Ее воображении “Ники” по-прежнему оставался властелином Империи. […] Ее упорное нежелание глядеть правде в лицо не было поколеблено даже после того, как доставлены были печальные реликвии, привезенные с пожарища в урочище Четыре Брата в лесу под Екатеринбургом - обгорелые кусочки одежды, несколько пуговиц, обломки драгоценных украшений и подобные предметы. Обе дочери Императрицы всплакнули над небольшой шкатулкой с реликвиями прежде, чем ее отправили во Францию и погребли вместе с другими предметами на русском кладбище в предместье Парижа [sic!].
Императрица-Мать продолжала думать и говорить так, словно Ее Сын и Его Семья всё еще живы.
- Однако я убеждена, что за несколько лет до своей кончины Мама, скрепя сердце, смирилась с жестокой правдой, - заявила Великая княгиня».
«Императрица Мария Феодоровна, - считает современный исследователь-легитимист А.Н. Закатов, - жила в своем иллюзорном мiре и не желала в него никого допускать. Она уверила себя, что Ее Сыновья и Внук спаслись, и не была способна принимать никакие решения, которые хотя бы косвенно подтверждали возможность Их гибели».
http://www.runivers.ru/vestnik/issues/9130/479439/
Эти настроения умело подогревал и Великий Князь Николай Николаевич, обладавший огромным авторитетом среди монархистов и военной эмиграции. Его внучатый племянник Князь Николай Романович (1922-2014) рассказывал, что в их домовой церкви ни разу не была отслужена панихида по Императорской Семье.
Великий Князь Николай Николаевич в годы эмиграции во Франции.
Что касается Марии Феодоровны, то Ее позицию невозможно объяснить отсутствием информации. Она имела прямой доступ к вполне достоверным сведениям.
Судя по дневнику, Она имела подробные известия о жутких мучениях, которые претерпели находившиеся с Царской Семьей фрейлина Императрицы Александры Феодоровны графиня А.В. Гендрикова и гоф-лектриса Е.А. Шнейдер (11.5.1919). Есаул А.А. Грамотин и капитан П.П. Булыгин передали Ей рассказы воспитателя Наследника Ч.С. Гиббса (9.6.1919).
Встречалась Мария Феодоровна также с теми, кто знал о ходе следствия и о некоторых его результатах: Княгиней Еленой Петровной Сербской (вдовой Князя Императорской Крови Иоанна Константиновича) и баронессой С.К. Буксгевден. О беседе с последней сохранилась запись в дневнике: «Она много рассказывала мне о своем пребывании в Сибири и обо всем, что ей пришлось пережить» (20.8.1919).
Состояла вдовствующая Императрица и в переписке с Н.Н. Ипатьевым, владельцем того самого дома в Екатеринбурге, приславшим найденные там две акварели, написанные Великой Княжной Ольгой Николаевной.
Еще более убедительной была информация, полученная от П. Жильяра - не только близкого Царской Семье, но хорошего знакомого следователя Н.А. Соколова, помогавшего ему.
«Получила письмо от милой Ксении, - читаем запись в дневнике Марии Феодоровны от 17 октября 1920 г., - которая пишет, что видела вчера господина Жильяра, рассказывавшего ей так много печального, горестного и волнующего о своем пребывании в Сибири! После этого ей, конечно же, снова стало плохо».
Великая Княгиня Ксения Александровна.
Выходит все-таки знала, однако, похоже, больше доверяла иным источникам информации, о чем свидетельствуют Ее дневниковые записи.
(20.9.1919): «…Спустилась принять […] датского капитана Крамера […] Он долгое время находился в Петербурге при датской миссии […] Потом он был в Сибири - в Перми, Екатеринбурге. Видел большой, весьма хорошо меблированный и обустроенный дом, где жил мой Ники. Он встречался с этим отвратительным Троцким [sic!] и официально разговаривал с ним». (Капитан Ф. Крамер, финн по происхождению, был представителем датского Красного Креста; инспектировал австро-венгерские лагеря военнопленных.)
(7.8.1920): «Беседа с Кофодом была необычайно интересной. Он побывал также в Москве и Петербурге и считает, что там не так всё плохо[sic!], как говорят. Дай-то Бог, чтобы всё так и было! Он рассказал о Колчаке…»
(Заметим, кстати, что у публикации дневников Марии Феодоровны непростая история:
https://ru-history.livejournal.com/3145586.html#cutid1
Карл Андреас Кофод (1855-1948).
Что касается Карла Кофода, то в течение полувека тот жил в России. В качестве государственного советника Дании принимал участие в Столыпинских реформах. Он здесь так уже примелькался, что его называли Андреем Андреевичем.
О том, что́ это был за человек, видно из его отзыва об Императоре Николае II, с Которым он не раз встречался: «Застенчивый маленький мужчина с ярко выраженным комплексом неполноценности».
В 1916 г. Кофод перешел на дипломатическую службу. С сентября 1917 г. в московском отделении посольства Дании он отвечал за помощь австро-венгерским военнопленным по линии датского Красного Креста, совершив в 1918-1920 гг. поездку в Сибирь. По обвинению в шпионаже провел несколько месяцев в Тобольской каторжной тюрьме. После освобождения занимал пост датского министра-резидента в Омске.
В Дании Кофод не раз навещал вдовствующую Императрицу. Делал он это по заданию большевиков, с которыми (будучи в то время представителем датского Министерства земледелия) он тесно сотрудничал.
С 1921 г. Кофод был советником датского правительства по проблемам государств Прибалтики и советской России. В 1924-1931 гг. занимал пост атташе посольства Дании в СССР по сельскому хозяйству. В ноябре 1939 г. в двух крупнейших датских газетах вышли его статьи, в которых он с одобрением высказывался о выходе СССР к прежним границам Российской Империи. Позднее он приветствовал и размежевание бывших прибалтийских государств в рамках уже республик СССР.
В датированной 17 декабря 1923 г. записке на имя советского представителя в Дании Цезаря Гейна Карл Кофод докладывал ему об одном из таких визитов: «Она приняла меня довольно холодно, несмотря на то, что она сама меня пригласила, и ни одним словом не спрашивала о внутреннем положении в России, а лишь об убитых в Алапаевске Великих Князьях и Княгинях. Я сообщил ей то немногое, что было известно об этом деле по сибирским сведениям, а она сказала, что это совпадает с тем, что ей уже передали…»
Получалось, что Члены Царского Дома получали информацию об их убитых Родственниках непосредственно от самих преступников, пусть и через «прокладку» завербованных теми посредников.
Цезарь Адольфович Гейн (1890-1938) - уроженец Варшавской губернии. В 1923-1924 гг. посол СССР в Копенгагене и советский торгпред в Дании. Впоследствии возглавлял в Москве Управление механизации учета Центрального управления Народнохозяйственного учета Государственной плановой комиссии при СНК СССР. Обвинен в принадлежности к контрреволюционной террористической организации и расстрелян в поселке Коммунарка Московской области.
В вышедших впоследствии мемуарах Карл Кофод, описывая свое пребывание в Сибири во время гражданской войны, вспоминал: «Было достойно внимания то упрямство, с которым русские отстаивали неизбежность скорого уничтожения большевиков и веру в то, что Императорская Семья еще жива, веру, постоянно поддерживаемую местной прессой.
Была, между прочим, полная убежденность в том, что Великий Князь Михаил, брат Царя и Великая Княжна Анастасия были еще живы. Последняя, говорили, живет в монастыре на Алтае, мне дали даже ее адрес, которым я, однако, не воспользовался. Но даже если б я и сделал это и на месте сам констатировал бы, что слухи лгали, русские моего круга пожали бы плечами и заметили, может быть, что, конечно же, она просто не захотела показаться мне и монашки помогли ей в этом».
Вот от кого вдовствующая Императрица получала сведения, которые Она считала наиболее достоверными.
Русский перевод воспоминаний А.А. Кофода «50 лет в России (1878-1920)» («Лики России». СПб. 2009). Первое издание этих мемуаров было опубликовано московским издательством «Права человека» в 1997 г.
Сохранилось в дневниках Марии Феодоровны упоминание и еще об одном подобном источнике информации.
(10.10.1920): «Из Сибири прибыл один норвежец, который рассказал Зине [фрейлине Императрицы графине Зинаиде Георгиевне Менгден], что он был в Перми, где тогда был мой Миша, и знает определенно, что Миша был спасен оттуда два года назад».
Кем был этот норвежец, побывавший в Перми, достоверно мы не знаем. Однако как раз в это время в Копенгагене находился еще один датский дипломат, обладавший, как он утверждал, сенсационными, отличными от выводов следствия Н.А. Соколова, данными.
Звали его Пауль Ри (Poul Ree) и был он летом 1918 г. датским вице-консулом в той самой Перми. Правда, согласно источнику, которым мы располагаем, сведения эти касались не Великого Князя Михаила Александровича, а Царской Семьи.
Впервые о Пауле Ри сообщили в 1976 г. в своей книге «The File of Tsar» английские журналисты Энтони Саммерс и Том Мангольд.
Далее мы даем отрывок из русского перевода этой книги, приводя при этом письма дипломата в более точном варианте:
https://everstti-rymin.livejournal.com/1072624.html
Обложка одного из русских переводов книги Э. Саммерса и Т. Манголда, вышедшей в 2016 г. в московском издательстве «Алгоритм».
«В 1967 году, - пишут авторы, - Пауль Ри, вышедший в отставку и живущий в Копенгагене, ответил на запрос британского исследователя об информации по делу Романовых. Он писал:
“То, что я знаю о том, как и где был расстрелян Царь, отличается от выводов, к которым пришел следственный комитет в Екатеринбурге. Свои сведения я получил от одного из тех, кто выносил смертный приговор Царю - этот человек бежал в Пермь, тогда как комитет начал свое следствие гораздо позже - по прошествии значительного времени после того, как все виновные погибли на фронте или исчезли из Екатеринбурга... Я вполне убежден, что сведения, полученные мною всего через несколько дней после произошедшего, во всех своих подробностях соответствуют действительности... Царь был застрелен в лесу возле шахты [урочище Четырех Братьев], когда Он вышел из автомобиля Областного комиссара... Вся история цареубийства фальсифицирована”.
Ри также сказал, что он имел собственную информацию о судьбе Семьи Царя.
Но, к сожалению, его письмо никогда не было опубликовано, а Ри умер прежде, чем мы узнали о нем. Датское министерство иностранных дел утверждает, что оно не имело никаких официальных сообщений от него, и отослало нас в датские королевские архивы; это тупик, потому что документы, касающиеся Королевской семьи или ее родственников, закрыты в течение 100 лет.
Источник, который Ри цитировал, не мог бы быть лучше - “от одного из тех, кто осудил царя на смерть”. Главные екатеринбургские комиссары действительно уехали в Пермь после падения Екатеринбурга в июле 1918 года, и Ри мог бы встретиться со своим информатором именно там. Они единственные из всех, кто знал, что случилось с Царской Семьей. Ри говорит, что Царь был застрелен после того, как Его увезли на автомобиле “областного комиссара”, так же, как и в рассказе Домнина, в котором говорится, что Николай был увезен “председателем Совета”. Это мог быть только Белобородов, председатель Уральского областного Совета, и кажется вероятным, что он или кто-то из его коллег в руководстве, действительно сопровождали Царя к месту расстрела. […]
Чисто случайно мы нашли упоминание об этом в частном письме, написанном Паулем Ри, датским вице-консулом своей матери. Он написал его при кратковременном посещении Екатеринбурга, приехав из Перми, где он жил и работал:
“Я как раз был там, когда кто-то бросил гранату через забор во двор дома, где находился Царь. Много шуму - мало толку (последствия взрыва незначительны). Тот, кто сделал это, сумел в дыму и грохоте скрыться. На следующий день никаких следов взрыва не было видно. Тем не менее, говорят, будто Наследник-Цесаревич умер от испуга, а некоторые - что Его тайно похоронили в 6 часов утра во дворе дома-тюрьмы... Я считаю, что взрыв гранаты организовали власти в Екатеринбурге. И не верю тому, что Алексей умер от испуга”.
Независимо от результата, и независимо от повода, ясно, что случай с бомбой был. Этот случай, должен был бы быть замечен окружающими, и должны быть разговоры, хотя бы в течение одного дня, но об этом нигде не упоминается. Даже Томас Престон не упомянул об этом. Но если те, кто наблюдал за домом, не заметили шум, вызванный бомбой, то, возможно, они могли не заметить и вывоз членов Императорской Семьи на автомобиле с небольшим сопровождением среди белого дня? Случай с бросанием бомбы подтверждает рассказ, приведенный в “Правде”, который соответствует, в свою очередь, рассказу Домнина».
Таким образом, всё (и книга англичан, и «свидетельства» датского дипломата) вновь приводит нас к известной фальшивке - «Отчету Парфена Домнина»:
https://sergey-v-fomin.livejournal.com/235441.html
Продолжение следует.