Аральская экспедиция 1848-1849 гг. (6/6)
А. И. Макшеев. Путешествия по Киргизским степям и Туркестанскому краю. - СПб., 1896.
Предыдущие части: [ 1], [ 2], [ 3], [ 4], [ 5].
Западный берег моря
16 августа в 10 часов утра шкуна направилась на юго-запад к западному берегу моря и приблизилась к нему на другой день вечером, а с 16 по 25 августа следовала вдоль него до мыса Ургу-Мурун, в расстоянии от двух до пяти и более верст от берега. Во все это время шкуна остановилась на якорь только на ночь и редко когда днем, вследствие довольно свежего ветра, дувшего постоянно с севера, и совершенного неимения удобных мест для якорных стоянок. Западный берег, ограничивая Усть-Урт, возвышающийся над уровнем моря саженей на 75, тянется почти прямою линиею, по крайней мере не образует заметных заливов и взгроможден неправильными каменистыми обвалами и утесами, нередко совершенно вертикально упирающимися в море. Усть-уртские высоты наиболее высоки и обрывисты около середины западного берега, по мере же приближения к югу заметно понижаются. Глубина моря у подножья Усть-Урта вполне соответствует высоте и крутости последнего. Когда шкуна приближалась к западному берегу, глубина моря, обыкновенно не превосходящая 15 морских саженей, начала быстро возрастать, так что, с наступлением ночи, шкуна стала на якорь, в двух верстах от берега, на глубине 26 саженей, а на другой день стояла; так же верстах в двух от берега, на 37 саженях.
Утесы Усть-Урта, разнообразясь беспорядочным размещением и разноцветностью слоев каменистых пород, производили при солнечном освещении какой-то волшебный вид с моря. Взор обманывался невольно, и на этих пустынных берегах рисовались храмы, башни, шатры, колонны и прочее. Вследствие такого разнообразия рисунков, весьма трудно было распознать действительное очертание берегов, и, хотя со шкуны производилась съемка их, но верность ее была сомнительна по многим причинам. Во 1-х, съемщик не имел возможности с достаточною точностью определять направления движения шкуны и пройденные ею расстояния, так как она двигалась с уклонениями от прямого курса и с неравномерною скоростью. Во 2-х, он еще менее мог делать правильно засечки, так как на берегу не было таких резко выдающихся предметов, которые бы, при движении шкуны, по своему виду не мешались бы с другими и не терялись из глаз. В 3-х, очертание берегов между засечками он делал на глаз, который в этом случае сильно обманывал, тем более, что мы шли в различном расстоянии от берега, но в каком именно сами не знали. В 4-х, вожак не мог отличить с моря береговых урочищ и называл их гадательно, так что надписи на съемке были положительно неверны. Наконец, в 5-х, мы не могли выходить часто на берег, для проверки съемки. Возвратясь в Оренбург и представив съемки берегов Аральского моря, я высказал все недостатки их и предложил, приняв некоторые меры для исправления неудовлетворительных работ, ждать окончания описи; но генерал Обручев, увлекаясь новизною географических сведений, приказал переделать, по привезенным съемкам, все карты, имевшиеся в генеральном штабе Оренбургского корпуса. Приказание это оказалось, конечно, преждевременным, потому что на следующий год, по окончании описи Аральского моря, пришлось вторично переделывать карты. Я не уверен, впрочем, что и в настоящее время западный берег Аральского моря установлен совершенно правильно.
Во время плавания вдоль Усть-Урта мы пытались выйти на берег три раза. В первый раз попытка наша была неудачна. 19 августа вечером шкуна стала на якорь, казалось, весьма в близком расстоянии от берега. В числе десяти человек мы сели на шлюпку с намерением осмотреть чинк, или край, Усть-Урта и взобраться на него; но, против ожидания, мы плыли около часа, а берег казался все в том же расстоянии от нас. Наконец, когда мы приблизились к нему настолько, что могли отличить довольно мелкие береговые предметы, то, к крайнему огорчению, увидели, что утесы совершенно отвесно упираются в море и около них бушует бурун. Убедясь в невозможности не только взобраться на высоты Усть-Урта, но даже пристать к берегу, мы должны были вернуться назад. Между тем, дырявая шлюпка уже успела наполниться водою, ветер стал свежеть и море разыгрываться, а шкуна виднелась едва заметною точкою на горизонте. Бутаков посадил на каждое весло по два матроса, всем сидевшим на шлюпке приказал выливать из нее шапками воду, а сам, управляя рулем, рассказывал, для придания бодрости команде, забавные анекдоты. В это время было, однако, не до анекдотов; не обращая на них внимания, все предались работе. Гребцы напрягали крайние усилия, от которых могли сломаться весла и тогда не было бы никакого шанса на спасение, потому что запасных весел мы не имели. Прочие лица, сидевшие в шлюпке, безостановочно выгребали из нее воду, но волны, перекидываясь через борт, снова подбавляли нам ее. Одна волна так сильно ударила в спину сидевшего на носу, что тот свалился в шлюпку. И ни одной улыбки, ни одного слова по этому поводу, все молча продолжали работу. Когда шлюпка приближалась к шкуне, Бутаков закричал: «Спасательные машины!» Нам были брошены на веревках пустые бочки, но мы ими не воспользовались и собственными усилиями добрались до шкуны.
В другой раз нам удалось пристать к берегу, образовавшему небольшой заливчик, скалистые берега которого были покрыты осетрового икрою, выброшенною, вероятно, весною; но на вершину Усть-Урта мы не могли взобраться.
Т. Г. Шевченко. На берегу Аральского моря. Акварель. IX.1848 - VIII.1849
Наконец, в третий раз мы выходили на берег на урочище Аджибай, где кочевало в это время несколько кибиток. Желая воспользоваться близостию человеческого жилья, чтобы достать свежего мяса, которого мы не имели давно, Бутаков отправил на шлюпке Поспелова, но лишь только последний вышел на берег, как раздался ружейный выстрел. Думая, что кочевники напали на наших, Бутаков, забрав с собою оружие, немедленно отправился сам на бударе, но оказалось, что выстрел был сделан Поспеловым по красному гусю (flamingo). Кочевники же, то есть киргизы (чиклинского рода, Джакоимова колена, карабашевского отделения) и туркмены приняли нас дружелюбно. В разговорах с нами они выражали свое неудовольствие на хивинское правительство, завидовали участи киргиз, находящихся в подданстве России, и изъявляли желание перекочевать в нашу степь, если бы не боялись мщения Хивы. «Хивинский хан, - говорили они, - недоволен устройством русской крепости на Сырдарье, но мы понимаем, что русские основали ее не для враждебных действий, а для облегчения торговли с Хивою же помощию Аральского моря, и видим, что они никакого зла нам не делают, напротив киргизы им подвластные, благоденствуют». На чистосердечие этих отзывов, конечно, нельзя было полагаться, так как карабашевцы пользуются в степи незавидною репутациею; но они не скрыли от нас печальных для хивинцев последствий дела 26 мая при Достановой могиле и в заключение дружественной беседы променяли нам барана за чекмень (кафтан). Благодаря карабашевцам и скорому прибытию шкуны в залив Кинкамыш, в котором вода была пресная из Амударьи, мы подкрепили свои силы, истощенные слишком продолжительным уже постом. Залив Кинкамыш, находящийся в юго-западном углу Аральского моря, мелок и по берегам зарос камышом и кугою, потому неудобен для якорной стоянки, особенно при господстве на море северных ветров, от которых он не закрыт. Шкуна не могла приблизиться к мысу Ургу-Мурун ближе чем на 10 верст.
Южный берег моря
В сороковых годах, после наделавшей столько шума Хивинской экспедиции, наша политика в Средней Азии была крайне осторожна. Из боязни возбудить недоверчивость Англии, министерство графа Нессельроде делало иногда такие распоряжения, которые не только не соответствовали достоинству и интересам России, но и не могли быть исполнены на месте. Поэтому лучшие непосредственные деятели, чтобы не ронять кредита России на дальних ее окраинах, принуждены были обходить эти распоряжения, принимая последствия на свой страх и ответственность. Между такими распоряжениями особенно странны были два запрещения: одно гарнизону Раимского укрепления и вообще всем русским переходить, за чем бы то ни было, на левый берег Сыра, и другое - не только рыболовам, но и описной экспедиции Аральского моря приближаться к южному, хивинскому его берегу. В интересах России и науки, Бутаков не мог подчиниться этому пункту данной ему инструкции. Нарушая его, он оправдывался противными ветрами, штилем и прочее, но после успеха дела оправдания эти оказались излишними.
25-го августа, в час пополудни, шкуна направилась от Ургу-Муруна на северо-восток и, сделав верст 25, увидела перед собою остров Токмак-Ата, а влево обозначился другой небольшой островок, оказавшийся впоследствии косою первого. Тогда шкуна переменила курс на северо-запад. Между тем ветер стал свежать и заставил нас, обогнув островок, искать за ним убежище. На следующий день ветер стих совершенно и затем в остальные дни августа и в первые дни сентября стоял сначала глубокий штиль, а потом подул северо-восточный ветер. Шкуна принуждена была лавировать, через что, хотя весьма мало, подвигалась вперед. Таким образом, мы две недели находились около южных берегов Аральского моря и успели довольно хорошо осмотреть остров Токмак-Ата и устья двух главных протоков Амударьи, именно Талдыка и Улударьи.
Остров Токмак-Ата получил свое название от находящейся на нем могилы одного святого. У хивинцев существовало предание, что, пока этот святой будет покровительствовать им, ни одно чужеземное судно не подойдет к устьям Амударьи. Другое предание гласило, что к северу от острова находится пучина, втягивающая в себя всякое приближающееся судно. Наша экспедиция достаточно доказала нелепость этой молвы.
Остров Токмак-Ата, имеющий в длину от северо-запада к юго-востоку верст 25 и в ширину верст 5, вообще низмен, песчан и покрыт в изобилии кустарником, а берега его обросли камышом; но в двух местах есть глинисто-солонцеватые высоты, именно в восточной части острова, где находится могила святого, и в юго-западной. На острове виднелось довольно много аулов, но постоянных кочевок на нем, говорят, не бывает. Только с августа месяца сюда приходит на поклонение много богомольцев, а зимою раз в год ездит по льду и сам хан. Богомольцев не пускают на остров, пока особые чиновники не соберут для хана растущую здесь в большом изобилии ягоду джиду, для сбережения которой строго запрещается рубить кустарник. Токмак-Ата отделяется от материка проливом с пресною водою, шириною версты 4 и глубиною фута в два и даже меньше. Хивинцы сообщаются через него в брод или посредством небольших лодок, на которых управляются на шестах.
К востоку от Токмак-Ата южный берег моря вообще низмен, песчан и оброс камышом и кугою. Отмели отходят от берега так далеко, что только на расстоянии нескольких верст от него море достигает глубины одной сажени. На всем протяжении южного берега в море впадает многими рукавами Амударья, образуя заливы Кинкамыш, Талдык, Иске и Тецебаш. В заливах Талдык и Иске, куда впадает главный рукав Аму Улударья, глубина нисходит до двух и даже до одного фута, а в залив Тецебаш, куда впадает Янгису, мы не входили. Пресная вода выбивается в море от всего южного берега верст на 15; но при продолжительных северных ветрах, она смешивается с морскою, даже в заливах.
Во все время нашего плавания вдоль южного берега Аральского моря, на нем виднелись и днем и ночью сигнальные огни, а наравне со шкуною следовала партия, человек в сто, богато одетых всадников на прекрасных аргамаках. Однажды во время осмотра нами на шлюпке одного из устьев Амударьи мы подошли к берегу так близко, что могли переговариваться с хивинцами. «Берекиль! берекиль! (подите сюда! подите сюда!), - кричали они, - у нас есть все, что нужно балыкчам (рыбакам) и мы охотно вам выменяем». Захряпин рассуждал с ними до тех пор, пока можно было делать промеры, а когда шлюпка села на мель и не могла далее идти, мы повернули ее назад. Тогда несколько всадников бросились за нами в воду, но мы уплыли, так как не имели ни малейшей охоты тащиться на аркане в Хиву. По ночам, когда шкуна стояла на якоре, на глубине нескольких футов, мы принимали меры осторожности от нападения близких соседей, хотя и не верили в возможность такой предприимчивости с их стороны, но Альмобет сильно трусил и постоянно уговаривал Бутакова удалиться от хивинского берега. Раз днем, во время лавирования шкуны, на горизонте показалось что-то белое. Мы все приняли это за паруса и думали, что скоро встретимся с которою-нибудь из наших шкун, но Альмобет уверял, что это хивинский флот. «Я говорил вам, сказал он, что у сартов есть парусные суда, вы не верили, вот и вышло по-моему. Я бы не боялся, если бы у нас было несколько судов, а с одним что сделаешь». Мы все, однако, ошиблись: белевшая вдали точка была ни что иное, как птица-баба (pelecanus onocrutalus).
7-го сентября, во время лавирования в юго-восточной части Арала, вдали от берегов, матрос Сохнов, первый канканер и весельчак на шкуне, заметил с мачты какую-то землю среди моря. Бутаков взял направление, указанное Сохновым, и мы скоро увидели низменный и песчаный островок, длиною версты в две и шириною сажен в 50. Как первое открытие на Аральском море, Бутаков назвал остров именем виновника описной экспедиции, Владимира Афанасьевича Обручева.
Открытие Царских островов
8-го сентября ветер начал отходить к западу. Лейтенант Бутаков, не имея надежды, по случаю приближения глубокой осени, при постоянно дующих северо-восточных, противных ветрах, успеть осмотреть восточный берег со множеством прилегающих к нему песчаных островов, решился приблизиться к Кос-Аралу, лавируя в открытом море большими галсами и делая, между прочим, промер. С этою целью в 9 часов утра шкуна снялась с якоря и направилась на северо-запад. 9-го сентября в 6 часов утра в левой руке открылся какой-то остров. Приняв его за Барса-Кильмас, Бутаков переменил курс на север, рассчитывая в скором времени увидать Куг-Арал. В 2 часа пополудни действительно открылась перед нами в правой руке земля, но которая, по своему виду и очертанию берегов, не походила на Куг-Арал. Вскоре мы убедились, что это Барса-Кильмас и что прежде пройденный нами остров - новое открытие. В 6 часов вечера шкуна стала на якорь по середине между Барса-Кильмасом и Куланды, а на другой день перешла к мысу Узун-Каир, чтобы избавиться от сильного волнения и запастись пресною водою и солью из находящегося там озера с самосадочного солью. На всем пройденном пространстве среди моря, глубина его нигде не превосходила 15-ти сажен.
Т. Г. Шевченко. Низменный берег острова Николая. Акварель. IX.1848 - VIII.1849
12-го сентября в 6 часов утра шкуна направилась от Узун-Каира к новому острову. Волнение на море было сильное: волны горами подымались вверх и стремительно опускались вниз, шкуна почти лежала на боку, вода хлестала за борт, по палубе не было возможности ходить, а в каютах все падало. На этот раз однако я не страдал морскою болезнию, должно быть, освоился несколько с качкою. В полдень мы увидели остров, а в 6 часов вечера шкуна стала на якорь около западного его берега. Выйдя на берег, мы были встречены сайгаками, которые с удивлением смотрели на нас, подпускали весьма близко и не разбегались даже после выстрела; но на следующие дни удалились на противоположную от нашей стоянки часть острова, покрытого почти сплошь кустарником.
Т. Г. Шевченко. Сайгаки. Карандаш. IX.1848.
С 13-го по 19-е сентября Акишев с 7-ю матросами, производя съемку, подробно осмотрел весь остров, не в дальнем расстоянии от которого оказались еще два другие, меньшей величины. Бутаков назвал главный из вновь открытых островов именем Государя Императора Николая, другой, который мы осматривали 21-го, сентября в честь Наследника и третий именем Его Высочества генерал-адмирала Константина, а всю группу - Царскими островами.
О существовании этих островов до 1848 года не было известно. Отстоя от Усть-Урта, Куланды и Барса-Кильмаса не менее как на 60 верст, они не видимы ни с одного берега, а окрестные жители, не имея парусных судов, с которыми бы могли пускаться в открытое море, ограничиваются только, и то весьма редко, самым близким береговым плаванием. Зимою же море, отделяющее острова от берегов, если и замерзает, то не всегда; но и в эти редкие зимы окрестные жители, не имея никакой нужды переходить через него поперек и подвергать себя без цели опасностям от буранов, не могли на них наткнуться. Наконец, судя по местным признакам и потому, что об островах не существовало никаких, даже темных преданий, до которых азиатцы большие охотники, с достоверностью можно заключить, что до 1848 года на них никогда не вступала человеческая нога.
Т. Г. Шевченко. Гористый берег острова Николая. Акварель. IX.1848 - VIII.1849
Восьмидневное пребывание на острове Николай I освежило нас всех и физически и нравственно. В это время, вместо почти невозможной для употребления солонины, мы питались постоянно свежим сайгачьим мясом. В первые три дня было съедено нами 13 сайгаков, или, полагая средний вес каждого в пуд, 13 пудов свежего мяса, тогда как во все шестьдесят дней нашего плавания по морю солонины израсходовано 20 пудов. Средним числом в день приходилось на каждого человека во всю кампанию менее 1/2 фунта солонины, и в эти три дня - более шести фунтов свежего мяса; следовательно, мяса в эти дни съедалось в 12 раз более против обыкновенного. Зато все люди повеселели и снова явилась у них готовность к новым трудам. В матросском кружке затеялись песни и пляски. Сохнов, на пространстве какой-нибудь сажени, выделывал ногами такие штуки, которым бы позавидовал любой канканер из Мабиля.
Т. Г. Шевченко. Танец на палубе шхуны (набросок). Карандаш. IX.1848 - IX.1849
Альмобет был в восторге от острова и умолял Микелея, как называл он Николая Захряпина, перевести его туда, со всем семейством и родными, для кочевки, обещая за это, что все они будут служить ему рабами в течение нескольких лет. Поселение киргиз на острове было бы, однако, вовсе не выгодно для будущего развития пароходства на море, потому что оно не замедлило бы значительно истребить саксаул и сайгаков, тогда как, оставаясь незаселенным, остров с удобством мог бы снабжать пароходы топливом и, порою, свежим мясом. Захряпин имел относительно острова свои виды. Он нашел полезным перевести на него ватагу, которая бы, пользуясь своим центральным местопребыванием среди моря, могла, без потери времени, производить лов рыбы, как в открытом море, так и в устьях рек Сыр и Аму, и временно успел осуществить свою мысль: часть Кос-Аральских рыболовов провела зиму 1849-50 года на острове Николай I. 21-го сентября утром шкуна перешла к низменному и песчаному острову Наследника, который тянется в длину от севера к югу верст на 9, имеет ширину от 100 до 200 сажен и сплошь покрыт густым камышом, заглушившим всякую другую растительность и отчасти саксаул. Во время съемки острова матросы бросали в слои сухого камыша, из которого с трудом пробивался свежий, куски зажженного трута. Когда съемка окончилась, все вернулись на шкуну, солнце закатилось и стало темно, перед нами явилась великолепнейшая иллюминация. Сначала засветились отдельные огоньки, а потом, разрастаясь мало-помалу, слились в одну непрерывную полосу в девять верст длины. Земли не было видно, видны были только огонь и вода.
Т. Г. Шевченко. Кашевары на берегу моря [очевидно, изображена одна из бухт о. Николая]. Акварель. IX.1848 - VIII.1849
Окончание кампании
Эта ночь ознаменовалась еще другим радостным событием, именно переменою ветра, который давал нам возможность направиться к Сырдарье. Записывая ежедневно, со дня выступления из Орской крепости, состояние погоды, я заметил, что дувший постоянно северо-восточный ветер сменялся на несколько дней южным через каждый лунный месяц, и за неделю предлагал пари, что около 21-го сентября ветер начнет изменяться. Предсказание мое оправдалось блистательным образом. Шкуна снялась с якоря и при ярком свете с острова Наследник направилась к Кос-Аралу, а 23-го сентября в 6 часов утра бросила якорь в устье Сыра и окончила кампанию.
Т. Г. Шевченко. Форт на Кос-Арале. Акварель. X.1848 - V.1849
IV. Возвращение на линию и занятия в 1849 и 1850 годах
Обратное плавание по Сырдарье
Моряки оставались зимовать на Кос-Арале, а я должен был возвратиться в Оренбург. 25-го сентября, простясь с своими товарищами по морскому плаванию и угостив матросов, я отправился в Раим на косовой лодке с Захряпиным и рыбаками. Погода была пасмурная, по временам накрапывал дождь и ветер нам не благоприятствовал. Большую часть пути мы тащились на бечеве, и должны были провести две ночи в сырых камышах под дождем. Несмотря однако на эти неудобства, я смотрел на плавание по Сырдарье, после морского путешествия, как на прогулку и был даже доволен скудною трапезою из одной рыбы, которою угощали меня гостеприимные рыбаки.
Т. Г. Шевченко. Казах на коне. Акварель. 1848-1849
Во время пути меня удивила громадная популярность, которою пользовался Захряпин среди сырдарьинских киргиз. С берегов, на которых разместились уже аулы на зимовку, постоянно слышались ему теплые приветствия: «Аман Микелей! аман!» Раз, во время дождя, мы пристали к левому берегу Сыра и взяли несколько заготовленных киргизами снопов сухого камыша, чтобы сварить на них уху. В это время собралась толпа незнакомых Захряпину киргиз и с бранью отняла снопы. Захряпин не препятствовал, но стал им держать поучительную речь, после которой киргизы натащили нам со всех сторон множество снопов и стали сами помогать разводить огонь. После того, вдвоем с Захряпиным, я отправился в ближайший аул, чтобы посмотреть житье-бытье киргиз, и, дойдя до него, хотел войти в первую попавшуюся кибитку, но хозяйка-старуха загородила мне вход. Захряпин с одушевлением начал ей говорить и видимо было, как старуха постепенно умилялась и из грозной защитницы своих пенатов обращалась в смиренную кающуюся грешницу. На речь Захряпина собралось множество киргиз разного пола и возраста, и когда он кончил и хотел удалиться со мною, старуха взвыла и на коленях умоляла нас войти в ее жилище. За нею все, наперебой, упрашивали нас к себе. Нищета киргиз была выше всякого описания. С приходом русских на Сырдарью они очутились между двух огней. С одной стороны, хивинцы начали делать на них набеги, и при этом беспощадно отбирали у них все имущество, резали для потехи стариков и детей, насиловали женщин и даже малолетних девочек, если они настолько были крепки, что не падали от брошенных в них шапок, а с другой стороны, русские, требуя от киргиз преданности, не ограждали их от неистовств хивинцев. Вследствие этого, киргизы боялись хивинцев и не доверяли русским. Искоренить это недоверие можно было только мало-помалу, и в этом отношении Захряпин, скромный, никому не ведомый и случайный деятель на нашей дальней окраине, оказал, быть может, более пользы, чем официальные представители русской власти на Сырдарье. Своим красноречием и тактом он умел действовать на киргиз и направлять их умы к иному, более благоприятному для нас, взгляду на вещи. Кроме нищеты, киргизы поражали безобразием своих лиц, искаженных оспою и сифилисом.
Обратное путешествие по степи
В Раиме я прожил у гостеприимных медиков несколько дней, в ожидании отправления оказии на линию. Кроме меня, в Оренбург возвращались капитан Шульц и еще несколько офицеров. Нам были даны верховые лошади, 6 подвод для поднятия багажа и провианта и конвой в 15 казаков, под начальством старшего из пяти офицеров, поручика Топчевского. Кроме того, с нами же должны были следовать: жена султана-правителя Араслана с свитою и воловий обоз с кампанейскою рыбою.
3-го октября мы выступили из Раима. На другой день Шульц, желавший разыгрывать роль главнокомандующего, а не простого путешественника, нашел, что Топчевский не способен начальствовать конвоем и составил об этом акт, который и разослал для подписи офицерам. Я не подписался, но прочие офицеры, все молодые прапорщики, не могли последовать моему примеру. Вследствие этого акта, Шульц дал приказ об отрешении Топчевского и о личном вступлении своем в начальствование отрядом, как называл он наш скромный конвой. В приказе все офицеры, кроме меня, были расписаны по дежурствам, а мне было поручено заведовать авангардом, ариергардом, боковыми отрядами и аванпостами, а на ночлеге устанавливать вагенбург. Как ни комичен был этот приказ, но я показывал вид, что исполняю его. С этих пор Шульц ежедневно упражнялся в сочинении приказов, иногда весьма оригинальных, например в таком роде: до сведения моего дошло, что сборища хищных чиклинцев, дюрткаринцев, кара-сакаловцев, чуменеевцев и прочее, и прочее рыскают по Каракумам, в намерении напасть на наш отряд, потому предписываю всем чинам его принять меры и прочее. Между тем дорогой мы не встречали ни одной посторонней души и следовательно не могли получить ни от кого никаких сведений о сборищах. Любя развивать свои фантазии при полном спокойствии, Шульц двигался с своею командою медленно, делая по одному переходу в день, тогда как легкие отряды делают обыкновенно не менее двух переходов, особенно в осеннее время. К счастью, холода стояли еще не сильные и мы имели на ночлегах прекрасные дрова из разбросанных по дороге транспортных телег.
13-го октября, когда мы подошли на ночлег к речке Джалавли, казаки привели несколько совершенно голых киргиз, скрывавшихся в камышах. Не зная как к ним отнестись, Шульц поручил их мне. Я сделал словесный допрос каждому по одиночке и из сбивчивых показаний их убедился, что это были барантовщики, пойманные на месте преступления и по киргизскому обычаю раздетые донага и отпущенные на свободу, и что их должно быть всего восемь человек. Казаки, посланные мною по окрестным камышам, отыскали и привели остальных. Киргизы были страшно голодны, пять суток ничего не ели и только сосали кости палых лошадей, находимых ими по транспортной дороге. Кроме того, они сильно страдали от холода. Мы накормили и отогрели их около костра, но одеть не могли. Несмотря на холод, мы сами не имели ничего теплого и поневоле были в летней одежде. Насытившись, киргизы изъявили желание не беспокоить нас более и удалиться, но я не мог их отпустить, потому что, в благодарность за гостеприимство, они наверное бы попытались угнать наших лошадей и привести нас в такое же положение, в каком находились сами. Поневоле пришлось их караулить. Чтобы облегчить в этом случае казаков и по возможности оградить киргиз от холода, последние были посажены в кружок около тлевших угольев, связаны одною веревкою и накрыты общею кошмою (войлоком). Конечно, в таком положении им неудобно было спать, но казаки вовсе не спали, боясь угона своих лошадей. Другая подобная ночь была бы для нас невозможна, а между тем до Уральского укрепления, где мы могли сдать подозрительных киргиз, оставалось еще 72 версты, или три перехода. С большими усилиями я убедил Шульца дойти до укрепления в один день, но этот день был крайне тяжел для бедных киргиз. Чтобы отогревать их, я уезжал вперед и по временам раскладывал костры, от которых потом приходилось казакам насильно их отгонять.
В Уральском укреплении мы пробыли двое суток, и в это время я ездил в кочевку султана Гали, переведенного сюда из Раима дистаночным начальником. Гали зарезал для меня барана и угощал пилавом, кумысом, чаем и прочее. Это было мое первое посещение богатого киргиза.
От Уральского укрепления Шульц решился, по моему настоянию, идти по два перехода в день, так как холода начали усиливаться и делаться весьма ощутительными при недостатке теплой одежды и дров. С нами перекочевывало довольно много киргиз, разодетых по-праздничному. У двух киргизок седла были малиновые бархатные, украшенные цветными каменьями, а стремена серебряные. Киргизы развлекали нас дорогою скачками.
Т. Г. Шевченко. Форт Кара-Бутак. Акварель. V.1848 - I.1850
В Карабутаке мы отдыхали целые сутки. Форт был уже окончен; он был построен на крутом, скалистом берегу речки того же имени, в виде редута, три бока которого имели по 17, а четвертый 13 сажен длины. Вал сложен из местного камня и окружен рвом с подъемным мостом. В одном углу вала поставлено орудие, а в другом устроена сторожевая башня. Внутри форта сделаны казармы из привозного с линии леса. Издали форт походил на рыцарский замок. На ночлеге у переправы через Орь я чуть было не поссорился с Шульцем. При выступлении с ночлега наш вожак заявил, что у него украли ружье. Шульц приказал вожаку осмотреть все подводы, не исключая и офицерских, и когда, исполнив это и не найдя ружья, вожак вернулся, Шульц обвинял его в возбуждении напрасного подозрения на чинов отряда и приказал его наказать. Такой шемякин суд возмутил меня до крайности. Не было ни малейшего сомнения, что ружье украл кто-нибудь из конвоя и спрятал в камышах с тем, чтобы взять его на обратном пути в укрепление. Объяснив это Шульцу, я просил его отменить произнесенный приговор и не выступать с ночлега, пока ружье не отыщется, а чтобы придать вес своей просьбе прибавил, что относительно личного оскорбления, сделанного мне осмотром моей подводы, я оставляю за собою право потребовать удовлетворение по прибытии на линию. Шульц извинился, исполнил мою просьбу и ружье было отыскано.
Возвращение в Оренбург и представление отчетов
26-го октября мы прибыли в Орскую крепость. Хотя киргизы считают ее дурною крепостью и называют Джаман-Кала, но, после трудного полугодового странствования по степи, она произвела на меня неизъяснимо радостное впечатление и показалась обетованною землею. Я прожил в Орске трое суток и вернулся в Оренбург 31-го декабря. […]
Описание Аральского моря
Осенью 1849 года опись Аральского моря была окончена лейтенантом Бутаковым и прапорщиком Поспеловым. Первый плавал в этом году на шкуне «Константин», а второй на шкуне «Николай».
В последнюю свою поездку из устья Сыра в Малое море Поспелов не погиб с командою единственно благодаря своему присутствию духа. Море бушевало страшно, волны бросали шкуну с боку на бок, перекатывались через нее и каждую секунду угрожали потоплением. Матросы, надев белые рубахи, приготовились к смерти и отказались от работы. Тогда Поспелов сам стал рубить мачту. Энергия начальника подействовала на подчиненных, и они последовали его примеру. Мачты были свалены в море. Затем, по приказанию Поспелова, все убрались в каюты и заколотили люки. Двое суток просидела команда внизу, а на третьи, когда море стало затихать, вышла на палубу, приладила как-то паруса на уцелевших реях и благополучно добралась до устья Сыра.
Поспелов был человек сведущий по своей части, предприимчивый, энергичный и вместе с тем чрезвычайно скромный, добрый и мягкий. По окончании описи он несколько лет оставался на Сырдарье, но мало-помалу стал впадать в меланхолию, постепенно угасал и наконец скончался, оставив по себе самые теплые воспоминания во всех, кто его знал близко. […](Распознанный текст взят с сайта kungrad.com)
Предыдущие части: [ 1], [ 2], [ 3], [ 4], [ 5].
Западный берег моря
16 августа в 10 часов утра шкуна направилась на юго-запад к западному берегу моря и приблизилась к нему на другой день вечером, а с 16 по 25 августа следовала вдоль него до мыса Ургу-Мурун, в расстоянии от двух до пяти и более верст от берега. Во все это время шкуна остановилась на якорь только на ночь и редко когда днем, вследствие довольно свежего ветра, дувшего постоянно с севера, и совершенного неимения удобных мест для якорных стоянок. Западный берег, ограничивая Усть-Урт, возвышающийся над уровнем моря саженей на 75, тянется почти прямою линиею, по крайней мере не образует заметных заливов и взгроможден неправильными каменистыми обвалами и утесами, нередко совершенно вертикально упирающимися в море. Усть-уртские высоты наиболее высоки и обрывисты около середины западного берега, по мере же приближения к югу заметно понижаются. Глубина моря у подножья Усть-Урта вполне соответствует высоте и крутости последнего. Когда шкуна приближалась к западному берегу, глубина моря, обыкновенно не превосходящая 15 морских саженей, начала быстро возрастать, так что, с наступлением ночи, шкуна стала на якорь, в двух верстах от берега, на глубине 26 саженей, а на другой день стояла; так же верстах в двух от берега, на 37 саженях.
Утесы Усть-Урта, разнообразясь беспорядочным размещением и разноцветностью слоев каменистых пород, производили при солнечном освещении какой-то волшебный вид с моря. Взор обманывался невольно, и на этих пустынных берегах рисовались храмы, башни, шатры, колонны и прочее. Вследствие такого разнообразия рисунков, весьма трудно было распознать действительное очертание берегов, и, хотя со шкуны производилась съемка их, но верность ее была сомнительна по многим причинам. Во 1-х, съемщик не имел возможности с достаточною точностью определять направления движения шкуны и пройденные ею расстояния, так как она двигалась с уклонениями от прямого курса и с неравномерною скоростью. Во 2-х, он еще менее мог делать правильно засечки, так как на берегу не было таких резко выдающихся предметов, которые бы, при движении шкуны, по своему виду не мешались бы с другими и не терялись из глаз. В 3-х, очертание берегов между засечками он делал на глаз, который в этом случае сильно обманывал, тем более, что мы шли в различном расстоянии от берега, но в каком именно сами не знали. В 4-х, вожак не мог отличить с моря береговых урочищ и называл их гадательно, так что надписи на съемке были положительно неверны. Наконец, в 5-х, мы не могли выходить часто на берег, для проверки съемки. Возвратясь в Оренбург и представив съемки берегов Аральского моря, я высказал все недостатки их и предложил, приняв некоторые меры для исправления неудовлетворительных работ, ждать окончания описи; но генерал Обручев, увлекаясь новизною географических сведений, приказал переделать, по привезенным съемкам, все карты, имевшиеся в генеральном штабе Оренбургского корпуса. Приказание это оказалось, конечно, преждевременным, потому что на следующий год, по окончании описи Аральского моря, пришлось вторично переделывать карты. Я не уверен, впрочем, что и в настоящее время западный берег Аральского моря установлен совершенно правильно.
Во время плавания вдоль Усть-Урта мы пытались выйти на берег три раза. В первый раз попытка наша была неудачна. 19 августа вечером шкуна стала на якорь, казалось, весьма в близком расстоянии от берега. В числе десяти человек мы сели на шлюпку с намерением осмотреть чинк, или край, Усть-Урта и взобраться на него; но, против ожидания, мы плыли около часа, а берег казался все в том же расстоянии от нас. Наконец, когда мы приблизились к нему настолько, что могли отличить довольно мелкие береговые предметы, то, к крайнему огорчению, увидели, что утесы совершенно отвесно упираются в море и около них бушует бурун. Убедясь в невозможности не только взобраться на высоты Усть-Урта, но даже пристать к берегу, мы должны были вернуться назад. Между тем, дырявая шлюпка уже успела наполниться водою, ветер стал свежеть и море разыгрываться, а шкуна виднелась едва заметною точкою на горизонте. Бутаков посадил на каждое весло по два матроса, всем сидевшим на шлюпке приказал выливать из нее шапками воду, а сам, управляя рулем, рассказывал, для придания бодрости команде, забавные анекдоты. В это время было, однако, не до анекдотов; не обращая на них внимания, все предались работе. Гребцы напрягали крайние усилия, от которых могли сломаться весла и тогда не было бы никакого шанса на спасение, потому что запасных весел мы не имели. Прочие лица, сидевшие в шлюпке, безостановочно выгребали из нее воду, но волны, перекидываясь через борт, снова подбавляли нам ее. Одна волна так сильно ударила в спину сидевшего на носу, что тот свалился в шлюпку. И ни одной улыбки, ни одного слова по этому поводу, все молча продолжали работу. Когда шлюпка приближалась к шкуне, Бутаков закричал: «Спасательные машины!» Нам были брошены на веревках пустые бочки, но мы ими не воспользовались и собственными усилиями добрались до шкуны.
В другой раз нам удалось пристать к берегу, образовавшему небольшой заливчик, скалистые берега которого были покрыты осетрового икрою, выброшенною, вероятно, весною; но на вершину Усть-Урта мы не могли взобраться.
Т. Г. Шевченко. На берегу Аральского моря. Акварель. IX.1848 - VIII.1849
Наконец, в третий раз мы выходили на берег на урочище Аджибай, где кочевало в это время несколько кибиток. Желая воспользоваться близостию человеческого жилья, чтобы достать свежего мяса, которого мы не имели давно, Бутаков отправил на шлюпке Поспелова, но лишь только последний вышел на берег, как раздался ружейный выстрел. Думая, что кочевники напали на наших, Бутаков, забрав с собою оружие, немедленно отправился сам на бударе, но оказалось, что выстрел был сделан Поспеловым по красному гусю (flamingo). Кочевники же, то есть киргизы (чиклинского рода, Джакоимова колена, карабашевского отделения) и туркмены приняли нас дружелюбно. В разговорах с нами они выражали свое неудовольствие на хивинское правительство, завидовали участи киргиз, находящихся в подданстве России, и изъявляли желание перекочевать в нашу степь, если бы не боялись мщения Хивы. «Хивинский хан, - говорили они, - недоволен устройством русской крепости на Сырдарье, но мы понимаем, что русские основали ее не для враждебных действий, а для облегчения торговли с Хивою же помощию Аральского моря, и видим, что они никакого зла нам не делают, напротив киргизы им подвластные, благоденствуют». На чистосердечие этих отзывов, конечно, нельзя было полагаться, так как карабашевцы пользуются в степи незавидною репутациею; но они не скрыли от нас печальных для хивинцев последствий дела 26 мая при Достановой могиле и в заключение дружественной беседы променяли нам барана за чекмень (кафтан). Благодаря карабашевцам и скорому прибытию шкуны в залив Кинкамыш, в котором вода была пресная из Амударьи, мы подкрепили свои силы, истощенные слишком продолжительным уже постом. Залив Кинкамыш, находящийся в юго-западном углу Аральского моря, мелок и по берегам зарос камышом и кугою, потому неудобен для якорной стоянки, особенно при господстве на море северных ветров, от которых он не закрыт. Шкуна не могла приблизиться к мысу Ургу-Мурун ближе чем на 10 верст.
Южный берег моря
В сороковых годах, после наделавшей столько шума Хивинской экспедиции, наша политика в Средней Азии была крайне осторожна. Из боязни возбудить недоверчивость Англии, министерство графа Нессельроде делало иногда такие распоряжения, которые не только не соответствовали достоинству и интересам России, но и не могли быть исполнены на месте. Поэтому лучшие непосредственные деятели, чтобы не ронять кредита России на дальних ее окраинах, принуждены были обходить эти распоряжения, принимая последствия на свой страх и ответственность. Между такими распоряжениями особенно странны были два запрещения: одно гарнизону Раимского укрепления и вообще всем русским переходить, за чем бы то ни было, на левый берег Сыра, и другое - не только рыболовам, но и описной экспедиции Аральского моря приближаться к южному, хивинскому его берегу. В интересах России и науки, Бутаков не мог подчиниться этому пункту данной ему инструкции. Нарушая его, он оправдывался противными ветрами, штилем и прочее, но после успеха дела оправдания эти оказались излишними.
25-го августа, в час пополудни, шкуна направилась от Ургу-Муруна на северо-восток и, сделав верст 25, увидела перед собою остров Токмак-Ата, а влево обозначился другой небольшой островок, оказавшийся впоследствии косою первого. Тогда шкуна переменила курс на северо-запад. Между тем ветер стал свежать и заставил нас, обогнув островок, искать за ним убежище. На следующий день ветер стих совершенно и затем в остальные дни августа и в первые дни сентября стоял сначала глубокий штиль, а потом подул северо-восточный ветер. Шкуна принуждена была лавировать, через что, хотя весьма мало, подвигалась вперед. Таким образом, мы две недели находились около южных берегов Аральского моря и успели довольно хорошо осмотреть остров Токмак-Ата и устья двух главных протоков Амударьи, именно Талдыка и Улударьи.
Остров Токмак-Ата получил свое название от находящейся на нем могилы одного святого. У хивинцев существовало предание, что, пока этот святой будет покровительствовать им, ни одно чужеземное судно не подойдет к устьям Амударьи. Другое предание гласило, что к северу от острова находится пучина, втягивающая в себя всякое приближающееся судно. Наша экспедиция достаточно доказала нелепость этой молвы.
Остров Токмак-Ата, имеющий в длину от северо-запада к юго-востоку верст 25 и в ширину верст 5, вообще низмен, песчан и покрыт в изобилии кустарником, а берега его обросли камышом; но в двух местах есть глинисто-солонцеватые высоты, именно в восточной части острова, где находится могила святого, и в юго-западной. На острове виднелось довольно много аулов, но постоянных кочевок на нем, говорят, не бывает. Только с августа месяца сюда приходит на поклонение много богомольцев, а зимою раз в год ездит по льду и сам хан. Богомольцев не пускают на остров, пока особые чиновники не соберут для хана растущую здесь в большом изобилии ягоду джиду, для сбережения которой строго запрещается рубить кустарник. Токмак-Ата отделяется от материка проливом с пресною водою, шириною версты 4 и глубиною фута в два и даже меньше. Хивинцы сообщаются через него в брод или посредством небольших лодок, на которых управляются на шестах.
К востоку от Токмак-Ата южный берег моря вообще низмен, песчан и оброс камышом и кугою. Отмели отходят от берега так далеко, что только на расстоянии нескольких верст от него море достигает глубины одной сажени. На всем протяжении южного берега в море впадает многими рукавами Амударья, образуя заливы Кинкамыш, Талдык, Иске и Тецебаш. В заливах Талдык и Иске, куда впадает главный рукав Аму Улударья, глубина нисходит до двух и даже до одного фута, а в залив Тецебаш, куда впадает Янгису, мы не входили. Пресная вода выбивается в море от всего южного берега верст на 15; но при продолжительных северных ветрах, она смешивается с морскою, даже в заливах.
Во все время нашего плавания вдоль южного берега Аральского моря, на нем виднелись и днем и ночью сигнальные огни, а наравне со шкуною следовала партия, человек в сто, богато одетых всадников на прекрасных аргамаках. Однажды во время осмотра нами на шлюпке одного из устьев Амударьи мы подошли к берегу так близко, что могли переговариваться с хивинцами. «Берекиль! берекиль! (подите сюда! подите сюда!), - кричали они, - у нас есть все, что нужно балыкчам (рыбакам) и мы охотно вам выменяем». Захряпин рассуждал с ними до тех пор, пока можно было делать промеры, а когда шлюпка села на мель и не могла далее идти, мы повернули ее назад. Тогда несколько всадников бросились за нами в воду, но мы уплыли, так как не имели ни малейшей охоты тащиться на аркане в Хиву. По ночам, когда шкуна стояла на якоре, на глубине нескольких футов, мы принимали меры осторожности от нападения близких соседей, хотя и не верили в возможность такой предприимчивости с их стороны, но Альмобет сильно трусил и постоянно уговаривал Бутакова удалиться от хивинского берега. Раз днем, во время лавирования шкуны, на горизонте показалось что-то белое. Мы все приняли это за паруса и думали, что скоро встретимся с которою-нибудь из наших шкун, но Альмобет уверял, что это хивинский флот. «Я говорил вам, сказал он, что у сартов есть парусные суда, вы не верили, вот и вышло по-моему. Я бы не боялся, если бы у нас было несколько судов, а с одним что сделаешь». Мы все, однако, ошиблись: белевшая вдали точка была ни что иное, как птица-баба (pelecanus onocrutalus).
7-го сентября, во время лавирования в юго-восточной части Арала, вдали от берегов, матрос Сохнов, первый канканер и весельчак на шкуне, заметил с мачты какую-то землю среди моря. Бутаков взял направление, указанное Сохновым, и мы скоро увидели низменный и песчаный островок, длиною версты в две и шириною сажен в 50. Как первое открытие на Аральском море, Бутаков назвал остров именем виновника описной экспедиции, Владимира Афанасьевича Обручева.
Открытие Царских островов
8-го сентября ветер начал отходить к западу. Лейтенант Бутаков, не имея надежды, по случаю приближения глубокой осени, при постоянно дующих северо-восточных, противных ветрах, успеть осмотреть восточный берег со множеством прилегающих к нему песчаных островов, решился приблизиться к Кос-Аралу, лавируя в открытом море большими галсами и делая, между прочим, промер. С этою целью в 9 часов утра шкуна снялась с якоря и направилась на северо-запад. 9-го сентября в 6 часов утра в левой руке открылся какой-то остров. Приняв его за Барса-Кильмас, Бутаков переменил курс на север, рассчитывая в скором времени увидать Куг-Арал. В 2 часа пополудни действительно открылась перед нами в правой руке земля, но которая, по своему виду и очертанию берегов, не походила на Куг-Арал. Вскоре мы убедились, что это Барса-Кильмас и что прежде пройденный нами остров - новое открытие. В 6 часов вечера шкуна стала на якорь по середине между Барса-Кильмасом и Куланды, а на другой день перешла к мысу Узун-Каир, чтобы избавиться от сильного волнения и запастись пресною водою и солью из находящегося там озера с самосадочного солью. На всем пройденном пространстве среди моря, глубина его нигде не превосходила 15-ти сажен.
Т. Г. Шевченко. Низменный берег острова Николая. Акварель. IX.1848 - VIII.1849
12-го сентября в 6 часов утра шкуна направилась от Узун-Каира к новому острову. Волнение на море было сильное: волны горами подымались вверх и стремительно опускались вниз, шкуна почти лежала на боку, вода хлестала за борт, по палубе не было возможности ходить, а в каютах все падало. На этот раз однако я не страдал морскою болезнию, должно быть, освоился несколько с качкою. В полдень мы увидели остров, а в 6 часов вечера шкуна стала на якорь около западного его берега. Выйдя на берег, мы были встречены сайгаками, которые с удивлением смотрели на нас, подпускали весьма близко и не разбегались даже после выстрела; но на следующие дни удалились на противоположную от нашей стоянки часть острова, покрытого почти сплошь кустарником.
Т. Г. Шевченко. Сайгаки. Карандаш. IX.1848.
С 13-го по 19-е сентября Акишев с 7-ю матросами, производя съемку, подробно осмотрел весь остров, не в дальнем расстоянии от которого оказались еще два другие, меньшей величины. Бутаков назвал главный из вновь открытых островов именем Государя Императора Николая, другой, который мы осматривали 21-го, сентября в честь Наследника и третий именем Его Высочества генерал-адмирала Константина, а всю группу - Царскими островами.
О существовании этих островов до 1848 года не было известно. Отстоя от Усть-Урта, Куланды и Барса-Кильмаса не менее как на 60 верст, они не видимы ни с одного берега, а окрестные жители, не имея парусных судов, с которыми бы могли пускаться в открытое море, ограничиваются только, и то весьма редко, самым близким береговым плаванием. Зимою же море, отделяющее острова от берегов, если и замерзает, то не всегда; но и в эти редкие зимы окрестные жители, не имея никакой нужды переходить через него поперек и подвергать себя без цели опасностям от буранов, не могли на них наткнуться. Наконец, судя по местным признакам и потому, что об островах не существовало никаких, даже темных преданий, до которых азиатцы большие охотники, с достоверностью можно заключить, что до 1848 года на них никогда не вступала человеческая нога.
Т. Г. Шевченко. Гористый берег острова Николая. Акварель. IX.1848 - VIII.1849
Восьмидневное пребывание на острове Николай I освежило нас всех и физически и нравственно. В это время, вместо почти невозможной для употребления солонины, мы питались постоянно свежим сайгачьим мясом. В первые три дня было съедено нами 13 сайгаков, или, полагая средний вес каждого в пуд, 13 пудов свежего мяса, тогда как во все шестьдесят дней нашего плавания по морю солонины израсходовано 20 пудов. Средним числом в день приходилось на каждого человека во всю кампанию менее 1/2 фунта солонины, и в эти три дня - более шести фунтов свежего мяса; следовательно, мяса в эти дни съедалось в 12 раз более против обыкновенного. Зато все люди повеселели и снова явилась у них готовность к новым трудам. В матросском кружке затеялись песни и пляски. Сохнов, на пространстве какой-нибудь сажени, выделывал ногами такие штуки, которым бы позавидовал любой канканер из Мабиля.
Т. Г. Шевченко. Танец на палубе шхуны (набросок). Карандаш. IX.1848 - IX.1849
Альмобет был в восторге от острова и умолял Микелея, как называл он Николая Захряпина, перевести его туда, со всем семейством и родными, для кочевки, обещая за это, что все они будут служить ему рабами в течение нескольких лет. Поселение киргиз на острове было бы, однако, вовсе не выгодно для будущего развития пароходства на море, потому что оно не замедлило бы значительно истребить саксаул и сайгаков, тогда как, оставаясь незаселенным, остров с удобством мог бы снабжать пароходы топливом и, порою, свежим мясом. Захряпин имел относительно острова свои виды. Он нашел полезным перевести на него ватагу, которая бы, пользуясь своим центральным местопребыванием среди моря, могла, без потери времени, производить лов рыбы, как в открытом море, так и в устьях рек Сыр и Аму, и временно успел осуществить свою мысль: часть Кос-Аральских рыболовов провела зиму 1849-50 года на острове Николай I. 21-го сентября утром шкуна перешла к низменному и песчаному острову Наследника, который тянется в длину от севера к югу верст на 9, имеет ширину от 100 до 200 сажен и сплошь покрыт густым камышом, заглушившим всякую другую растительность и отчасти саксаул. Во время съемки острова матросы бросали в слои сухого камыша, из которого с трудом пробивался свежий, куски зажженного трута. Когда съемка окончилась, все вернулись на шкуну, солнце закатилось и стало темно, перед нами явилась великолепнейшая иллюминация. Сначала засветились отдельные огоньки, а потом, разрастаясь мало-помалу, слились в одну непрерывную полосу в девять верст длины. Земли не было видно, видны были только огонь и вода.
Т. Г. Шевченко. Кашевары на берегу моря [очевидно, изображена одна из бухт о. Николая]. Акварель. IX.1848 - VIII.1849
Окончание кампании
Эта ночь ознаменовалась еще другим радостным событием, именно переменою ветра, который давал нам возможность направиться к Сырдарье. Записывая ежедневно, со дня выступления из Орской крепости, состояние погоды, я заметил, что дувший постоянно северо-восточный ветер сменялся на несколько дней южным через каждый лунный месяц, и за неделю предлагал пари, что около 21-го сентября ветер начнет изменяться. Предсказание мое оправдалось блистательным образом. Шкуна снялась с якоря и при ярком свете с острова Наследник направилась к Кос-Аралу, а 23-го сентября в 6 часов утра бросила якорь в устье Сыра и окончила кампанию.
Т. Г. Шевченко. Форт на Кос-Арале. Акварель. X.1848 - V.1849
IV. Возвращение на линию и занятия в 1849 и 1850 годах
Обратное плавание по Сырдарье
Моряки оставались зимовать на Кос-Арале, а я должен был возвратиться в Оренбург. 25-го сентября, простясь с своими товарищами по морскому плаванию и угостив матросов, я отправился в Раим на косовой лодке с Захряпиным и рыбаками. Погода была пасмурная, по временам накрапывал дождь и ветер нам не благоприятствовал. Большую часть пути мы тащились на бечеве, и должны были провести две ночи в сырых камышах под дождем. Несмотря однако на эти неудобства, я смотрел на плавание по Сырдарье, после морского путешествия, как на прогулку и был даже доволен скудною трапезою из одной рыбы, которою угощали меня гостеприимные рыбаки.
Т. Г. Шевченко. Казах на коне. Акварель. 1848-1849
Во время пути меня удивила громадная популярность, которою пользовался Захряпин среди сырдарьинских киргиз. С берегов, на которых разместились уже аулы на зимовку, постоянно слышались ему теплые приветствия: «Аман Микелей! аман!» Раз, во время дождя, мы пристали к левому берегу Сыра и взяли несколько заготовленных киргизами снопов сухого камыша, чтобы сварить на них уху. В это время собралась толпа незнакомых Захряпину киргиз и с бранью отняла снопы. Захряпин не препятствовал, но стал им держать поучительную речь, после которой киргизы натащили нам со всех сторон множество снопов и стали сами помогать разводить огонь. После того, вдвоем с Захряпиным, я отправился в ближайший аул, чтобы посмотреть житье-бытье киргиз, и, дойдя до него, хотел войти в первую попавшуюся кибитку, но хозяйка-старуха загородила мне вход. Захряпин с одушевлением начал ей говорить и видимо было, как старуха постепенно умилялась и из грозной защитницы своих пенатов обращалась в смиренную кающуюся грешницу. На речь Захряпина собралось множество киргиз разного пола и возраста, и когда он кончил и хотел удалиться со мною, старуха взвыла и на коленях умоляла нас войти в ее жилище. За нею все, наперебой, упрашивали нас к себе. Нищета киргиз была выше всякого описания. С приходом русских на Сырдарью они очутились между двух огней. С одной стороны, хивинцы начали делать на них набеги, и при этом беспощадно отбирали у них все имущество, резали для потехи стариков и детей, насиловали женщин и даже малолетних девочек, если они настолько были крепки, что не падали от брошенных в них шапок, а с другой стороны, русские, требуя от киргиз преданности, не ограждали их от неистовств хивинцев. Вследствие этого, киргизы боялись хивинцев и не доверяли русским. Искоренить это недоверие можно было только мало-помалу, и в этом отношении Захряпин, скромный, никому не ведомый и случайный деятель на нашей дальней окраине, оказал, быть может, более пользы, чем официальные представители русской власти на Сырдарье. Своим красноречием и тактом он умел действовать на киргиз и направлять их умы к иному, более благоприятному для нас, взгляду на вещи. Кроме нищеты, киргизы поражали безобразием своих лиц, искаженных оспою и сифилисом.
Обратное путешествие по степи
В Раиме я прожил у гостеприимных медиков несколько дней, в ожидании отправления оказии на линию. Кроме меня, в Оренбург возвращались капитан Шульц и еще несколько офицеров. Нам были даны верховые лошади, 6 подвод для поднятия багажа и провианта и конвой в 15 казаков, под начальством старшего из пяти офицеров, поручика Топчевского. Кроме того, с нами же должны были следовать: жена султана-правителя Араслана с свитою и воловий обоз с кампанейскою рыбою.
3-го октября мы выступили из Раима. На другой день Шульц, желавший разыгрывать роль главнокомандующего, а не простого путешественника, нашел, что Топчевский не способен начальствовать конвоем и составил об этом акт, который и разослал для подписи офицерам. Я не подписался, но прочие офицеры, все молодые прапорщики, не могли последовать моему примеру. Вследствие этого акта, Шульц дал приказ об отрешении Топчевского и о личном вступлении своем в начальствование отрядом, как называл он наш скромный конвой. В приказе все офицеры, кроме меня, были расписаны по дежурствам, а мне было поручено заведовать авангардом, ариергардом, боковыми отрядами и аванпостами, а на ночлеге устанавливать вагенбург. Как ни комичен был этот приказ, но я показывал вид, что исполняю его. С этих пор Шульц ежедневно упражнялся в сочинении приказов, иногда весьма оригинальных, например в таком роде: до сведения моего дошло, что сборища хищных чиклинцев, дюрткаринцев, кара-сакаловцев, чуменеевцев и прочее, и прочее рыскают по Каракумам, в намерении напасть на наш отряд, потому предписываю всем чинам его принять меры и прочее. Между тем дорогой мы не встречали ни одной посторонней души и следовательно не могли получить ни от кого никаких сведений о сборищах. Любя развивать свои фантазии при полном спокойствии, Шульц двигался с своею командою медленно, делая по одному переходу в день, тогда как легкие отряды делают обыкновенно не менее двух переходов, особенно в осеннее время. К счастью, холода стояли еще не сильные и мы имели на ночлегах прекрасные дрова из разбросанных по дороге транспортных телег.
13-го октября, когда мы подошли на ночлег к речке Джалавли, казаки привели несколько совершенно голых киргиз, скрывавшихся в камышах. Не зная как к ним отнестись, Шульц поручил их мне. Я сделал словесный допрос каждому по одиночке и из сбивчивых показаний их убедился, что это были барантовщики, пойманные на месте преступления и по киргизскому обычаю раздетые донага и отпущенные на свободу, и что их должно быть всего восемь человек. Казаки, посланные мною по окрестным камышам, отыскали и привели остальных. Киргизы были страшно голодны, пять суток ничего не ели и только сосали кости палых лошадей, находимых ими по транспортной дороге. Кроме того, они сильно страдали от холода. Мы накормили и отогрели их около костра, но одеть не могли. Несмотря на холод, мы сами не имели ничего теплого и поневоле были в летней одежде. Насытившись, киргизы изъявили желание не беспокоить нас более и удалиться, но я не мог их отпустить, потому что, в благодарность за гостеприимство, они наверное бы попытались угнать наших лошадей и привести нас в такое же положение, в каком находились сами. Поневоле пришлось их караулить. Чтобы облегчить в этом случае казаков и по возможности оградить киргиз от холода, последние были посажены в кружок около тлевших угольев, связаны одною веревкою и накрыты общею кошмою (войлоком). Конечно, в таком положении им неудобно было спать, но казаки вовсе не спали, боясь угона своих лошадей. Другая подобная ночь была бы для нас невозможна, а между тем до Уральского укрепления, где мы могли сдать подозрительных киргиз, оставалось еще 72 версты, или три перехода. С большими усилиями я убедил Шульца дойти до укрепления в один день, но этот день был крайне тяжел для бедных киргиз. Чтобы отогревать их, я уезжал вперед и по временам раскладывал костры, от которых потом приходилось казакам насильно их отгонять.
В Уральском укреплении мы пробыли двое суток, и в это время я ездил в кочевку султана Гали, переведенного сюда из Раима дистаночным начальником. Гали зарезал для меня барана и угощал пилавом, кумысом, чаем и прочее. Это было мое первое посещение богатого киргиза.
От Уральского укрепления Шульц решился, по моему настоянию, идти по два перехода в день, так как холода начали усиливаться и делаться весьма ощутительными при недостатке теплой одежды и дров. С нами перекочевывало довольно много киргиз, разодетых по-праздничному. У двух киргизок седла были малиновые бархатные, украшенные цветными каменьями, а стремена серебряные. Киргизы развлекали нас дорогою скачками.
Т. Г. Шевченко. Форт Кара-Бутак. Акварель. V.1848 - I.1850
В Карабутаке мы отдыхали целые сутки. Форт был уже окончен; он был построен на крутом, скалистом берегу речки того же имени, в виде редута, три бока которого имели по 17, а четвертый 13 сажен длины. Вал сложен из местного камня и окружен рвом с подъемным мостом. В одном углу вала поставлено орудие, а в другом устроена сторожевая башня. Внутри форта сделаны казармы из привозного с линии леса. Издали форт походил на рыцарский замок. На ночлеге у переправы через Орь я чуть было не поссорился с Шульцем. При выступлении с ночлега наш вожак заявил, что у него украли ружье. Шульц приказал вожаку осмотреть все подводы, не исключая и офицерских, и когда, исполнив это и не найдя ружья, вожак вернулся, Шульц обвинял его в возбуждении напрасного подозрения на чинов отряда и приказал его наказать. Такой шемякин суд возмутил меня до крайности. Не было ни малейшего сомнения, что ружье украл кто-нибудь из конвоя и спрятал в камышах с тем, чтобы взять его на обратном пути в укрепление. Объяснив это Шульцу, я просил его отменить произнесенный приговор и не выступать с ночлега, пока ружье не отыщется, а чтобы придать вес своей просьбе прибавил, что относительно личного оскорбления, сделанного мне осмотром моей подводы, я оставляю за собою право потребовать удовлетворение по прибытии на линию. Шульц извинился, исполнил мою просьбу и ружье было отыскано.
Возвращение в Оренбург и представление отчетов
26-го октября мы прибыли в Орскую крепость. Хотя киргизы считают ее дурною крепостью и называют Джаман-Кала, но, после трудного полугодового странствования по степи, она произвела на меня неизъяснимо радостное впечатление и показалась обетованною землею. Я прожил в Орске трое суток и вернулся в Оренбург 31-го декабря. […]
Описание Аральского моря
Осенью 1849 года опись Аральского моря была окончена лейтенантом Бутаковым и прапорщиком Поспеловым. Первый плавал в этом году на шкуне «Константин», а второй на шкуне «Николай».
В последнюю свою поездку из устья Сыра в Малое море Поспелов не погиб с командою единственно благодаря своему присутствию духа. Море бушевало страшно, волны бросали шкуну с боку на бок, перекатывались через нее и каждую секунду угрожали потоплением. Матросы, надев белые рубахи, приготовились к смерти и отказались от работы. Тогда Поспелов сам стал рубить мачту. Энергия начальника подействовала на подчиненных, и они последовали его примеру. Мачты были свалены в море. Затем, по приказанию Поспелова, все убрались в каюты и заколотили люки. Двое суток просидела команда внизу, а на третьи, когда море стало затихать, вышла на палубу, приладила как-то паруса на уцелевших реях и благополучно добралась до устья Сыра.
Поспелов был человек сведущий по своей части, предприимчивый, энергичный и вместе с тем чрезвычайно скромный, добрый и мягкий. По окончании описи он несколько лет оставался на Сырдарье, но мало-помалу стал впадать в меланхолию, постепенно угасал и наконец скончался, оставив по себе самые теплые воспоминания во всех, кто его знал близко. […](Распознанный текст взят с сайта kungrad.com)