Аральская экспедиция 1848-1849 гг. (5/6)
А. И. Макшеев. Путешествия по Киргизским степям и Туркестанскому краю. - СПб., 1896.
Другие части: [ 1], [ 2], [ 3], [ 4], [5], [ 6].
III. Плавание по Аральскому морю
Описная экспедиция
Т. Г. Шевченко. Шхуны «Константин» и «Михаил». Сепия, белила. VII.1848
Основывая укрепление на Сырдарье, в 60 верстах от ее устья, генерал Обручев обратил внимание и на Аральское море. Море это - одно из самых малых на всем земном шаре, так что многие географы называют его даже озером, а между тем оно основательно не было известно и служило предметом многих гипотез. Желая пополнить этот пробел в географической науке, Обручев озаботился принятием мер для приобретения о нем положительных сведений. Вместе с этим, в видах извлечения из моря возможных выгод, ему удалось составить компанию рыбного промысла на нем, в которой приняли участие главным образом П. В. Голубков и другие московские капиталисты. По распоряжению Обручева, в начале 1847 года в Оренбурге были построены два двухмачтовые судна: одно военное - «Николай», а другое частное - «Михаил». Первое назначалось исключительно для исследования моря, а второе для заведения на нем компанейского рыболовства. Оба судна были потом разобраны и весною перевезены на подводах за тысячу верст на Раим, где они снова были собраны и спущены на воду. Шкуна «Николай» тотчас же выступила в море, под командою бывшего моряка, поручика Мертваго; но первое плавание ее, по позднему времени, ограничилось только окрестностями устьев Сыра. Весною 1848 года шкуна снова выступила в море и обозрела северный его берег. Между тем в Оренбурге было построено другое военное судно, «Константин», несколько больше первого, которое таким же образом было доставлено на Раим: на нем лейтенант Бутаков должен был в том же году начать систематическую опись Аральского моря.
Т. Г. Шевченко. Пристань на Сырдарье. Акварель. VI-VII.1848
Выступление экспедиции из Раима
Шкуна «Константин», имея длины от руля до носа 53 фута, сидела в воде, без балласта - носом 3 фута 7 дюймов и кормою 3 фута 9 дюймов, а с баластом носом 3 фута 6 дюймов и кормою 5 футов 5 дюймов; но так как глубина фарватера Сырдарьи между отмелями не всегда превышает даже 3 фута, то, для провода шкуны в море, оказалось необходимым все тяжести описной экспедиции нагрузить на шкуну «Николай».
Т. Г. Шевченко. Снаряжение шхун. Сепия. VI-VII.1848
25 июля, когда все приготовления экспедиции были окончены, священник отслужил напутственный молебен, мы разместились на шкунах и в 8 часов вечера, после теплых прощаний, пустились в путь, отсалютовав укреплению семью выстрелами. С берега кричали ура!, бросали шапки вверх и посылали нам попутные приветствия, пока не стемнело и шкуны не скрылись за изгибом реки. Ночь была чудесная, но мириады комаров, неотступно преследуя нас до самого утра, не давали никакой возможности успокоиться ни на минуту.
Сырьдарья от Раима до Кос-Арала
Сырдарья течет в глубоком и крутоберегом корыте, так что, в расстоянии сажени и много двух от берега, вода покрывает уже рост человека, а далее глубина достигает местами до пяти саженей. Тем не менее берега реки ниже Раима, и острова, которыми она богата, низменны и почти сплошь покрыты камышем, заливаемым, особенно в половодие, водою. Поэтому Сырдарья от Раима до устья представляет только две удобные переправы, Аман-Уткуль, 14 верстами ниже раимской пристани, и Хан-Уткуль - 9 верстами ниже Аман-Уткуля. Обилие камышей не дает удобств для летнего пребывания киргиз около берегов Сыра, но зато зимою привлекает к ним множество аулов. Непосредственно защищая от холода и ветров, камыш служит, кроме того, топливом и кормом для скота, а также и материалом для плотов, или сал, на которых киргизы ловят рыбу, преимущественно сазанов, и переправляются через реку. При устьях Сыра, верст на 15, образуются отмели, между которыми фарватер весьма мелок, узок, извилист и подвержен частым изменениям. По позднейшим наблюдениям Бутакова, зимою, когда лед лежит во многих местах на самом дне, течение воды продирает себе под ним путь и промывает, таким образом, к весне фарватера в 3½ и 4 фута; но к осени они заносятся опять до 2 и 2½ футов. Обмеление устьев происходит, конечно, от осаждения песку и илу из переполненной ими мутной речной воды, при встрече ее с морскою водою. Процесс образования мелей и островов на Сырдарье совершается так быстро, что прибрежным жителям легко за ним наблюдать. Если, например, сала оторвется от берега, и отплыв на середину, остановится на довольно мелком месте, то можно сказать наверное, что в скором времени тут образуется остров. Служа преградою для свободного течения воды, сал останавливает несущияся с водою частицы песку и илу, которые накопляясь образуют мало по малу мель, а потом и низменный островок.
Плавание наше по Сырдарье было сопряжено с большими затруднениями: шкуны то припирались к берегам, то устремлялись из главного русла в боковые прораны или рукава, то становились на мель, так что, несмотря на быстроту течения реки, мы прибыли к Кос-Аралу только через двое суток.
Форт и ватага на Кос-Арале
Кос-Арал, по-русски «прибавляющийся остров», прикрывает Сырдарью с моря и огибается с двух сторон устьями этой реки, из которых южное совершенно обмелело и заросло камышем и кугою. Главное же русло северного устья находится между кос-аральскою косою и ближайшими к ней островами; фарватер идет здесь у самого берега косы. На конце ее поместилась в 1847 году рыболовная ватага; но вскоре, вследствие моряны, ветра с моря, коса залилась и это заставило рыболовов перенести ватагу на другое место, находящееся верстах в пяти от устья. Для прикрытия ватаги и морских судов, около нее был устроен форт с гарнизоном в 50 или 60 человек из числа раимских солдат, по большей части больных, которым было полезно морское купанье. Обе шкуны прошли мимо ватаги и форта к выходу в море, где моряки и занялись перегрузкою тяжестей с «Николая» на «Константин», продолжавшейся двое суток.
Т. Г. Шевченко. Казахская стоянка на Кос-Арале. Акварель. X.1848-V.1849
Среди бесконечных мелей, по которым тащились в буквальном смысле этого слова наши шкуны, увидал я казака, ловящего рыбу, сел к нему в будару и отправился к форту. На берегу, в нескольких шагах от места, где мы пристали, спокойно гуляло стадо серых гусей. Я спросил своего спутника, что это за гуси. И он совершенно неумышленно ответил остротою: «Были они вольные, да крылья подрезали, так и обрусели». Природа Кос-Арала не привлекательна. Кроме песку и камыша, ничего нет. Я заметил, впрочем, особый вид камыша, который стелется по земле, имеет до пяти сажен длины и своими отростками в коленах прикрепляется к почве. Устройство форта поразило меня своею оригинальностью. Гарнизоннный инженер, разбивавший его, расчитав линию огня по числу гарнизона, придал форту фигуру треугольника, которого каждый бок имел 20 сажен длины; тем не менее почти все постройки он поместил внутри форта. Бруствер был сделан из местного материала, то есть из сыпучего песку, и обшит камышем. Казармы и все службы были построены также из камыша и небольшого количества серого кирпича, привезенного, кажется, из Раима. Из этого можно судить о прочности построек и об удобстве жизни в них; впрочем, благодаря морским купаньям, цынготные здесь скоро поправлялись. Рыболовная ватага обстроена была не лучше форта. Ватага состояла из 20 работников, считая в том числе приказчиков и кормщиков, и при них находилось, кроме шкуны «Михаил», несколько кочевых лодок, на которых отважные рыбаки пускались даже в открытое море. Главный предмет рыболовства составляли осетры, но попадались также сомы, замечательные по своей величине. Икра, клей и соленая рыба доставлялись в Оренбург на волах.
Кос-аральские рыбаки
Кос-аральские рыбаки, прибывшие сюда из приволжских губерний, не унывали в неприютной чужой и дальней стороне, и если забиралась иногда к ним на душу тоска, то запивали ее чарою зеленого вина. Один работник рассказывал, что раз он пропил в вечер сорок рублей ассигнациями; впрочем, это произошло оттого, что ему пришлось платить за сивуху едва ли не дороже, чем в трактирах платят за донское или мадеру. При отсутствии казенной и вольной продажи спиртных напитков, рыбаки давали солдатам, получавшим казенную порцию, по четвертаку, а иногда и по полтиннику, за чарку сильно разведенного вина. Отдавая дань Бахусу, рыбаки не забывали и прекрасного пола, если можно назвать этим именем весьма некрасивых и не отличавшихся большою нравственностию нищих киргизок. Рыбаки одевали их в замысловатые платья, сшитые, например, из разноцветных и разноузорных платков, взятых, разумеется, у старшего приказчика в счет жалованья. Забирая постоянно в долг и платя за все при расчете втридорога, они, конечно, не могли потом вернуться на родину и оставались на Кос-Арале, пока не рушилась компания и не прекратилось рыболовство на Аральском море. Один из приказчиков компании, Николай Васильевич Захряпин, человек весьма умный, наблюдательный, отлично знавший по-татарски и чрезвычайно красноречивый, но по временам сильно запивавший, рассказывал мне много курьезного о рыбаках. Приведу два рассказа Захряпина.
«Раз, несмотря на строжайшее запрещение приближаться к южному хивинскому берегу Аральского моря, мы забрались в одно из устьев Амударьи и вышли на берег. Вскоре мы увидали за камышом человека, должно быть, каракалпака, спокойно накачивавшего воду на свою пашню. В это время один из моих спутников прицелился в него и хотел уже выстрелить, но я вырвал у него ружье, сказав: „Что ты делаешь?“ - „А что, Николай Васильевич, ведь он татарин, так отчего же его не подстрелить“.
В другой раз мы вышли в море ненадолго и, разумеется, в первые же дни рыбаки выпили всю водку и съели крупитчатые калачи, так что остались на одних черных сухарях, а ветер между тем не пускал нас назад в Дарью. Сижу я на одном конце палубы, а на другом собрались в кучку рыбаки и, слышу, толкуют обо мне. „А что, братцы, - говорит один, - вот уж несколько дней у нас нет ни вина, ни калачей, плохо!“ - „Ну, коли нет провианту, кто же виноват?“ - замечает другой. „Известно, кто - начальник“. - „А виноват начальник, так надо его наказать, чтобы другим не было повадно“. - „И то надо, только как же его наказать?“ - „Да как, камень на шею - и в воду“. Я сижу ни жив ни мертв, зная, что у этих людей от приговора до дела недалеко. Вижу, подходят ко мне. „А вот, Николай Васильевич, мы к тебе. Сам знаешь: окромя сухарей, у нас нет никакого провианту, ни водки, ни калачей. Ты начальник и не заботишься о нашем продовольствии. Вот мы и порешили тебя наказать, то есть камень на шею, да и в воду. Так уж ты, Николай Васильевич, помолись Богу и приготовься к концу“. Я собрался с духом и начал им говорить: „Братцы! коли я вправду виноват, то казните меня, на то ваша воля. Только разберите сначала толком, точно ли я виноват, чтобы потом не было у вас на совести, что погубили ни за что ни про что человеческую душу. Вспомните, братцы, что я взял из дому всего довольно; калачей и водки хватило бы с умеренностью без малого на две недели, а вы все съели и выпили в несколько дней. Я бы не прочь вернуться в Дарью за новой провизией, да, видите сами, ветер не пущает. На то Божья воля, а не моя вина. Судите, братцы, и решайте, как Бог положит вам на душу“. Едва я кончил свою речь, как один из рыбаков сказал: „А что, братцы, ведь Николай-то Васильевич, пожалуй, и не виноват?“ - „Да и то, не виноват“, - отвечал другой. „Значит, уж надо оставить его в покое?“ - „Известно, надо, что же нам трогать невинного человека“. И толпа вернулась на свое место».
Впоследствии я имел случай лично убедиться в обаятельном красноречии Захряпина, когда он держал речь толпе недовольных им киргиз.
Состав и обстановка описной экспедиции
30-го июля шкуна «Константин» вышла в море для описи. На шкуне находилось 27 человек, в том числе 4 офицера; но в маленькой офицерской каюте помещалось 7 человек: начальник описной экспедиции Алексей Иванович Бутаков, я, корпуса штурманов прапорщик Ксенофонт Егорович Поспелов, корпуса топографов прапорщик Артемий Акимович Акишев, рядовые Шевченко и Вернер, и фельдшер Истомин. Последний, за неимением больных во все время экспедиции, заведывал хозяйством на шкуне и записывал показания лота и лока, а во время стоянки на якоре охотился на берегу. Каюта наша была так тесна, что в ней не было возможности ни стоять, ни сидеть; поэтому днем все были большею частию на палубе, а я оставался на ней и ночью. При неудобстве помещения, мы терпели большой недостаток в пище и даже иногда в воде. Понятно, что, отправляясь в экспедицию не из европейского порта, а из небольшой крепостцы, только что возникшей в отдаленной и пустынной стороне, мы не могли запастись ничем и должны были довольствоваться тою почти совершенно испортившеюся провизиею, которая была приготовлена в Оренбурге задолго до экспедиции, хранилась, вероятно, в сыром месте и потом провезена, во время сильной жары, более тысячи верст. Черные сухари обратились в зеленые от плесени, в солонине завелись черви, а масло было так солоно, что с ним невозможно было есть каши; только горох, конечно, без всякой приправы, не изменял нам, но его давали всего два раза в неделю, по середам и по пятницам. Бутаков вывешивал иногда на ванту кусок солонины, и когда били рынду, закусывал им, предварительно сняв с него ножем белый слой червей и посыпав перцем тех, которые уже забрались в поры мяса; но, мне кажется, он это делал не ради гастрономической причуды или даже голода, а единственно для ободрения команды. По крайней мере, я не мог следовать его примеру и во все негороховые дни питался исключительно остатками своей провизии, то есть чаем с сухарями или лепешками и рисом. Убогая наша трапеза принимала праздничный вид, когда кому-нибудь удавалось застрелить на берегу птицу другую, или выудить около шкуны несколько маленьких рыбок вроде сельдей, но это случалось редко и только раздражало наш апетит. Раз Истомин убил с десяток бекасов и морскую ворону, или баклана (pelecanus carbo), птицу, считающуюся несъедобною, и все принялись за нее, с презрением отнесясь к бекасам, слишком уже миниатюрным для наших тощих желудков. Вода по временам была так же дурна, как и пища. Хотя в двух железных ящиках вмещалось до 150-ти ведер и хотя речная вода вообще всегда мутная, но скоро отстаивающаяся и во всех отношениях прекрасная, сохранялась в них долго; но мы запасались ею только два раза, в устьях Сыра и Амударьи, и затем наливались водою из кудуков, которая на другой же день начинала портиться и делаться негодною для употребления. Однажды колодезная вода так испортилась, что мы принуждены были ее вылить, не заменив свежею, и суток двое или трое употребляли в пищу морскую воду. Белье же мыли постоянно в морской воде и хотя переменяли его часто, до двух раз в день, но во всю экспедицию не могли избавиться от насекомых. При этой некомфортабельной обстановке, единственными развлечениями нашими в свободное от занятий время служили: чтение, хватившее только на начало кампании, шахматы, купанье в глубине моря около шкуны, разумеется, в штиль, а главное - высадки на берег; но последния не всегда были безопасны. Из гребных судов мы имели только двухвесельную шлюпку и будару - или длинный челн. Шлюпка, привезенная в жару из Оренбурга, растрескалась и сильно текла, пробовали заливать ее варом, но мало помогало, а на бударе нельзя было и подумать пуститься в море, когда оно волновалось, между тем море изменчиво и за штилем скоро наступало сильное волнение. Помню я две-три поездки, когда волны перекидывались уже за борты шлюпки или будары и когда все бледные, как смерть, молча гребли или отливали шапками воду; но море нас щадило, мы возвращались благополучно и при первом случае снова вверялись непостоянной стихии. Да, можно привыкнуть к опасностям, можно даже полюбить их, когда побуждением к преодолению их является такая сила, как любопытство увидеть новый, неизведанный еще никем, уголок земли. Каждый из нас с любовью и энергиею занимался своим делом, ставя на второй план лишения и опасности, с которыми оно было сопряжено. Результаты работ описной экспедиции давно уже сделались достоянием географической науки, но оставалась одна работа, почти никому не известная, а между тем заслуживающая внимания. Говорю о прекрасном акварельном альбоме видов Аральского моря Т. Г. Шевченко. По особым обстоятельствам, альбом не был допущен до представления, вместе с другими описными работами, и подарен самим художником Карлу Ивановичу Герну, приютившему его в Оренбурге, у себя в доме. Несколько лет тому назад я обратился к семейству покойного Карла Иваныча с просьбою отыскать альбом и позволить его издать, но, несмотря на сочувственные отношения к моей просьбе, ни один из видов Аральского моря Шевченки до сих пор еще не отыскался.
Северные берега моря: остров Куг-Арал и полуострова Кара-Тюбе и Куланды
Выйдя из устьев Сыра 30-го июля, шкуна направилась на запад к Куг-Аралу. Ветер нам не благоприятствовал и зыбь была сильная. Бутаков сердился на море, называя его расплескавшимся стаканом воды, и думал уже вернуться в Дарью. Ночью шкуну сорвало с якоря, но мы успели удержаться на месте. Я жестоко страдал морскою болезнью и во все время кампании не мог вполне освоиться с качкою. Остров Куг-Арал находится всего верстах в тридцати от устья Сыра, но шкуна шла это пространство двое суток и бросила якорь за Южным мысом в час пополудни 1-го августа. Выйдя на берег, мы взобрались на примыкавшие к нему обрывистые глинистые утесы, которые возвышались саженей на 25 над поверхностью моря, и с вершины их могли видеть весь остров, имеющий вид солонцеватой степи, и ближайшие к нему берега морей Малого (Кичкине-Денгис) к северу от Куг-Арала и Большого (Улу-Денгис) к югу от него.
Т. Г. Шевченко. Остров Куг-Арал. Акварель. 1848-1849
Незадолго до нас, Куг-Арал был театром печального происшествия, о котором рассказывал нам Захряпин. В январе 1848 года сюда перекочевало по льду несколько аулов с Кос-Арала, где, по большому скоплению киргиз с их стадами, чувствовался недостаток в подножном корме и топливе. Откочевавшие киргизы расчитывали весною вернуться назад, но дождь и происшедшая от того гололедица представляли затруднения для перегона скота и особенно верблюдов. Поэтому только часть киргиз возвратилась назад, и то с большими потерями, а прочие, в числе 46-ти душ обоего пола, остались на Куг-Арале; но вскоре, для перемены подножного корма, перекочевали на остров Бюгаргунды. Здесь, в начале июля, толпа усть-уртских киргиз (чиклинского рода, карабашевского отделения) напала на них и, угнав весь скот (500 баранов, 85 штук рогатого скота, 20 верблюдов и 16 лошадей), лишила их не только всего имущества, но и средств к дальнейшему существованию. Боясь вторичного нападения, киргизы перекочевали на солах на остров Киндерли. В продолжение почти трех недель они питались оставшимися при них двумя или тремя баранами, но этот скудный запас уже приходил к концу и их ожидала голодная смерть, когда, 24-го числа, показалось в виду рыболовное судно «Михаил», возвращавшееся из залива Перовского в Сырдарью. Рыбаки, увидав подаваемые им с острова сигналы, придержались к нему, стали на якоре и, узнав о положении знакомых им киргиз, взяли их на шкуну и перевезли на Кос-Арал, где и высадили 27-го июля.
2-го августа шкуна «Константин», благодаря попутному ветру и спокойствию моря, прошла с 3-х до 11-ти часов по полудни до мыса Кара-Тюбе, за которым и стала на якоре. На другой день мы вышли на берег. Прибрежье было усеяно окаменелыми раковинами различных пород, в отдельных экземплярах и в конгломератах, иногда весьма значительной величины, из которых можно было бы выделывать вазы, столы и другия вещи. Мыс Кара-Тюбе еще выше и утесистее, чем южный на Куг-Арале. Я взбирался на Кара-Тюбе с большими усилиями и риском и был уже саженях в двух от вершины, как увидел, что более лезть нельзя и принужден был спуститься вниз, для отыскания другого входа. С высоты Кара-Тюбе видны, с одной стороны, тоже голая солонцеватая степь, а с другой часть моря, окаймленная берегами Куг-Арала, Куланды и Барса-Кильмаса.
Т. Г. Шевченко. Южный берег полуострова Куланды. Акварель. 1848-1849
4-го августа, с 8-ми часов утра до 8-ми часов вечера, шкуна шла к полуострову Куланды, получившему название от слова кулан, или дикая лошадь, и стала на якорь за юго-восточным его мысом. Берег перед нами был низменный, но он возвышался вправо от шкуны мысом, а влево известковыми высотами, заметными с моря с дальнего расстояния. Утром, когда мы отправились на берег, отмель не допустила к нему шлюпку ближе, чем на полверсты, и мы принуждены были пройти это пространство пешком по воде. Выйдя на песчаный берег, усыпанный, впрочем, каменьями, мы увидали саранчу, которая облаками налетела на камыш и в короткое время обгладала его так, что остались одни только стебли. За камышами и кустарниками подымался сажени на три над уровнем моря нагорный берег с каменистою солонцеватою почвою и весьма скудною растительностью. Повернув направо, мы пошли к мысу. Вдоль берега были разбросаны куски каменного угля, вероятно, вымытые морем. Самый большой из них имел более фута в длину и ширину и до 5-ти дюймов в толщину и находился под водою у самого берега. Находка эта сильно порадовала Бутакова, мечтавшего о пароходстве на Аральском море, и он принялся отыскивать пласты угля. Следуя далее, я нашел весьма интересный бугор, довольно значительной высоты, образовавшийся весь из осадков окаменелых раковин, но среди их попадались также и куски окаменелого дерева. Все собранные мною окаменелости и штуфы с берегов Аральского моря я передал потом Нешелю, который, разобрав их, препроводил, если не ошибаюсь, в музей Горного института. В полуверсте за бугром возвышался другой, от которого начинался низменный перешеек, длиною с полверсты и шириною местами не более двух саженей, соединяющий полуостров Куланды с мысом Изень-Арал и, по-видимому, все более и более заливаемый водою. Таким образом, Изень-Арал имеет вид острова, в 170 сажен длины, около 80 сажен ширины и от 6 до 7 сажен высоты над водою. Южная сторона мыса, выставленная действию волн, обнаруживает постепенно подмываемую и разрушающуюся известковую скалу, в которой образовалось десятка с полтора небольших ущелий, окруженных обрывистыми иногда навесно склоняющимися контрфорсами. Восточная оконечность мыса состоит из перпендикулярной стены, у подошвы которой лежат несколько больших и весьма много малых обломков утеса. Северная сторона не так обрывиста и представляет даже возможность для всхода. Вообще весь мыс окружен, более чем на версту, множеством различной величины подводных камней. Вечером мы все собрались к отмели и, меняясь друг с другом дневными наблюдениями, добрались до шкуны.
Остров Барса-Кильмас
Т. Г. Шевченко. Шатер экспедиции на острове Барса-Кельмес. Сепия, белила. VIII.1848
6-го августа в два часа пополудни шкуна направилась к острову Барса-Кильмас, отстоящему от Изен-Арала верстах в 30; а на другой день в 6 часов утра стала на якорь у западного его берега. 8-го числа я и Акишев с 8 матросами, взяв с собою провианта на неделю, высадились для осмотра острова и производства на нем полуинструментальной съемки, в масштабе 2-х верст в дюйме, и устроили свое временное жилье из парусины. Между тем шкуна, налившись водою из кудуков, под утро следующего дня снялась с якоря и, пользуясь попутным ветром, направилась снова к полуострову Куланды, для продолжения розысков каменного угля. Вскоре после ухода шкуны задул крепкий порывистый ветер и море забушевало страшно и, по-видимому, надолго. Трое суток продолжалась буря, постепенно однако ослабевая, и только 11-го августа ветер стал совсем стихать и море начало успокаиваться. Поздно вечером того же числа, когда уже стемнело, Акишев и большинство матросов вернулись со съемки, сделав в течение дня, вероятно, не менее пятидесяти верст, так как остров растягивается от запада к востоку слишком на 20 верст. Все они были до крайности утомлены и мрачны. За чаем почтенный мой товарищ убедительно просил меня пить вприкуску, чтобы поберечь сахар, потому что шкуна, может быть не вернется. Но что в таком случае значило бы несколько лишних кусков сахару?.. Из группы матросов, молча поедавших выброшенного морем мертвого осетра и потом сваренного, послышалась только раз начатая речь: «Шкуна, наверное, погибла в бурю, и нам придется, братцы, помереть голодною смертью», но на нее не последовало никакого ответа. Я удалился из ставки к берегу моря и стал обдумывать вопрос: следует ли расчитывать наверное на возвращение шкуны и ничего не предпринимать, или взять во внимание возможность несчастия и теперь же, пока еще не поздно, принять меры для спасений команды? Шкуна может совсем не вернуться, если она погибла, или вернуться гораздо позже срока, если она получила сильное повреждение, а между тем через три дня у нас не будет провианта и начнется голод со всеми его страшными последствиями, и тогда замеченное мною мрачное настроение команды разовьется до размеров, с которыми уже трудно будет совладать. Следовательно, если принимать меры, то необходимо теперь, а после - будет поздно, необходимо с утра же воспользоваться установившимся штилем, чтобы отправить оставленную нам будару на Кос-Арал дать о нас весть. Но возможно ли пуститься на бударе в открытое море, не имея на пути никакого пристанища, на случай непогоды? и вероятно ли, чтобы эта щепка проплыла благополучно от 100 до 150 верст? Однако другого, лучшего, средства я не мог придумать, а оставлять трудное наше положение на произвол случайностей - не считал себя в праве. После долгих колебаний, я наконец решился: утром, если шкуна не вернется и штиль установится, собрать команду, объяснить им свои соображения и предложить двум охотникам отправиться на Кос-Арал и, дав там весть о нашем положении, просить о немедленной высылке шкуны «Николай» или даже носовых лодок с провиантом. Если же охотников не явится, то я решился отправиться сам с моим человеком, думая, что все равно как не погибнуть, и даже лучше погибнуть разом в глубине моря, чем умирать на пустынном острове медленною голодною смертью. Приняв решение, я успокоился и думал уже отправиться спать, как вдруг увидал вдали над морем фальшфейер. Я тотчас вернулся в ставку и приказал собрать побольше кустарнику и зажечь костер, чтобы показать место нашей стоянки. На другой день утром, когда мы свиделись с Бутаковым, он встретил меня словами: «Я вытерпел около Куланды сильнейший шторм и крепко боялся, но больше за вас, чем за себя. Если бы шкуну разбило, я бы собрал из обломков лодку и достиг бы Сырдарьи, а вы все умерли бы с голоду». Бутаков сообщил мне также, что он отыскал на Куланде, на глубине 6-ти футов, пласт каменного угля, толщиною в один фут, именно на нагорном берегу, верстах в трех к западу от бугра окаменелостей и в версте от моря. Вскоре после свидания с Бутаковым мы увидали с острова приближающуюся шкуну «Михаил», а вечером, окончив съемку, вернулись на «Константин».
Шкуна «Михаил», возвращаясь от мыса Узун-Каир на полуострове Куланды в устье Сырдарьи, завернула к Барса-Кильмасу и 13 августа высадила к нам приказчика Захряпина, желавшего воспользоваться случаем, чтобы получше изучить с нами море, и находившегося при нем Кос-Аральского киргиза, старика Альмобета, хорошо знавшего окрестности Аральского моря. Впоследствии оказалось, однако, что Альмобет не мог отличить с моря те самые урочища, которые, вероятно, прекрасно знал с суши, и потому как вожак был нам не настолько полезен, насколько мы ожидали; но тем не менее он иногда сообщал любопытные сведения. Так, например, по поводу Барса-Кильмаса, он рассказывал, что, хотя теперь остров необитаем, но до последней зимы на нем безвыходно кочевали, семь лет сряду, много киргизских аулов, со стадами верблюдов и баранов, и что в это время, находясь в безопасности от грабежей хивинцев и своих одноплеменных барантовщиков, киргизы значительно разбогатели скотом; зимою же, боясь русских судов, откочевали на берег и были тотчас ограблены. По всей вероятности, однако, Барса-Кильмас не имел и до прихода русских судов постоянного населения. Зимою, когда часть моря, отделяющая остров от материка, покрывается льдом, Барса-Кильмас привлекает к себе аулы нетронутостью подножного корма и обилием кустарника, топлива. При наступлении же весны поселенцы не всегда имеют возможность откочевать и остаются на нем, таким образом, на год, а при теплых зимах и на несколько лет. Это составляет невыгоду перекочевки на остров, о которой намекает самое его название: Барса-Кильмас значит дойдет и не вернется.
14 августа в 4 часа утра шкуна «Константин» направилась опять к Куланды и в 2 часа пополудни стала на якорь близь известных возвышений, огибающих небольшой залив, который может служить довольно хорошею гаванью. Здесь шкуна запаслась водою из кудуков, но запас не пошел впрок. Вода стала портиться еще скорее барса-кильмаской, что мы принуждены были скоро ее вылить и довольствоваться, в течение нескольких дней, как я уже сказал, морскою водою. На другой день шкуна обогнула юго-западный мыс Куланды, называемый Узун-Каир и отстоящий от Изен-Арала верстах в 20-ти, и вторично стала на якорь. Узун-Каир, имея в основании известковый камень, покрыт песчаными наносами, поросшими большею частью камышем и кустарником. Мыс продолжается под водою каменистою косою, шириною сажен в 25, и окружен кроме того песчаными отмелями и косами. Мелко сидящая в воде шкуна прошла через них благополучно.
ПРОДОЛЖЕНИЕ(Распознанный текст взят с сайта kungrad.com)
Другие части: [ 1], [ 2], [ 3], [ 4], [5], [ 6].
III. Плавание по Аральскому морю
Описная экспедиция
Т. Г. Шевченко. Шхуны «Константин» и «Михаил». Сепия, белила. VII.1848
Основывая укрепление на Сырдарье, в 60 верстах от ее устья, генерал Обручев обратил внимание и на Аральское море. Море это - одно из самых малых на всем земном шаре, так что многие географы называют его даже озером, а между тем оно основательно не было известно и служило предметом многих гипотез. Желая пополнить этот пробел в географической науке, Обручев озаботился принятием мер для приобретения о нем положительных сведений. Вместе с этим, в видах извлечения из моря возможных выгод, ему удалось составить компанию рыбного промысла на нем, в которой приняли участие главным образом П. В. Голубков и другие московские капиталисты. По распоряжению Обручева, в начале 1847 года в Оренбурге были построены два двухмачтовые судна: одно военное - «Николай», а другое частное - «Михаил». Первое назначалось исключительно для исследования моря, а второе для заведения на нем компанейского рыболовства. Оба судна были потом разобраны и весною перевезены на подводах за тысячу верст на Раим, где они снова были собраны и спущены на воду. Шкуна «Николай» тотчас же выступила в море, под командою бывшего моряка, поручика Мертваго; но первое плавание ее, по позднему времени, ограничилось только окрестностями устьев Сыра. Весною 1848 года шкуна снова выступила в море и обозрела северный его берег. Между тем в Оренбурге было построено другое военное судно, «Константин», несколько больше первого, которое таким же образом было доставлено на Раим: на нем лейтенант Бутаков должен был в том же году начать систематическую опись Аральского моря.
Т. Г. Шевченко. Пристань на Сырдарье. Акварель. VI-VII.1848
Выступление экспедиции из Раима
Шкуна «Константин», имея длины от руля до носа 53 фута, сидела в воде, без балласта - носом 3 фута 7 дюймов и кормою 3 фута 9 дюймов, а с баластом носом 3 фута 6 дюймов и кормою 5 футов 5 дюймов; но так как глубина фарватера Сырдарьи между отмелями не всегда превышает даже 3 фута, то, для провода шкуны в море, оказалось необходимым все тяжести описной экспедиции нагрузить на шкуну «Николай».
Т. Г. Шевченко. Снаряжение шхун. Сепия. VI-VII.1848
25 июля, когда все приготовления экспедиции были окончены, священник отслужил напутственный молебен, мы разместились на шкунах и в 8 часов вечера, после теплых прощаний, пустились в путь, отсалютовав укреплению семью выстрелами. С берега кричали ура!, бросали шапки вверх и посылали нам попутные приветствия, пока не стемнело и шкуны не скрылись за изгибом реки. Ночь была чудесная, но мириады комаров, неотступно преследуя нас до самого утра, не давали никакой возможности успокоиться ни на минуту.
Сырьдарья от Раима до Кос-Арала
Сырдарья течет в глубоком и крутоберегом корыте, так что, в расстоянии сажени и много двух от берега, вода покрывает уже рост человека, а далее глубина достигает местами до пяти саженей. Тем не менее берега реки ниже Раима, и острова, которыми она богата, низменны и почти сплошь покрыты камышем, заливаемым, особенно в половодие, водою. Поэтому Сырдарья от Раима до устья представляет только две удобные переправы, Аман-Уткуль, 14 верстами ниже раимской пристани, и Хан-Уткуль - 9 верстами ниже Аман-Уткуля. Обилие камышей не дает удобств для летнего пребывания киргиз около берегов Сыра, но зато зимою привлекает к ним множество аулов. Непосредственно защищая от холода и ветров, камыш служит, кроме того, топливом и кормом для скота, а также и материалом для плотов, или сал, на которых киргизы ловят рыбу, преимущественно сазанов, и переправляются через реку. При устьях Сыра, верст на 15, образуются отмели, между которыми фарватер весьма мелок, узок, извилист и подвержен частым изменениям. По позднейшим наблюдениям Бутакова, зимою, когда лед лежит во многих местах на самом дне, течение воды продирает себе под ним путь и промывает, таким образом, к весне фарватера в 3½ и 4 фута; но к осени они заносятся опять до 2 и 2½ футов. Обмеление устьев происходит, конечно, от осаждения песку и илу из переполненной ими мутной речной воды, при встрече ее с морскою водою. Процесс образования мелей и островов на Сырдарье совершается так быстро, что прибрежным жителям легко за ним наблюдать. Если, например, сала оторвется от берега, и отплыв на середину, остановится на довольно мелком месте, то можно сказать наверное, что в скором времени тут образуется остров. Служа преградою для свободного течения воды, сал останавливает несущияся с водою частицы песку и илу, которые накопляясь образуют мало по малу мель, а потом и низменный островок.
Плавание наше по Сырдарье было сопряжено с большими затруднениями: шкуны то припирались к берегам, то устремлялись из главного русла в боковые прораны или рукава, то становились на мель, так что, несмотря на быстроту течения реки, мы прибыли к Кос-Аралу только через двое суток.
Форт и ватага на Кос-Арале
Кос-Арал, по-русски «прибавляющийся остров», прикрывает Сырдарью с моря и огибается с двух сторон устьями этой реки, из которых южное совершенно обмелело и заросло камышем и кугою. Главное же русло северного устья находится между кос-аральскою косою и ближайшими к ней островами; фарватер идет здесь у самого берега косы. На конце ее поместилась в 1847 году рыболовная ватага; но вскоре, вследствие моряны, ветра с моря, коса залилась и это заставило рыболовов перенести ватагу на другое место, находящееся верстах в пяти от устья. Для прикрытия ватаги и морских судов, около нее был устроен форт с гарнизоном в 50 или 60 человек из числа раимских солдат, по большей части больных, которым было полезно морское купанье. Обе шкуны прошли мимо ватаги и форта к выходу в море, где моряки и занялись перегрузкою тяжестей с «Николая» на «Константин», продолжавшейся двое суток.
Т. Г. Шевченко. Казахская стоянка на Кос-Арале. Акварель. X.1848-V.1849
Среди бесконечных мелей, по которым тащились в буквальном смысле этого слова наши шкуны, увидал я казака, ловящего рыбу, сел к нему в будару и отправился к форту. На берегу, в нескольких шагах от места, где мы пристали, спокойно гуляло стадо серых гусей. Я спросил своего спутника, что это за гуси. И он совершенно неумышленно ответил остротою: «Были они вольные, да крылья подрезали, так и обрусели». Природа Кос-Арала не привлекательна. Кроме песку и камыша, ничего нет. Я заметил, впрочем, особый вид камыша, который стелется по земле, имеет до пяти сажен длины и своими отростками в коленах прикрепляется к почве. Устройство форта поразило меня своею оригинальностью. Гарнизоннный инженер, разбивавший его, расчитав линию огня по числу гарнизона, придал форту фигуру треугольника, которого каждый бок имел 20 сажен длины; тем не менее почти все постройки он поместил внутри форта. Бруствер был сделан из местного материала, то есть из сыпучего песку, и обшит камышем. Казармы и все службы были построены также из камыша и небольшого количества серого кирпича, привезенного, кажется, из Раима. Из этого можно судить о прочности построек и об удобстве жизни в них; впрочем, благодаря морским купаньям, цынготные здесь скоро поправлялись. Рыболовная ватага обстроена была не лучше форта. Ватага состояла из 20 работников, считая в том числе приказчиков и кормщиков, и при них находилось, кроме шкуны «Михаил», несколько кочевых лодок, на которых отважные рыбаки пускались даже в открытое море. Главный предмет рыболовства составляли осетры, но попадались также сомы, замечательные по своей величине. Икра, клей и соленая рыба доставлялись в Оренбург на волах.
Кос-аральские рыбаки
Кос-аральские рыбаки, прибывшие сюда из приволжских губерний, не унывали в неприютной чужой и дальней стороне, и если забиралась иногда к ним на душу тоска, то запивали ее чарою зеленого вина. Один работник рассказывал, что раз он пропил в вечер сорок рублей ассигнациями; впрочем, это произошло оттого, что ему пришлось платить за сивуху едва ли не дороже, чем в трактирах платят за донское или мадеру. При отсутствии казенной и вольной продажи спиртных напитков, рыбаки давали солдатам, получавшим казенную порцию, по четвертаку, а иногда и по полтиннику, за чарку сильно разведенного вина. Отдавая дань Бахусу, рыбаки не забывали и прекрасного пола, если можно назвать этим именем весьма некрасивых и не отличавшихся большою нравственностию нищих киргизок. Рыбаки одевали их в замысловатые платья, сшитые, например, из разноцветных и разноузорных платков, взятых, разумеется, у старшего приказчика в счет жалованья. Забирая постоянно в долг и платя за все при расчете втридорога, они, конечно, не могли потом вернуться на родину и оставались на Кос-Арале, пока не рушилась компания и не прекратилось рыболовство на Аральском море. Один из приказчиков компании, Николай Васильевич Захряпин, человек весьма умный, наблюдательный, отлично знавший по-татарски и чрезвычайно красноречивый, но по временам сильно запивавший, рассказывал мне много курьезного о рыбаках. Приведу два рассказа Захряпина.
«Раз, несмотря на строжайшее запрещение приближаться к южному хивинскому берегу Аральского моря, мы забрались в одно из устьев Амударьи и вышли на берег. Вскоре мы увидали за камышом человека, должно быть, каракалпака, спокойно накачивавшего воду на свою пашню. В это время один из моих спутников прицелился в него и хотел уже выстрелить, но я вырвал у него ружье, сказав: „Что ты делаешь?“ - „А что, Николай Васильевич, ведь он татарин, так отчего же его не подстрелить“.
В другой раз мы вышли в море ненадолго и, разумеется, в первые же дни рыбаки выпили всю водку и съели крупитчатые калачи, так что остались на одних черных сухарях, а ветер между тем не пускал нас назад в Дарью. Сижу я на одном конце палубы, а на другом собрались в кучку рыбаки и, слышу, толкуют обо мне. „А что, братцы, - говорит один, - вот уж несколько дней у нас нет ни вина, ни калачей, плохо!“ - „Ну, коли нет провианту, кто же виноват?“ - замечает другой. „Известно, кто - начальник“. - „А виноват начальник, так надо его наказать, чтобы другим не было повадно“. - „И то надо, только как же его наказать?“ - „Да как, камень на шею - и в воду“. Я сижу ни жив ни мертв, зная, что у этих людей от приговора до дела недалеко. Вижу, подходят ко мне. „А вот, Николай Васильевич, мы к тебе. Сам знаешь: окромя сухарей, у нас нет никакого провианту, ни водки, ни калачей. Ты начальник и не заботишься о нашем продовольствии. Вот мы и порешили тебя наказать, то есть камень на шею, да и в воду. Так уж ты, Николай Васильевич, помолись Богу и приготовься к концу“. Я собрался с духом и начал им говорить: „Братцы! коли я вправду виноват, то казните меня, на то ваша воля. Только разберите сначала толком, точно ли я виноват, чтобы потом не было у вас на совести, что погубили ни за что ни про что человеческую душу. Вспомните, братцы, что я взял из дому всего довольно; калачей и водки хватило бы с умеренностью без малого на две недели, а вы все съели и выпили в несколько дней. Я бы не прочь вернуться в Дарью за новой провизией, да, видите сами, ветер не пущает. На то Божья воля, а не моя вина. Судите, братцы, и решайте, как Бог положит вам на душу“. Едва я кончил свою речь, как один из рыбаков сказал: „А что, братцы, ведь Николай-то Васильевич, пожалуй, и не виноват?“ - „Да и то, не виноват“, - отвечал другой. „Значит, уж надо оставить его в покое?“ - „Известно, надо, что же нам трогать невинного человека“. И толпа вернулась на свое место».
Впоследствии я имел случай лично убедиться в обаятельном красноречии Захряпина, когда он держал речь толпе недовольных им киргиз.
Состав и обстановка описной экспедиции
30-го июля шкуна «Константин» вышла в море для описи. На шкуне находилось 27 человек, в том числе 4 офицера; но в маленькой офицерской каюте помещалось 7 человек: начальник описной экспедиции Алексей Иванович Бутаков, я, корпуса штурманов прапорщик Ксенофонт Егорович Поспелов, корпуса топографов прапорщик Артемий Акимович Акишев, рядовые Шевченко и Вернер, и фельдшер Истомин. Последний, за неимением больных во все время экспедиции, заведывал хозяйством на шкуне и записывал показания лота и лока, а во время стоянки на якоре охотился на берегу. Каюта наша была так тесна, что в ней не было возможности ни стоять, ни сидеть; поэтому днем все были большею частию на палубе, а я оставался на ней и ночью. При неудобстве помещения, мы терпели большой недостаток в пище и даже иногда в воде. Понятно, что, отправляясь в экспедицию не из европейского порта, а из небольшой крепостцы, только что возникшей в отдаленной и пустынной стороне, мы не могли запастись ничем и должны были довольствоваться тою почти совершенно испортившеюся провизиею, которая была приготовлена в Оренбурге задолго до экспедиции, хранилась, вероятно, в сыром месте и потом провезена, во время сильной жары, более тысячи верст. Черные сухари обратились в зеленые от плесени, в солонине завелись черви, а масло было так солоно, что с ним невозможно было есть каши; только горох, конечно, без всякой приправы, не изменял нам, но его давали всего два раза в неделю, по середам и по пятницам. Бутаков вывешивал иногда на ванту кусок солонины, и когда били рынду, закусывал им, предварительно сняв с него ножем белый слой червей и посыпав перцем тех, которые уже забрались в поры мяса; но, мне кажется, он это делал не ради гастрономической причуды или даже голода, а единственно для ободрения команды. По крайней мере, я не мог следовать его примеру и во все негороховые дни питался исключительно остатками своей провизии, то есть чаем с сухарями или лепешками и рисом. Убогая наша трапеза принимала праздничный вид, когда кому-нибудь удавалось застрелить на берегу птицу другую, или выудить около шкуны несколько маленьких рыбок вроде сельдей, но это случалось редко и только раздражало наш апетит. Раз Истомин убил с десяток бекасов и морскую ворону, или баклана (pelecanus carbo), птицу, считающуюся несъедобною, и все принялись за нее, с презрением отнесясь к бекасам, слишком уже миниатюрным для наших тощих желудков. Вода по временам была так же дурна, как и пища. Хотя в двух железных ящиках вмещалось до 150-ти ведер и хотя речная вода вообще всегда мутная, но скоро отстаивающаяся и во всех отношениях прекрасная, сохранялась в них долго; но мы запасались ею только два раза, в устьях Сыра и Амударьи, и затем наливались водою из кудуков, которая на другой же день начинала портиться и делаться негодною для употребления. Однажды колодезная вода так испортилась, что мы принуждены были ее вылить, не заменив свежею, и суток двое или трое употребляли в пищу морскую воду. Белье же мыли постоянно в морской воде и хотя переменяли его часто, до двух раз в день, но во всю экспедицию не могли избавиться от насекомых. При этой некомфортабельной обстановке, единственными развлечениями нашими в свободное от занятий время служили: чтение, хватившее только на начало кампании, шахматы, купанье в глубине моря около шкуны, разумеется, в штиль, а главное - высадки на берег; но последния не всегда были безопасны. Из гребных судов мы имели только двухвесельную шлюпку и будару - или длинный челн. Шлюпка, привезенная в жару из Оренбурга, растрескалась и сильно текла, пробовали заливать ее варом, но мало помогало, а на бударе нельзя было и подумать пуститься в море, когда оно волновалось, между тем море изменчиво и за штилем скоро наступало сильное волнение. Помню я две-три поездки, когда волны перекидывались уже за борты шлюпки или будары и когда все бледные, как смерть, молча гребли или отливали шапками воду; но море нас щадило, мы возвращались благополучно и при первом случае снова вверялись непостоянной стихии. Да, можно привыкнуть к опасностям, можно даже полюбить их, когда побуждением к преодолению их является такая сила, как любопытство увидеть новый, неизведанный еще никем, уголок земли. Каждый из нас с любовью и энергиею занимался своим делом, ставя на второй план лишения и опасности, с которыми оно было сопряжено. Результаты работ описной экспедиции давно уже сделались достоянием географической науки, но оставалась одна работа, почти никому не известная, а между тем заслуживающая внимания. Говорю о прекрасном акварельном альбоме видов Аральского моря Т. Г. Шевченко. По особым обстоятельствам, альбом не был допущен до представления, вместе с другими описными работами, и подарен самим художником Карлу Ивановичу Герну, приютившему его в Оренбурге, у себя в доме. Несколько лет тому назад я обратился к семейству покойного Карла Иваныча с просьбою отыскать альбом и позволить его издать, но, несмотря на сочувственные отношения к моей просьбе, ни один из видов Аральского моря Шевченки до сих пор еще не отыскался.
Северные берега моря: остров Куг-Арал и полуострова Кара-Тюбе и Куланды
Выйдя из устьев Сыра 30-го июля, шкуна направилась на запад к Куг-Аралу. Ветер нам не благоприятствовал и зыбь была сильная. Бутаков сердился на море, называя его расплескавшимся стаканом воды, и думал уже вернуться в Дарью. Ночью шкуну сорвало с якоря, но мы успели удержаться на месте. Я жестоко страдал морскою болезнью и во все время кампании не мог вполне освоиться с качкою. Остров Куг-Арал находится всего верстах в тридцати от устья Сыра, но шкуна шла это пространство двое суток и бросила якорь за Южным мысом в час пополудни 1-го августа. Выйдя на берег, мы взобрались на примыкавшие к нему обрывистые глинистые утесы, которые возвышались саженей на 25 над поверхностью моря, и с вершины их могли видеть весь остров, имеющий вид солонцеватой степи, и ближайшие к нему берега морей Малого (Кичкине-Денгис) к северу от Куг-Арала и Большого (Улу-Денгис) к югу от него.
Т. Г. Шевченко. Остров Куг-Арал. Акварель. 1848-1849
Незадолго до нас, Куг-Арал был театром печального происшествия, о котором рассказывал нам Захряпин. В январе 1848 года сюда перекочевало по льду несколько аулов с Кос-Арала, где, по большому скоплению киргиз с их стадами, чувствовался недостаток в подножном корме и топливе. Откочевавшие киргизы расчитывали весною вернуться назад, но дождь и происшедшая от того гололедица представляли затруднения для перегона скота и особенно верблюдов. Поэтому только часть киргиз возвратилась назад, и то с большими потерями, а прочие, в числе 46-ти душ обоего пола, остались на Куг-Арале; но вскоре, для перемены подножного корма, перекочевали на остров Бюгаргунды. Здесь, в начале июля, толпа усть-уртских киргиз (чиклинского рода, карабашевского отделения) напала на них и, угнав весь скот (500 баранов, 85 штук рогатого скота, 20 верблюдов и 16 лошадей), лишила их не только всего имущества, но и средств к дальнейшему существованию. Боясь вторичного нападения, киргизы перекочевали на солах на остров Киндерли. В продолжение почти трех недель они питались оставшимися при них двумя или тремя баранами, но этот скудный запас уже приходил к концу и их ожидала голодная смерть, когда, 24-го числа, показалось в виду рыболовное судно «Михаил», возвращавшееся из залива Перовского в Сырдарью. Рыбаки, увидав подаваемые им с острова сигналы, придержались к нему, стали на якоре и, узнав о положении знакомых им киргиз, взяли их на шкуну и перевезли на Кос-Арал, где и высадили 27-го июля.
2-го августа шкуна «Константин», благодаря попутному ветру и спокойствию моря, прошла с 3-х до 11-ти часов по полудни до мыса Кара-Тюбе, за которым и стала на якоре. На другой день мы вышли на берег. Прибрежье было усеяно окаменелыми раковинами различных пород, в отдельных экземплярах и в конгломератах, иногда весьма значительной величины, из которых можно было бы выделывать вазы, столы и другия вещи. Мыс Кара-Тюбе еще выше и утесистее, чем южный на Куг-Арале. Я взбирался на Кара-Тюбе с большими усилиями и риском и был уже саженях в двух от вершины, как увидел, что более лезть нельзя и принужден был спуститься вниз, для отыскания другого входа. С высоты Кара-Тюбе видны, с одной стороны, тоже голая солонцеватая степь, а с другой часть моря, окаймленная берегами Куг-Арала, Куланды и Барса-Кильмаса.
Т. Г. Шевченко. Южный берег полуострова Куланды. Акварель. 1848-1849
4-го августа, с 8-ми часов утра до 8-ми часов вечера, шкуна шла к полуострову Куланды, получившему название от слова кулан, или дикая лошадь, и стала на якорь за юго-восточным его мысом. Берег перед нами был низменный, но он возвышался вправо от шкуны мысом, а влево известковыми высотами, заметными с моря с дальнего расстояния. Утром, когда мы отправились на берег, отмель не допустила к нему шлюпку ближе, чем на полверсты, и мы принуждены были пройти это пространство пешком по воде. Выйдя на песчаный берег, усыпанный, впрочем, каменьями, мы увидали саранчу, которая облаками налетела на камыш и в короткое время обгладала его так, что остались одни только стебли. За камышами и кустарниками подымался сажени на три над уровнем моря нагорный берег с каменистою солонцеватою почвою и весьма скудною растительностью. Повернув направо, мы пошли к мысу. Вдоль берега были разбросаны куски каменного угля, вероятно, вымытые морем. Самый большой из них имел более фута в длину и ширину и до 5-ти дюймов в толщину и находился под водою у самого берега. Находка эта сильно порадовала Бутакова, мечтавшего о пароходстве на Аральском море, и он принялся отыскивать пласты угля. Следуя далее, я нашел весьма интересный бугор, довольно значительной высоты, образовавшийся весь из осадков окаменелых раковин, но среди их попадались также и куски окаменелого дерева. Все собранные мною окаменелости и штуфы с берегов Аральского моря я передал потом Нешелю, который, разобрав их, препроводил, если не ошибаюсь, в музей Горного института. В полуверсте за бугром возвышался другой, от которого начинался низменный перешеек, длиною с полверсты и шириною местами не более двух саженей, соединяющий полуостров Куланды с мысом Изень-Арал и, по-видимому, все более и более заливаемый водою. Таким образом, Изень-Арал имеет вид острова, в 170 сажен длины, около 80 сажен ширины и от 6 до 7 сажен высоты над водою. Южная сторона мыса, выставленная действию волн, обнаруживает постепенно подмываемую и разрушающуюся известковую скалу, в которой образовалось десятка с полтора небольших ущелий, окруженных обрывистыми иногда навесно склоняющимися контрфорсами. Восточная оконечность мыса состоит из перпендикулярной стены, у подошвы которой лежат несколько больших и весьма много малых обломков утеса. Северная сторона не так обрывиста и представляет даже возможность для всхода. Вообще весь мыс окружен, более чем на версту, множеством различной величины подводных камней. Вечером мы все собрались к отмели и, меняясь друг с другом дневными наблюдениями, добрались до шкуны.
Остров Барса-Кильмас
Т. Г. Шевченко. Шатер экспедиции на острове Барса-Кельмес. Сепия, белила. VIII.1848
6-го августа в два часа пополудни шкуна направилась к острову Барса-Кильмас, отстоящему от Изен-Арала верстах в 30; а на другой день в 6 часов утра стала на якорь у западного его берега. 8-го числа я и Акишев с 8 матросами, взяв с собою провианта на неделю, высадились для осмотра острова и производства на нем полуинструментальной съемки, в масштабе 2-х верст в дюйме, и устроили свое временное жилье из парусины. Между тем шкуна, налившись водою из кудуков, под утро следующего дня снялась с якоря и, пользуясь попутным ветром, направилась снова к полуострову Куланды, для продолжения розысков каменного угля. Вскоре после ухода шкуны задул крепкий порывистый ветер и море забушевало страшно и, по-видимому, надолго. Трое суток продолжалась буря, постепенно однако ослабевая, и только 11-го августа ветер стал совсем стихать и море начало успокаиваться. Поздно вечером того же числа, когда уже стемнело, Акишев и большинство матросов вернулись со съемки, сделав в течение дня, вероятно, не менее пятидесяти верст, так как остров растягивается от запада к востоку слишком на 20 верст. Все они были до крайности утомлены и мрачны. За чаем почтенный мой товарищ убедительно просил меня пить вприкуску, чтобы поберечь сахар, потому что шкуна, может быть не вернется. Но что в таком случае значило бы несколько лишних кусков сахару?.. Из группы матросов, молча поедавших выброшенного морем мертвого осетра и потом сваренного, послышалась только раз начатая речь: «Шкуна, наверное, погибла в бурю, и нам придется, братцы, помереть голодною смертью», но на нее не последовало никакого ответа. Я удалился из ставки к берегу моря и стал обдумывать вопрос: следует ли расчитывать наверное на возвращение шкуны и ничего не предпринимать, или взять во внимание возможность несчастия и теперь же, пока еще не поздно, принять меры для спасений команды? Шкуна может совсем не вернуться, если она погибла, или вернуться гораздо позже срока, если она получила сильное повреждение, а между тем через три дня у нас не будет провианта и начнется голод со всеми его страшными последствиями, и тогда замеченное мною мрачное настроение команды разовьется до размеров, с которыми уже трудно будет совладать. Следовательно, если принимать меры, то необходимо теперь, а после - будет поздно, необходимо с утра же воспользоваться установившимся штилем, чтобы отправить оставленную нам будару на Кос-Арал дать о нас весть. Но возможно ли пуститься на бударе в открытое море, не имея на пути никакого пристанища, на случай непогоды? и вероятно ли, чтобы эта щепка проплыла благополучно от 100 до 150 верст? Однако другого, лучшего, средства я не мог придумать, а оставлять трудное наше положение на произвол случайностей - не считал себя в праве. После долгих колебаний, я наконец решился: утром, если шкуна не вернется и штиль установится, собрать команду, объяснить им свои соображения и предложить двум охотникам отправиться на Кос-Арал и, дав там весть о нашем положении, просить о немедленной высылке шкуны «Николай» или даже носовых лодок с провиантом. Если же охотников не явится, то я решился отправиться сам с моим человеком, думая, что все равно как не погибнуть, и даже лучше погибнуть разом в глубине моря, чем умирать на пустынном острове медленною голодною смертью. Приняв решение, я успокоился и думал уже отправиться спать, как вдруг увидал вдали над морем фальшфейер. Я тотчас вернулся в ставку и приказал собрать побольше кустарнику и зажечь костер, чтобы показать место нашей стоянки. На другой день утром, когда мы свиделись с Бутаковым, он встретил меня словами: «Я вытерпел около Куланды сильнейший шторм и крепко боялся, но больше за вас, чем за себя. Если бы шкуну разбило, я бы собрал из обломков лодку и достиг бы Сырдарьи, а вы все умерли бы с голоду». Бутаков сообщил мне также, что он отыскал на Куланде, на глубине 6-ти футов, пласт каменного угля, толщиною в один фут, именно на нагорном берегу, верстах в трех к западу от бугра окаменелостей и в версте от моря. Вскоре после свидания с Бутаковым мы увидали с острова приближающуюся шкуну «Михаил», а вечером, окончив съемку, вернулись на «Константин».
Шкуна «Михаил», возвращаясь от мыса Узун-Каир на полуострове Куланды в устье Сырдарьи, завернула к Барса-Кильмасу и 13 августа высадила к нам приказчика Захряпина, желавшего воспользоваться случаем, чтобы получше изучить с нами море, и находившегося при нем Кос-Аральского киргиза, старика Альмобета, хорошо знавшего окрестности Аральского моря. Впоследствии оказалось, однако, что Альмобет не мог отличить с моря те самые урочища, которые, вероятно, прекрасно знал с суши, и потому как вожак был нам не настолько полезен, насколько мы ожидали; но тем не менее он иногда сообщал любопытные сведения. Так, например, по поводу Барса-Кильмаса, он рассказывал, что, хотя теперь остров необитаем, но до последней зимы на нем безвыходно кочевали, семь лет сряду, много киргизских аулов, со стадами верблюдов и баранов, и что в это время, находясь в безопасности от грабежей хивинцев и своих одноплеменных барантовщиков, киргизы значительно разбогатели скотом; зимою же, боясь русских судов, откочевали на берег и были тотчас ограблены. По всей вероятности, однако, Барса-Кильмас не имел и до прихода русских судов постоянного населения. Зимою, когда часть моря, отделяющая остров от материка, покрывается льдом, Барса-Кильмас привлекает к себе аулы нетронутостью подножного корма и обилием кустарника, топлива. При наступлении же весны поселенцы не всегда имеют возможность откочевать и остаются на нем, таким образом, на год, а при теплых зимах и на несколько лет. Это составляет невыгоду перекочевки на остров, о которой намекает самое его название: Барса-Кильмас значит дойдет и не вернется.
14 августа в 4 часа утра шкуна «Константин» направилась опять к Куланды и в 2 часа пополудни стала на якорь близь известных возвышений, огибающих небольшой залив, который может служить довольно хорошею гаванью. Здесь шкуна запаслась водою из кудуков, но запас не пошел впрок. Вода стала портиться еще скорее барса-кильмаской, что мы принуждены были скоро ее вылить и довольствоваться, в течение нескольких дней, как я уже сказал, морскою водою. На другой день шкуна обогнула юго-западный мыс Куланды, называемый Узун-Каир и отстоящий от Изен-Арала верстах в 20-ти, и вторично стала на якорь. Узун-Каир, имея в основании известковый камень, покрыт песчаными наносами, поросшими большею частью камышем и кустарником. Мыс продолжается под водою каменистою косою, шириною сажен в 25, и окружен кроме того песчаными отмелями и косами. Мелко сидящая в воде шкуна прошла через них благополучно.
ПРОДОЛЖЕНИЕ(Распознанный текст взят с сайта kungrad.com)