Четыре месяца в Киргизской степи (1/7)
[П. К. Услар]. Четыре месяца в Киргизской степи // Отечественные записки, 1848, № 10.
Часть 2. Часть 3. Часть 4. Часть 5. Часть 6. Часть 7.
Предлагаемая публике статья составлена частию из личных воспоминаний автора, участвовавшего в экспедиции против киргизских мятежников, частию же из слышанного им на месте и от очевидцев. Для простоты и единства рассказа, приключения, случившиеся в разное время и с разными людьми, приписаны здесь одному и тому же вымышленному лицу.
On voyage pour raconter.
I
В конце мая 184* прибыл я в Петропавловск, который находится на самой границе Тобольской губернии и Киргиз-Кайсацкой степи. Упраздненная крепость стоит на крутой возвышенности, а город на равнине, не имеющей никакой заметной для глаза покатости. Из крепости, город с его прямыми улицами, пересекающимися под прямыми углами, имеет совершенно вид шашечницы. Все дома деревянные, кроме двух-трех каменных частных и нескольких казенных строений. Несмотря на то, Петропавловск, после Тюмени, есть самый красивый из всех уездных городов Тобольской губернии, и мне особенно понравилось в нем то, что улицы довольно узки и соразмерны с высотою строений. Ничего не может быть неприятнее для глаза, как улицы шириною с Невский проспект и обставленные хижинами, вышиною в полторы сажени. Это почти общий недостаток так называемых правильно выстроенных городков наших.
Петропавловск и Семиполатинск служат главными пунктами для торговых сношений Западной Сибири с Среднею Азиею. Эта торговля до сих пор еще в весьма жалком состоянии и выйдет из него не ранее, как по совершенном успокоении Киргизской степи; но эта вожделенная эпоха, как кажется, еще не слишком близка, несмотря на то, что в последнее время сделано уже нашим правительством очень много для водворения порядка в обеих подвластных России ордах. Из Петропавловска караваны ходят во все ханства, составляющие так называемый Туран, или Мавераннегр, то есть в Хиву, Бухарию и Кокан с Ташкентом. Из Семипалатинска, сверх того, караваны, с некоторого времени, отправляются и в китайский город Чугучак, находящийся вблизи западной границы Поднебесной империи, и также в города Китайского Туркестана, Большую и Малую Кульджи. Впрочем, как я сказал уже выше, все эти обороты так еще ничтожны, что скорее могут почитаться периодически повторяющимися опытами, чем правильными торговыми сношениями. До сих пор, нет в Сибири других признаков соседства Турана и Китая, кроме нескольких халатов и дамских манто, сшитых из материй, которые надлежащим образом назвать может один только отец Иакинф, и еще несколько картин, подающих самое невыгодное понятие о нравственности жителей Поднебесной империи.
Несмотря на ничтожность этих сношений, Петропавловск имеет физиономию совершенно пограничного города. Все возможные турецкие наречия слышны по улицам и заглушают собою не только исковерканный персидский язык бухарцев, но даже и наш русский. Пестрота костюмов также кидается в глаза. Не знаю хорошенько, зачем жалуют к нам эти дорогие гости, важно прогуливающиеся по улицам в халатах самых ярких цветов и в пестрых чалмах. Дела у них до нас, кажется, никакого нет; в противном случае, цифры среднеазиатской торговли не были бы так убийственно ничтожны. Впрочем, я заметил, что вообще небогатые азиатцы чрезвычайно как расположены к отдаленным странствованиям; в этом отношении, они похожи даже на англичан, с тою только разницею, что англичане, куда бы ни ездили, всегда ездят за делом, между тем как азиатцы предпочитают ездить без всякого дела. Надобно же чем-нибудь да жить, а доставать пропитание какой бы то ни было работой кажется для большей части правоверных пыткою, едва ли сноснейшею голода. Каждый предпочитает наняться к караван-баши или пристать, под каким бы то ни было предлогом, к военному отряду, чтобы, ничего не делая, избегнуть голодной смерти. Поэтому, для азиатского завоевателя или разбойника весьма легко в самое короткое время собрать вокруг себя огромную шайку. Что может быть, в самом деле, приятнее, как прокачаться несколько месяцев сряду на спине верблюда или, сидя на лошади, помахивать нагайкою, без малейших забот о завтрашнем дне, который, по всей вероятности, пройдет точно так же, как и вчерашний. Конечно, эти странствия сопряжены с опасностями - они могут заставить призадуматься людей и похрабрей азиатцев, но вера в предопределение, от которого нельзя уйти, даже и сидя дома, совершенно успокоивает последних. Притом, жизнь в русском городе должна иметь свои приятности даже и для самых почтенных приезжих из Хивы, Ташкента или Бухары. Эти именитые мужи залечивают на покое палочные удары, которыми щедро награждаются под управлением своих ханов, и сверх того могут на время безопасно сбросить тяжелые узы, которые налагает на них дома исламизм. В Петропавловске большое требование на ром, и правоверные пьют его так, что сам Бурцов позавидовал бы их удали.
Обстоятельства заставили меня прожить несколько дней в этом городке, и я нашел в нем так много пищи для любопытства, что время прошло для меня совершенно незаметно. Мне удалось сблизиться с некоторыми из приезжих купцов и, по вечерам, у меня иногда собиралось довольно многочисленное общество. После нескольких витиеватых комплиментов, после взаимных извинений в незнании обычаев и, наконец, после нескольких стаканов пуншу, ледяная кора, отделявшая меня от моих гостей, обыкновенно исчезала, и беседа их делалась в высшей степени занимательною. В Петропавловске, политика составляет любимый предмет разговоров, но никто не знает, да и знать не хочет о европейских делах. Имя Гизо еще там неизвестно, так же, как имя первого министра какого-нибудь допотопного государя, и даже гул июльских громов до сих пор не достиг до слуха петропавловских политиков. Таким образом, вы не обязаны переслушивать то, о чем у нас так много говорят, и о чем, однако, так редко удается слышать что-нибудь новое или дельное. Здешний политический мир совсем другой. В нем заключаются страны, которые едва известны вам по имени и которые сама природа отделила от всего остального света, оцепив их необъятными, безводными пустынями; страны, предоставленные судьбою собственной своей жизни и неподчиненные всемирной опеке европейцев. И как фантастически чуден политический быт этих средиземных государств! Искендер Руми и Чингисхан, Саманиды и Тимуриды - вот имена, которые с гордостью повторяются учеными туранцами. И потом, какую нескончаемую, кровавую драму представляет история этого края, от самого покорения его узбеками до нашего времени! Теперь, эти кровопролития свирепствуют с большею еще силою, чем когда-нибудь. Нередко могущественное государство почти мгновенно созидается, почти так же мгновенно падает, и буря еще сильнее неистовствует после каждого такого падения! Слушая толки очевидцев всех этих катастроф, начинаешь понимать настоящий характер азиатцев, между которыми то честный Яго, то доблестный Фальстаф встречаются на каждом шагу. Гений Шекспира, создав Макбета, разъяснил нам характер и большей части эфемерных азиатских государей-завоевателей, которых самое положение вовлекает из одного преступления в другое. В быстрых успехах их обыкновенно таится и зародыш гибели.
Так как я находился в Петропавловске только проездом, имея намерение отправиться по делам службы в Киргиз-Кайсацкую степь, то, само собою разумеется, вопросы мои преимущественно обращены были на этот край, который до того времени был мне совершенно неизвестен. Поделюсь тем, что я узнал, с моими читателями, хотя заранее должен предупредить тех, которые имеют уже некоторое понятие о порядке стенных дел, что они не найдут ничего нового в этих заметках, заключающих в себе только самые общие сведения. Но, без сомнения, в большинстве моих читателей слово «Киргиз-Кайсацкая степь» возбуждает только воспоминание об огромном белом пространстве на их учебных географических картах, которое довольно трудно бывало им отличить от моря, и их-то прошу я иметь терпение прочесть следующие страницы.
II
Вся киргизская история состоит из одних только бессвязных преданий: нет ни летописей, ни даже каких-нибудь исторических рапсодов. Правда, в степи каждый курган, каждая могила и почти каждое урочище, удостоенное какого-нибудь названия, имеют свою легенду, но они передаются изустно и, благодаря пылкости азиатского воображения, в самое короткое время превращаются в совершенную бессмыслицу. Эти легенды ждут еще своего Ходаковского, но, по всей вероятности, никогда его не дождутся. Любя одни только сказки, киргизы до того равнодушны к подвигам предков своих, что немногие из них умеют назвать по имени своего прадеда, и это замечание относится даже к нынешним представителям тех фамилий, которые имели самое сильное влияние на судьбу своего отечества. Конечно, и мы, за множеством других важнейших дел, не станем доискиваться до того, что киргизы делали за несколько веков тому назад; тем более, что эти утомительные исследования привели бы вас только к познанию нескольких собственных имен, в которых мы нисколько не нуждаемся. Можно, однако, принять за достоверное, что не более, как лет за 250 тому назад, киргизы обитали еще в пределах Сибири, в Кузнецком в Минусинском округах, на верховьях реки Енисея. Оттуда они постепенно распространялись к западу, перешли чрез Иртыш и, наконец, заняли все пространство до самого Урала. Не далее, как в середине прошлого века, прекратилась отчаянная борьба их с калмыками и каракалпаками, которые с доброй воли не хотели уступить пришельцам привольных своих степей. Заметим еще, что киргизы сами себя не иначе называют, как казаками, и что название киргизов дано им русскими, которые смешали их с так называемыми дикокаменными кыргызцами, или бурутами. Но довольно говорить о том, что действительно было - лучше расскажем, какое существует у киргизов поверье насчет их происхождения.
Они думают, что страна их шесть раз уже меняла своих обитателей, которые, вследствие различных обстоятельств, каждый раз погибали все до последнего человека. Степь на несколько веков превращалась в безлюдную пустыню, в которой только тлеющие кости исчезнувшего с лица земли народа свидетельствовали о его былом существовании. Киргизы почитают себя седьмыми пришельцами в своем краю и ожидают, что и над ними некогда разразится роковая судьба их предшественников. Эта идея имеет свою прекрасную, грустно-поэтическую сторону, но очевидно, что она не более, как переделка на киргизские нравы другого, более общего мнения, распространенного на мухаммеданском Востоке. Правоверные полагают, что земля наша очень стара, но род человеческий на ней еще не так давно и заменил собою шесть других пород разумных существ, владевших последовательно землею до создания Адама. Это мнение основало на не подлежащем никакому сомнению авторитете птицы Симург-Авки [Фердузи в «Шах-Наме».], которая была очевидною свидетельницею, как все эти жильцы съезжали одни после других с земли. Но обратимся к нашему рассказу.
В последний раз, как степь была пуста, шли чрез нее из-за реки Сыр многочисленные орды нагайцев за тем, чтоб отыскать для себя новое отечество в отдаленном Крыму и на Кубани. Достигнув верховьев реки Ишима, на одном ночлеге, народные старшины заметили, что из табунов пропало несколько лучших коней, и потому решились, для отыскания их, отправить в леса, которыми в то время покрыты были берега Ишима, трех братьев, славившихся в народе своею удалью. В лесу, братья блуждали несколько дней сряду, коней не отыскали, и когда, наконец, вышли на то место, где расстались с своими соотечественниками, то уже не нашли никого: степной ветер замел даже и следы странствующего народа. Братья, оставшись одни в пустой степи, погоревали несколько времени и потом приняли благое намерение обзавестись хозяюшками. Для этого, отправились они чрез Ишим на север, похитили там у какого-то неведомого народа трех девиц-красавиц и возвратились с ними опять на Ишим. Худай [Бог по-киргизски.] благословил эти супружества столь многочисленным потомством, что чрез несколько десятков лет двоюродным братцам показалось жить вместе уже тесно, и они разошлись: дети старшего брата на восток, к семи рекам и Верхнему Иртышу, дети меньшего на запад к Уралу, а дети среднего остались на Ишиме. Так образовались три отдельные сотни - юз: Улу-юз - старшая сотня, Орта-юз - средняя и Кичи-юз - меньшая. Мы называем их: Большая, Средняя и Малая орды совершенно неправильно, потому что слово «орда» имеет на киргизском языке значение не народа, а места пребывания или резиденции ханской. Заметим еще, что Средняя орда есть самая многочисленная из всех трех: за нею следует Меньшая, и потом уже Большая. Впрочем, за последнее нельзя ручаться, потому что точного числа киргизов Большой орды определить нет никакой возможности, по неподчиненности их нашему правительству и по отдаленности их кочевок.
Теперь расскажу вам еще несколько фактов из новейшей истории Средней орды, которая находится в настоящее время под управлением генерал-губернатора Западной Сибири и в кочевья которой я готовился отправиться из Петропавловска. Весь мой рассказ основан будет исключительно на слышанном мною от самих киргизов, которые заслуживают доверия, по крайней мере, когда говорят о событиях столь недавних.
В первой половине прошлого столетия, Туркестан, то есть небольшие ханства, расположенные по течению реки Сыр-Дарьи, служили, точно так же, как и теперь, театром кровопролитных войн или, лучше сказать, страшной резни между мелкими тамошними владельцами. Вследствие каких-то домашних туркестанских расчетов, один из числа этих мелких владельцев, по имени Бурю-хан, питал самую ожесточенную ненависть к юному Сабалаку, происходившему от Аблай-хана, удостоенного громкого названия Каничара, что в буквальном переводе значит Кровопийца и принимается азиатцами за самое высокое выражение человеческого величия. Кажется, что Бурю-хан добивался того же лестного титула, и потому, стараясь увеличить число прав своих, алкал, как степной волк, крови человеческой. По счастию, у юного Сабалака был мудрый дядька Ораз, который, для спасения своего питомца, бежал вместе с ним из Туркестана в Киргизскую степь. Рассказывают много занимательных подробностей об этом бегстве. Туркестан отделен от кочевьев Средней орды огромною, бесплодною и безводною полосою, которую киргизы называют Бед-Пак-Дала, а мы Голодною степью. Каково же положение тех, которым приходится переезжать чрез это пространство! На нем явно тяготеет проклятие Создателя; там нет ничего, что могло бы поддерживать жизнь человеческую; изредка только попадаются колючие растения, доставляющие скудную пищу лошадям и верблюдам. Измученный усталостью путник должен сам копать для себя колодезь, чтоб добыть ведро отвратительной, горько-соленой воды. Прибавим к тому, что эта полоса, по меньшей мере, составляет около 350 верст ширины, и что Ораз с Сабалаком должны были переехать ее, как тамплиеры, вдвоем на одной кляче, которую как-то успели увести с собою из Туркестана. Судьба дозволила им благополучно совершить опасное путешествие, и этим еще не ограничила своих благодеяний. Изгнанники были ласково приняты в встретившихся им киргизских аулах, в которых не угасло еще воспоминание о знаменитом Кровопийце. В это время, война киргизов Средней орды с калмыками, жившими в восточной части степи, была в полном разгаре. Сабалак принял в ней участие, и молва о его военных дарованиях быстро разнеслась по всем кочевьям. С каждым днем все более и более возрастало его влияние на ордынцев и, наконец, он избран был в ханы всей Средней орды, несмотря на совместничество многих других султанов, которые считали себя знаменитейшего происхождения, чем он. Сабалак принял название Аблай-хана, и время его правления осталось незабвенным в памяти ордынцев. Почти вековая отдаленность успела облечь его каким-то чудным блеском славы. И теперь еще, в своих стремительных нападениях на неприятеля, киргизы употребляют воинский клик «Аблай», как бы надеясь, что имя героя может наэлектризовать их храбростию.
Аблай-хан, по киргизскому обыкновению, имел несколько жен, и от них множество сыновей, которые, нося титул султанский, сосредоточили в своем семействе управление почти целою Среднею ордою. Под старость, Аблай-хан взял снова молодую жену, и последствия этого брака были весьма важны для степных дел. Это случилось в 1771 году, во время бегства калмыков с Волги в Китай, чрез все протяжение Кайсацкой степи. Киргизы питают закоренелую ненависть ко всем своим соседям, и между прочим к калмыкам. Известие о бегстве этих последних из России взволновало степь. Все вооружились чем попало и отправились на путь следования калмыков, которые думали только о том, как бы скорее добраться до Китая, а вовсе не о том, как проложить себе дорогу среди неприязненных племен. Всех родов бедствия обрушились на несчастных тургутов [Так называлась бежавшая с Волги калмыцкая орда.]; множество их было перебито, женщины и дети увлечены в плен, а скот, составлявший все имущество переселенцев, похищен. Даже те, которые избегли меча и плена, погибли большею частию от голода и болезней. Теперь еще пустынные берега озера Балхаша, на большом протяжении, усеяны человеческими костями - останками целых тысяч калмыков, которые, будучи томимы нестерпимою жаждою, неумеренно напились нездоровой воды этого озера и заплатили жизнию за свою неосторожность. Калмыцкие красавицы имеют какую-то циническую репутацию в степи, и киргизы рады были случаю даром добыть себе невольниц. Красивейшая из пленниц досталась на долю Аблай-хана, который сделал ее своею законною женою. Через год, ханша-калмычка родила сына Касыма, о котором память долго сохранится в степи.
Аблай-хан умер в 1781 году. Ровно за пятьдесят лет еще до того, хан Малой орды Абуль-Хайр присягнул от имени всех ордынцев на подданство России и склонил к тому же Аблай-хана и хана Большой орды, обещая, что России даст им войско и пушки, чтоб совершенно истребить калмыков. Не видя со стороны России исполнения этого обещания, самовольно данного Абуль-Хайр-ханом, Аблай не считал себя связанным своею присягою, и управлял ордою совершенно по своему произволу. После смерти его, ханом Средней орды объявлен был старший сын его, Вали Аблай-ханов, который утвержден был в этом звании нашим правительством и присягнул на подданство России. Вали не имел ни одного из достоинств своего отца. Ханское звание, в продолжительное управление его (1781-1821), лишилось всей своей важности в глазах народа. Никто не слушался Вали-хана, который имел средства чинить суд и расправу только в аулах, с ним вместе кочевавших. Притом, хан нисколько и не думал о сохранении порядка в степи, а заботился только о сборе пошлины с проходивших караванов, которые случалось ему подчас и грабить, если он бывал недоволен подарками, подносимыми ему караван-баши. Наконец, всякое требование русского правительства принимал он за стеснение своих мнимых прав независимого владельца. По воле покойного государя, еще при жизни Вали-хана, дозволено было некоторым киргизским родам избрать себе другого хана. Выбор их пал на восьмидесятилетнего Букея, принадлежавшего к одной из знаменитейших киргизских фамилий. Таким образом, в Средней орде в одно и то же время было два хана - оба с весьма ограниченным влиянием. После смерти Букея и Вали, умерших один вскоре после другого, ханское достоинство было уничтожено в Средней орде, потому что лица, облеченные этим званием, действительно не имели возможности выполнять свое назначение - быть посредниками между русским правительством и ордынцами.
В 1824 году, система управления Среднею ордою получила совершенное преобразование, которое заключает в себе самые положительные залоги будущего успокоения степи. Опыт минувших годов вполне убедил в том, что невозможно сосредоточить управление ордою в руках одного лица. Полагая даже, что выбранный хан был бы одарен самыми блестящими дарованиями и вполне оправдывал бы доверенность правительства, - все-таки ему повиновались бы только киргизские роды, находящееся в дружественных отношениях с тем родом, из среды которого он избран. Прочие не только не слушались бы его, но даже продолжали бы против него обычные свои неприязненные действия. Нет в степи ни одного рода, который находился бы со всеми в дружбе: большею частию, вековая ненависть отделяет один род от другого. Самый маловажный случай, давно уже изгладившийся из памяти народной, мог подать повод к этой вражде, но она пережила воспоминание о первоначальной обиде, и непрерывные взаимные баранты доставляют ей свежую пищу. Эта черта нравов народных делает необходимым более раздробленное управление краем. В 1822 году, Высочайше утвержден был новый устав о сибирских киргизах, по которому предназначено было разделить их на несколько округов. Управление каждым округом вверено было отдельному приказу, или, как киргизы называют его, дивану, под председательством старшего султана, выбираемого чрез каждые три года киргизскими волостями, причисленными к округу. Каждый приказ имеет своих заседателей, киргизских и русских, и воинский отряд для охранения порядка. В 1824 году, положено было начало приведению в исполнение этого устава открытием двух округов: Кокчетавского и Каркаралинского. После того, открыто было постепенно еще четыре [Всего с открытием, в 1844 году, Кокпектинского округа, считается в Средней орде семь округов. Прим. автора.]. Управление всеми округами сосредоточено в лице начальника сибирских киргизов, живущего в Омске.
Введение нового устава очень не понравилось некоторым киргизским султанам. Действительно, этот устав полагал решительный конец тем своевольствам, которые вошли в общее обыкновение в степи, и которые влекли за собою самые пагубные последствия для целого народа. Подобно многим другим диким племенам, киргизы не только не почитали разбоев за постыдное преступление, но даже смотрели на них как на геройство, батырство. Чтоб составить себе почетное имя, молодой киргиз должен был сначала навести ужас на всех соседей, и чем в большем числе грабежей он участвовал, тем более прав приобретал на всеобщее уважение. Новый устав смотрел на все эти подвиги совершенно с другой, более прозаической точки зрения и, угрожая батырям ссылкою в Восточную Сибирь или отдачею в рекруты, навлек на себя их неудовольствие. В главе всех недовольных стал Касым Аблай-ханов, которого происхождение мы выше рассказали.
С 1824 года, началось противодействие его всем распоряжениям правительства. Старший сын его, Сарджан Касымов, принялся, с собранною им шайкою батырей, грабить караваны и барантовать скот у киргизов, повинующихся приказам. Эта шайка настигнута была казачьим отрядом, находившимся в степи, и двух-трех картечных выстрелов достаточно было, чтоб рассеять ее совершенно. Сарджан затих на несколько лет и в 1830 году присягнул добровольно на подданство России, но на следующий же год присягнул в верности хану коканскому и ушел в Ташкент, где вступил в тесные сношения с кушбеком (сокольничим) хана коканского, Ляшкаром, который управлял городом Ташкентом.
Этот сокольничий - лицо весьма замечательное в Кокане. Говорят, что он родом персиянин, в молодости захвачен был в плен туркменцами, несколько раз был перепродан, вытерпел всю пытку азиатской неволи, провел большую половину своей жизни в тяжких работах, среди жестоких истязаний - и вдруг как-то попал на глаза хану коканскому, понравился ему своею раболепною услужливостью, и чрез несколько времени хан возвысил его на степень первого сановника своего владения. Ляшкару вверено было управление важнейшим городом Кокана - Ташкентом, и он распоряжался в нем с неограниченною властью. Все отношения его к хану заключались в том, что дважды в год являлся он к нему с богатыми подарками и изъявлял покорность свою разными унизительными церемониями. Хан ничего более и не требовал; он, как новый Сарданапал, среди удовольствий охоты, гарема и пьянства, и не заботился о том, как управлялся его народ. Впрочем, нельзя отнять от кушбека некоторых дарований. Он был деятелен, покровительствовал торговле и даже был справедлив по-своему. Недовольный чудным своим возвышением, он замышлял еще гораздо большее - слава завоевателя в особенности его соблазняла. Каждое утро выезжал он на ташкентский базар, чинил там под открытым небом суд и расправу, и в промежутках толковал с купцами, ездившими на Нижегородскую ярмарку, о России. Хитрые купцы заметили тотчас его слабую сторону и, наконец, лестью своею довели его до того, что он и в самом деле возмечтал о войне с Россиею, в намерении исторгнуть у нее Киргизскую степь. К этому-то человеку явился Сарджан с отцом и братьями и был принят как нельзя лучше.
На следующий же 1832 год, кушбек разослал по степи возмутительные письма, увещевая киргизов восстать против неверных русских. Вслед за тем, кушбек и Сарджан явились сами в пределы Средней орды, в сопровождении огромной толпы вооруженных чем попало людей. Чтоб положить конец их грабительствам, генерал Вельяминов командировал в степь казачий отряд, который прогнал с одной встречи всю эту ташкентскую сволочь и овладел двумя укреплениями, построенными кушбеком на реке Сарысу. Несколько важнейших ташкентцев были захвачены в плен и отвезены в Омск, где подверглись тюремному заключению. Они мысленно прощались уже с светом Божиим и только старались отгадать, какую казнь придумают для них грозные победители. Генерал Вельяминов приказал объявить им, 22 августа, именем Государя Императора, прощение и отпустить их в отечество. Долго не хотели они верить дарованной им пощаде: так несообразна была она с их понятиями.
Кротость, оказанная в этом случае нашим правительством, послужила для кушбека как бы поощрением к новым неприязненным действиям. В 1834 году, он, в сопровождении сыновей Касымовых, произвел вторичное вторжение в пределы Средней орды и снова начал в ней грабить попадавшиеся ему киргизские волости. Для очищения степи от ташкентцев, двинут был отряд, под командою генерал-майора Броневского. Едва проведал кушбек о выступлении этого отряда в поход, как поспешно бежал назад в Ташкению, построив в Улутауских горах укрепление и оставив для обороны его около 1000 человек ташкентцев и несколько пушек. Генерал Броневский овладел без большого затруднения укреплением, пушками и людьми, оставленными ташкентцами, которые тотчас же употреблены были на срытие укрепления и по окончании этой работы великодушно отпущены восвояси.
Эти неудачи заставили кушбека отказаться от увлекательной мечты отнять у России Киргизскую степь, но не совсем охладили его воинственный жар. В 1836 году, он предпринял поход в Большую орду, надеясь, что там, по крайней мере, не встретит русских и будет счастливее прежнего. Русских он действительно не встретил, но и этот поход не ознаменован был никаким успехом. Кушбек приписал неудачу свою вероломству Сарджана, всюду его сопровождавшего.
Только что подозрение закралось в душу ташкентского правителя, как уже участь Сарджана была решена; но кушбек опасался обнаружить свои гнев до возвращения домой, потому что Сарджан имел много приверженцев в отряде, преимущественно составленном из киргизов. Кушбек не переставал ласкать Сарджана, неразлучно проводил с ним время, принимал его советы, и осенью возвратились они в Ташкент друзьями по-прежнему. Чрез несколько времени, кушбек пригласил к себе Сарджана на ужин; тогда за столом, внезапно прервав дружеский разговор, начал упреки в измене и объявил ему, что наступил последний час его. По данному знаку, вошли убийцы и Сарджан был изрублен в куски, вместе с братом своим Инсенгельдою и старшим сыном Ирджаном. Другой брат Сарджанов, Кенисара, посажен был в темницу. Старика Касыма Аблай-ханова не случилось в это время в Ташкении: он кочевал с аулами и прочими сыновьями своими по реке Улу-Тургаю. В скором времени после того, хан коканский, опасавшийся, что самовольные вторжения в степь любимца его навлекут на всю Кокану мщение России, лишил Ляшкара звания правителя и назначил на место его Дотху-Муллу-Юлдаша.
Казнь Сарджана, удовлетворив личному мщению кушбека Ляшкара, повлекла за собою весьма невыгодные последствия для целой Ташкении. В пределах ее кочует много киргизских волостей, которые платят правителю богатый зякат, составляющий один из важнейших источников его доходов. Все ташкентские киргизы были весьма привязаны к семейству Касымову, как к потомкам знаменитого Аблай-хана, и слух о смерти Сарджановой сильно взволновал их. Чтоб успокоить и удержать их в пределах Ташкении, новый правитель решился примириться с Касымом. Для этого освободил он Кенисару Касымова из заключения, богато одарил его и отправил к отцу с дружескими предложениями и обещанием вполне вознаградить за смерть сыновей и внука. Один из знатнейших ташкентцев сопровождал Кенисару и должен был привезти ответ от Касыма Аблай-ханова.
Сарджан был любимым сыном Касымовым. Горесть старика, при вести о гибели сына, доходила до отчаяния; окружавшие не надеялись даже, что он в состоянии будет пережить свое несчастие. Несмотря на то, Касым, по-видимому, утешен был приездом Кенисары, с которым он также не думал более когда-нибудь свидеться. Присланному ташкентцу объявил он, что считает кушбека Ляшкара единственным виновником смерти сыновей и внука своего, что он слишком стар, чтоб думать о мщении, но что сам Худай покарал уже кушбека за невинно пролитую им кровь, лишив его милости коканского хана. К этому присовокупил он, что готов возвратиться в Ташкент и заключить союз дружбы с новым правителем, но, для поддержания достоинства своего, желает, чтоб навстречу выехали к нему на реку Чу знатнейшие жители города.
В одно и то же время, ташкенец поскакал к Мулле-Юлдашу с радостною вестью о примирении, а Касымовы аулы покочевали по направлению к Ташкенту, на реку Чу. Юлдаш недолго колебался в исполнении желания старика: оно так согласно было с азиатскими понятиями об этикете и важности торжественных встреч и проводов. Река Чу находится верстах в 200 от Ташкента, но чем знатнее гость, тем далее его встречают и провожают. Человек сорок ташкентцев отправились на Чу, где нашли уже Касыма. Старик принял их как нельзя лучше; горько заплакал, вспомнив о смерти сыновей своих и внука, но вторично объявил, что с удалением кушбека Ляшкара из Ташкента нет у него более врагов в этом городе. Роскошное угощение последовало за этими приветствиями, пир продолжался до глубокой ночи; наконец, ташкентцы, утомленные дальнею дорогою и шумным пиршеством, легли отдохнуть и скоро заснули крепким сном. Мертвая тишина водворилась между юртами; один только Касым бодрствовал. В полночь шепнул он что-то на ухо своему теленгуту [Вооруженный прислужник, то же, что на Кавказе нукер.]; чрез несколько минут из близлежащих камышей вышла толпа вооруженных людей, и вслед за тем раздался по степи отчаянный вопль ташкентцев. Киргизские топоры прервали сладкий сон гостей, которые, спустя мгновение, опять заснули, но уже сном непробудным. Один только оставлен был в живых. Касым приказал отрезать ему, в присутствии своем, уши и нос, и потом отправил назад в Ташкент, поручив кланяться правителю и сказать ему, что за смерть сыновей и внука не только сам он никогда не перестанет мстить ташкентцам, но мщение это завещает и всему своему потомству. После этого поспешно удалился он с аулами своими на север, вдаль от пределов Ташкении.
Так разорваны были все связи, соединявшие Касымово семейство с правителем Ташкента. В следующем 1837 году, Кенисара Касымов собрал в Малой орде многочисленную шайку, с которою произвел вторжение в пределы степи, подчиненной Сибирскому ведомству. Пользуясь родственными связями своими с большею частью киргизских султанов, он успел сначала увлечь на свою сторону много волостей, но несколько тяжких поражений, нанесенных скопищу его высланными против него отрядами, образумили мятежников, которые и возвратились в пределы округов, удостоившись Всемилостивейшего прощения. Кенисара с братьями продолжал, однако, разбойничать в отдаленных частях степи. Для преследования рассылаемых ими шаек и охранения мирных ордынцев от грабительств, каждое лето высылаются в степь казачьи отряды. К одному из таких отрядов был я прикомандирован в 184* году.
ПРОДОЛЖЕНИЕ
Об Омске и Петропавловске: https://rus-turk.livejournal.com/539774.html
О Семипалатинске: https://rus-turk.livejournal.com/548880.html
О Ташкенте: https://rus-turk.livejournal.com/539147.html
Часть 2. Часть 3. Часть 4. Часть 5. Часть 6. Часть 7.
Предлагаемая публике статья составлена частию из личных воспоминаний автора, участвовавшего в экспедиции против киргизских мятежников, частию же из слышанного им на месте и от очевидцев. Для простоты и единства рассказа, приключения, случившиеся в разное время и с разными людьми, приписаны здесь одному и тому же вымышленному лицу.
On voyage pour raconter.
I
В конце мая 184* прибыл я в Петропавловск, который находится на самой границе Тобольской губернии и Киргиз-Кайсацкой степи. Упраздненная крепость стоит на крутой возвышенности, а город на равнине, не имеющей никакой заметной для глаза покатости. Из крепости, город с его прямыми улицами, пересекающимися под прямыми углами, имеет совершенно вид шашечницы. Все дома деревянные, кроме двух-трех каменных частных и нескольких казенных строений. Несмотря на то, Петропавловск, после Тюмени, есть самый красивый из всех уездных городов Тобольской губернии, и мне особенно понравилось в нем то, что улицы довольно узки и соразмерны с высотою строений. Ничего не может быть неприятнее для глаза, как улицы шириною с Невский проспект и обставленные хижинами, вышиною в полторы сажени. Это почти общий недостаток так называемых правильно выстроенных городков наших.
Петропавловск и Семиполатинск служат главными пунктами для торговых сношений Западной Сибири с Среднею Азиею. Эта торговля до сих пор еще в весьма жалком состоянии и выйдет из него не ранее, как по совершенном успокоении Киргизской степи; но эта вожделенная эпоха, как кажется, еще не слишком близка, несмотря на то, что в последнее время сделано уже нашим правительством очень много для водворения порядка в обеих подвластных России ордах. Из Петропавловска караваны ходят во все ханства, составляющие так называемый Туран, или Мавераннегр, то есть в Хиву, Бухарию и Кокан с Ташкентом. Из Семипалатинска, сверх того, караваны, с некоторого времени, отправляются и в китайский город Чугучак, находящийся вблизи западной границы Поднебесной империи, и также в города Китайского Туркестана, Большую и Малую Кульджи. Впрочем, как я сказал уже выше, все эти обороты так еще ничтожны, что скорее могут почитаться периодически повторяющимися опытами, чем правильными торговыми сношениями. До сих пор, нет в Сибири других признаков соседства Турана и Китая, кроме нескольких халатов и дамских манто, сшитых из материй, которые надлежащим образом назвать может один только отец Иакинф, и еще несколько картин, подающих самое невыгодное понятие о нравственности жителей Поднебесной империи.
Несмотря на ничтожность этих сношений, Петропавловск имеет физиономию совершенно пограничного города. Все возможные турецкие наречия слышны по улицам и заглушают собою не только исковерканный персидский язык бухарцев, но даже и наш русский. Пестрота костюмов также кидается в глаза. Не знаю хорошенько, зачем жалуют к нам эти дорогие гости, важно прогуливающиеся по улицам в халатах самых ярких цветов и в пестрых чалмах. Дела у них до нас, кажется, никакого нет; в противном случае, цифры среднеазиатской торговли не были бы так убийственно ничтожны. Впрочем, я заметил, что вообще небогатые азиатцы чрезвычайно как расположены к отдаленным странствованиям; в этом отношении, они похожи даже на англичан, с тою только разницею, что англичане, куда бы ни ездили, всегда ездят за делом, между тем как азиатцы предпочитают ездить без всякого дела. Надобно же чем-нибудь да жить, а доставать пропитание какой бы то ни было работой кажется для большей части правоверных пыткою, едва ли сноснейшею голода. Каждый предпочитает наняться к караван-баши или пристать, под каким бы то ни было предлогом, к военному отряду, чтобы, ничего не делая, избегнуть голодной смерти. Поэтому, для азиатского завоевателя или разбойника весьма легко в самое короткое время собрать вокруг себя огромную шайку. Что может быть, в самом деле, приятнее, как прокачаться несколько месяцев сряду на спине верблюда или, сидя на лошади, помахивать нагайкою, без малейших забот о завтрашнем дне, который, по всей вероятности, пройдет точно так же, как и вчерашний. Конечно, эти странствия сопряжены с опасностями - они могут заставить призадуматься людей и похрабрей азиатцев, но вера в предопределение, от которого нельзя уйти, даже и сидя дома, совершенно успокоивает последних. Притом, жизнь в русском городе должна иметь свои приятности даже и для самых почтенных приезжих из Хивы, Ташкента или Бухары. Эти именитые мужи залечивают на покое палочные удары, которыми щедро награждаются под управлением своих ханов, и сверх того могут на время безопасно сбросить тяжелые узы, которые налагает на них дома исламизм. В Петропавловске большое требование на ром, и правоверные пьют его так, что сам Бурцов позавидовал бы их удали.
Обстоятельства заставили меня прожить несколько дней в этом городке, и я нашел в нем так много пищи для любопытства, что время прошло для меня совершенно незаметно. Мне удалось сблизиться с некоторыми из приезжих купцов и, по вечерам, у меня иногда собиралось довольно многочисленное общество. После нескольких витиеватых комплиментов, после взаимных извинений в незнании обычаев и, наконец, после нескольких стаканов пуншу, ледяная кора, отделявшая меня от моих гостей, обыкновенно исчезала, и беседа их делалась в высшей степени занимательною. В Петропавловске, политика составляет любимый предмет разговоров, но никто не знает, да и знать не хочет о европейских делах. Имя Гизо еще там неизвестно, так же, как имя первого министра какого-нибудь допотопного государя, и даже гул июльских громов до сих пор не достиг до слуха петропавловских политиков. Таким образом, вы не обязаны переслушивать то, о чем у нас так много говорят, и о чем, однако, так редко удается слышать что-нибудь новое или дельное. Здешний политический мир совсем другой. В нем заключаются страны, которые едва известны вам по имени и которые сама природа отделила от всего остального света, оцепив их необъятными, безводными пустынями; страны, предоставленные судьбою собственной своей жизни и неподчиненные всемирной опеке европейцев. И как фантастически чуден политический быт этих средиземных государств! Искендер Руми и Чингисхан, Саманиды и Тимуриды - вот имена, которые с гордостью повторяются учеными туранцами. И потом, какую нескончаемую, кровавую драму представляет история этого края, от самого покорения его узбеками до нашего времени! Теперь, эти кровопролития свирепствуют с большею еще силою, чем когда-нибудь. Нередко могущественное государство почти мгновенно созидается, почти так же мгновенно падает, и буря еще сильнее неистовствует после каждого такого падения! Слушая толки очевидцев всех этих катастроф, начинаешь понимать настоящий характер азиатцев, между которыми то честный Яго, то доблестный Фальстаф встречаются на каждом шагу. Гений Шекспира, создав Макбета, разъяснил нам характер и большей части эфемерных азиатских государей-завоевателей, которых самое положение вовлекает из одного преступления в другое. В быстрых успехах их обыкновенно таится и зародыш гибели.
Так как я находился в Петропавловске только проездом, имея намерение отправиться по делам службы в Киргиз-Кайсацкую степь, то, само собою разумеется, вопросы мои преимущественно обращены были на этот край, который до того времени был мне совершенно неизвестен. Поделюсь тем, что я узнал, с моими читателями, хотя заранее должен предупредить тех, которые имеют уже некоторое понятие о порядке стенных дел, что они не найдут ничего нового в этих заметках, заключающих в себе только самые общие сведения. Но, без сомнения, в большинстве моих читателей слово «Киргиз-Кайсацкая степь» возбуждает только воспоминание об огромном белом пространстве на их учебных географических картах, которое довольно трудно бывало им отличить от моря, и их-то прошу я иметь терпение прочесть следующие страницы.
II
Вся киргизская история состоит из одних только бессвязных преданий: нет ни летописей, ни даже каких-нибудь исторических рапсодов. Правда, в степи каждый курган, каждая могила и почти каждое урочище, удостоенное какого-нибудь названия, имеют свою легенду, но они передаются изустно и, благодаря пылкости азиатского воображения, в самое короткое время превращаются в совершенную бессмыслицу. Эти легенды ждут еще своего Ходаковского, но, по всей вероятности, никогда его не дождутся. Любя одни только сказки, киргизы до того равнодушны к подвигам предков своих, что немногие из них умеют назвать по имени своего прадеда, и это замечание относится даже к нынешним представителям тех фамилий, которые имели самое сильное влияние на судьбу своего отечества. Конечно, и мы, за множеством других важнейших дел, не станем доискиваться до того, что киргизы делали за несколько веков тому назад; тем более, что эти утомительные исследования привели бы вас только к познанию нескольких собственных имен, в которых мы нисколько не нуждаемся. Можно, однако, принять за достоверное, что не более, как лет за 250 тому назад, киргизы обитали еще в пределах Сибири, в Кузнецком в Минусинском округах, на верховьях реки Енисея. Оттуда они постепенно распространялись к западу, перешли чрез Иртыш и, наконец, заняли все пространство до самого Урала. Не далее, как в середине прошлого века, прекратилась отчаянная борьба их с калмыками и каракалпаками, которые с доброй воли не хотели уступить пришельцам привольных своих степей. Заметим еще, что киргизы сами себя не иначе называют, как казаками, и что название киргизов дано им русскими, которые смешали их с так называемыми дикокаменными кыргызцами, или бурутами. Но довольно говорить о том, что действительно было - лучше расскажем, какое существует у киргизов поверье насчет их происхождения.
Они думают, что страна их шесть раз уже меняла своих обитателей, которые, вследствие различных обстоятельств, каждый раз погибали все до последнего человека. Степь на несколько веков превращалась в безлюдную пустыню, в которой только тлеющие кости исчезнувшего с лица земли народа свидетельствовали о его былом существовании. Киргизы почитают себя седьмыми пришельцами в своем краю и ожидают, что и над ними некогда разразится роковая судьба их предшественников. Эта идея имеет свою прекрасную, грустно-поэтическую сторону, но очевидно, что она не более, как переделка на киргизские нравы другого, более общего мнения, распространенного на мухаммеданском Востоке. Правоверные полагают, что земля наша очень стара, но род человеческий на ней еще не так давно и заменил собою шесть других пород разумных существ, владевших последовательно землею до создания Адама. Это мнение основало на не подлежащем никакому сомнению авторитете птицы Симург-Авки [Фердузи в «Шах-Наме».], которая была очевидною свидетельницею, как все эти жильцы съезжали одни после других с земли. Но обратимся к нашему рассказу.
В последний раз, как степь была пуста, шли чрез нее из-за реки Сыр многочисленные орды нагайцев за тем, чтоб отыскать для себя новое отечество в отдаленном Крыму и на Кубани. Достигнув верховьев реки Ишима, на одном ночлеге, народные старшины заметили, что из табунов пропало несколько лучших коней, и потому решились, для отыскания их, отправить в леса, которыми в то время покрыты были берега Ишима, трех братьев, славившихся в народе своею удалью. В лесу, братья блуждали несколько дней сряду, коней не отыскали, и когда, наконец, вышли на то место, где расстались с своими соотечественниками, то уже не нашли никого: степной ветер замел даже и следы странствующего народа. Братья, оставшись одни в пустой степи, погоревали несколько времени и потом приняли благое намерение обзавестись хозяюшками. Для этого, отправились они чрез Ишим на север, похитили там у какого-то неведомого народа трех девиц-красавиц и возвратились с ними опять на Ишим. Худай [Бог по-киргизски.] благословил эти супружества столь многочисленным потомством, что чрез несколько десятков лет двоюродным братцам показалось жить вместе уже тесно, и они разошлись: дети старшего брата на восток, к семи рекам и Верхнему Иртышу, дети меньшего на запад к Уралу, а дети среднего остались на Ишиме. Так образовались три отдельные сотни - юз: Улу-юз - старшая сотня, Орта-юз - средняя и Кичи-юз - меньшая. Мы называем их: Большая, Средняя и Малая орды совершенно неправильно, потому что слово «орда» имеет на киргизском языке значение не народа, а места пребывания или резиденции ханской. Заметим еще, что Средняя орда есть самая многочисленная из всех трех: за нею следует Меньшая, и потом уже Большая. Впрочем, за последнее нельзя ручаться, потому что точного числа киргизов Большой орды определить нет никакой возможности, по неподчиненности их нашему правительству и по отдаленности их кочевок.
Теперь расскажу вам еще несколько фактов из новейшей истории Средней орды, которая находится в настоящее время под управлением генерал-губернатора Западной Сибири и в кочевья которой я готовился отправиться из Петропавловска. Весь мой рассказ основан будет исключительно на слышанном мною от самих киргизов, которые заслуживают доверия, по крайней мере, когда говорят о событиях столь недавних.
В первой половине прошлого столетия, Туркестан, то есть небольшие ханства, расположенные по течению реки Сыр-Дарьи, служили, точно так же, как и теперь, театром кровопролитных войн или, лучше сказать, страшной резни между мелкими тамошними владельцами. Вследствие каких-то домашних туркестанских расчетов, один из числа этих мелких владельцев, по имени Бурю-хан, питал самую ожесточенную ненависть к юному Сабалаку, происходившему от Аблай-хана, удостоенного громкого названия Каничара, что в буквальном переводе значит Кровопийца и принимается азиатцами за самое высокое выражение человеческого величия. Кажется, что Бурю-хан добивался того же лестного титула, и потому, стараясь увеличить число прав своих, алкал, как степной волк, крови человеческой. По счастию, у юного Сабалака был мудрый дядька Ораз, который, для спасения своего питомца, бежал вместе с ним из Туркестана в Киргизскую степь. Рассказывают много занимательных подробностей об этом бегстве. Туркестан отделен от кочевьев Средней орды огромною, бесплодною и безводною полосою, которую киргизы называют Бед-Пак-Дала, а мы Голодною степью. Каково же положение тех, которым приходится переезжать чрез это пространство! На нем явно тяготеет проклятие Создателя; там нет ничего, что могло бы поддерживать жизнь человеческую; изредка только попадаются колючие растения, доставляющие скудную пищу лошадям и верблюдам. Измученный усталостью путник должен сам копать для себя колодезь, чтоб добыть ведро отвратительной, горько-соленой воды. Прибавим к тому, что эта полоса, по меньшей мере, составляет около 350 верст ширины, и что Ораз с Сабалаком должны были переехать ее, как тамплиеры, вдвоем на одной кляче, которую как-то успели увести с собою из Туркестана. Судьба дозволила им благополучно совершить опасное путешествие, и этим еще не ограничила своих благодеяний. Изгнанники были ласково приняты в встретившихся им киргизских аулах, в которых не угасло еще воспоминание о знаменитом Кровопийце. В это время, война киргизов Средней орды с калмыками, жившими в восточной части степи, была в полном разгаре. Сабалак принял в ней участие, и молва о его военных дарованиях быстро разнеслась по всем кочевьям. С каждым днем все более и более возрастало его влияние на ордынцев и, наконец, он избран был в ханы всей Средней орды, несмотря на совместничество многих других султанов, которые считали себя знаменитейшего происхождения, чем он. Сабалак принял название Аблай-хана, и время его правления осталось незабвенным в памяти ордынцев. Почти вековая отдаленность успела облечь его каким-то чудным блеском славы. И теперь еще, в своих стремительных нападениях на неприятеля, киргизы употребляют воинский клик «Аблай», как бы надеясь, что имя героя может наэлектризовать их храбростию.
Аблай-хан, по киргизскому обыкновению, имел несколько жен, и от них множество сыновей, которые, нося титул султанский, сосредоточили в своем семействе управление почти целою Среднею ордою. Под старость, Аблай-хан взял снова молодую жену, и последствия этого брака были весьма важны для степных дел. Это случилось в 1771 году, во время бегства калмыков с Волги в Китай, чрез все протяжение Кайсацкой степи. Киргизы питают закоренелую ненависть ко всем своим соседям, и между прочим к калмыкам. Известие о бегстве этих последних из России взволновало степь. Все вооружились чем попало и отправились на путь следования калмыков, которые думали только о том, как бы скорее добраться до Китая, а вовсе не о том, как проложить себе дорогу среди неприязненных племен. Всех родов бедствия обрушились на несчастных тургутов [Так называлась бежавшая с Волги калмыцкая орда.]; множество их было перебито, женщины и дети увлечены в плен, а скот, составлявший все имущество переселенцев, похищен. Даже те, которые избегли меча и плена, погибли большею частию от голода и болезней. Теперь еще пустынные берега озера Балхаша, на большом протяжении, усеяны человеческими костями - останками целых тысяч калмыков, которые, будучи томимы нестерпимою жаждою, неумеренно напились нездоровой воды этого озера и заплатили жизнию за свою неосторожность. Калмыцкие красавицы имеют какую-то циническую репутацию в степи, и киргизы рады были случаю даром добыть себе невольниц. Красивейшая из пленниц досталась на долю Аблай-хана, который сделал ее своею законною женою. Через год, ханша-калмычка родила сына Касыма, о котором память долго сохранится в степи.
Аблай-хан умер в 1781 году. Ровно за пятьдесят лет еще до того, хан Малой орды Абуль-Хайр присягнул от имени всех ордынцев на подданство России и склонил к тому же Аблай-хана и хана Большой орды, обещая, что России даст им войско и пушки, чтоб совершенно истребить калмыков. Не видя со стороны России исполнения этого обещания, самовольно данного Абуль-Хайр-ханом, Аблай не считал себя связанным своею присягою, и управлял ордою совершенно по своему произволу. После смерти его, ханом Средней орды объявлен был старший сын его, Вали Аблай-ханов, который утвержден был в этом звании нашим правительством и присягнул на подданство России. Вали не имел ни одного из достоинств своего отца. Ханское звание, в продолжительное управление его (1781-1821), лишилось всей своей важности в глазах народа. Никто не слушался Вали-хана, который имел средства чинить суд и расправу только в аулах, с ним вместе кочевавших. Притом, хан нисколько и не думал о сохранении порядка в степи, а заботился только о сборе пошлины с проходивших караванов, которые случалось ему подчас и грабить, если он бывал недоволен подарками, подносимыми ему караван-баши. Наконец, всякое требование русского правительства принимал он за стеснение своих мнимых прав независимого владельца. По воле покойного государя, еще при жизни Вали-хана, дозволено было некоторым киргизским родам избрать себе другого хана. Выбор их пал на восьмидесятилетнего Букея, принадлежавшего к одной из знаменитейших киргизских фамилий. Таким образом, в Средней орде в одно и то же время было два хана - оба с весьма ограниченным влиянием. После смерти Букея и Вали, умерших один вскоре после другого, ханское достоинство было уничтожено в Средней орде, потому что лица, облеченные этим званием, действительно не имели возможности выполнять свое назначение - быть посредниками между русским правительством и ордынцами.
В 1824 году, система управления Среднею ордою получила совершенное преобразование, которое заключает в себе самые положительные залоги будущего успокоения степи. Опыт минувших годов вполне убедил в том, что невозможно сосредоточить управление ордою в руках одного лица. Полагая даже, что выбранный хан был бы одарен самыми блестящими дарованиями и вполне оправдывал бы доверенность правительства, - все-таки ему повиновались бы только киргизские роды, находящееся в дружественных отношениях с тем родом, из среды которого он избран. Прочие не только не слушались бы его, но даже продолжали бы против него обычные свои неприязненные действия. Нет в степи ни одного рода, который находился бы со всеми в дружбе: большею частию, вековая ненависть отделяет один род от другого. Самый маловажный случай, давно уже изгладившийся из памяти народной, мог подать повод к этой вражде, но она пережила воспоминание о первоначальной обиде, и непрерывные взаимные баранты доставляют ей свежую пищу. Эта черта нравов народных делает необходимым более раздробленное управление краем. В 1822 году, Высочайше утвержден был новый устав о сибирских киргизах, по которому предназначено было разделить их на несколько округов. Управление каждым округом вверено было отдельному приказу, или, как киргизы называют его, дивану, под председательством старшего султана, выбираемого чрез каждые три года киргизскими волостями, причисленными к округу. Каждый приказ имеет своих заседателей, киргизских и русских, и воинский отряд для охранения порядка. В 1824 году, положено было начало приведению в исполнение этого устава открытием двух округов: Кокчетавского и Каркаралинского. После того, открыто было постепенно еще четыре [Всего с открытием, в 1844 году, Кокпектинского округа, считается в Средней орде семь округов. Прим. автора.]. Управление всеми округами сосредоточено в лице начальника сибирских киргизов, живущего в Омске.
Введение нового устава очень не понравилось некоторым киргизским султанам. Действительно, этот устав полагал решительный конец тем своевольствам, которые вошли в общее обыкновение в степи, и которые влекли за собою самые пагубные последствия для целого народа. Подобно многим другим диким племенам, киргизы не только не почитали разбоев за постыдное преступление, но даже смотрели на них как на геройство, батырство. Чтоб составить себе почетное имя, молодой киргиз должен был сначала навести ужас на всех соседей, и чем в большем числе грабежей он участвовал, тем более прав приобретал на всеобщее уважение. Новый устав смотрел на все эти подвиги совершенно с другой, более прозаической точки зрения и, угрожая батырям ссылкою в Восточную Сибирь или отдачею в рекруты, навлек на себя их неудовольствие. В главе всех недовольных стал Касым Аблай-ханов, которого происхождение мы выше рассказали.
С 1824 года, началось противодействие его всем распоряжениям правительства. Старший сын его, Сарджан Касымов, принялся, с собранною им шайкою батырей, грабить караваны и барантовать скот у киргизов, повинующихся приказам. Эта шайка настигнута была казачьим отрядом, находившимся в степи, и двух-трех картечных выстрелов достаточно было, чтоб рассеять ее совершенно. Сарджан затих на несколько лет и в 1830 году присягнул добровольно на подданство России, но на следующий же год присягнул в верности хану коканскому и ушел в Ташкент, где вступил в тесные сношения с кушбеком (сокольничим) хана коканского, Ляшкаром, который управлял городом Ташкентом.
Этот сокольничий - лицо весьма замечательное в Кокане. Говорят, что он родом персиянин, в молодости захвачен был в плен туркменцами, несколько раз был перепродан, вытерпел всю пытку азиатской неволи, провел большую половину своей жизни в тяжких работах, среди жестоких истязаний - и вдруг как-то попал на глаза хану коканскому, понравился ему своею раболепною услужливостью, и чрез несколько времени хан возвысил его на степень первого сановника своего владения. Ляшкару вверено было управление важнейшим городом Кокана - Ташкентом, и он распоряжался в нем с неограниченною властью. Все отношения его к хану заключались в том, что дважды в год являлся он к нему с богатыми подарками и изъявлял покорность свою разными унизительными церемониями. Хан ничего более и не требовал; он, как новый Сарданапал, среди удовольствий охоты, гарема и пьянства, и не заботился о том, как управлялся его народ. Впрочем, нельзя отнять от кушбека некоторых дарований. Он был деятелен, покровительствовал торговле и даже был справедлив по-своему. Недовольный чудным своим возвышением, он замышлял еще гораздо большее - слава завоевателя в особенности его соблазняла. Каждое утро выезжал он на ташкентский базар, чинил там под открытым небом суд и расправу, и в промежутках толковал с купцами, ездившими на Нижегородскую ярмарку, о России. Хитрые купцы заметили тотчас его слабую сторону и, наконец, лестью своею довели его до того, что он и в самом деле возмечтал о войне с Россиею, в намерении исторгнуть у нее Киргизскую степь. К этому-то человеку явился Сарджан с отцом и братьями и был принят как нельзя лучше.
На следующий же 1832 год, кушбек разослал по степи возмутительные письма, увещевая киргизов восстать против неверных русских. Вслед за тем, кушбек и Сарджан явились сами в пределы Средней орды, в сопровождении огромной толпы вооруженных чем попало людей. Чтоб положить конец их грабительствам, генерал Вельяминов командировал в степь казачий отряд, который прогнал с одной встречи всю эту ташкентскую сволочь и овладел двумя укреплениями, построенными кушбеком на реке Сарысу. Несколько важнейших ташкентцев были захвачены в плен и отвезены в Омск, где подверглись тюремному заключению. Они мысленно прощались уже с светом Божиим и только старались отгадать, какую казнь придумают для них грозные победители. Генерал Вельяминов приказал объявить им, 22 августа, именем Государя Императора, прощение и отпустить их в отечество. Долго не хотели они верить дарованной им пощаде: так несообразна была она с их понятиями.
Кротость, оказанная в этом случае нашим правительством, послужила для кушбека как бы поощрением к новым неприязненным действиям. В 1834 году, он, в сопровождении сыновей Касымовых, произвел вторичное вторжение в пределы Средней орды и снова начал в ней грабить попадавшиеся ему киргизские волости. Для очищения степи от ташкентцев, двинут был отряд, под командою генерал-майора Броневского. Едва проведал кушбек о выступлении этого отряда в поход, как поспешно бежал назад в Ташкению, построив в Улутауских горах укрепление и оставив для обороны его около 1000 человек ташкентцев и несколько пушек. Генерал Броневский овладел без большого затруднения укреплением, пушками и людьми, оставленными ташкентцами, которые тотчас же употреблены были на срытие укрепления и по окончании этой работы великодушно отпущены восвояси.
Эти неудачи заставили кушбека отказаться от увлекательной мечты отнять у России Киргизскую степь, но не совсем охладили его воинственный жар. В 1836 году, он предпринял поход в Большую орду, надеясь, что там, по крайней мере, не встретит русских и будет счастливее прежнего. Русских он действительно не встретил, но и этот поход не ознаменован был никаким успехом. Кушбек приписал неудачу свою вероломству Сарджана, всюду его сопровождавшего.
Только что подозрение закралось в душу ташкентского правителя, как уже участь Сарджана была решена; но кушбек опасался обнаружить свои гнев до возвращения домой, потому что Сарджан имел много приверженцев в отряде, преимущественно составленном из киргизов. Кушбек не переставал ласкать Сарджана, неразлучно проводил с ним время, принимал его советы, и осенью возвратились они в Ташкент друзьями по-прежнему. Чрез несколько времени, кушбек пригласил к себе Сарджана на ужин; тогда за столом, внезапно прервав дружеский разговор, начал упреки в измене и объявил ему, что наступил последний час его. По данному знаку, вошли убийцы и Сарджан был изрублен в куски, вместе с братом своим Инсенгельдою и старшим сыном Ирджаном. Другой брат Сарджанов, Кенисара, посажен был в темницу. Старика Касыма Аблай-ханова не случилось в это время в Ташкении: он кочевал с аулами и прочими сыновьями своими по реке Улу-Тургаю. В скором времени после того, хан коканский, опасавшийся, что самовольные вторжения в степь любимца его навлекут на всю Кокану мщение России, лишил Ляшкара звания правителя и назначил на место его Дотху-Муллу-Юлдаша.
Казнь Сарджана, удовлетворив личному мщению кушбека Ляшкара, повлекла за собою весьма невыгодные последствия для целой Ташкении. В пределах ее кочует много киргизских волостей, которые платят правителю богатый зякат, составляющий один из важнейших источников его доходов. Все ташкентские киргизы были весьма привязаны к семейству Касымову, как к потомкам знаменитого Аблай-хана, и слух о смерти Сарджановой сильно взволновал их. Чтоб успокоить и удержать их в пределах Ташкении, новый правитель решился примириться с Касымом. Для этого освободил он Кенисару Касымова из заключения, богато одарил его и отправил к отцу с дружескими предложениями и обещанием вполне вознаградить за смерть сыновей и внука. Один из знатнейших ташкентцев сопровождал Кенисару и должен был привезти ответ от Касыма Аблай-ханова.
Сарджан был любимым сыном Касымовым. Горесть старика, при вести о гибели сына, доходила до отчаяния; окружавшие не надеялись даже, что он в состоянии будет пережить свое несчастие. Несмотря на то, Касым, по-видимому, утешен был приездом Кенисары, с которым он также не думал более когда-нибудь свидеться. Присланному ташкентцу объявил он, что считает кушбека Ляшкара единственным виновником смерти сыновей и внука своего, что он слишком стар, чтоб думать о мщении, но что сам Худай покарал уже кушбека за невинно пролитую им кровь, лишив его милости коканского хана. К этому присовокупил он, что готов возвратиться в Ташкент и заключить союз дружбы с новым правителем, но, для поддержания достоинства своего, желает, чтоб навстречу выехали к нему на реку Чу знатнейшие жители города.
В одно и то же время, ташкенец поскакал к Мулле-Юлдашу с радостною вестью о примирении, а Касымовы аулы покочевали по направлению к Ташкенту, на реку Чу. Юлдаш недолго колебался в исполнении желания старика: оно так согласно было с азиатскими понятиями об этикете и важности торжественных встреч и проводов. Река Чу находится верстах в 200 от Ташкента, но чем знатнее гость, тем далее его встречают и провожают. Человек сорок ташкентцев отправились на Чу, где нашли уже Касыма. Старик принял их как нельзя лучше; горько заплакал, вспомнив о смерти сыновей своих и внука, но вторично объявил, что с удалением кушбека Ляшкара из Ташкента нет у него более врагов в этом городе. Роскошное угощение последовало за этими приветствиями, пир продолжался до глубокой ночи; наконец, ташкентцы, утомленные дальнею дорогою и шумным пиршеством, легли отдохнуть и скоро заснули крепким сном. Мертвая тишина водворилась между юртами; один только Касым бодрствовал. В полночь шепнул он что-то на ухо своему теленгуту [Вооруженный прислужник, то же, что на Кавказе нукер.]; чрез несколько минут из близлежащих камышей вышла толпа вооруженных людей, и вслед за тем раздался по степи отчаянный вопль ташкентцев. Киргизские топоры прервали сладкий сон гостей, которые, спустя мгновение, опять заснули, но уже сном непробудным. Один только оставлен был в живых. Касым приказал отрезать ему, в присутствии своем, уши и нос, и потом отправил назад в Ташкент, поручив кланяться правителю и сказать ему, что за смерть сыновей и внука не только сам он никогда не перестанет мстить ташкентцам, но мщение это завещает и всему своему потомству. После этого поспешно удалился он с аулами своими на север, вдаль от пределов Ташкении.
Так разорваны были все связи, соединявшие Касымово семейство с правителем Ташкента. В следующем 1837 году, Кенисара Касымов собрал в Малой орде многочисленную шайку, с которою произвел вторжение в пределы степи, подчиненной Сибирскому ведомству. Пользуясь родственными связями своими с большею частью киргизских султанов, он успел сначала увлечь на свою сторону много волостей, но несколько тяжких поражений, нанесенных скопищу его высланными против него отрядами, образумили мятежников, которые и возвратились в пределы округов, удостоившись Всемилостивейшего прощения. Кенисара с братьями продолжал, однако, разбойничать в отдаленных частях степи. Для преследования рассылаемых ими шаек и охранения мирных ордынцев от грабительств, каждое лето высылаются в степь казачьи отряды. К одному из таких отрядов был я прикомандирован в 184* году.
ПРОДОЛЖЕНИЕ
Об Омске и Петропавловске: https://rus-turk.livejournal.com/539774.html
О Семипалатинске: https://rus-turk.livejournal.com/548880.html
О Ташкенте: https://rus-turk.livejournal.com/539147.html