А. Н. Плещеев: письма из Ак-Мечети (1/2)
М. В. Дандевиль. А. Н. Плещеев в форте Перовском (по неизданным письмам) // Минувшие годы, 1908, № 10.
ОКОНЧАНИЕ
Замешанный по делу Петрашевского, вместе с другими, в том числе и с Ф. М. Достоевским, к смертной казни был приговорен и Алексей Николаевич Плещеев. По конфирмации он был помилован и сослан на военную службу в рядовые 25-го декабря 1849 года в Уральск. В 1852 году отсюда он был переведен рядовым же в Оренбург в 3-й линейный батальон, которым командовал майор Сушков.
На первых порах жизнь его в новом месте ссылки была прямо ужасна [См. Юдин. «Плещеев в ссылке». Истор. вестник, 1879 г., май.]. Его никуда не выпускали из казарм, мучили постоянными учетами, назначали на самые грубые работы, следили за каждым шагом, за каждым письмом. В конце этого года в Оренбург приехала его мать, бывшая фрейлина Высочайшего двора. Ее ходатайство и заступничество, посещение тогдашнего оренбургского генерал-губернатора Василия Алексеевича Перовского возымели надлежащее действие, и режим для ее сына значительно ослаб. Плещеев с этих пор начинает бывать в обществе, появляется в доме у самого Перовского, заводит знакомство с некоторыми видными по своему служебному положению лицами; он приобретает даже известное значение и вес в кружке младших офицеров и «конфирмованных». Правда, Алексей Николаевич в этот период времени, несмотря на свои 27 лет, мало с кем сходился. Его не особенно привлекало и само оренбургское общество, и тяготило положение «конфирмованного», «рядового из ссыльных». Ближе всего он сошелся с тремя домами - с семействами доктора Павлова, который в начале 1854 года уехал в Орел, Еккельна [Еккельн занимал должность, кажется, чуть не начальника штаба корпуса.] и Дандевиль.
Подполковник генерального штаба Виктор Дезидерьевич Дандевиль, годом моложе Плещеева, занимал в то время должность офицера по особым поручениям при штабе Отдельного Оренбургского корпуса и вскоре после Ак-Мечетского похода заведовал «степными делами», т. е. всем тем, что касалось линии укреплений, выдвинутых по Сырдарье, и туземного населения.
Виктор Дезидерьевич, известный впоследствии деятель кампании 1877-78 годов, скончавшийся в 1907 году в чине генерал-от-инфантерии, был человек для своего времени - а в особенности для оренбургского общества - образованный, развитой, широких интересов, отличался гостеприимством и любезностью. Но главной чертой его характера являлась высокая честность и суровая прямота, благодаря которой он наживал себе много врагов. Его жена, известная красавица, Любовь Захаровна Балк, - тоже была выше оренбургского уровня. В их доме собиралось лучшее оренбургское общество. К этому-то кружку примкнул Алексей Николаевич. Вскоре между ссыльным и молодым подполковником завязались дружеские отношения и, когда первый из них переведен был на службу в форт Перовский, то между ними возникла и поддерживалась довольно деятельная переписка, обнимающая собой 1854-56 годы. Письма Плещеева к Дандевиль положены в основу настоящей статьи. <…>
Переписка началась раньше отъезда Плещеева в Перовск. После похода под Ак-Мечеть, когда войска вернулись в Оренбург в сентябре 1853 г., г.-ад. Перовский уехал с докладом об экспедиции в Петербург. Его сопровождал и В. Д. Дандевиль. Вот этот отъезд и послужил началом переписки. К этому периоду относится всего два письма Плещеева, оба из Оренбурга, первое от 22 декабря 1853 г., второе от 18 января 1854 г. В начале 1854 г. Дандевиль вместе с Перовским вернулся из Петербурга, а в мае Плещеев со «степной» отправился в бывшее кокандское укрепление Ак-Мечеть, переименованное в « форт Перовский». Первое письмо от 22 дек. является весьма характерным для всей переписки, и мы приводим его целиком.
Добрейший и многоуважаемый мною Виктор Дезидерьевич! Позвольте мне обратиться к вам с покорнейшей просьбой. Расположение, которое вы мне оказывали со времени нашего знакомства, дает мне смелость надеяться, что вы не откажете мне.
Вот в чем дело.
Вам известно, конечно, что награды за экспедицию все уже вышли и получены здесь более двух недель. Я знаю положительно, что меня из общего списка представлений выключили, но что Вас. Алек. (гр. Перовский) приказал написать обо мне отдельный доклад, взяв в то же время с собой все бумаги, относящиеся к моему делу. Притом же, перед выступлением из Ак-Мечети он сам сказал мне, что постарается для меня что-нибудь сделать в бытность свою в Петербурге. Вследствие всего этого, я ждал и надеялся. Но вот - пришли награды; вот и Николин день пришел, - мне все ничего нет. Это заставляет меня думать, что Василию Алексеевичу отказано Государем. Забывать В. А. не имеет привычки ни о ком.
Вы, конечно, знаете - представлял ли он обо мне или нет. И в этом-то именно состоит моя просьба, чтобы вы уведомили меня - как было дело. Ничего нет хуже неизвестности. Если бы я узнал наверное, что мне за этот поход надеяться нечего, то, по крайней мере, я стал бы выискивать какие-нибудь другие средства, чтобы выйти из своего положения, которое, признаюсь, все более и более становится тягостным. Грустно, Виктор Дезидерьевич, быть связанным по рукам и по ногам в своих действиях и прятаться от порядочных людей, как заклейменному за уголовное преступление. К тому же и домашние обстоятельства сильно плохи, так что, с какой стороны ни погляди, - темно без просвета!
Просясь в поход, я имел в виду получить за него унтер-офицерство, если только Бог вынесет невредимым, и потом на следующей год снова идти в степь. «Если не будет экспедиции, - думал я, - может быть, какие-нибудь стычки будут, и все-таки есть больше шансов отличиться, чем выказывая в Оренбурге гибкость и грацию своего носка». Но, как видно, conscient des projets en l’air.
Теперь у меня другие планы в голове. Но мне нужно сперва положительно знать - отказано ли в моем производстве. Ради Бога, Виктор Дезидерьевич, разузнайте это и уведомите немедленно. Думаю, что вам не представит особенного затруднения. Добрая Любовь Захаровна может при случае спросить в разговоре нашего «bourru bienfaisant»: «Что Плещеев?» Попросите ее от меня, если вам самим будет неудобно справиться. Получив положительные сведения, я постараюсь воспользоваться пребыванием Вас. Ал. в Петербурге для осуществления своих новых проектов. Не удалось одно - может, удастся другое, не столь важное.
Лучше что-нибудь, чем ничего ровно. Странно также мне кажется то, что, кроме меня, еще восьми человекам из конфирмованных ничего не вышло, и таким, которые были везде в опасности и которых конфирмации слабее прочих. Назову одного - Бржозовского. Он не просился в поход. Вас. Алек. самому угодно было его вызвать из Уральска, где он служил в 1-м бат., и послать в степь. Он был на штурме (его все видели; он вместе с Вернером вынес из огня убитого Беликовича), был на работах, и вдруг ему нет ничего, так как произведены такие, которые ни в чем не участвовали, но которые, конечно, тоже заслуживают награды потому, что совершили трудный поход и много вытерпели… Не знаете ли вы, как все это случилось? Мы решительно не можем этого себе истолковать. Но довольно об этом…
Merci за поклон ваш в письме к Залесскому [Один из конфирмованных.]. Он надел эполеты. Но, не знаю отчего, мне все кажется, что это он на святки нарядился в офицерский костюм. Не созданы мы с ним ни для какого воинского одеяния! И вид у нас совсем не того…
Новости оренбургские, вероятно, вам сообщаются кем-нибудь из знакомых ваших, оставшихся здесь, и потому я не стану вам о них разглагольствовать слишком много. Да и мало интересного. В последнее время маленькую сенсацию произвела только история трех зубочисток в виде золотых сабель, посланных Жемчужниковым Курбатову, Даксергофу и Житкову [А. М. Жемчужников, Курбатов, Даксергоф и Житков, прозванный «bonjour» за привычку постоянно французить, занимали во время похода на Ак-Мечеть нестроевые должности, кажется, по провиантской части. Преподнесение им «золотого оружия» (боевая награда) - шутка весьма злая.].
Первый принял подарок как добрый малый и cousin Жемчужникова, не обидевшись. Даксергоф оскорбился, но не на Жемчужникова, а на Гарановича, которому, как ему сказали, принадлежит первая мысль эти подарков, который просил Жемчужникова передать их. Вопзол не знаю, как принял, - он в Уфе. Он был военноприемщиком, как вы знаете, и, говорят, выжил французской прононсиацией не только все рекрутское присутствие, но даже и подрядчиков, поставлявших полушубки для рекрутов. Путолов, говорят, теперь произносит удивительно хорошо и внятно слово «войзон»! Вообще же здесь все по-старому, только одним генералом стало больше - Шилов, как вы знаете, произведен. Плотников по-прежнему ничем не обижается; Антонов по-прежнему всем обижается. Много новых лиц появилось, но я ни с кем не знаком. Вообще, эту зиму я бываю только иногда у Еккельна; больше решительно негде. Нет охоты заводить новые знакомства, а старые разбились. Да как-то грустно, Виктор Девидерьевич, положение мое не идет у меня из головы. Лучше сидеть дома, чем идти к люди с кислой физиономией.
Вот здесь славный человек, которого и вы знаете, Бутаков. С ним я бы желал быть короче, да он женился; а супругу его не имею чести знать и как-то боюсь знакомиться: говорят, замечательная женщина. Путешествовала, занималась разными предметами, вызывающими на размышления, акварельные портреты пишет - словом, страшно! Пожалуй, еще и талейрановские выражения цитирует! А мы с вами, кажется, недолюбливаем талейрановских цитат, по крайней мере, в женских устах. Помните - одну даму-талейранистку?
Но прощайте же, наконец, дорогой мой Виктор Дезидерьевич. Поздравляю и вас и Любовь Захаровну с новым годом. Пошли вам Бог обоим всего хорошего. Поцелуйте за меня у Любови Захаровны ручку покрепче и попросите, чтобы она не забывала меня. Что касается до меня, то я сохраню навсегда самое светлое и отрадное воспоминание о днях, проведенных с вами прошлою зимою.
Повторятся ли опять эти дни? - Бог весть! Будьте здоровы, веселы и возвращайтесь скорее. Ваш душой и сердцем А. Плещеев. Ответ напишите на имя маменьки или через Еккельна.
Приписка указывает, что над письмом Плещеева был учрежден надзор; намеки на это мы встретим и дальше. Нельзя не отметить, что Плещеев просился в Ак-Мечетскую экспедицию, а вовсе не был туда назначен по желанию Перовского, точно так же и в Ак-Мечеть он поехал по личной просьбе и гораздо позднее - в 1854 году, и вовсе не был там оставлен тотчас после экспедиции, как уверяют биографы поэта. Плещеев хотел как можно скорее выслужиться и вырваться из окружающей его обстановки. <…>
Письма Плещеева из Ак-Мечети за 1854-1856 гг. дают яркую картину жизни русской колонии на границе наших владений, лицом к лицу с кочующими и воюющими инородцами. Эта картина имеет и общее историческое и бытовое, и специальное значение в истории политической ссылки. Много раз описывались различные места окраин и Сибири, бывавшие местами ссылки, но Ак-Мечеть - несомненно, одно из своеобразнейших ссылочных мест.
Что же такое Ак-Мечеть, переименованная в ф. Перовский, и связанная с ней укрепленная Сырдарьинская линия?
Она являлась заменой бывшей Оренбургской укрепленной линии. По мере нашего движения вглубь Средней Азии мы переносили и линии укреплений, выставляли отдельные форпосты, имея намерение в будущем сомкнуть их с линией, идущей из Сибири. Это намерение в 60-х годах привело, как известно, к завоеванию Туркестана, Ташкента, и позднее - большей части Хивинского, Бухарского и всего Кокандского ханств.
Все эти Казалы, ф. Перовский, Раим, Кош и т. д. представляли из себя глинобойные укрепления, занятые гарнизоном в 1-4 роты с несколькими орудиями и небольшими отрядами кавалерии.
Ак-Мечеть. Вид бреши после взрыва мины и штурма 28 июля 1853 года
В военном отношении ф. Перовский никуда не годился, а он был одним из самых больших во всей линии укреплений. Правда, нашими противниками являлись разбойничьи шайки туркмен, киргиз, да нестройные, плохо вооруженные скопища кокандцев - противники, не страшные для любого регулярного войска. А как жилось в этой бывшей кокандской крепости, об этом узнаем из следующего огромного письма Плещеева.
Вы очень интересуетесь знать про наше житье-бытье и хотите, чтобы я сообщил вам о всем, что здесь происходит. Но как однообразна эта жизнь - если б вы знали! Здесь все как по рецепту. Может быть, вы желали бы узнать, какие здесь сходки, вечера, собрания? Если описать вам один, то вы будете иметь понятия обо всех; на всех - неизбежный ералаш, неизбежная водка (которую мы называем sanctus spiritus) неизбежные разговоры о наших местных интересах. Дамы на сборищах не участвуют; они больше промеж себя. Иногда вечер разнообразится небольшим банчиком. Не пугайтесь!.. Страсти не слишком здесь разыгрываются - банк обыкновенно бывает от 10 до 20 целковых, не больше, а понтеры ставят от полтинника до пятачка серебра. Вы видите, в каких миниатюрных размерах производится эта страшная игра. Что до меня, то я предпочитаю всем играм палки [Палка - особая азартная игра в карты.] (солдатский вкус, - сказал бы охотник до плохих каламбуров). Другого рода разнообразие - песни… Молодежь собирается в кружок и запевает хором русские или малороссийские песни (по большей части скоромного содержания), а иногда и сентиментальные романсы, в которых обыкновенно отвергнутый любовник жалуется на жестокость какой-нибудь неземной девы - и тоска неизбежно рифмуется с гробовой доской. В скоромных песнях главное лицо Сашка Щербачев [Один из приятелей Плещеева, адъютант начальника укрепленной линии.]. Это преживой мальчуган, большой охотник пошкольничать, и в шалостях его всегда есть что-то ребячески грациозное. Сердце у него славное и способности пребойкие; барон, несмотря на все старания, кажется, не сделает из него идеального адъютанта. А идеал барона - это юноша, который, во-первых, не курит (курить в его присутствии запрещено; я тоже был раз в опале за то, что осмелился при бароне закурить трубку, находясь вечером вместе с ним у майора); во-вторых, держится прямо и не позволяет себе ни в каком случае облокотиться; в-третьих, за обедом берет с блюд как можно меньше и перед обедом не пьет водки; наконец, - верх порядочности и идеальности - быть всегда герметически застегнутым и избегать как можно больше всяких товарищеских сходок. У барона вечера бывают редко; на них собираются только la crème de la société - Осмоловский [Заведующий туземным киргизским населением.], майор Барыков [Адъютант Перовского; видимо, временно был командирован в форт.] и инженер Сильман (он попал в сливки потому, что ученого ведомства). На этих вечерах все обстоит необыкновенно чинно (присутствующие употребляют другое слово). У барона на днях была с Барыковым историйка, о которой писать не смею; вы ее узнаете от самого Барыкова, он дал славный урок барону, за который гарнизон скажет ему в душе крепкое спасибо. Кстати, о Барыкове. Он премилый и обязательный человек. Держит себя прекрасно, просто, благородно, скромно - словом, обладает всеми качествами, которых недостает его кузену - Кутлеру.
Этот господин имел страшные, недосягаемые претензии, во-первых, на ученость, во-вторых, на донжуанство. Ему как-то посчастливилось в Оренбурге с одной дамой, известной своей необыкновенной снисходительностью, и он об этом рассказывает à qui veux l'entendre с неподражаемым фатовством и, кажется, «вполне убежден, что пред ним Аполлон - морда!» Зато доктор Любомудров [Местный военный врач, которого в 1855 г. сменил Тутолмин.], который сам тоже Дон-Жуан не из последних, вспоминая о нем, всегда говорит: «Молодец!» Надо было послушать, как Кутлер рассказывал Харитонову и Соколову [Офицеры-артиллеристы в Оренбурге.] о своих артиллерийских подвигах; те люди смыслящие кое-что и себе на уме, но никогда ему не возражали и оставляли его в убеждении, что он пустил им пыль в глаза. Но потом разбирали его рассказы по ниточке с простым, здравым смыслом, которого у них едва ли не больше, чем у него.
Из уст баронских выливаются часто изречения, достойные Конфуция, Магомета и других великих мудрецов. Гарнизон хочет вырезать их на мраморных досках золотом и повесить в биллиардной зале, когда таковая будет.
А кстати: на будущий год гарнизон выписывает почти все русские журналы и газеты, выписывает биллиард, военную игру, шахматы, эспадроны… Это может вам показать, что наклонности у гарнизона более благородные, и что не в пьянстве, буйстве и ночном шатании ищут развлечения от скуки…
Но извините, что я, вместо того, чтобы описывать вам собственно быт наш, толкую о Фитингофе. Как быть!
Он, подобно Людовику XIV-му, может сказать: «L'état c'est moi», т. е. линия - это я. Все интересы сосредоточиваются в нем; он заслоняет собой все другие личности. Это - колосс, пред которым все пигмеи. В настоящую минуту он уехал куда-то, говорят - в Джулек, а недавно ездил инспектировать свои глиняные горшки - Кош и Кумыш-Курган [Джулек, Кош и Кумыш-Курган - форты на Оренбургской линии, имевшие глинобитные стены.]. В его отсутствие все принимает здесь веселый и довольный вид, все отдыхают нравственно и физически. Вчера был у нас батальонный праздник [8-го ноября день Архистратига Михаила.]. Батальон после долгих лет был, наконец, в полном сборе или почти в полном [Обыкновенно лин. батальоны разбивались на отдельные роты для занятия мелких фортов.]. Поутру происходил парад (со знаменем), на котором батюшка произнес приличную речь, а потом пошли все к майору и наелись так, что, кажется, неделю есть не захочется. День закончился картами у него же; а нынче пишу к вам из караула, куда я хожу каждую неделю раз за офицера, по недостатку сих последних. Вы спрашиваете, как переносили время недостатка в провианте? - Весьма спокойно. Офицеры не чувствовали этого недостатка - у всех был запас выписанных из Оренбурга припасов, а солдаты, хлебая теплую воду с мясом, отшучивались и желали, чтобы коканцы пришли поскорей да принесли с собой опять побольше провианту. Тогда, говорят, халатов понавезли, а теперь крупы привезут. Дух у здешнего батальона чудный, Виктор Дезидерьевич, и, право, напрасно говорят, что они распущены. Буйство их состоит в том, что они не дадут какому-нибудь прапорщику или даже пьяному капитану понапрасну над ними тешиться, т. е. бить и драть тех из них, которые имеют кресты и нашивки… так ведь это и высшее начальство не дозволяет. А какие у них офицеры-то были в прошлом году! Ведь эти господа публично друг друга по роже хлестали, в грязи пьяные валялись, воровали друг у друга деньги; ведь это позор был! Какое же имеет право требовать повиновения и уважения к себе офицер, подающий сам пример всякой гадости. Слава Богу, этих офицеров теперь нет, и те, которые их заменили, люди с чувством достоинства и чести. Времена Эйсмондов, Смирьяновых, Лифляндов, Алексеевых прошли и авось ли возвратятся. Теперь солдат уже не выкажет неуважения к своему офицеру.
И признаюсь вам, что я никак не могу согласиться, чтобы необходимо было стеснять наших солдат, сажать их на гауптвахту за расстегнутый крючок, запрещать им носить шинель внакидку сверх мундира, когда холодно, и беспрестанно толковать им, что они мерзавцы, с которых нужно шкуру драть, что 4-ый батальон - известные негодяи. Однако ж, эти негодяи умеют умирать за своего царя, когда придет время; умеют сносить нужду и лишения без ропота, с веселым лицом. Барон, как все кавалеристы, не терпит пехоты - это вовсе не доказывает, чтобы пехота была действительно дурна.
На зиму солдаты построили себе из дерну казармы и помещения дм всех офицеров. Сами возили дерн на своих быках, сами работали - когда по ночам, потому что днем заняты были крепостной работой. Теперь, когда пришло время смотров, несмотря на то, что ученья никогда не бывает, фрунтовая часть не уступает здесь линии.
В караул ходят через два дня: сменятся из караула - идут на работу; пришли с работы - идут в ночные; те едут за лесом, те идут плести маты, те - косить сено; одним словом - все постоянно трудятся и не жалуются на свое житье; посмотрите, какие славные построены конюшни, сколько накошено сена, и вы подивитесь, когда все успели сделать эти солдаты. А что сделали казаки, это прославленное Уральское войско?
Простительно, право, если в праздник солдат выпьет лишнюю чарку водки и нашумит, не сделав никому вреда!..
Башкирцы [Тогда существовало особое «Башкирское» войско.] (тоже славные, неутомимые работники) построили себе - как и солдаты - бараки, но не достало лесу покрыть их, и они живут пока в двойных кибитках. Они, бедные, сильно хворают. Несколько человек уже отправились на тот свет.
Хотите ли, чтобы я описал вам ак-мечетский комфорт? - Извольте. Лучшие квартиры здесь у начальника линии, у начальника форта, у Осмоловского. Барон убрал свою комнату со вкусом - повесил гардины, портьеры, оклеил обоями.
У Скальмовского нет этого великолепия, но хорошая, большая комната - выбеленная и высокая. Осмоловский сам соорудил себе домик, состоящий из приемной, где он принимает киргиз (которых у него вечно - толпа) и небольшого кабинета, тоже оклеенного обоями. У него даже цельные стекла в окнах. Потолок выложен матами и покрыт холстом. Вообще, его квартира теплая, светлая, уютная. Осмоловский пользуется большим уважением у киргиз и, кажется, вполне на своем месте. Но он несколько оскорблен, что за Кулесуат, где он сам участвовал, и за последнее дело он ничего не получил, и что даже В. А., кажется, на него сердится; тут много виноват Огарев, писавший нелепые донесения, несогласные с донесениями Осмоловского.
Я помещаюсь с Сливинским, Котурьенко и Моткевичем [Офицеры 4-го батальона.].
Мы тоже соорудили себе из сырцового кирпича нечто вроде дома, немножко сырого, мрачного, с земляным полом, но все-таки в нем лучше, чем в кибитке. У нас три комнатки, и в каждой по камину. От множества труб на крыше наше жилище походит на сахарный завод. Сожители мои - люди прекрасные. Особливо Сливинский - необыкновенно деликатная, добрая, благородная натура. Мы живем себе тихо, покойно. По вечерам, когда нигде нет сборища, сижу себе и читаю. А, право, это большое наслаждение сидеть вечером перед ярко пылающим камельком, куря сигару (хотя и отвратительную) и читая книгу или ведя тихий, задушевный разговор с двумя-тремя добрыми людьми. Вы не поверите, как я сочувствую этим стихам Лермонтова:
Люблю я больше год от году,
Желаньям мирным дав простор,
Поутру ясную погоду,
Под вечер тихий разговор.
Я все больше и больше ощущаю в себе потребность семейной жизни - все способнее и способнее чувствую себя к ней. Ей-богу, кажется, вырвавшись из моего настоящего положения, постараюсь поскорее жениться. Как вы посоветуете, Виктор Дезидерьевич? Не начать ли приискивать невесту? Похлопочите хоть вы для своего знакомого. Завидно, что все женятся…
Все, что вы мне пишете о войне - как нельзя более справедливо, и я с вами вполне согласен. Я даже на эту тему когда-то написал вирши (они находятся в тетрадке, оставленной мною у Л. 3.), которые назвал «После чтения газет» [Это стихотворение под тем же заглавием вошло в полное собрание сочинений Плещеева.]. Да! время войны - потерянное время для человечества, - по крайней мере такой войны.
Грустно читать все это. С нетерпением ожидаем газет, которые привезут нам известия об участи Крыма.
Что вы читаете, мой дорогой? Я в последнее время многое перечел; сделал значительные успехи в языке Шиллера, Гете и барона Фитингофа и научился языку польскому, на котором есть тоже вещи бик-якши [Бик-якши - по-киргизски - очень хорошо.] (Мицкевич - например). Прочел ваши «Memoires de M-me Roland», несколько исторических сочинений и романов. Кроме того, читаю аккуратно русские журналы и рекомендую вам в «Современнике» повесть Тургенева - «Затишье» и рассказ Писемского - «Фанфарон»; очень умны; в обеих выведены на сцену лица чрезвычайно живые, типические.
Не пора ли мне, однако же, кончить. Ведь вас тоска одолеет, читая такое письмо; оно еще длиннее первого. Я, решительно, посылаю к вам не письма, а тетради.
Кончаю письмо мое просьбой. Надеюсь, что вы не рассердитесь на меня. Вы сами дали мне позволенье тревожить вас - так на себя и пеняйте…
Нельзя не отметить сравнительно бодрый тон цитированного письма. Плещеев, видимо, доволен, что вырвался из Оренбурга, и первые полгода, проведенные в ф. Перовском, чувствовал себя хорошо. И действительно - служба была для него гораздо легче, офицеры-сослуживцы попались хорошие, с начальством был в самом лучшем отношении, даже жил вместе с своим ротным командиром, - да, наконец, и перемена обстановки, более или менее здоровый климат, - все вместе на первых порах должно было благотворно действовать на душу поэта, но только лишь на первых порах. Чем дальше, тем письма его делаются сумрачнее, желчнее, и отчаяние - острое, невыносимое - все чаще и чаще звучит в их строках.
ОКОНЧАНИЕ
ОКОНЧАНИЕ
Замешанный по делу Петрашевского, вместе с другими, в том числе и с Ф. М. Достоевским, к смертной казни был приговорен и Алексей Николаевич Плещеев. По конфирмации он был помилован и сослан на военную службу в рядовые 25-го декабря 1849 года в Уральск. В 1852 году отсюда он был переведен рядовым же в Оренбург в 3-й линейный батальон, которым командовал майор Сушков.
На первых порах жизнь его в новом месте ссылки была прямо ужасна [См. Юдин. «Плещеев в ссылке». Истор. вестник, 1879 г., май.]. Его никуда не выпускали из казарм, мучили постоянными учетами, назначали на самые грубые работы, следили за каждым шагом, за каждым письмом. В конце этого года в Оренбург приехала его мать, бывшая фрейлина Высочайшего двора. Ее ходатайство и заступничество, посещение тогдашнего оренбургского генерал-губернатора Василия Алексеевича Перовского возымели надлежащее действие, и режим для ее сына значительно ослаб. Плещеев с этих пор начинает бывать в обществе, появляется в доме у самого Перовского, заводит знакомство с некоторыми видными по своему служебному положению лицами; он приобретает даже известное значение и вес в кружке младших офицеров и «конфирмованных». Правда, Алексей Николаевич в этот период времени, несмотря на свои 27 лет, мало с кем сходился. Его не особенно привлекало и само оренбургское общество, и тяготило положение «конфирмованного», «рядового из ссыльных». Ближе всего он сошелся с тремя домами - с семействами доктора Павлова, который в начале 1854 года уехал в Орел, Еккельна [Еккельн занимал должность, кажется, чуть не начальника штаба корпуса.] и Дандевиль.
Подполковник генерального штаба Виктор Дезидерьевич Дандевиль, годом моложе Плещеева, занимал в то время должность офицера по особым поручениям при штабе Отдельного Оренбургского корпуса и вскоре после Ак-Мечетского похода заведовал «степными делами», т. е. всем тем, что касалось линии укреплений, выдвинутых по Сырдарье, и туземного населения.
Виктор Дезидерьевич, известный впоследствии деятель кампании 1877-78 годов, скончавшийся в 1907 году в чине генерал-от-инфантерии, был человек для своего времени - а в особенности для оренбургского общества - образованный, развитой, широких интересов, отличался гостеприимством и любезностью. Но главной чертой его характера являлась высокая честность и суровая прямота, благодаря которой он наживал себе много врагов. Его жена, известная красавица, Любовь Захаровна Балк, - тоже была выше оренбургского уровня. В их доме собиралось лучшее оренбургское общество. К этому-то кружку примкнул Алексей Николаевич. Вскоре между ссыльным и молодым подполковником завязались дружеские отношения и, когда первый из них переведен был на службу в форт Перовский, то между ними возникла и поддерживалась довольно деятельная переписка, обнимающая собой 1854-56 годы. Письма Плещеева к Дандевиль положены в основу настоящей статьи. <…>
Переписка началась раньше отъезда Плещеева в Перовск. После похода под Ак-Мечеть, когда войска вернулись в Оренбург в сентябре 1853 г., г.-ад. Перовский уехал с докладом об экспедиции в Петербург. Его сопровождал и В. Д. Дандевиль. Вот этот отъезд и послужил началом переписки. К этому периоду относится всего два письма Плещеева, оба из Оренбурга, первое от 22 декабря 1853 г., второе от 18 января 1854 г. В начале 1854 г. Дандевиль вместе с Перовским вернулся из Петербурга, а в мае Плещеев со «степной» отправился в бывшее кокандское укрепление Ак-Мечеть, переименованное в « форт Перовский». Первое письмо от 22 дек. является весьма характерным для всей переписки, и мы приводим его целиком.
Добрейший и многоуважаемый мною Виктор Дезидерьевич! Позвольте мне обратиться к вам с покорнейшей просьбой. Расположение, которое вы мне оказывали со времени нашего знакомства, дает мне смелость надеяться, что вы не откажете мне.
Вот в чем дело.
Вам известно, конечно, что награды за экспедицию все уже вышли и получены здесь более двух недель. Я знаю положительно, что меня из общего списка представлений выключили, но что Вас. Алек. (гр. Перовский) приказал написать обо мне отдельный доклад, взяв в то же время с собой все бумаги, относящиеся к моему делу. Притом же, перед выступлением из Ак-Мечети он сам сказал мне, что постарается для меня что-нибудь сделать в бытность свою в Петербурге. Вследствие всего этого, я ждал и надеялся. Но вот - пришли награды; вот и Николин день пришел, - мне все ничего нет. Это заставляет меня думать, что Василию Алексеевичу отказано Государем. Забывать В. А. не имеет привычки ни о ком.
Вы, конечно, знаете - представлял ли он обо мне или нет. И в этом-то именно состоит моя просьба, чтобы вы уведомили меня - как было дело. Ничего нет хуже неизвестности. Если бы я узнал наверное, что мне за этот поход надеяться нечего, то, по крайней мере, я стал бы выискивать какие-нибудь другие средства, чтобы выйти из своего положения, которое, признаюсь, все более и более становится тягостным. Грустно, Виктор Дезидерьевич, быть связанным по рукам и по ногам в своих действиях и прятаться от порядочных людей, как заклейменному за уголовное преступление. К тому же и домашние обстоятельства сильно плохи, так что, с какой стороны ни погляди, - темно без просвета!
Просясь в поход, я имел в виду получить за него унтер-офицерство, если только Бог вынесет невредимым, и потом на следующей год снова идти в степь. «Если не будет экспедиции, - думал я, - может быть, какие-нибудь стычки будут, и все-таки есть больше шансов отличиться, чем выказывая в Оренбурге гибкость и грацию своего носка». Но, как видно, conscient des projets en l’air.
Теперь у меня другие планы в голове. Но мне нужно сперва положительно знать - отказано ли в моем производстве. Ради Бога, Виктор Дезидерьевич, разузнайте это и уведомите немедленно. Думаю, что вам не представит особенного затруднения. Добрая Любовь Захаровна может при случае спросить в разговоре нашего «bourru bienfaisant»: «Что Плещеев?» Попросите ее от меня, если вам самим будет неудобно справиться. Получив положительные сведения, я постараюсь воспользоваться пребыванием Вас. Ал. в Петербурге для осуществления своих новых проектов. Не удалось одно - может, удастся другое, не столь важное.
Лучше что-нибудь, чем ничего ровно. Странно также мне кажется то, что, кроме меня, еще восьми человекам из конфирмованных ничего не вышло, и таким, которые были везде в опасности и которых конфирмации слабее прочих. Назову одного - Бржозовского. Он не просился в поход. Вас. Алек. самому угодно было его вызвать из Уральска, где он служил в 1-м бат., и послать в степь. Он был на штурме (его все видели; он вместе с Вернером вынес из огня убитого Беликовича), был на работах, и вдруг ему нет ничего, так как произведены такие, которые ни в чем не участвовали, но которые, конечно, тоже заслуживают награды потому, что совершили трудный поход и много вытерпели… Не знаете ли вы, как все это случилось? Мы решительно не можем этого себе истолковать. Но довольно об этом…
Merci за поклон ваш в письме к Залесскому [Один из конфирмованных.]. Он надел эполеты. Но, не знаю отчего, мне все кажется, что это он на святки нарядился в офицерский костюм. Не созданы мы с ним ни для какого воинского одеяния! И вид у нас совсем не того…
Новости оренбургские, вероятно, вам сообщаются кем-нибудь из знакомых ваших, оставшихся здесь, и потому я не стану вам о них разглагольствовать слишком много. Да и мало интересного. В последнее время маленькую сенсацию произвела только история трех зубочисток в виде золотых сабель, посланных Жемчужниковым Курбатову, Даксергофу и Житкову [А. М. Жемчужников, Курбатов, Даксергоф и Житков, прозванный «bonjour» за привычку постоянно французить, занимали во время похода на Ак-Мечеть нестроевые должности, кажется, по провиантской части. Преподнесение им «золотого оружия» (боевая награда) - шутка весьма злая.].
Первый принял подарок как добрый малый и cousin Жемчужникова, не обидевшись. Даксергоф оскорбился, но не на Жемчужникова, а на Гарановича, которому, как ему сказали, принадлежит первая мысль эти подарков, который просил Жемчужникова передать их. Вопзол не знаю, как принял, - он в Уфе. Он был военноприемщиком, как вы знаете, и, говорят, выжил французской прононсиацией не только все рекрутское присутствие, но даже и подрядчиков, поставлявших полушубки для рекрутов. Путолов, говорят, теперь произносит удивительно хорошо и внятно слово «войзон»! Вообще же здесь все по-старому, только одним генералом стало больше - Шилов, как вы знаете, произведен. Плотников по-прежнему ничем не обижается; Антонов по-прежнему всем обижается. Много новых лиц появилось, но я ни с кем не знаком. Вообще, эту зиму я бываю только иногда у Еккельна; больше решительно негде. Нет охоты заводить новые знакомства, а старые разбились. Да как-то грустно, Виктор Девидерьевич, положение мое не идет у меня из головы. Лучше сидеть дома, чем идти к люди с кислой физиономией.
Вот здесь славный человек, которого и вы знаете, Бутаков. С ним я бы желал быть короче, да он женился; а супругу его не имею чести знать и как-то боюсь знакомиться: говорят, замечательная женщина. Путешествовала, занималась разными предметами, вызывающими на размышления, акварельные портреты пишет - словом, страшно! Пожалуй, еще и талейрановские выражения цитирует! А мы с вами, кажется, недолюбливаем талейрановских цитат, по крайней мере, в женских устах. Помните - одну даму-талейранистку?
Но прощайте же, наконец, дорогой мой Виктор Дезидерьевич. Поздравляю и вас и Любовь Захаровну с новым годом. Пошли вам Бог обоим всего хорошего. Поцелуйте за меня у Любови Захаровны ручку покрепче и попросите, чтобы она не забывала меня. Что касается до меня, то я сохраню навсегда самое светлое и отрадное воспоминание о днях, проведенных с вами прошлою зимою.
Повторятся ли опять эти дни? - Бог весть! Будьте здоровы, веселы и возвращайтесь скорее. Ваш душой и сердцем А. Плещеев. Ответ напишите на имя маменьки или через Еккельна.
Приписка указывает, что над письмом Плещеева был учрежден надзор; намеки на это мы встретим и дальше. Нельзя не отметить, что Плещеев просился в Ак-Мечетскую экспедицию, а вовсе не был туда назначен по желанию Перовского, точно так же и в Ак-Мечеть он поехал по личной просьбе и гораздо позднее - в 1854 году, и вовсе не был там оставлен тотчас после экспедиции, как уверяют биографы поэта. Плещеев хотел как можно скорее выслужиться и вырваться из окружающей его обстановки. <…>
Письма Плещеева из Ак-Мечети за 1854-1856 гг. дают яркую картину жизни русской колонии на границе наших владений, лицом к лицу с кочующими и воюющими инородцами. Эта картина имеет и общее историческое и бытовое, и специальное значение в истории политической ссылки. Много раз описывались различные места окраин и Сибири, бывавшие местами ссылки, но Ак-Мечеть - несомненно, одно из своеобразнейших ссылочных мест.
Что же такое Ак-Мечеть, переименованная в ф. Перовский, и связанная с ней укрепленная Сырдарьинская линия?
Она являлась заменой бывшей Оренбургской укрепленной линии. По мере нашего движения вглубь Средней Азии мы переносили и линии укреплений, выставляли отдельные форпосты, имея намерение в будущем сомкнуть их с линией, идущей из Сибири. Это намерение в 60-х годах привело, как известно, к завоеванию Туркестана, Ташкента, и позднее - большей части Хивинского, Бухарского и всего Кокандского ханств.
Все эти Казалы, ф. Перовский, Раим, Кош и т. д. представляли из себя глинобойные укрепления, занятые гарнизоном в 1-4 роты с несколькими орудиями и небольшими отрядами кавалерии.
Ак-Мечеть. Вид бреши после взрыва мины и штурма 28 июля 1853 года
В военном отношении ф. Перовский никуда не годился, а он был одним из самых больших во всей линии укреплений. Правда, нашими противниками являлись разбойничьи шайки туркмен, киргиз, да нестройные, плохо вооруженные скопища кокандцев - противники, не страшные для любого регулярного войска. А как жилось в этой бывшей кокандской крепости, об этом узнаем из следующего огромного письма Плещеева.
Вы очень интересуетесь знать про наше житье-бытье и хотите, чтобы я сообщил вам о всем, что здесь происходит. Но как однообразна эта жизнь - если б вы знали! Здесь все как по рецепту. Может быть, вы желали бы узнать, какие здесь сходки, вечера, собрания? Если описать вам один, то вы будете иметь понятия обо всех; на всех - неизбежный ералаш, неизбежная водка (которую мы называем sanctus spiritus) неизбежные разговоры о наших местных интересах. Дамы на сборищах не участвуют; они больше промеж себя. Иногда вечер разнообразится небольшим банчиком. Не пугайтесь!.. Страсти не слишком здесь разыгрываются - банк обыкновенно бывает от 10 до 20 целковых, не больше, а понтеры ставят от полтинника до пятачка серебра. Вы видите, в каких миниатюрных размерах производится эта страшная игра. Что до меня, то я предпочитаю всем играм палки [Палка - особая азартная игра в карты.] (солдатский вкус, - сказал бы охотник до плохих каламбуров). Другого рода разнообразие - песни… Молодежь собирается в кружок и запевает хором русские или малороссийские песни (по большей части скоромного содержания), а иногда и сентиментальные романсы, в которых обыкновенно отвергнутый любовник жалуется на жестокость какой-нибудь неземной девы - и тоска неизбежно рифмуется с гробовой доской. В скоромных песнях главное лицо Сашка Щербачев [Один из приятелей Плещеева, адъютант начальника укрепленной линии.]. Это преживой мальчуган, большой охотник пошкольничать, и в шалостях его всегда есть что-то ребячески грациозное. Сердце у него славное и способности пребойкие; барон, несмотря на все старания, кажется, не сделает из него идеального адъютанта. А идеал барона - это юноша, который, во-первых, не курит (курить в его присутствии запрещено; я тоже был раз в опале за то, что осмелился при бароне закурить трубку, находясь вечером вместе с ним у майора); во-вторых, держится прямо и не позволяет себе ни в каком случае облокотиться; в-третьих, за обедом берет с блюд как можно меньше и перед обедом не пьет водки; наконец, - верх порядочности и идеальности - быть всегда герметически застегнутым и избегать как можно больше всяких товарищеских сходок. У барона вечера бывают редко; на них собираются только la crème de la société - Осмоловский [Заведующий туземным киргизским населением.], майор Барыков [Адъютант Перовского; видимо, временно был командирован в форт.] и инженер Сильман (он попал в сливки потому, что ученого ведомства). На этих вечерах все обстоит необыкновенно чинно (присутствующие употребляют другое слово). У барона на днях была с Барыковым историйка, о которой писать не смею; вы ее узнаете от самого Барыкова, он дал славный урок барону, за который гарнизон скажет ему в душе крепкое спасибо. Кстати, о Барыкове. Он премилый и обязательный человек. Держит себя прекрасно, просто, благородно, скромно - словом, обладает всеми качествами, которых недостает его кузену - Кутлеру.
Этот господин имел страшные, недосягаемые претензии, во-первых, на ученость, во-вторых, на донжуанство. Ему как-то посчастливилось в Оренбурге с одной дамой, известной своей необыкновенной снисходительностью, и он об этом рассказывает à qui veux l'entendre с неподражаемым фатовством и, кажется, «вполне убежден, что пред ним Аполлон - морда!» Зато доктор Любомудров [Местный военный врач, которого в 1855 г. сменил Тутолмин.], который сам тоже Дон-Жуан не из последних, вспоминая о нем, всегда говорит: «Молодец!» Надо было послушать, как Кутлер рассказывал Харитонову и Соколову [Офицеры-артиллеристы в Оренбурге.] о своих артиллерийских подвигах; те люди смыслящие кое-что и себе на уме, но никогда ему не возражали и оставляли его в убеждении, что он пустил им пыль в глаза. Но потом разбирали его рассказы по ниточке с простым, здравым смыслом, которого у них едва ли не больше, чем у него.
Из уст баронских выливаются часто изречения, достойные Конфуция, Магомета и других великих мудрецов. Гарнизон хочет вырезать их на мраморных досках золотом и повесить в биллиардной зале, когда таковая будет.
А кстати: на будущий год гарнизон выписывает почти все русские журналы и газеты, выписывает биллиард, военную игру, шахматы, эспадроны… Это может вам показать, что наклонности у гарнизона более благородные, и что не в пьянстве, буйстве и ночном шатании ищут развлечения от скуки…
Но извините, что я, вместо того, чтобы описывать вам собственно быт наш, толкую о Фитингофе. Как быть!
Он, подобно Людовику XIV-му, может сказать: «L'état c'est moi», т. е. линия - это я. Все интересы сосредоточиваются в нем; он заслоняет собой все другие личности. Это - колосс, пред которым все пигмеи. В настоящую минуту он уехал куда-то, говорят - в Джулек, а недавно ездил инспектировать свои глиняные горшки - Кош и Кумыш-Курган [Джулек, Кош и Кумыш-Курган - форты на Оренбургской линии, имевшие глинобитные стены.]. В его отсутствие все принимает здесь веселый и довольный вид, все отдыхают нравственно и физически. Вчера был у нас батальонный праздник [8-го ноября день Архистратига Михаила.]. Батальон после долгих лет был, наконец, в полном сборе или почти в полном [Обыкновенно лин. батальоны разбивались на отдельные роты для занятия мелких фортов.]. Поутру происходил парад (со знаменем), на котором батюшка произнес приличную речь, а потом пошли все к майору и наелись так, что, кажется, неделю есть не захочется. День закончился картами у него же; а нынче пишу к вам из караула, куда я хожу каждую неделю раз за офицера, по недостатку сих последних. Вы спрашиваете, как переносили время недостатка в провианте? - Весьма спокойно. Офицеры не чувствовали этого недостатка - у всех был запас выписанных из Оренбурга припасов, а солдаты, хлебая теплую воду с мясом, отшучивались и желали, чтобы коканцы пришли поскорей да принесли с собой опять побольше провианту. Тогда, говорят, халатов понавезли, а теперь крупы привезут. Дух у здешнего батальона чудный, Виктор Дезидерьевич, и, право, напрасно говорят, что они распущены. Буйство их состоит в том, что они не дадут какому-нибудь прапорщику или даже пьяному капитану понапрасну над ними тешиться, т. е. бить и драть тех из них, которые имеют кресты и нашивки… так ведь это и высшее начальство не дозволяет. А какие у них офицеры-то были в прошлом году! Ведь эти господа публично друг друга по роже хлестали, в грязи пьяные валялись, воровали друг у друга деньги; ведь это позор был! Какое же имеет право требовать повиновения и уважения к себе офицер, подающий сам пример всякой гадости. Слава Богу, этих офицеров теперь нет, и те, которые их заменили, люди с чувством достоинства и чести. Времена Эйсмондов, Смирьяновых, Лифляндов, Алексеевых прошли и авось ли возвратятся. Теперь солдат уже не выкажет неуважения к своему офицеру.
И признаюсь вам, что я никак не могу согласиться, чтобы необходимо было стеснять наших солдат, сажать их на гауптвахту за расстегнутый крючок, запрещать им носить шинель внакидку сверх мундира, когда холодно, и беспрестанно толковать им, что они мерзавцы, с которых нужно шкуру драть, что 4-ый батальон - известные негодяи. Однако ж, эти негодяи умеют умирать за своего царя, когда придет время; умеют сносить нужду и лишения без ропота, с веселым лицом. Барон, как все кавалеристы, не терпит пехоты - это вовсе не доказывает, чтобы пехота была действительно дурна.
На зиму солдаты построили себе из дерну казармы и помещения дм всех офицеров. Сами возили дерн на своих быках, сами работали - когда по ночам, потому что днем заняты были крепостной работой. Теперь, когда пришло время смотров, несмотря на то, что ученья никогда не бывает, фрунтовая часть не уступает здесь линии.
В караул ходят через два дня: сменятся из караула - идут на работу; пришли с работы - идут в ночные; те едут за лесом, те идут плести маты, те - косить сено; одним словом - все постоянно трудятся и не жалуются на свое житье; посмотрите, какие славные построены конюшни, сколько накошено сена, и вы подивитесь, когда все успели сделать эти солдаты. А что сделали казаки, это прославленное Уральское войско?
Простительно, право, если в праздник солдат выпьет лишнюю чарку водки и нашумит, не сделав никому вреда!..
Башкирцы [Тогда существовало особое «Башкирское» войско.] (тоже славные, неутомимые работники) построили себе - как и солдаты - бараки, но не достало лесу покрыть их, и они живут пока в двойных кибитках. Они, бедные, сильно хворают. Несколько человек уже отправились на тот свет.
Хотите ли, чтобы я описал вам ак-мечетский комфорт? - Извольте. Лучшие квартиры здесь у начальника линии, у начальника форта, у Осмоловского. Барон убрал свою комнату со вкусом - повесил гардины, портьеры, оклеил обоями.
У Скальмовского нет этого великолепия, но хорошая, большая комната - выбеленная и высокая. Осмоловский сам соорудил себе домик, состоящий из приемной, где он принимает киргиз (которых у него вечно - толпа) и небольшого кабинета, тоже оклеенного обоями. У него даже цельные стекла в окнах. Потолок выложен матами и покрыт холстом. Вообще, его квартира теплая, светлая, уютная. Осмоловский пользуется большим уважением у киргиз и, кажется, вполне на своем месте. Но он несколько оскорблен, что за Кулесуат, где он сам участвовал, и за последнее дело он ничего не получил, и что даже В. А., кажется, на него сердится; тут много виноват Огарев, писавший нелепые донесения, несогласные с донесениями Осмоловского.
Я помещаюсь с Сливинским, Котурьенко и Моткевичем [Офицеры 4-го батальона.].
Мы тоже соорудили себе из сырцового кирпича нечто вроде дома, немножко сырого, мрачного, с земляным полом, но все-таки в нем лучше, чем в кибитке. У нас три комнатки, и в каждой по камину. От множества труб на крыше наше жилище походит на сахарный завод. Сожители мои - люди прекрасные. Особливо Сливинский - необыкновенно деликатная, добрая, благородная натура. Мы живем себе тихо, покойно. По вечерам, когда нигде нет сборища, сижу себе и читаю. А, право, это большое наслаждение сидеть вечером перед ярко пылающим камельком, куря сигару (хотя и отвратительную) и читая книгу или ведя тихий, задушевный разговор с двумя-тремя добрыми людьми. Вы не поверите, как я сочувствую этим стихам Лермонтова:
Люблю я больше год от году,
Желаньям мирным дав простор,
Поутру ясную погоду,
Под вечер тихий разговор.
Я все больше и больше ощущаю в себе потребность семейной жизни - все способнее и способнее чувствую себя к ней. Ей-богу, кажется, вырвавшись из моего настоящего положения, постараюсь поскорее жениться. Как вы посоветуете, Виктор Дезидерьевич? Не начать ли приискивать невесту? Похлопочите хоть вы для своего знакомого. Завидно, что все женятся…
Все, что вы мне пишете о войне - как нельзя более справедливо, и я с вами вполне согласен. Я даже на эту тему когда-то написал вирши (они находятся в тетрадке, оставленной мною у Л. 3.), которые назвал «После чтения газет» [Это стихотворение под тем же заглавием вошло в полное собрание сочинений Плещеева.]. Да! время войны - потерянное время для человечества, - по крайней мере такой войны.
Грустно читать все это. С нетерпением ожидаем газет, которые привезут нам известия об участи Крыма.
Что вы читаете, мой дорогой? Я в последнее время многое перечел; сделал значительные успехи в языке Шиллера, Гете и барона Фитингофа и научился языку польскому, на котором есть тоже вещи бик-якши [Бик-якши - по-киргизски - очень хорошо.] (Мицкевич - например). Прочел ваши «Memoires de M-me Roland», несколько исторических сочинений и романов. Кроме того, читаю аккуратно русские журналы и рекомендую вам в «Современнике» повесть Тургенева - «Затишье» и рассказ Писемского - «Фанфарон»; очень умны; в обеих выведены на сцену лица чрезвычайно живые, типические.
Не пора ли мне, однако же, кончить. Ведь вас тоска одолеет, читая такое письмо; оно еще длиннее первого. Я, решительно, посылаю к вам не письма, а тетради.
Кончаю письмо мое просьбой. Надеюсь, что вы не рассердитесь на меня. Вы сами дали мне позволенье тревожить вас - так на себя и пеняйте…
Нельзя не отметить сравнительно бодрый тон цитированного письма. Плещеев, видимо, доволен, что вырвался из Оренбурга, и первые полгода, проведенные в ф. Перовском, чувствовал себя хорошо. И действительно - служба была для него гораздо легче, офицеры-сослуживцы попались хорошие, с начальством был в самом лучшем отношении, даже жил вместе с своим ротным командиром, - да, наконец, и перемена обстановки, более или менее здоровый климат, - все вместе на первых порах должно было благотворно действовать на душу поэта, но только лишь на первых порах. Чем дальше, тем письма его делаются сумрачнее, желчнее, и отчаяние - острое, невыносимое - все чаще и чаще звучит в их строках.
ОКОНЧАНИЕ