Форт № 1 (Казала)
П. И. Пашино. Туркестанский край в 1866 году. Путевые заметки. - СПб., 1868.
Другие части: [1], [2], [3], [4], [5], [6], [7], [8], [9].
Тысячеверстный переезд от Оренбурга до форта № 1, совершенный мною в две недели, отзывался на всем моем организме, что весьма понятно: постоянное сидячее положение, тело, закутанное в тяжелое платье, желудок без обеда и испорченный разными закусками, лицо обветренное, - все это сделало из меня тряпку. Я так заочно полюбил форт № 1, что стремился теперь к нему, как бы ожидал там встретить объятья матери. […]
Терпение не изменяло нам ни на минуту, мы утешались, что как-нибудь да добредем в этот день до человеческого жилья. Однако ошиблись. Солнце так припекало целый день, что на последней станции Бикбаулы нам не давали ни лошадей, ни верблюдов, потому что все равно застрянем в степи, а предложили обождать на станции до полуночи, чтобы ночным холодком успело затянуть распустившуюся грязь. Понятно, мы сочли за лучшее повиноваться.
Сырдарьинская область. Караван
К рассвету, на другой день, меня разбудили крик ямщиков, киргизская брань и вой верблюдов. Сквозь сон казалось, будто разом секут до сотни гимназистов, и они ревут под розгою на всевозможные голоса. Площадная брань и работа арапниками, дошедшие до моего слуха, прежде всего заставили меня подумать, что на нас произведено нападение. Мы выскочили из возка. Оказалось, что на дороге стоял встречный караван, верблюдов в тридцать, и не хотел давать нам дороги, а требовал, чтобы мы свернули в сторону. И те, и другие были равно правы и имели одинаковое основание не уступать. Караван - как более нагруженный, ямщики же - как лица почтовые, а дорога проложена и наезжена ими. […] Осмотрев караван и принимая в соображение, что на долю нашей тройки верблюдов приходится вдвое меньше тяжести, мы решились свернуть в сторону. Направо и налево нам казалась совершенно сухая почва. Огорченные нашими настояниями ямщики с такою силою дернули тройку за веревку, протянутую в ноздри верблюда, что разорвали несчастному нос. Плач верблюда до того вызывал на сострадание, что не только нервная женщина, но всякий нервный мужчина готов был бы тут же расплакаться. Я вспомнил тогда о создавшемся в Петербурге обществе покровительства животных. Вот бы где была ему работа. Должно заметить, что такой варварский обычай продирать ноздрю у верблюда и продевать туда деревяшку с веревкою вызван упрямством этого животного и нетерпеливым характером самих киргизов. Ни в Бухаре, ни в Персии, нигде, кроме степи Кокандского ханства, этого нет. Кокандский хан Мамед-Али запретил было такое варварское обращение с верблюдами, но его обращение не достигло цели.
Свернув с дороги и выжидая церемониального марша караванных верблюдов, мы заметно все больше и больше затягивались в трясину. Сухая почва была солончак, имеющий коварную способность вбирать жидкость глубоко и на поверхности казаться сухим, даже рассевшимся от жара. Возня продолжалась очень долго, пока мы выбрались из солончака, и едва-едва к 6 ч. утра пред нами предстал вид форта № 1, который бы мы даже и не заметили, если бы ямщики не показали нам на него пальцем. Глиняные лачужки форштата ничем не отличались от остальной картины степи, представлявшей бесконечное пространство, как бы обтянутое шкурою с колоссального пегого зверя с белыми и рыжими пятнами. Когда уже мы находились в полверсте от форта, тогда только можно было различить крепостную стену и часового.
Укрепление Форт № 1. Казалинск
Русская слободка в укр. Казалинске (Форт № 1)
Сначала мы въехали на улицу форштата, довольно широкую, с мазанками то серыми, то выбеленными. […] По той картине, которую представляли дворы, можно предположить о зажиточности обывателей. Скота везде вдоволь - и лошадей, и коров, и овец. С одного двора выезжал в телеге мужик на паре волов. По другую сторону форштата работало несколько ветряных мельниц. Миновав базары с лавочками, из которых торчали азиатские головы, мы выехали на площадь пред крепостные ворота. Здесь остановил нас солдат, он объяснил, что квартира для нас отведена в помещении начальника Аральской флотилии, сел на козлы и направил поезд наш в ворота. На мостке, перед воротами, навстречу нам проехало несколько телег, запряженных волами, с солдатами, отправлявшимися, вероятно, на казенные работы. Перед домом налево от гауптвахты, на которой часовой отхватил нам на караул, полицейский сделал под козырек, хотя там все, по-видимому, спали мертвым сном. Мы догадывались, что здесь обитает власть, т. е. комендант. […]
Постройки в укреплении Форт № 1
Как оказалось, комендант давно уже встал и ходил по хозяйству форта. Через час, умывшись и приведя в порядок костюм, мы были уже у него. Михаил Павлович Юний известен каждому, кто знаком с геройскою обороною Севастополя. Он с горстью подобных ему храбрецов защищался на Малаховом кургане добрых два часа после занятия его французами. Супруга его, родом из Бессарабии, оказалась прелюбезною и наигостеприимною хозяйкою. Мы были приняты по-русски, по-старинному, потому что нам была предложена даже баня, чему, конечно, мы несказанно обрадовались, как и самому хлебосольству. Казенная баня - как баня, но что в ней было особенного - это веники, распространявшие самый аптечный аромат. За отсутствием здесь всякого дерева, русский человек, не могущий жить без веника, придумал вязать его из солодковой травы. Обед коменданта понравился бы и сытому; до какой же степени пришелся по вкусу он нам, после двухнедельного говенья без обеда, и сказать нельзя. Кроме умения угостить и приютить проезжающего, Михаил Павлович обладает способностью и занять каждого. После обеда была устроена поездка по форту и на р. Сырдарью к слону, назначавшемуся в подарок от бухарского эмира нашему государю.
М. П. Юний (из альбома «Портреты лиц, участвовавших
в событиях войны 1853, 1854, 1855 и 1856 годов»)
Прежде всего мы отправились на карды; так называется здесь скотный двор и другие хозяйственные постройки форта. При отсутствии поселения и рабочих, вся тяжесть обязанностей поденщиков и рабочих ложится на гарнизон. А работы здесь постоянно много. Кроме заготовления годовой пропорции топлива и фуража, солдатам приходится заниматься и работою каменщиков. Глиняные казармы и все казенные постройки требуют почти ежегодного ремонта. […]
В форштате, прежде всего, мы подъехали к киргизской школе. До тридцати киргизских мальчиков, прыгавших через парты, при нашем входе схватились за книги. Михаил Павлович заставил одного из них прочитать по-русски, и тот весьма хорошо прочитал все царствование Анны Леопольдовны, по кратчайшему учебнику Устрялова, заключавшееся в десяти строках. Начинающие плохо говорят по-русски, а пробывшие год-два - очень хорошо, и произносят твердо и отчетливо каждое русское слово. Тут же есть отделение для русских мальчиков, которые все предметы, кроме закона Божьего, слушают вместе с киргизами. Школе этой второй или третий год и, судя по успехам мальчиков, она делает честь учредителям.
- Это наш клуб, - сказал г. Юний, нырнувши в низенькую дверцу, против классной комнаты. - Теперь здесь учатся также, но, по известным вечерам, мы собираемся сюда повеселиться, потанцевать и поиграть в картишки.
- Где же тут танцуют? - невольно вырвалось у меня. - Ведь здесь три-четыре дамы в кринолинах да с порядочным шлейфом займут всю комнату.
- А нам больше и не надо, Если соберется побольше, так не для танцев, а для карт. […] А музыка? - продолжал Михаил Павлович, угадывая готовившийся с моей стороны вопрос, - музыка помещается в сенях у дверей. Оркестр у нас славный, состоит он из трех артистов: один от флотилии, один от артиллерии и один батальонный.
Кроме клуба, содержащегося по подписке, общество здешнее сходится между собою часто и по домам. При отсутствии всякой жизни, после пересудов о житейских интересах, все садятся за карты. Впрочем, я видел двоих ярых игроков в шахматы, которые передвигали по картонной шахматнице пешки и фигуры, весьма мило и удачно сделанные из мякиша белого хлеба.
Казалинск. Торговые ряды (базар)
На пути от школы к слону мы заехали на бухарский базар. При начале бухарской линии, состоящей из мазанок, каждая с одною дверью без окон, стояло два часовых солдата, на другом конце тоже виднелись часовые. Для меня это было понятно, потому что я знал распоряжение оренбургского начальства задержать всех находившихся тогда в наших пределах бухарских подданных с товарами, так как их эмир угрожал войною ген. Черняеву и задержал в Бухаре караваны и приказчиков наших купцов. До этого времени все азиатские купцы, и кокандцы, и хивинцы, называли себя на русской границе бухарцами и в паспортах прописывались бухарскими подданными, имея в виду то основание, что Россия с Бухарою была постоянно в более хороших отношениях, чем с другими ханствами. Понятное дело, что приказание задерживать бухарцев падало на каждого, кто был прописан в паспорте подданным эмира. Начались разбирательства, наряжена целая комиссия, и, как водится, заварилась каша. Оказывается, что бо́льшая часть богатых бухарских караванов пробралась на родину, а у нас задержаны преимущественно те, кого задерживать не следовало. Конец таких разбирательств еще далеко не настал, хотя и наши купцы давно вернулись на родину, и азиатские отпущены обратно, несмотря но то, что, быть может, наши купцы пострадали и вдвое больше, чем бухарские.
Сырдарьинская область. Место переправы бухарских караванов
Здесь задержано до 200 бухарцев, по большей части работников при товарах. Двадцать из них бежало удачно, а несколько человек поймано. Чтобы пробраться восвояси, они одеваются в киргизские малахаи, но это теперь не помогает больше, потому что киргизы района г. Юния со всеусердием занялись охотою на бухарских беглецов. Не следует спешить объяснять это ни преданностью киргиз России, ни ненавистью к бухарцам, как бы, собственно, казалось с первого раза.
- Поощряю представлениями к наградам, к медалям и к почетным халатам, - объяснял мне Михаил Павлович. - Некоторым, впрочем, случалось давать и деньги, понятное дело из своих, - добавил он, - потому что от казны не полагается. Я теперь устроил дело с бухарцами порезоннее: у меня каждый байгуш отдан на поруки богатому, который отвечает за побег его своими товарами. Результаты великолепные: друг за другом следят и, если заметят за кем-нибудь, что малый-то сбирается задать тягу, сейчас же дают знать мне. Я отбираю у раба божия малахай да дня два продержу в полиции, - и шелковый, поклянется всеми аллахами, что во всю жизнь не выедет из России.
Злополучные бухарцы выскакивали из лавок для поклона коменданту и потом шли за нами следом; чем дальше мы ехали, тем гуще становилась толпа.
- Хабар йок (нет ли чего нового)? - спрашивали нас эти несчастные ответчики за глупости своего повелителя.
Некоторые просили себе денег на расходы, и я со слов г. Юния передавал им, что такому-то можно выдать, а такой-то недавно получил большую сумму и не должен еще покуда нуждаться. Вы, конечно, догадываетесь, что комендант не из своего кармана давал им деньги, а из отобранных у них же капиталов.
- Я издержал деньги, все издержал. Холодно, я шубу себе купил. Валла (ей-богу)! шубу купил, - заверял тот, которому отказано.
- Врешь, бежать хочешь, - на ходу возражал комендант. Снова раздавалась божба и мольба и кончалась тогда, когда получалось обещание дать денег.
- Ну, теперь к слону, - приказал Михаил Павлович, усаживаясь со мною на долгушу. - А то вы, пожалуй, осмотревши нашу кунсткамеру, потом будете жаловаться, что слона-то и не заметили.
Слон помещался в сарае, построенном из сырца на самом берегу р. Сыра. Описывать его нечего, это был слон, как слону и следует быть. У него слезились глаза от дурно устроенной печи, что, впрочем, нисколько не влияло на его аппетит и не мешало ему пожирать ежедневно всякой всячины на четыре целковых. Вожак его был для меня гораздо интереснее. Это был лагорец медно-синего цвета, говорил хорошо по-персидски с незнакомым мне акцентом. Он мне рассказал, что лет восемь тому назад слон этот был подарен англичанами кашмирскому магарадже, потом магараджею отправлен в подарок владыке Афганистана Дост-Мухаммед-хану, а последний препроводил его к соседу своему, бухарскому эмиру. Все эти переселения слон совершил вместе с этим вожаком.
На вопрос мой, чей он подданный, вожак сначала поразил меня своим ответом.
- Я подданный Белого царя, - нисколько не стесняясь, сказал он.
Михаил Павлович удивился не меньше моего, и мы потребовали объяснения, полагая, что он или когда-нибудь попал в неволю, или авантюрист из персидских провинций Закавказья. Оказалось еще того проще.
- Я был английским подданным, меня со слоном подарили магарадже, я стал его подданным. Потом был нукером (рабом) Дост-Мухаммед-хана и эмира; а халя мен нуке́ри ак-падша́ гестем, - т. е. а теперь я слуга Белого царя.
Однако ему не удалось быть слугою Белого царя, потому что, при начале неприязненных действий, слон был не принят и возвращен эмиру, а с ним вместе отправился и всеобщий подданный, его вожак.
Казалинск. Пристань Аральской флотилии
Казалинск. Мастерские Аральской флотилии
Неподалеку от помещения слона находится док Аральской флотилии, а дальше вдоль по берегу раскинулся сад коменданта. Деревья стояли еще во всей весенней наготе, но можно было различить несколько ив и сребровидных тополей. Тут же находится и виноградник, состоящий всего из четырнадцати кустов. Эти кусты дали в прошлом году коменданту сорок пудов великолепного винограда. Кто-то пытался здесь разводить хлопок, и он удался. Такие факты дают, мне кажется, некоторое вероятие народным россказням, что в былые времена это голое печальное место было громадным садом, начинавшимся в Туркестане и кончавшимся у Ургенча, так что соловей мог перелетать с ветки на ветку от одного города до другого. Тем более можно допустить, что была растительность по левую сторону Сырдарьи и по всему юго-восточному берегу Аральского моря, так как там все это пространство покрыто развалинами и изрыто водопроводами. […] Мне говорили персидские старожилы, как на их памяти возникали большие селения и покидались прежние по причине истощения ключей. Так, заброшенными селениями полна дорога от Тавриза до Тегерана. На Сырдарьинской же линии недостатка в воде быть не может, и причина запустения берегов Сыра объясняется только историческими обстоятельствами. Устройся здесь правильное азиатское население с правами поземельной собственности, и вы не узнали бы форта № 1. Кому особенно стараться об улучшении почвы и об устройстве садов? Офицерам и чиновникам незачем, потому что они приехали сюда ненадолго и мечтают только поскорее вырваться. Киргизы не годны для этого, остаются одни поселенцы, но их, во-первых, мало; во-вторых, они отдали все свои силы хлебопашеству. Мне рассказывали, будто один чудак, как его величали, второй или третий год занимается составлением проекта о заселении Сырдарьи немецкими колонистами. Мне кажется, что мысль этого чудака не так странна, чтоб положительно порицать ее, а, пожалуй, даже имеет свои резоны. Конечно, лучше было бы обойтись нам здесь без чужого элемента, но если опыты говорят о неспособности наших переселенцев воспользоваться всеми выгодами, представляемыми местностью, и оживить деятельность края, то конкуренция германского поселенца скорее послужит в пользу и возбудит если не соревнование, то подражание. Кроме того, у наших поселенцев много вредит делу привязанность к месту родины, к своему уезду и к своей волости. Бо́льшая часть поселенцев на Сырдарье состоит из солдат, обзаведшихся семействами; их освобождают от службы, дают пособие на обзаведение и желают от них только занятия сельскохозяйственным трудом. Охотники являются не то чтобы редко, являлись бы еще и чаще, если бы на линии было побольше невест, холостяков же в поселенцы не пускают, - но вот беда, что, вместо занятия хлебопашеством, поселенец пускается в барышничество, которым гораздо легче сколотить деньгу, и потом или спивается с круга, или, по истечении срока службы, отказывается оставаться на месте поселения и уезжает в бессрочный отпуск или в чистую отставку в свою губернию. Таких примеров было много и о них писали другие раньше меня.
В форте № 1, к счастью, нет поселян из солдат. Здесь их всего 108 душ, и все они из Оренбургского казачьего войска и помещаются в 55 собственных хатах. Кроме них, здесь живут в 20 собственных домах и на квартирах 12 отставных нижних чинов, 6 крестьян, столько же мещан, 4 купца, 17 приказчиков, 9 купеческих работников и один вольноотпущенный. Вот все приватное население форта, если прибавить сюда еще 55 женщин разного сословия вдов, замужних и девиц, да 17 мальчиков.
Промыслы поселян состоят, кроме хлебопашества, в огородничестве, рыболовстве и мелкой торговле. […] Кроме того, они занимаются извозом, преимущественно казенным, но в последнее время этот промысел начал падать. Такое падение, по всему вероятию, временное и с умиротворением края извозничество разовьется до того, что у поселенцев не будет доставать средств, чтобы удовлетворить все подряды.
Чтобы начать речь о хлебопашестве , я перенесу читателя в покои коменданта, где нас ожидала компания его сослуживцев, а в числе их и священник Александр Гаврилович Победоносцев, известный, даже между киргизами, за самого смышленого сельского хозяина.
- Извольте, святой отец, познакомить вас, - сказал хозяин, представляя меня священнику, - вы, верно, лучше меня разрешите вопросы, которые так интересуют нашего гостя.
Мы уселись с батюшкой в сторонке от составившейся партии играющих в преферанс, которая, впрочем, нередко, вслушиваясь в нашу беседу, вставляла и свое слово, так как хлебный вопрос в то время был на очереди, был вопросом дня.
- Здесь хлебопашество все в будущем, на нашу долю приходится только сеять да хлопотать, а уж пожинать будут другие, - заметил батюшка.
Кто-то возразил, что замечание отца Александра лишено основания, потому что на долю теперешних обывателей форта приходится уже порядочная жатва, подготовленная хлопотами и стараниями неведомых предшественников, устраивавших систему орошения, которою и по сие время всякий пользуется.
- Я только про то говорю, - продолжал священник, - что мы заботимся отыскивать сбыт хлебам, а сбывать-от доведется уже не нам. У нас ведь, знаете, все так тихо делается. Будь-ка сбыт, так тут хлеба и не накупишься. Теперь вот, по сведениям, киргизы засевают 7 т. десятин, да поселяне около 200 десятин, а будь спрос, так разом нулька по два и прибавилось бы к цифрам-то. При теперешних обстоятельствах куда сбывать? Кругом около нас все земли плодородные, ни в Оренбурге, ни в Бухаре в нашем хлебе не нуждаются. В форте тоже никто не купит, потому что сюда провиант идет из Оренбурга. Мы вот делали предложение кому следует о заготовке провианта и фуража в форты по всей линии на месте, и сбережения казенные высчитывали, да покуда ничего не знаем, вникнут ли, - а к нам все шлют да шлют провиант. С 1861 года разрешено нам, и комендант остатки от провианта возвращает в казну двумя рублями дешевле заготовки, - так сейчас же, т. е. в тот же год сбыто в казну больше 500 четвертей муки да до 800 четвертей круп, а теперь, почитай, что и все почти отдают обратно. Что сей сон обозначает? а обозначает он то, сударь вы мой милостивый, что выгодно за провиант получать деньги, да на эти же деньги приобрести другой, подешевле и посвежее. Не с голоду же люди томятся, чтобы только экономию составить, - вот что! […]
Первый и единственный вечер, проведенный мною у коменданта, прошел чрезвычайно приятно. Быть может, мои собеседники и не остались довольны мною, потому что я далеко не удовлетворил их любезности и любопытства, как стараются делать все проезжающие из России, зато я ими был чрезвычайно доволен. В зале я говорил с священником и с интендантским чиновником о хлебопашестве, с доктором о климате и народном здравии, с комендантом о торговом положении форта, а с любезною хозяйкою о дороговизне припасов и других неудобствах степной жизни.
Понятно, что я не могу передать всю нить разговоров. На основании их я не мог сделать никаких общих выводов о состоянии того или другого хозяйства в степи, но они мне все-таки подготовляли канву для дальнейшей работы и знакомили отчасти с современным положением и значением форта. Вы уже знаете, что хлебопашество здесь существует спокон века и с приходом нашим год от года начинает приобретать все большие размеры. Решись правительство заготовлять продовольствие войск на месте, это еще более бы подвинуло дело. […]
О влиянии климата на здоровье я получил самые благоприятные сведения. По словам доктора, заболевают здесь по большей части обыкновенными болезнями: тифами, катарами, лихорадкою и рекурренсом, и то лишь вновь прибывающие, между акклиматизированными же поселянами и туземцами болезни редки. Встречаются случаи накожных болезней, сифилиса, и было двое больных сибирскою язвой. По рассказам туземцев, здесь и не знают о существовании на белом свете эпидемий, сопровождающихся чумными или холерными припадками. Сибирская язва или подобие ее, - болезнь, занесенная с юга; по крайней мере, заезжие купцы рассказывали, что в южных окраинах бухарского и хивинского владений такой род болезни замечался ими весьма часто. Туземцы любят обращаться к русскому доктору, но только не с болезнями, а просто с пустяками: или просят лекарства от мороза, т. е. средства предупредить отмораживание носа и прочих членов, или пристают, чтобы доктор дал такого зелья, от которого у жены пошли бы каждый год дети, и тому подобное. Больные же опасно лечатся сами своими средствами, между которыми первую роль играет окутыванье больного в свежую баранью шкуру, прикладывание к больному месту внутренностей барана, коровьего помета, - эти средства спасают и исцеляют их. Особенно замечателен способ лечения переломов костей, - туземцы лечат их приемом внутрь какого-то смолистого ароматного вещества в молоке; медикамент этот называется мумие, а что значит мумие, я не знаю, да и доктора мне не сумели объяснить, что это за смола. При накожных воспалениях с нагноением киргизы или вырезывают пораженное место, или отрубают часть страдающего члена. Словом, лечатся от всех болезней сами, без всякого пособия и советов наших врачей, прибегая к ним, как к фокусникам и кудесникам, за открытием разных секретов в роде тех, о которых я только что упомянул.
Третье лицо, сообщавшее мне сведения о торговом положении форта № 1, был комендант М. П. Юний, которому я обязан и за доставление официальных данных по этой части. Собеседник придавал подведомственному ему форту огромное значение в торговом отношении и предсказывал ему блистательную будущность.
Действительно, форт № 1, находящийся на урочище Казалы, или, как его называют туземцы, Казаклы, на самом берегу Сырдарьи, стоит на соединении двух караванных путей: из Бухары и из Хивы. На пути в Россию некоторая часть караванов, минуя форт, идет прямо на Уральское укрепление и далее в Орск или Оренбург двумя дорогами, где и оплачивает ввозимый товар пошлиною, но на обратном пути караваны эти по большей части не минуют форта, имея в виду или побарышничать на базаре с киргизами, или разузнать наемные цены на перевозку вьюков и заняться заключением подрядов по поставке верблюдов к будущей весне или осени. Товары их и они сами помещаются в 156 лавках, построенных из нежженого кирпича. Ряды этих лавок называются бухарским и хивинским базарами. Некоторые из азиатских купцов находят выгодным торговать здесь круглый год и держат постоянного сидельца, большинство же лавок с отъездом каравана закрывается. […] В 1865 году торговля приостановилась, вследствие задержания у нас бухарских караванов, поэтому количество вьючных верблюдов, проходивших в Россию, заметно уменьшилось. В прежние времена цифра эта доходила до 14.000 голов, особливо во время Американской войны, теперь же она пала до 7 или 8 тысяч, чего не бывало не разу в течение последних десяти лет. Зато стало более появляться хивинских караванов, почему здесь предполагали, что товары свои бухарцы отправляют из осторожности под именем хивинских. […]
Новою темою для разговора явился мой отъезд. Спутник мой, художник Вележев, предпочел остаться здесь до открытия навигации, чтоб осмотреть все течение Сырдарьи до Чиназа, и мне пришлось бы дальше ехать одному, если бы не новый попутчик В. А. Б-ский, спешивший в Ташкенд по делам службы. Признаться, торопливые попутчики были вовсе не по мне, но я все-таки решился ехать вместе, потому, во-первых, что до самого форта Перовского, по словам людей уже там бывавших, решительно не на чем остановить внимания; а во-вторых, г. Б-скому о. Александр уступал свой экипаж. Последнее дело было такой первостепенной важности во время полной распутицы, когда ни на полозьях, ни на колесах проехать нельзя, и следовало бы всем сидеть у себя дома, особливо в степи, где киргизы еще не выгребли хорошенько своих почтовых телег из-под снега и грязи и завязили между станциями все свои сани. […]
На другой день к одиннадцати часам у подъезда красовался здоровый казанский тарантас, осмотренный за ночь рабочими, а на столе Михаила Павловича заманчиво смотрела закуска и самовар с чайным и кофейным приборами, ожидая выхода любезной хозяйки. […]
Несмотря на особенное искусство Ивана, человека Б-ского, и несмотря на уемистость тарантаса, пришлось-таки кое-что из нашей поклажи привязать и к задку, и к козлам. Нас пугала тяжесть груза, и когда мы, простившись с хозяевами, вышли на крыльцо, на лицах у обоих было написано: «А что как трахнет?!»
- Смелее, смелее, господа, - успокаивал нас добрый батюшка, - не бойтесь, с помощью Божиею дойдет. Тарантас бывалый, он уж два раза в Ташкенд бегал, дорогу хорошо знает, разберет, - продолжал шутить отец Александр. - С Богом! - добавил он, когда киргиз-ямщик тронул вожжами, - счастливый путь!
Лошади лихо рванули с места и понесли наш здоровенный тарантас по лужам, выбоинам и грязи, не разбирая дороги, так что мы едва держались на высоте наших чемоданов и прочей клади. В форштате кипела жизнь, день был базарный. Грязь и вода не мешали народу толпиться на указанном для базара месте. Целые эскадроны киргиз в мохнатых малахаях разъезжали и на лошадях, и на верблюдах около стад курдючных овец и табунов лошадей. Крик и гам народа, рев верблюдов, ржанье лошадей и блеяние овец - все сливалось в одну общую дисгармонию и издали давало о себе знать. Врезавшись в самую середину базара, мы должны были осторожно пробираться между массами народа и скотины. Глупые овцы, точно нарочно, лезли под колеса и под ноги лошадей; верблюды брыкали и задними и передними ногами, утекая от нашего тарантаса, и валили по дороге прямо в грязь всякого встречного. Словом, появление наше на базаре произвело большую сумятицу и обратило на нас всеобщее внимание.
- Тратур, тратур (постой, постой)! - кричала какая-то азиатская фигура, протискиваясь к нашему тарантасу.
- Аман, аман (здорово, здорово)! - кричал он мне, точно глухому, во всю глотку, протягивая в экипаж обе руки, чтобы поздороваться, - счастливый путь! Ты выезжаешь, по-нашему, под хорошей приметой, - продолжал он, вытаскивая из кармана кучу денег и показывая их мне, - видишь, я бухарцам несу деньги от казначея и тебя встретил на дороге с карманами, полными серебра и золота. Это у нас хорошая примета. Аман, аман бул (будь здоров)! - закончил он, соскакивая с подножки.
Это был хивинец, который через меня говорил с комендантом, в качестве поверенного бухарцев на получение за них денег. […]
Взобравшись на пригорок, откуда можно было последний раз взглянуть на форт, мы обернулись. Печальный вид форта на этот раз был оживлен десятком ветряных мельниц, быстро махавших своими крыльями, на которых играло весеннее солнышко. Над фортом возвышался только флаг и крыша церкви.
Иван снял шапку и начал набожно креститься.
ПРОДОЛЖЕНИЕ
Фотографии взяты из «Туркестанского альбома» (1871-1872). Все фото кликабельны.
Другие материалы о форте № 1 (Казалинске):
• А. К. Гейнс. Дневник 1866 года. Путешествие в Туркестан;
• Н. Н. Каразин. Писанка.
Другие части: [1], [2], [3], [4], [5], [6], [7], [8], [9].
Тысячеверстный переезд от Оренбурга до форта № 1, совершенный мною в две недели, отзывался на всем моем организме, что весьма понятно: постоянное сидячее положение, тело, закутанное в тяжелое платье, желудок без обеда и испорченный разными закусками, лицо обветренное, - все это сделало из меня тряпку. Я так заочно полюбил форт № 1, что стремился теперь к нему, как бы ожидал там встретить объятья матери. […]
Терпение не изменяло нам ни на минуту, мы утешались, что как-нибудь да добредем в этот день до человеческого жилья. Однако ошиблись. Солнце так припекало целый день, что на последней станции Бикбаулы нам не давали ни лошадей, ни верблюдов, потому что все равно застрянем в степи, а предложили обождать на станции до полуночи, чтобы ночным холодком успело затянуть распустившуюся грязь. Понятно, мы сочли за лучшее повиноваться.
Сырдарьинская область. Караван
К рассвету, на другой день, меня разбудили крик ямщиков, киргизская брань и вой верблюдов. Сквозь сон казалось, будто разом секут до сотни гимназистов, и они ревут под розгою на всевозможные голоса. Площадная брань и работа арапниками, дошедшие до моего слуха, прежде всего заставили меня подумать, что на нас произведено нападение. Мы выскочили из возка. Оказалось, что на дороге стоял встречный караван, верблюдов в тридцать, и не хотел давать нам дороги, а требовал, чтобы мы свернули в сторону. И те, и другие были равно правы и имели одинаковое основание не уступать. Караван - как более нагруженный, ямщики же - как лица почтовые, а дорога проложена и наезжена ими. […] Осмотрев караван и принимая в соображение, что на долю нашей тройки верблюдов приходится вдвое меньше тяжести, мы решились свернуть в сторону. Направо и налево нам казалась совершенно сухая почва. Огорченные нашими настояниями ямщики с такою силою дернули тройку за веревку, протянутую в ноздри верблюда, что разорвали несчастному нос. Плач верблюда до того вызывал на сострадание, что не только нервная женщина, но всякий нервный мужчина готов был бы тут же расплакаться. Я вспомнил тогда о создавшемся в Петербурге обществе покровительства животных. Вот бы где была ему работа. Должно заметить, что такой варварский обычай продирать ноздрю у верблюда и продевать туда деревяшку с веревкою вызван упрямством этого животного и нетерпеливым характером самих киргизов. Ни в Бухаре, ни в Персии, нигде, кроме степи Кокандского ханства, этого нет. Кокандский хан Мамед-Али запретил было такое варварское обращение с верблюдами, но его обращение не достигло цели.
Свернув с дороги и выжидая церемониального марша караванных верблюдов, мы заметно все больше и больше затягивались в трясину. Сухая почва была солончак, имеющий коварную способность вбирать жидкость глубоко и на поверхности казаться сухим, даже рассевшимся от жара. Возня продолжалась очень долго, пока мы выбрались из солончака, и едва-едва к 6 ч. утра пред нами предстал вид форта № 1, который бы мы даже и не заметили, если бы ямщики не показали нам на него пальцем. Глиняные лачужки форштата ничем не отличались от остальной картины степи, представлявшей бесконечное пространство, как бы обтянутое шкурою с колоссального пегого зверя с белыми и рыжими пятнами. Когда уже мы находились в полверсте от форта, тогда только можно было различить крепостную стену и часового.
Укрепление Форт № 1. Казалинск
Русская слободка в укр. Казалинске (Форт № 1)
Сначала мы въехали на улицу форштата, довольно широкую, с мазанками то серыми, то выбеленными. […] По той картине, которую представляли дворы, можно предположить о зажиточности обывателей. Скота везде вдоволь - и лошадей, и коров, и овец. С одного двора выезжал в телеге мужик на паре волов. По другую сторону форштата работало несколько ветряных мельниц. Миновав базары с лавочками, из которых торчали азиатские головы, мы выехали на площадь пред крепостные ворота. Здесь остановил нас солдат, он объяснил, что квартира для нас отведена в помещении начальника Аральской флотилии, сел на козлы и направил поезд наш в ворота. На мостке, перед воротами, навстречу нам проехало несколько телег, запряженных волами, с солдатами, отправлявшимися, вероятно, на казенные работы. Перед домом налево от гауптвахты, на которой часовой отхватил нам на караул, полицейский сделал под козырек, хотя там все, по-видимому, спали мертвым сном. Мы догадывались, что здесь обитает власть, т. е. комендант. […]
Постройки в укреплении Форт № 1
Как оказалось, комендант давно уже встал и ходил по хозяйству форта. Через час, умывшись и приведя в порядок костюм, мы были уже у него. Михаил Павлович Юний известен каждому, кто знаком с геройскою обороною Севастополя. Он с горстью подобных ему храбрецов защищался на Малаховом кургане добрых два часа после занятия его французами. Супруга его, родом из Бессарабии, оказалась прелюбезною и наигостеприимною хозяйкою. Мы были приняты по-русски, по-старинному, потому что нам была предложена даже баня, чему, конечно, мы несказанно обрадовались, как и самому хлебосольству. Казенная баня - как баня, но что в ней было особенного - это веники, распространявшие самый аптечный аромат. За отсутствием здесь всякого дерева, русский человек, не могущий жить без веника, придумал вязать его из солодковой травы. Обед коменданта понравился бы и сытому; до какой же степени пришелся по вкусу он нам, после двухнедельного говенья без обеда, и сказать нельзя. Кроме умения угостить и приютить проезжающего, Михаил Павлович обладает способностью и занять каждого. После обеда была устроена поездка по форту и на р. Сырдарью к слону, назначавшемуся в подарок от бухарского эмира нашему государю.
М. П. Юний (из альбома «Портреты лиц, участвовавших
в событиях войны 1853, 1854, 1855 и 1856 годов»)
Прежде всего мы отправились на карды; так называется здесь скотный двор и другие хозяйственные постройки форта. При отсутствии поселения и рабочих, вся тяжесть обязанностей поденщиков и рабочих ложится на гарнизон. А работы здесь постоянно много. Кроме заготовления годовой пропорции топлива и фуража, солдатам приходится заниматься и работою каменщиков. Глиняные казармы и все казенные постройки требуют почти ежегодного ремонта. […]
В форштате, прежде всего, мы подъехали к киргизской школе. До тридцати киргизских мальчиков, прыгавших через парты, при нашем входе схватились за книги. Михаил Павлович заставил одного из них прочитать по-русски, и тот весьма хорошо прочитал все царствование Анны Леопольдовны, по кратчайшему учебнику Устрялова, заключавшееся в десяти строках. Начинающие плохо говорят по-русски, а пробывшие год-два - очень хорошо, и произносят твердо и отчетливо каждое русское слово. Тут же есть отделение для русских мальчиков, которые все предметы, кроме закона Божьего, слушают вместе с киргизами. Школе этой второй или третий год и, судя по успехам мальчиков, она делает честь учредителям.
- Это наш клуб, - сказал г. Юний, нырнувши в низенькую дверцу, против классной комнаты. - Теперь здесь учатся также, но, по известным вечерам, мы собираемся сюда повеселиться, потанцевать и поиграть в картишки.
- Где же тут танцуют? - невольно вырвалось у меня. - Ведь здесь три-четыре дамы в кринолинах да с порядочным шлейфом займут всю комнату.
- А нам больше и не надо, Если соберется побольше, так не для танцев, а для карт. […] А музыка? - продолжал Михаил Павлович, угадывая готовившийся с моей стороны вопрос, - музыка помещается в сенях у дверей. Оркестр у нас славный, состоит он из трех артистов: один от флотилии, один от артиллерии и один батальонный.
Кроме клуба, содержащегося по подписке, общество здешнее сходится между собою часто и по домам. При отсутствии всякой жизни, после пересудов о житейских интересах, все садятся за карты. Впрочем, я видел двоих ярых игроков в шахматы, которые передвигали по картонной шахматнице пешки и фигуры, весьма мило и удачно сделанные из мякиша белого хлеба.
Казалинск. Торговые ряды (базар)
На пути от школы к слону мы заехали на бухарский базар. При начале бухарской линии, состоящей из мазанок, каждая с одною дверью без окон, стояло два часовых солдата, на другом конце тоже виднелись часовые. Для меня это было понятно, потому что я знал распоряжение оренбургского начальства задержать всех находившихся тогда в наших пределах бухарских подданных с товарами, так как их эмир угрожал войною ген. Черняеву и задержал в Бухаре караваны и приказчиков наших купцов. До этого времени все азиатские купцы, и кокандцы, и хивинцы, называли себя на русской границе бухарцами и в паспортах прописывались бухарскими подданными, имея в виду то основание, что Россия с Бухарою была постоянно в более хороших отношениях, чем с другими ханствами. Понятное дело, что приказание задерживать бухарцев падало на каждого, кто был прописан в паспорте подданным эмира. Начались разбирательства, наряжена целая комиссия, и, как водится, заварилась каша. Оказывается, что бо́льшая часть богатых бухарских караванов пробралась на родину, а у нас задержаны преимущественно те, кого задерживать не следовало. Конец таких разбирательств еще далеко не настал, хотя и наши купцы давно вернулись на родину, и азиатские отпущены обратно, несмотря но то, что, быть может, наши купцы пострадали и вдвое больше, чем бухарские.
Сырдарьинская область. Место переправы бухарских караванов
Здесь задержано до 200 бухарцев, по большей части работников при товарах. Двадцать из них бежало удачно, а несколько человек поймано. Чтобы пробраться восвояси, они одеваются в киргизские малахаи, но это теперь не помогает больше, потому что киргизы района г. Юния со всеусердием занялись охотою на бухарских беглецов. Не следует спешить объяснять это ни преданностью киргиз России, ни ненавистью к бухарцам, как бы, собственно, казалось с первого раза.
- Поощряю представлениями к наградам, к медалям и к почетным халатам, - объяснял мне Михаил Павлович. - Некоторым, впрочем, случалось давать и деньги, понятное дело из своих, - добавил он, - потому что от казны не полагается. Я теперь устроил дело с бухарцами порезоннее: у меня каждый байгуш отдан на поруки богатому, который отвечает за побег его своими товарами. Результаты великолепные: друг за другом следят и, если заметят за кем-нибудь, что малый-то сбирается задать тягу, сейчас же дают знать мне. Я отбираю у раба божия малахай да дня два продержу в полиции, - и шелковый, поклянется всеми аллахами, что во всю жизнь не выедет из России.
Злополучные бухарцы выскакивали из лавок для поклона коменданту и потом шли за нами следом; чем дальше мы ехали, тем гуще становилась толпа.
- Хабар йок (нет ли чего нового)? - спрашивали нас эти несчастные ответчики за глупости своего повелителя.
Некоторые просили себе денег на расходы, и я со слов г. Юния передавал им, что такому-то можно выдать, а такой-то недавно получил большую сумму и не должен еще покуда нуждаться. Вы, конечно, догадываетесь, что комендант не из своего кармана давал им деньги, а из отобранных у них же капиталов.
- Я издержал деньги, все издержал. Холодно, я шубу себе купил. Валла (ей-богу)! шубу купил, - заверял тот, которому отказано.
- Врешь, бежать хочешь, - на ходу возражал комендант. Снова раздавалась божба и мольба и кончалась тогда, когда получалось обещание дать денег.
- Ну, теперь к слону, - приказал Михаил Павлович, усаживаясь со мною на долгушу. - А то вы, пожалуй, осмотревши нашу кунсткамеру, потом будете жаловаться, что слона-то и не заметили.
Слон помещался в сарае, построенном из сырца на самом берегу р. Сыра. Описывать его нечего, это был слон, как слону и следует быть. У него слезились глаза от дурно устроенной печи, что, впрочем, нисколько не влияло на его аппетит и не мешало ему пожирать ежедневно всякой всячины на четыре целковых. Вожак его был для меня гораздо интереснее. Это был лагорец медно-синего цвета, говорил хорошо по-персидски с незнакомым мне акцентом. Он мне рассказал, что лет восемь тому назад слон этот был подарен англичанами кашмирскому магарадже, потом магараджею отправлен в подарок владыке Афганистана Дост-Мухаммед-хану, а последний препроводил его к соседу своему, бухарскому эмиру. Все эти переселения слон совершил вместе с этим вожаком.
На вопрос мой, чей он подданный, вожак сначала поразил меня своим ответом.
- Я подданный Белого царя, - нисколько не стесняясь, сказал он.
Михаил Павлович удивился не меньше моего, и мы потребовали объяснения, полагая, что он или когда-нибудь попал в неволю, или авантюрист из персидских провинций Закавказья. Оказалось еще того проще.
- Я был английским подданным, меня со слоном подарили магарадже, я стал его подданным. Потом был нукером (рабом) Дост-Мухаммед-хана и эмира; а халя мен нуке́ри ак-падша́ гестем, - т. е. а теперь я слуга Белого царя.
Однако ему не удалось быть слугою Белого царя, потому что, при начале неприязненных действий, слон был не принят и возвращен эмиру, а с ним вместе отправился и всеобщий подданный, его вожак.
Казалинск. Пристань Аральской флотилии
Казалинск. Мастерские Аральской флотилии
Неподалеку от помещения слона находится док Аральской флотилии, а дальше вдоль по берегу раскинулся сад коменданта. Деревья стояли еще во всей весенней наготе, но можно было различить несколько ив и сребровидных тополей. Тут же находится и виноградник, состоящий всего из четырнадцати кустов. Эти кусты дали в прошлом году коменданту сорок пудов великолепного винограда. Кто-то пытался здесь разводить хлопок, и он удался. Такие факты дают, мне кажется, некоторое вероятие народным россказням, что в былые времена это голое печальное место было громадным садом, начинавшимся в Туркестане и кончавшимся у Ургенча, так что соловей мог перелетать с ветки на ветку от одного города до другого. Тем более можно допустить, что была растительность по левую сторону Сырдарьи и по всему юго-восточному берегу Аральского моря, так как там все это пространство покрыто развалинами и изрыто водопроводами. […] Мне говорили персидские старожилы, как на их памяти возникали большие селения и покидались прежние по причине истощения ключей. Так, заброшенными селениями полна дорога от Тавриза до Тегерана. На Сырдарьинской же линии недостатка в воде быть не может, и причина запустения берегов Сыра объясняется только историческими обстоятельствами. Устройся здесь правильное азиатское население с правами поземельной собственности, и вы не узнали бы форта № 1. Кому особенно стараться об улучшении почвы и об устройстве садов? Офицерам и чиновникам незачем, потому что они приехали сюда ненадолго и мечтают только поскорее вырваться. Киргизы не годны для этого, остаются одни поселенцы, но их, во-первых, мало; во-вторых, они отдали все свои силы хлебопашеству. Мне рассказывали, будто один чудак, как его величали, второй или третий год занимается составлением проекта о заселении Сырдарьи немецкими колонистами. Мне кажется, что мысль этого чудака не так странна, чтоб положительно порицать ее, а, пожалуй, даже имеет свои резоны. Конечно, лучше было бы обойтись нам здесь без чужого элемента, но если опыты говорят о неспособности наших переселенцев воспользоваться всеми выгодами, представляемыми местностью, и оживить деятельность края, то конкуренция германского поселенца скорее послужит в пользу и возбудит если не соревнование, то подражание. Кроме того, у наших поселенцев много вредит делу привязанность к месту родины, к своему уезду и к своей волости. Бо́льшая часть поселенцев на Сырдарье состоит из солдат, обзаведшихся семействами; их освобождают от службы, дают пособие на обзаведение и желают от них только занятия сельскохозяйственным трудом. Охотники являются не то чтобы редко, являлись бы еще и чаще, если бы на линии было побольше невест, холостяков же в поселенцы не пускают, - но вот беда, что, вместо занятия хлебопашеством, поселенец пускается в барышничество, которым гораздо легче сколотить деньгу, и потом или спивается с круга, или, по истечении срока службы, отказывается оставаться на месте поселения и уезжает в бессрочный отпуск или в чистую отставку в свою губернию. Таких примеров было много и о них писали другие раньше меня.
В форте № 1, к счастью, нет поселян из солдат. Здесь их всего 108 душ, и все они из Оренбургского казачьего войска и помещаются в 55 собственных хатах. Кроме них, здесь живут в 20 собственных домах и на квартирах 12 отставных нижних чинов, 6 крестьян, столько же мещан, 4 купца, 17 приказчиков, 9 купеческих работников и один вольноотпущенный. Вот все приватное население форта, если прибавить сюда еще 55 женщин разного сословия вдов, замужних и девиц, да 17 мальчиков.
Промыслы поселян состоят, кроме хлебопашества, в огородничестве, рыболовстве и мелкой торговле. […] Кроме того, они занимаются извозом, преимущественно казенным, но в последнее время этот промысел начал падать. Такое падение, по всему вероятию, временное и с умиротворением края извозничество разовьется до того, что у поселенцев не будет доставать средств, чтобы удовлетворить все подряды.
Чтобы начать речь о хлебопашестве , я перенесу читателя в покои коменданта, где нас ожидала компания его сослуживцев, а в числе их и священник Александр Гаврилович Победоносцев, известный, даже между киргизами, за самого смышленого сельского хозяина.
- Извольте, святой отец, познакомить вас, - сказал хозяин, представляя меня священнику, - вы, верно, лучше меня разрешите вопросы, которые так интересуют нашего гостя.
Мы уселись с батюшкой в сторонке от составившейся партии играющих в преферанс, которая, впрочем, нередко, вслушиваясь в нашу беседу, вставляла и свое слово, так как хлебный вопрос в то время был на очереди, был вопросом дня.
- Здесь хлебопашество все в будущем, на нашу долю приходится только сеять да хлопотать, а уж пожинать будут другие, - заметил батюшка.
Кто-то возразил, что замечание отца Александра лишено основания, потому что на долю теперешних обывателей форта приходится уже порядочная жатва, подготовленная хлопотами и стараниями неведомых предшественников, устраивавших систему орошения, которою и по сие время всякий пользуется.
- Я только про то говорю, - продолжал священник, - что мы заботимся отыскивать сбыт хлебам, а сбывать-от доведется уже не нам. У нас ведь, знаете, все так тихо делается. Будь-ка сбыт, так тут хлеба и не накупишься. Теперь вот, по сведениям, киргизы засевают 7 т. десятин, да поселяне около 200 десятин, а будь спрос, так разом нулька по два и прибавилось бы к цифрам-то. При теперешних обстоятельствах куда сбывать? Кругом около нас все земли плодородные, ни в Оренбурге, ни в Бухаре в нашем хлебе не нуждаются. В форте тоже никто не купит, потому что сюда провиант идет из Оренбурга. Мы вот делали предложение кому следует о заготовке провианта и фуража в форты по всей линии на месте, и сбережения казенные высчитывали, да покуда ничего не знаем, вникнут ли, - а к нам все шлют да шлют провиант. С 1861 года разрешено нам, и комендант остатки от провианта возвращает в казну двумя рублями дешевле заготовки, - так сейчас же, т. е. в тот же год сбыто в казну больше 500 четвертей муки да до 800 четвертей круп, а теперь, почитай, что и все почти отдают обратно. Что сей сон обозначает? а обозначает он то, сударь вы мой милостивый, что выгодно за провиант получать деньги, да на эти же деньги приобрести другой, подешевле и посвежее. Не с голоду же люди томятся, чтобы только экономию составить, - вот что! […]
Первый и единственный вечер, проведенный мною у коменданта, прошел чрезвычайно приятно. Быть может, мои собеседники и не остались довольны мною, потому что я далеко не удовлетворил их любезности и любопытства, как стараются делать все проезжающие из России, зато я ими был чрезвычайно доволен. В зале я говорил с священником и с интендантским чиновником о хлебопашестве, с доктором о климате и народном здравии, с комендантом о торговом положении форта, а с любезною хозяйкою о дороговизне припасов и других неудобствах степной жизни.
Понятно, что я не могу передать всю нить разговоров. На основании их я не мог сделать никаких общих выводов о состоянии того или другого хозяйства в степи, но они мне все-таки подготовляли канву для дальнейшей работы и знакомили отчасти с современным положением и значением форта. Вы уже знаете, что хлебопашество здесь существует спокон века и с приходом нашим год от года начинает приобретать все большие размеры. Решись правительство заготовлять продовольствие войск на месте, это еще более бы подвинуло дело. […]
О влиянии климата на здоровье я получил самые благоприятные сведения. По словам доктора, заболевают здесь по большей части обыкновенными болезнями: тифами, катарами, лихорадкою и рекурренсом, и то лишь вновь прибывающие, между акклиматизированными же поселянами и туземцами болезни редки. Встречаются случаи накожных болезней, сифилиса, и было двое больных сибирскою язвой. По рассказам туземцев, здесь и не знают о существовании на белом свете эпидемий, сопровождающихся чумными или холерными припадками. Сибирская язва или подобие ее, - болезнь, занесенная с юга; по крайней мере, заезжие купцы рассказывали, что в южных окраинах бухарского и хивинского владений такой род болезни замечался ими весьма часто. Туземцы любят обращаться к русскому доктору, но только не с болезнями, а просто с пустяками: или просят лекарства от мороза, т. е. средства предупредить отмораживание носа и прочих членов, или пристают, чтобы доктор дал такого зелья, от которого у жены пошли бы каждый год дети, и тому подобное. Больные же опасно лечатся сами своими средствами, между которыми первую роль играет окутыванье больного в свежую баранью шкуру, прикладывание к больному месту внутренностей барана, коровьего помета, - эти средства спасают и исцеляют их. Особенно замечателен способ лечения переломов костей, - туземцы лечат их приемом внутрь какого-то смолистого ароматного вещества в молоке; медикамент этот называется мумие, а что значит мумие, я не знаю, да и доктора мне не сумели объяснить, что это за смола. При накожных воспалениях с нагноением киргизы или вырезывают пораженное место, или отрубают часть страдающего члена. Словом, лечатся от всех болезней сами, без всякого пособия и советов наших врачей, прибегая к ним, как к фокусникам и кудесникам, за открытием разных секретов в роде тех, о которых я только что упомянул.
Третье лицо, сообщавшее мне сведения о торговом положении форта № 1, был комендант М. П. Юний, которому я обязан и за доставление официальных данных по этой части. Собеседник придавал подведомственному ему форту огромное значение в торговом отношении и предсказывал ему блистательную будущность.
Действительно, форт № 1, находящийся на урочище Казалы, или, как его называют туземцы, Казаклы, на самом берегу Сырдарьи, стоит на соединении двух караванных путей: из Бухары и из Хивы. На пути в Россию некоторая часть караванов, минуя форт, идет прямо на Уральское укрепление и далее в Орск или Оренбург двумя дорогами, где и оплачивает ввозимый товар пошлиною, но на обратном пути караваны эти по большей части не минуют форта, имея в виду или побарышничать на базаре с киргизами, или разузнать наемные цены на перевозку вьюков и заняться заключением подрядов по поставке верблюдов к будущей весне или осени. Товары их и они сами помещаются в 156 лавках, построенных из нежженого кирпича. Ряды этих лавок называются бухарским и хивинским базарами. Некоторые из азиатских купцов находят выгодным торговать здесь круглый год и держат постоянного сидельца, большинство же лавок с отъездом каравана закрывается. […] В 1865 году торговля приостановилась, вследствие задержания у нас бухарских караванов, поэтому количество вьючных верблюдов, проходивших в Россию, заметно уменьшилось. В прежние времена цифра эта доходила до 14.000 голов, особливо во время Американской войны, теперь же она пала до 7 или 8 тысяч, чего не бывало не разу в течение последних десяти лет. Зато стало более появляться хивинских караванов, почему здесь предполагали, что товары свои бухарцы отправляют из осторожности под именем хивинских. […]
Новою темою для разговора явился мой отъезд. Спутник мой, художник Вележев, предпочел остаться здесь до открытия навигации, чтоб осмотреть все течение Сырдарьи до Чиназа, и мне пришлось бы дальше ехать одному, если бы не новый попутчик В. А. Б-ский, спешивший в Ташкенд по делам службы. Признаться, торопливые попутчики были вовсе не по мне, но я все-таки решился ехать вместе, потому, во-первых, что до самого форта Перовского, по словам людей уже там бывавших, решительно не на чем остановить внимания; а во-вторых, г. Б-скому о. Александр уступал свой экипаж. Последнее дело было такой первостепенной важности во время полной распутицы, когда ни на полозьях, ни на колесах проехать нельзя, и следовало бы всем сидеть у себя дома, особливо в степи, где киргизы еще не выгребли хорошенько своих почтовых телег из-под снега и грязи и завязили между станциями все свои сани. […]
На другой день к одиннадцати часам у подъезда красовался здоровый казанский тарантас, осмотренный за ночь рабочими, а на столе Михаила Павловича заманчиво смотрела закуска и самовар с чайным и кофейным приборами, ожидая выхода любезной хозяйки. […]
Несмотря на особенное искусство Ивана, человека Б-ского, и несмотря на уемистость тарантаса, пришлось-таки кое-что из нашей поклажи привязать и к задку, и к козлам. Нас пугала тяжесть груза, и когда мы, простившись с хозяевами, вышли на крыльцо, на лицах у обоих было написано: «А что как трахнет?!»
- Смелее, смелее, господа, - успокаивал нас добрый батюшка, - не бойтесь, с помощью Божиею дойдет. Тарантас бывалый, он уж два раза в Ташкенд бегал, дорогу хорошо знает, разберет, - продолжал шутить отец Александр. - С Богом! - добавил он, когда киргиз-ямщик тронул вожжами, - счастливый путь!
Лошади лихо рванули с места и понесли наш здоровенный тарантас по лужам, выбоинам и грязи, не разбирая дороги, так что мы едва держались на высоте наших чемоданов и прочей клади. В форштате кипела жизнь, день был базарный. Грязь и вода не мешали народу толпиться на указанном для базара месте. Целые эскадроны киргиз в мохнатых малахаях разъезжали и на лошадях, и на верблюдах около стад курдючных овец и табунов лошадей. Крик и гам народа, рев верблюдов, ржанье лошадей и блеяние овец - все сливалось в одну общую дисгармонию и издали давало о себе знать. Врезавшись в самую середину базара, мы должны были осторожно пробираться между массами народа и скотины. Глупые овцы, точно нарочно, лезли под колеса и под ноги лошадей; верблюды брыкали и задними и передними ногами, утекая от нашего тарантаса, и валили по дороге прямо в грязь всякого встречного. Словом, появление наше на базаре произвело большую сумятицу и обратило на нас всеобщее внимание.
- Тратур, тратур (постой, постой)! - кричала какая-то азиатская фигура, протискиваясь к нашему тарантасу.
- Аман, аман (здорово, здорово)! - кричал он мне, точно глухому, во всю глотку, протягивая в экипаж обе руки, чтобы поздороваться, - счастливый путь! Ты выезжаешь, по-нашему, под хорошей приметой, - продолжал он, вытаскивая из кармана кучу денег и показывая их мне, - видишь, я бухарцам несу деньги от казначея и тебя встретил на дороге с карманами, полными серебра и золота. Это у нас хорошая примета. Аман, аман бул (будь здоров)! - закончил он, соскакивая с подножки.
Это был хивинец, который через меня говорил с комендантом, в качестве поверенного бухарцев на получение за них денег. […]
Взобравшись на пригорок, откуда можно было последний раз взглянуть на форт, мы обернулись. Печальный вид форта на этот раз был оживлен десятком ветряных мельниц, быстро махавших своими крыльями, на которых играло весеннее солнышко. Над фортом возвышался только флаг и крыша церкви.
Иван снял шапку и начал набожно креститься.
ПРОДОЛЖЕНИЕ
Фотографии взяты из «Туркестанского альбома» (1871-1872). Все фото кликабельны.
Другие материалы о форте № 1 (Казалинске):
• А. К. Гейнс. Дневник 1866 года. Путешествие в Туркестан;
• Н. Н. Каразин. Писанка.