Уральские казаки и город Уральск (1866)
А. К. Гейнс. Дневник 1866 года. Путешествие в Туркестан.
14-го июня. Ехали все время по правому берегу Илека по казачьим станицам. Несмотря на дурные постройки, которые характеризуют отсутствие леса, казаки пользуются довольством. На расспросы наши они отвечали, что лугов у них довольно, но что было бы очень полезно удалить киргиз с левого берега. Эти просьбы имеют только один смысл. Они доказывают непомерную жадность казаков, развитую легкостью приобретения земель в степях и потворством властей их разным произволам и требованиям. Когда илецкие казаки узнали, что в прошлом году комиссия, высочайше командированная, под председательством генерала Длотовского, для разграничения Уральского войска с киргизами, решила, наперекор права и государственной пользы, дело в пользу казаков, илецкие казаки отыскали тоже какую-то царскую грамоту на право пользования всеми угодьями Илека и теперь затевают ряд требований на левый берег. […]
Внутренность домов очень неопрятна по сравнению с чисто прибранными жилищами сибирских крестьян и казаков. Почти у каждого дома бабы и мальчишки делали кизяк. Для этого навоз расстилается на земле толстым слоем и поливается водою до того, что обращается в какую-то кашу. Тем временем босоногие женщины и дети мнут навоз ногами. Когда вся масса пропитается водою равномерно, навоз ногами же вдавливается в четыреугольные формы в фут длиною. Полученный кирпич относится и кладется на сухую землю. После, когда он немного подсохнет, кирпичи складываются в пирамиды, пустые в средине, таким образом, чтобы воздух мог их просушивать со всех сторон.
На наши вопросы о спорах с киргизами казаки отвечали, что редко когда споры о потравах и по кражам идут официальным путем. Обыкновенно же все кончается мировою сделкою.
Около полудня въехали в территорию Уральского войска. Это сейчас было заметно по пикетному дому, впереди которого стояла сошка с полдюжиной пик и часовым.
На пикетах живут обыкновенно служилые казаки, которые несут всю внешнюю службу станиц. Так как эти казаки нанимаются войском, то на них, не жалея, наваливают все, что может избавить казаков, не находящихся на службе, от посторонних хлопот, чуждых их хозяйству и домашней жизни.
В станицах Уральского войска, которые мы проезжали, есть особенный характер. Лица казаков чрезвычайно типичны; казачки одеты в сарафаны и недружелюбно посматривают на проезжих иногородних. Почти все казаки староверы. Впрочем, в составе войска есть много татар и некоторая часть православных. […]
Нас везли здесь очень шибко. На полях, тянущихся по сторонам дороги, засеяны бахчи арбузами, главным предметом здешнего посева. Посеяна также местами пшеница, просо. Земледелие, говоря вообще, не составляет главного промысла жителей. Зато скота у них множество.
В станице Затонной пили чай у начальника дистанции, есаула Буренина. Это мрачный и, как заметно, крайне подозрительный господин. Он жаловался, что со времени размежевания уральцев киргизы стали мстить казакам беспрерывным угоном скота и частым воровством. Говорил также, что киргизы делают порубки в казачьих дачах; несмотря на то, Буренин сказал, что дела большею частью кончаются мировыми сделками.
Буренин глумился, якобы от души, над нетерпимостью и изуверством уральцев, над тем, что, отдавая своих детей на обучение «старицам», они не пускают их в школу.
- Недавно, - говорил он, - в некоторых станицах открылась новая секта. Она отвергает святые иконы. Последователи этой секты провертели дырочки в хатах на восток и молятся в них. […]
Буренин принадлежит к фамилии, наиболее преданной казачеству. Уральское войско смотрит недружелюбно на русских и хочет жить самобытно сложившеюся общинною жизнью своею. Всякое неудовольствие уральцев выражается тем, что офицеры начинают распускать из-под руки слухи о возможности восстания. Этим они успевали достигать всех своих целей. В последний год генерал-губернаторства Безака ссоры между казаками и киргизами за покосные луга левого берега Урала достигли опасных размеров. Безаку докладывали, что, если правительство не решит дела в пользу казаков, то возможен в войске бунт. Нужно заметить, что эти ссоры происходили очень давно, еще в управление Перовского. Последний, кажется, в 1830 году, приказал ежегодно отводить места для покосов казачьих и киргизских; но казаки и тут обижали киргиз и вооруженною рукою иногда прогоняли их с отведенных участков.
Желая убедиться, в какой степени сложно положение дел, генерал Безак поехал сам в Уральск. Одним из лиц, наиболее грозивших восстанием, был Буренин, брат сотника, с которым мы теперь говорили, член войсковой канцелярии. Увидя, что дела могут принять дурной оборот, Буренин застрелился. Уральцы назвали его жертвою казачьих прав. Между тем оренбургским генерал-губернатором был назначен Крыжановский. Не желая брать на себя ответственности за решение поземельного спора уральцев с киргизами, он просил назначить из Петербурга особенную комиссию. Военный министр выбрал председателем ее генерала Длотовского. Уральские казаки с тем тактом, которым характеризуются все крепкие политические организации, распустили сейчас же слух, что киргизы собрали шестьдесят тысяч рублей для того, чтобы заплатить за решение дела в свою пользу. Этим они запугали всех людей, боящихся за свою репутацию. Потом казаки приплели как-то сюда польскую пропаганду и говорили, что поляки усиленно хлопочут об отдаче киргизам левого берега Урала. Не понимая дела и не желая вникнуть в него, не имея, может быть, достаточно политического такта, чтобы понять, что правительство не должно и не может, не компрометируя себя, угождать уральской общине, генерал Длотовский, не выезжая еще из Уральска, выражал мысль, что у киргиз земли много и потому решил дело так, как хотели казаки.
Это, по моему мнению, может повести к новым каким-либо со стороны уральцев угрозам, а может быть и новым уступкам. Да ведь все это вред. Разве, впрочем, ничего! Après nous le déluge!
Буренин, разговаривая с нами, глумился от души над претензиями илецких казаков. Он говорил, что они постоянно ссорятся с уральцами, во-первых, за то, что их не пускают на рыбные ловли, во-вторых, за пограничную черту. Илецкие казаки составляют дистанцию Уральского войска. Их около 12.000, цифра почтенная, при общей цифре войска в 95.000. Буренин говорил, что их не пускают на ловли потому, что они не несут внешней службы, а охраняют только свою собственную территорию. В прошлом году илецкие казаки подали даже жалобу на уральских властей и на пристрастие их к своим. Между прочим, они просили не назначать к ним начальников из уральцев. Согласно их просьбе, им прислали сотника Покатилова, из Оренбургского войска. Этими ссорами можно когда-нибудь воспользоваться правительству, если оно захочет подчинить себе непосредственно уральскую коммуну. […]
Буренин рассказывал также про те строгости, который прежде были, если кто вздумает плавать по Уралу после того, как заложен учуг. Многие офицеры, не соблюдавшие войсковых положений и пугавшие, таким образом, рыбу, были разжалованы в казаки. Теперь после того, как заколочен учуг, все байдары отбираются и по форпостам связываются цепью и замыкаются до половодья. Учуг теперь еще не забить. но забьется скоро.
Из Затонной мы поехали в Илецкий городок. По пути шел проливной дождь. Отсюда мы послали уведомление султану Али-Мегмету Сейдалину, новому правителю Западной части, прося его, согласно предписанию, ему данному, выслать часть конвоя, находящегося при нем, куда-нибудь на линию и уведомить нас о месте, куда он прибудет.
15-го июня. Утром пришел к нам городничий Илецкого городка сотник Бородин и султан Саматов (чиновник областного правления, хорунжий, находящийся при султане-правителе Западной части). У них в нашем присутствии завязался спор о землях левого берега Урала, и Бородин не мог привести достаточно сильных доводов, чтобы оправдать или защитить действия комиссии по разграничению. Между тем Саматов говорил, что в этом нормальном споре заинтересовано семь дистанций, что составит огромное население, которое лишено не только лугов, но частью и водопоев; если некоторые водопои и остались, то потому только, что Урал кое-где оставляет на левом берегу лиманы и протоки. - Для вас же, - говорил Саматов, - которые не знаете, куда употребить избыток земли, выигрыш процесса - только увеличение богатства. […]
Утром около двенадцати часов выехали далее к Уральску. Переправившись на пароме под самым городком через Урал, мы поехали по правому его берегу. […] Там, где Урал отдалялся от нас, он оставлял широкие луга, заросшие густым мелкотравьем. Богатые здесь угодья! Как доказательство того, что казаки не могут потреблять своим скотом даже того, что у них есть, на многих местах лугов стояли еще прошлогодние стоги.
- Что будут делать с прошлогодним сеном? - спросил я нашего ямщика.
- Найдут что. Изведут как-нибудь. От достатку вреда не будет!
[…] Вся долина зеленела обильными лугами и эта богатая кайма, то приближаясь, то отдаляясь, тянулась все время влево от дороги, тогда как правее простиралась ровная и далекая степь, по которой кое-где бродили стада. Местами на несколько сот или тысяч шагов шли совершенно лишенные растительности пески; местами, по сторонам дороги, шли бахчи с неизменными на них арбузами. Впереди, в густой купе деревьев, которые, к чести войска, здесь очень берегут, показывались большие станицы с единоверческою церковью уродливой архитектуры.
В этих станицах живет смесь всевозможных племен. Татары, калмыки, русские колонисты и беглые, потомки стрельцов, раскольников, преступников и всякого люда, протестовавшего против существовавшего в России порядка. Староверы придали всему войску характер сепаратности и исключительности. Уральцы смотрят на русских недружелюбно.
- Есть самовар?
- Нет.
- Молоко?
- Нет.
- Хлеба?
- Нет.
- Ничего нет поесть?
- Ничего!
Вот обыкновенный здесь ответ приезжим. Мы, как командированные по высочайшему повелению, не слыхали, впрочем, этих ответов.
16-го июня. Утром рано приехали в Уральск. […] Не знаю, почему я воображал Уральск маленьким городком, почти станицею, между тем как столица войска весьма красивенький и порядочно обстроенный город. В Уральске восемь церквей; из них только одна православная; остальные soit disant единоверческие, хотя в одну из них не пускается никто из не посвященных в известные сектаторские принципы. Главная улица, кажется, Казанская, обставлена очень красивыми домами, почти исключительно каменными. Нас повезли в полицию, откуда ловкий урядник доставил нас в дом Безъянова, в котором для нас был очищен весь верхний этаж. Дом очень хорош, меблирован порядочно, даже с некоторою претензией. Комнаты высоки и довольно удобны.
17-го июня. Утром поехали с визитом к атаману Николаю Александровичу Веревкину, живущему на атаманской даче верстах в трех от города; потом были у генерала Матвеева и городничего Сумкина. Обедать поехали к Веревкину. Недавно он женился на m-lle Савиной, племяннице полковника Савина, изобретателя самовзрывных фугасов, закладывать которые была моя обязанность. Я видел Михаила Степановича Савина теперь проездом через Оренбург, где он служил при генерал-губернаторие по особым поручешям. Он сделал большие усовершенствования в аппаратах фугасов, так что может взрывать скрытые мины в известное время после закладки, без необходимости надавливать фугасы. Я просил его приготовить один подобный аппарат, который и взялся доставить военному министру.
После обеда мы гуляли по саду, окружающему дачу и разведенному на войсковые суммы. Сад существует благодаря обильным поливкам из протока Урала, протекающего под дачею. Тут же недалеко идет другой сад, разбитый тоже на войсковые суммы в качестве образцового. В нем есть оранжереи и грунтовые сараи. Клубника, вишни и малина, который мы ели после обеда, вырощенные в войсковом саду, очень вкусны и хороши. Поздно вечером катались на шестивесельном баркасе при ярком освещении луны. Этот баркас доставлен сюда из Астрахани.
18-го июня. Утром записывал в книгу. Часа в три пополудни приехал экипаж от Веревкина просить нас обедать. Мы поехали. После обеда играла в саду музыка, сформированная на войсковые суммы. Вечером понаехало много гостей. Здесь я познакомился с Безъяновым, нашим хозяином, живущим теперь на своей даче.
Я долго говорил с Веревкиным. Он говорил, что разграничение, произведенное комиссией, совершенно законно, что есть бесспорные доказательства в войсковой канцелярии, что весь левый берег Урала с давних времен принадлежал казакам на двадцать пять верст расстояния, где стоял ряд казачьих форпостов; что в 1830 году граф Перовский дозволил киргизам, в виде временной меры, косить на левом берегу, в местах, которые им будут отведены, и что, наконец, эта временная мера обратилась как бы в закон, давший киргизам право претендовать на владение левым берегом. Правда, согласно разграничению, произведенному комиссией Длотовского, река, собственно, отошла к казакам, зато много лиманов, протоков и рукавов реки поступило со своими лугами в вечное владение киргизов; тех же ордынцев, которые жили на земле, отошедшей к киргизам, велено выселить на кряж.
Смотря с точки зрения права казаков, завоевавших весь левый берег Урала к востоку на двадцать пять верст, можно сказать, что киргизы прибрели разграничением сорок пять тысяч десятин лугов, не считая большого количества других земель.
На сомнение, которое я выразил по поводу шестидесяти тысяч рублей, собранных киргизами для уплаты взяток лицам, имевшим влияние на разграничение, Веревкин сказал, что это положительно верно, что с ним, как и я, спорил Баллюзек, который, однако, убедился, будучи в степях, что рассказы о шестидесяти тысячах рублей совершенно верны, что он, Баллюзек, после и говорил Веревкину.
Насчет коммунистической организации войска Веревкин отзывался с уважением. Все имущество войска - луга, воды, ловли, находится на праве общинного владения. Как бы ни был высоко поставлен человек в войске, его права отличаются от права простого казака только количеством рабочих, высылаемых на луга, или количеством байдар и лодок, отправляемых на улов. Вследствие такой организации, очень бедных людей в войске нет, зато придавливается индивидуальность. В войске есть около восьми человек казаков, у которых считается более миллиона капитала. Эти капиталисты беспрерывно просят о дозволении выйти из войска, потому что, состоя в нем, они подвержены разным стеснениям, не дающим им возможности беспрепятственно заниматься торговлею.
Положение офицеров, особенно бедных, в войске тоже безвыходное. Чины для них не имеют значения, если оставить в стороне безразличное честолюбие. Прослужив тридцать или тридцать пять дет, офицер выходит в отставку без пенсии с правом, несколько увеличенным относительно прочих, участвовать на покосах или уловах; но и для этого нужны деньги. Наряд на службу производится наймом, и в случае посылки сотен в степь, стоит до трехсот рублей на два года на человека. Наем, вследствие которого выбираются на службу беднейшие люди или такие, которые обвыкли в военной службе, вещь очень хорошая.
Таким образом, организация Уральского войска, в которой общинное начало доведено до крайностей, до последних фантазий Прудона, имеет свои выгодные и невыгодные стороны.
На мой вопрос, отчего Веревкин не хлопочет о даровании войску права выхода из общины, он ответил, что предполагает просить об этом начальство. На намек, сделанный Гирсом и мною, о том, было ли бы полезно Уральского атамана сделать и губернатором части киргизской степи до Мугоджарских гор, Веревкин отвечал, что это было бы очень полезно после того, как хозяйственная часть войска будет изъята из ведения атамана, т. е. после того, как к уральцам будут применены мировые учреждения.
Капитал войска равняется в настоящее время шестистам тысяч рублей; из них в долгах числится до двухсот тысяч. Неисправных должников хотят заставлять зарабатывать свой долг нарядом на общественные работы. Долг усилился особенно в прошлом году, когда были экстренно потребованы в степь к Черняеву две сотни. Наемку делать было некогда. Были вызваны охотники, им заплатили из войсковых сумм, а очередные не уплатили еще этой наемки. Экстренные расходы заключаются еще в постройке института, стоящего сорок пять тысяч рублей, и четырех церквей.
Веревкин рассказывал еще про затруднения, которые он испытывает, благодаря путанице, наделанной бывшим атаманом Столыпиным.
Желая обратить раскольников в православие, он, при содействии бывшего епископа Оренбургского, заключил с казаками следующее условие. Казакам-старообрядцам дозволяют строить церкви. Духовными их делами заведует атаман, но нашу иерархию они не приняли и просили своих выборных попов. Столыпин согласился на эти условия, а сам написал архиепископу, что казаки приняли единоверие. Теперь казаки одного прихода в Уральске требуют себе другого попа. Оренбургский архиерей, предполагая, что он имеет право рукополагать, вмешался в это дело; казаки же требуют утверждения попа атаманом, имея на то свои основания.
Другое затруднение, испытываемое Веревкиным, состоит в том, что Романовский, в короткое время своего управления войском, наобещал направо и налево целые кучи благодеяний; кроме того, он поназначал на довольно важные места людей совершенно неспособных. Вследствие того Веревкин говорить, что ему приходится расхлебывать много каши, заваренной не им.
Вообще же, со времен атаманства Толстого до Романовского, атаманы чрезвычайно избаловали войско. Самый способный из них был атаман Дандевиль, но он имел большие затруднения, которые кончились выходом его из войска. Дандевиль, по словам Веревкина, не имея на то законного права, вмешался единолично в поземельные споры илецких казаков с собственно уральскими и решил это дело в пользу илецких. Войсковая канцелярия протестовала. Дандевиль посмотрел на протест как на целое восстание, и в таком виде представил дело генералу Безаку. В числе особенно противодействовавших Дандевилю был Железнов, член войсковой канцелярии и известный писатель об уральских казаках. Он, как говорит Веревкин, был человек крайних революционных убеждений. На ловле рыбы в Каспийском море, где Железнов командовал по очереди, он, оскорбленный постоянными преследованиями Дандевиля, вызванными поведением Железнова в войсковой канцелярии, говорил казакам какие-то речи революционного характера. Дандевиль узнал про них. Тем временем приехал Безак и разогнал всю канцелярию, кроме Безъянова, едва ли, однако, не главного зачинщика противодействия Дандевилю.
Железнов, опасаясь за свое поведение на Каспийском море, застрелился. Следовательно, все то, что Гутковский говорил мне про Буренина, совершенно неверно.
После смерти Железнова Дандевиль не оставил его в покое. Он запретил хоронить его по христианскому обряду, на что, впрочем, имел полное право, и запретил проносить тело мимо атаманского дома, а приказал нести его какими-то закоулками. Это возмутило всех уральцев и похороны Железнова походили на манифестацию против атамана. После того Дандевиль не мог более оставаться и просил уволить его от управления Уральским войском.
- Жаль, что так случилось, - прибавил Веревкин, - Дандевиль способный человек и мог сделать много хорошего.
19-го июня. Хотели ехать сегодня утром, но не могли поспеть. Булочник не принес сухарей, которые мы ему заказывали; сапожник позабыл доставить ичиги; портной - чамбары, и, наконец, я сам не поспел окончить все предположенное. Отъезд отложен до после обеда.
Утром приехал к нам Веревкин. Говорил более утвердительно про пользу образования в Уральске губернаторства из западной части Киргизской степи Оренбургского ведомства. Думает, что дом, дача, освещение, отопление атаманских помещений можно оставить без затруднения за будущим губернатором и атаманом вместе. Рассказывал, что он проектировал выдачу пенсий отставным офицерам войска, а потребная сумма образовывается учреждением особого налога на кожи (по полторы копейки за штуку). Он жаловался, что войсковой капитал, образуемый от сбора акциза на соль при вывозе за пределы войска соленой рыбы, недостаточен, и в последнее время образовывается постоянный дефицит. Про нравственные качества казачьих офицеров он отзывался двусмысленно. Бранит на чем свет стоит Ч. и рассказывает про него такие штуки, которые, если верны наполовину, то и то должны очень его компрометировать. Бранит легкомыслие К. и «штуки», как он говорит, Р. Впрочем, все это выражается в очень сдержанной форме.
Часа в три поехали обедать к Веревкину и, как всегда, провели весело время в его милой семье. Приехавши от него часов в пять, ездил на почту отдать письмо и купить марок, да кстати проехался по городу.
Главная улица, Казанская, обстроена довольно хорошо. Большинство зданий каменные. При въезде и выезде каменные ворота, прорезанные в валу, окружающем город. Говорят, что еще при Екатерине II иногородних русских пускали в город только по разрешениям самой царицы. Восемь каменных церквей, из них, как сказано выше, только одна православная, а остальные староверческие и раскольничьи. Одна из этих церквей очень красива и своеобразна.
Раскол поддерживается женщинами, в особенности же начетчицами и мастерицами, т. е. учительницами, выучивающими на память псалтырь, потому пользующимися авторитетом синих чулок. Они воспитывают детей. Впрочем, Веревкин говорил, что в последнее время замечается желание отдавать детей в школы, в особенности такие, в которых учат толком. Некоторые станицы просят сами об открытии в них школ. По поводу последних атаман рассказал любопытный курьез. Приехал он в одну дистанцию (не помню какую) и пошел смотреть школу. Учителем оказался татарин, впрочем, хорошо знающий русский язык. В числе учеников сидели дети казаков, татар, калмыков. Все они держали книжки, которые оказались псалтырями.
- Понимают ли магометанские дети, что они читают? - спросил Веревкин.
- Как же-с, - отвечал магометанин-учитель, - я им толкую, когда они не понимают.
- «Ну, и на здоровье», - подумал я про себя, - прибавил Веревкин.
Женщины-уралки носят сарафаны, на которых имеется восемнадцать пуговиц. Еще Паллас заметил, что они любят любовные удовольствия. Кажется, они и теперь такие же. Лиц красивых очень, впрочем, мало.
В мае и начале июня на Уральск налетают тучи мошек, мошкары, от которых нет спасенья. Тогда все жители надевают редкие сетки, сплетенные из пропитанных дегтем ниток. Если такая сетка только накинута на голову, то мошки, которые иначе кусают очень больно, не подлетают даже к лицу. В июне снизу привозят в Уральск рыбу и вместе с нею является в город «муха», которая и властвует тут до распродажи рыбы. С половины июня берет силу комар и становится истинным бичом города. Против него нет средств. Закрывая ставни, зажигают перед ночью в комнатах «курево», т. е. богородицыну траву, отчего комар шалеет; потом вместе с дымом выгоняют комаров из комнат и опять запирают ставни. После такой процедуры можно провести ночь спокойно.
В Уральске есть очень красивый театр и большие здания. На одном из них написано: «Уральское войсковое училище и Публичная библиотека»; на другом - «Уральское приходское училище», и на третьем - «Уральское девичье училище». Независимо от того, строится институт. Чего еще? И все-таки пахнет старинными временами. Ездят исключительно в долгушах; ходят мужчины в бухарских халатах; все снимают шапки с чисто военною выправкою, что при халатах раскланивающихся делает чрезвычайно странное впечатление. Все мужчины носят форменные шапки или кепи. Вообще говоря, впечатление, производимое Уральском, ни с чем не сравнимо. Сквозь всякий сумбур более всего пробивается азиатская дичь и изуверство дониконовских времен.
В то время, как я это пишу, под окном квартиры какой-то заезжий еврей вертит шарманку, а жидовка вытягивает «Хуторочек».
Кругом стоит куча халатников, европейцев или азиатов, Бог их знает, мальчишек и девочек. Все смотрят с тупым недоумением на сына Израилева. А впрочем, может, и не с тупым, а с сарказмом, может, и с чувством озлобления к такой неблагочестивой новизне.
Сейчас заиграла музыка на бульваре, что тянется под нашими окнами. Музыканты хорошо обучены и, вероятно, произведут большее цивилизующее влияние, чем разные страстные желания выкрестить уральцев.
Уральск. Правая сторона бульвара
А вот как видит varandej современное положение дел: «Парадокс, но в Уральске и Атырау русские действительно не воспринимаются как "свои". Есть стойкое ощущение, что потомки яицких казаков гораздо ближе к казахам, чем к русским России».
Другие отрывки из произведений А. К. Гейнса, опубликованные в журнале: http://rus-turk.livejournal.com/45158.html
Другие материалы об Уральске:
• Уральские казаки (Л. Масянов);
• Багренье на Урале (И. Ф. Бларамберг);
• Уральск и Оренбург как административные центры (Ф. И. Лобысевич).
14-го июня. Ехали все время по правому берегу Илека по казачьим станицам. Несмотря на дурные постройки, которые характеризуют отсутствие леса, казаки пользуются довольством. На расспросы наши они отвечали, что лугов у них довольно, но что было бы очень полезно удалить киргиз с левого берега. Эти просьбы имеют только один смысл. Они доказывают непомерную жадность казаков, развитую легкостью приобретения земель в степях и потворством властей их разным произволам и требованиям. Когда илецкие казаки узнали, что в прошлом году комиссия, высочайше командированная, под председательством генерала Длотовского, для разграничения Уральского войска с киргизами, решила, наперекор права и государственной пользы, дело в пользу казаков, илецкие казаки отыскали тоже какую-то царскую грамоту на право пользования всеми угодьями Илека и теперь затевают ряд требований на левый берег. […]
Внутренность домов очень неопрятна по сравнению с чисто прибранными жилищами сибирских крестьян и казаков. Почти у каждого дома бабы и мальчишки делали кизяк. Для этого навоз расстилается на земле толстым слоем и поливается водою до того, что обращается в какую-то кашу. Тем временем босоногие женщины и дети мнут навоз ногами. Когда вся масса пропитается водою равномерно, навоз ногами же вдавливается в четыреугольные формы в фут длиною. Полученный кирпич относится и кладется на сухую землю. После, когда он немного подсохнет, кирпичи складываются в пирамиды, пустые в средине, таким образом, чтобы воздух мог их просушивать со всех сторон.
На наши вопросы о спорах с киргизами казаки отвечали, что редко когда споры о потравах и по кражам идут официальным путем. Обыкновенно же все кончается мировою сделкою.
Около полудня въехали в территорию Уральского войска. Это сейчас было заметно по пикетному дому, впереди которого стояла сошка с полдюжиной пик и часовым.
На пикетах живут обыкновенно служилые казаки, которые несут всю внешнюю службу станиц. Так как эти казаки нанимаются войском, то на них, не жалея, наваливают все, что может избавить казаков, не находящихся на службе, от посторонних хлопот, чуждых их хозяйству и домашней жизни.
В станицах Уральского войска, которые мы проезжали, есть особенный характер. Лица казаков чрезвычайно типичны; казачки одеты в сарафаны и недружелюбно посматривают на проезжих иногородних. Почти все казаки староверы. Впрочем, в составе войска есть много татар и некоторая часть православных. […]
Нас везли здесь очень шибко. На полях, тянущихся по сторонам дороги, засеяны бахчи арбузами, главным предметом здешнего посева. Посеяна также местами пшеница, просо. Земледелие, говоря вообще, не составляет главного промысла жителей. Зато скота у них множество.
В станице Затонной пили чай у начальника дистанции, есаула Буренина. Это мрачный и, как заметно, крайне подозрительный господин. Он жаловался, что со времени размежевания уральцев киргизы стали мстить казакам беспрерывным угоном скота и частым воровством. Говорил также, что киргизы делают порубки в казачьих дачах; несмотря на то, Буренин сказал, что дела большею частью кончаются мировыми сделками.
Буренин глумился, якобы от души, над нетерпимостью и изуверством уральцев, над тем, что, отдавая своих детей на обучение «старицам», они не пускают их в школу.
- Недавно, - говорил он, - в некоторых станицах открылась новая секта. Она отвергает святые иконы. Последователи этой секты провертели дырочки в хатах на восток и молятся в них. […]
Буренин принадлежит к фамилии, наиболее преданной казачеству. Уральское войско смотрит недружелюбно на русских и хочет жить самобытно сложившеюся общинною жизнью своею. Всякое неудовольствие уральцев выражается тем, что офицеры начинают распускать из-под руки слухи о возможности восстания. Этим они успевали достигать всех своих целей. В последний год генерал-губернаторства Безака ссоры между казаками и киргизами за покосные луга левого берега Урала достигли опасных размеров. Безаку докладывали, что, если правительство не решит дела в пользу казаков, то возможен в войске бунт. Нужно заметить, что эти ссоры происходили очень давно, еще в управление Перовского. Последний, кажется, в 1830 году, приказал ежегодно отводить места для покосов казачьих и киргизских; но казаки и тут обижали киргиз и вооруженною рукою иногда прогоняли их с отведенных участков.
Желая убедиться, в какой степени сложно положение дел, генерал Безак поехал сам в Уральск. Одним из лиц, наиболее грозивших восстанием, был Буренин, брат сотника, с которым мы теперь говорили, член войсковой канцелярии. Увидя, что дела могут принять дурной оборот, Буренин застрелился. Уральцы назвали его жертвою казачьих прав. Между тем оренбургским генерал-губернатором был назначен Крыжановский. Не желая брать на себя ответственности за решение поземельного спора уральцев с киргизами, он просил назначить из Петербурга особенную комиссию. Военный министр выбрал председателем ее генерала Длотовского. Уральские казаки с тем тактом, которым характеризуются все крепкие политические организации, распустили сейчас же слух, что киргизы собрали шестьдесят тысяч рублей для того, чтобы заплатить за решение дела в свою пользу. Этим они запугали всех людей, боящихся за свою репутацию. Потом казаки приплели как-то сюда польскую пропаганду и говорили, что поляки усиленно хлопочут об отдаче киргизам левого берега Урала. Не понимая дела и не желая вникнуть в него, не имея, может быть, достаточно политического такта, чтобы понять, что правительство не должно и не может, не компрометируя себя, угождать уральской общине, генерал Длотовский, не выезжая еще из Уральска, выражал мысль, что у киргиз земли много и потому решил дело так, как хотели казаки.
Это, по моему мнению, может повести к новым каким-либо со стороны уральцев угрозам, а может быть и новым уступкам. Да ведь все это вред. Разве, впрочем, ничего! Après nous le déluge!
Буренин, разговаривая с нами, глумился от души над претензиями илецких казаков. Он говорил, что они постоянно ссорятся с уральцами, во-первых, за то, что их не пускают на рыбные ловли, во-вторых, за пограничную черту. Илецкие казаки составляют дистанцию Уральского войска. Их около 12.000, цифра почтенная, при общей цифре войска в 95.000. Буренин говорил, что их не пускают на ловли потому, что они не несут внешней службы, а охраняют только свою собственную территорию. В прошлом году илецкие казаки подали даже жалобу на уральских властей и на пристрастие их к своим. Между прочим, они просили не назначать к ним начальников из уральцев. Согласно их просьбе, им прислали сотника Покатилова, из Оренбургского войска. Этими ссорами можно когда-нибудь воспользоваться правительству, если оно захочет подчинить себе непосредственно уральскую коммуну. […]
Буренин рассказывал также про те строгости, который прежде были, если кто вздумает плавать по Уралу после того, как заложен учуг. Многие офицеры, не соблюдавшие войсковых положений и пугавшие, таким образом, рыбу, были разжалованы в казаки. Теперь после того, как заколочен учуг, все байдары отбираются и по форпостам связываются цепью и замыкаются до половодья. Учуг теперь еще не забить. но забьется скоро.
Из Затонной мы поехали в Илецкий городок. По пути шел проливной дождь. Отсюда мы послали уведомление султану Али-Мегмету Сейдалину, новому правителю Западной части, прося его, согласно предписанию, ему данному, выслать часть конвоя, находящегося при нем, куда-нибудь на линию и уведомить нас о месте, куда он прибудет.
15-го июня. Утром пришел к нам городничий Илецкого городка сотник Бородин и султан Саматов (чиновник областного правления, хорунжий, находящийся при султане-правителе Западной части). У них в нашем присутствии завязался спор о землях левого берега Урала, и Бородин не мог привести достаточно сильных доводов, чтобы оправдать или защитить действия комиссии по разграничению. Между тем Саматов говорил, что в этом нормальном споре заинтересовано семь дистанций, что составит огромное население, которое лишено не только лугов, но частью и водопоев; если некоторые водопои и остались, то потому только, что Урал кое-где оставляет на левом берегу лиманы и протоки. - Для вас же, - говорил Саматов, - которые не знаете, куда употребить избыток земли, выигрыш процесса - только увеличение богатства. […]
Утром около двенадцати часов выехали далее к Уральску. Переправившись на пароме под самым городком через Урал, мы поехали по правому его берегу. […] Там, где Урал отдалялся от нас, он оставлял широкие луга, заросшие густым мелкотравьем. Богатые здесь угодья! Как доказательство того, что казаки не могут потреблять своим скотом даже того, что у них есть, на многих местах лугов стояли еще прошлогодние стоги.
- Что будут делать с прошлогодним сеном? - спросил я нашего ямщика.
- Найдут что. Изведут как-нибудь. От достатку вреда не будет!
[…] Вся долина зеленела обильными лугами и эта богатая кайма, то приближаясь, то отдаляясь, тянулась все время влево от дороги, тогда как правее простиралась ровная и далекая степь, по которой кое-где бродили стада. Местами на несколько сот или тысяч шагов шли совершенно лишенные растительности пески; местами, по сторонам дороги, шли бахчи с неизменными на них арбузами. Впереди, в густой купе деревьев, которые, к чести войска, здесь очень берегут, показывались большие станицы с единоверческою церковью уродливой архитектуры.
В этих станицах живет смесь всевозможных племен. Татары, калмыки, русские колонисты и беглые, потомки стрельцов, раскольников, преступников и всякого люда, протестовавшего против существовавшего в России порядка. Староверы придали всему войску характер сепаратности и исключительности. Уральцы смотрят на русских недружелюбно.
- Есть самовар?
- Нет.
- Молоко?
- Нет.
- Хлеба?
- Нет.
- Ничего нет поесть?
- Ничего!
Вот обыкновенный здесь ответ приезжим. Мы, как командированные по высочайшему повелению, не слыхали, впрочем, этих ответов.
16-го июня. Утром рано приехали в Уральск. […] Не знаю, почему я воображал Уральск маленьким городком, почти станицею, между тем как столица войска весьма красивенький и порядочно обстроенный город. В Уральске восемь церквей; из них только одна православная; остальные soit disant единоверческие, хотя в одну из них не пускается никто из не посвященных в известные сектаторские принципы. Главная улица, кажется, Казанская, обставлена очень красивыми домами, почти исключительно каменными. Нас повезли в полицию, откуда ловкий урядник доставил нас в дом Безъянова, в котором для нас был очищен весь верхний этаж. Дом очень хорош, меблирован порядочно, даже с некоторою претензией. Комнаты высоки и довольно удобны.
17-го июня. Утром поехали с визитом к атаману Николаю Александровичу Веревкину, живущему на атаманской даче верстах в трех от города; потом были у генерала Матвеева и городничего Сумкина. Обедать поехали к Веревкину. Недавно он женился на m-lle Савиной, племяннице полковника Савина, изобретателя самовзрывных фугасов, закладывать которые была моя обязанность. Я видел Михаила Степановича Савина теперь проездом через Оренбург, где он служил при генерал-губернаторие по особым поручешям. Он сделал большие усовершенствования в аппаратах фугасов, так что может взрывать скрытые мины в известное время после закладки, без необходимости надавливать фугасы. Я просил его приготовить один подобный аппарат, который и взялся доставить военному министру.
После обеда мы гуляли по саду, окружающему дачу и разведенному на войсковые суммы. Сад существует благодаря обильным поливкам из протока Урала, протекающего под дачею. Тут же недалеко идет другой сад, разбитый тоже на войсковые суммы в качестве образцового. В нем есть оранжереи и грунтовые сараи. Клубника, вишни и малина, который мы ели после обеда, вырощенные в войсковом саду, очень вкусны и хороши. Поздно вечером катались на шестивесельном баркасе при ярком освещении луны. Этот баркас доставлен сюда из Астрахани.
18-го июня. Утром записывал в книгу. Часа в три пополудни приехал экипаж от Веревкина просить нас обедать. Мы поехали. После обеда играла в саду музыка, сформированная на войсковые суммы. Вечером понаехало много гостей. Здесь я познакомился с Безъяновым, нашим хозяином, живущим теперь на своей даче.
Я долго говорил с Веревкиным. Он говорил, что разграничение, произведенное комиссией, совершенно законно, что есть бесспорные доказательства в войсковой канцелярии, что весь левый берег Урала с давних времен принадлежал казакам на двадцать пять верст расстояния, где стоял ряд казачьих форпостов; что в 1830 году граф Перовский дозволил киргизам, в виде временной меры, косить на левом берегу, в местах, которые им будут отведены, и что, наконец, эта временная мера обратилась как бы в закон, давший киргизам право претендовать на владение левым берегом. Правда, согласно разграничению, произведенному комиссией Длотовского, река, собственно, отошла к казакам, зато много лиманов, протоков и рукавов реки поступило со своими лугами в вечное владение киргизов; тех же ордынцев, которые жили на земле, отошедшей к киргизам, велено выселить на кряж.
Смотря с точки зрения права казаков, завоевавших весь левый берег Урала к востоку на двадцать пять верст, можно сказать, что киргизы прибрели разграничением сорок пять тысяч десятин лугов, не считая большого количества других земель.
На сомнение, которое я выразил по поводу шестидесяти тысяч рублей, собранных киргизами для уплаты взяток лицам, имевшим влияние на разграничение, Веревкин сказал, что это положительно верно, что с ним, как и я, спорил Баллюзек, который, однако, убедился, будучи в степях, что рассказы о шестидесяти тысячах рублей совершенно верны, что он, Баллюзек, после и говорил Веревкину.
Насчет коммунистической организации войска Веревкин отзывался с уважением. Все имущество войска - луга, воды, ловли, находится на праве общинного владения. Как бы ни был высоко поставлен человек в войске, его права отличаются от права простого казака только количеством рабочих, высылаемых на луга, или количеством байдар и лодок, отправляемых на улов. Вследствие такой организации, очень бедных людей в войске нет, зато придавливается индивидуальность. В войске есть около восьми человек казаков, у которых считается более миллиона капитала. Эти капиталисты беспрерывно просят о дозволении выйти из войска, потому что, состоя в нем, они подвержены разным стеснениям, не дающим им возможности беспрепятственно заниматься торговлею.
Положение офицеров, особенно бедных, в войске тоже безвыходное. Чины для них не имеют значения, если оставить в стороне безразличное честолюбие. Прослужив тридцать или тридцать пять дет, офицер выходит в отставку без пенсии с правом, несколько увеличенным относительно прочих, участвовать на покосах или уловах; но и для этого нужны деньги. Наряд на службу производится наймом, и в случае посылки сотен в степь, стоит до трехсот рублей на два года на человека. Наем, вследствие которого выбираются на службу беднейшие люди или такие, которые обвыкли в военной службе, вещь очень хорошая.
Таким образом, организация Уральского войска, в которой общинное начало доведено до крайностей, до последних фантазий Прудона, имеет свои выгодные и невыгодные стороны.
На мой вопрос, отчего Веревкин не хлопочет о даровании войску права выхода из общины, он ответил, что предполагает просить об этом начальство. На намек, сделанный Гирсом и мною, о том, было ли бы полезно Уральского атамана сделать и губернатором части киргизской степи до Мугоджарских гор, Веревкин отвечал, что это было бы очень полезно после того, как хозяйственная часть войска будет изъята из ведения атамана, т. е. после того, как к уральцам будут применены мировые учреждения.
Капитал войска равняется в настоящее время шестистам тысяч рублей; из них в долгах числится до двухсот тысяч. Неисправных должников хотят заставлять зарабатывать свой долг нарядом на общественные работы. Долг усилился особенно в прошлом году, когда были экстренно потребованы в степь к Черняеву две сотни. Наемку делать было некогда. Были вызваны охотники, им заплатили из войсковых сумм, а очередные не уплатили еще этой наемки. Экстренные расходы заключаются еще в постройке института, стоящего сорок пять тысяч рублей, и четырех церквей.
Веревкин рассказывал еще про затруднения, которые он испытывает, благодаря путанице, наделанной бывшим атаманом Столыпиным.
Желая обратить раскольников в православие, он, при содействии бывшего епископа Оренбургского, заключил с казаками следующее условие. Казакам-старообрядцам дозволяют строить церкви. Духовными их делами заведует атаман, но нашу иерархию они не приняли и просили своих выборных попов. Столыпин согласился на эти условия, а сам написал архиепископу, что казаки приняли единоверие. Теперь казаки одного прихода в Уральске требуют себе другого попа. Оренбургский архиерей, предполагая, что он имеет право рукополагать, вмешался в это дело; казаки же требуют утверждения попа атаманом, имея на то свои основания.
Другое затруднение, испытываемое Веревкиным, состоит в том, что Романовский, в короткое время своего управления войском, наобещал направо и налево целые кучи благодеяний; кроме того, он поназначал на довольно важные места людей совершенно неспособных. Вследствие того Веревкин говорить, что ему приходится расхлебывать много каши, заваренной не им.
Вообще же, со времен атаманства Толстого до Романовского, атаманы чрезвычайно избаловали войско. Самый способный из них был атаман Дандевиль, но он имел большие затруднения, которые кончились выходом его из войска. Дандевиль, по словам Веревкина, не имея на то законного права, вмешался единолично в поземельные споры илецких казаков с собственно уральскими и решил это дело в пользу илецких. Войсковая канцелярия протестовала. Дандевиль посмотрел на протест как на целое восстание, и в таком виде представил дело генералу Безаку. В числе особенно противодействовавших Дандевилю был Железнов, член войсковой канцелярии и известный писатель об уральских казаках. Он, как говорит Веревкин, был человек крайних революционных убеждений. На ловле рыбы в Каспийском море, где Железнов командовал по очереди, он, оскорбленный постоянными преследованиями Дандевиля, вызванными поведением Железнова в войсковой канцелярии, говорил казакам какие-то речи революционного характера. Дандевиль узнал про них. Тем временем приехал Безак и разогнал всю канцелярию, кроме Безъянова, едва ли, однако, не главного зачинщика противодействия Дандевилю.
Железнов, опасаясь за свое поведение на Каспийском море, застрелился. Следовательно, все то, что Гутковский говорил мне про Буренина, совершенно неверно.
После смерти Железнова Дандевиль не оставил его в покое. Он запретил хоронить его по христианскому обряду, на что, впрочем, имел полное право, и запретил проносить тело мимо атаманского дома, а приказал нести его какими-то закоулками. Это возмутило всех уральцев и похороны Железнова походили на манифестацию против атамана. После того Дандевиль не мог более оставаться и просил уволить его от управления Уральским войском.
- Жаль, что так случилось, - прибавил Веревкин, - Дандевиль способный человек и мог сделать много хорошего.
19-го июня. Хотели ехать сегодня утром, но не могли поспеть. Булочник не принес сухарей, которые мы ему заказывали; сапожник позабыл доставить ичиги; портной - чамбары, и, наконец, я сам не поспел окончить все предположенное. Отъезд отложен до после обеда.
Утром приехал к нам Веревкин. Говорил более утвердительно про пользу образования в Уральске губернаторства из западной части Киргизской степи Оренбургского ведомства. Думает, что дом, дача, освещение, отопление атаманских помещений можно оставить без затруднения за будущим губернатором и атаманом вместе. Рассказывал, что он проектировал выдачу пенсий отставным офицерам войска, а потребная сумма образовывается учреждением особого налога на кожи (по полторы копейки за штуку). Он жаловался, что войсковой капитал, образуемый от сбора акциза на соль при вывозе за пределы войска соленой рыбы, недостаточен, и в последнее время образовывается постоянный дефицит. Про нравственные качества казачьих офицеров он отзывался двусмысленно. Бранит на чем свет стоит Ч. и рассказывает про него такие штуки, которые, если верны наполовину, то и то должны очень его компрометировать. Бранит легкомыслие К. и «штуки», как он говорит, Р. Впрочем, все это выражается в очень сдержанной форме.
Часа в три поехали обедать к Веревкину и, как всегда, провели весело время в его милой семье. Приехавши от него часов в пять, ездил на почту отдать письмо и купить марок, да кстати проехался по городу.
Главная улица, Казанская, обстроена довольно хорошо. Большинство зданий каменные. При въезде и выезде каменные ворота, прорезанные в валу, окружающем город. Говорят, что еще при Екатерине II иногородних русских пускали в город только по разрешениям самой царицы. Восемь каменных церквей, из них, как сказано выше, только одна православная, а остальные староверческие и раскольничьи. Одна из этих церквей очень красива и своеобразна.
Раскол поддерживается женщинами, в особенности же начетчицами и мастерицами, т. е. учительницами, выучивающими на память псалтырь, потому пользующимися авторитетом синих чулок. Они воспитывают детей. Впрочем, Веревкин говорил, что в последнее время замечается желание отдавать детей в школы, в особенности такие, в которых учат толком. Некоторые станицы просят сами об открытии в них школ. По поводу последних атаман рассказал любопытный курьез. Приехал он в одну дистанцию (не помню какую) и пошел смотреть школу. Учителем оказался татарин, впрочем, хорошо знающий русский язык. В числе учеников сидели дети казаков, татар, калмыков. Все они держали книжки, которые оказались псалтырями.
- Понимают ли магометанские дети, что они читают? - спросил Веревкин.
- Как же-с, - отвечал магометанин-учитель, - я им толкую, когда они не понимают.
- «Ну, и на здоровье», - подумал я про себя, - прибавил Веревкин.
Женщины-уралки носят сарафаны, на которых имеется восемнадцать пуговиц. Еще Паллас заметил, что они любят любовные удовольствия. Кажется, они и теперь такие же. Лиц красивых очень, впрочем, мало.
В мае и начале июня на Уральск налетают тучи мошек, мошкары, от которых нет спасенья. Тогда все жители надевают редкие сетки, сплетенные из пропитанных дегтем ниток. Если такая сетка только накинута на голову, то мошки, которые иначе кусают очень больно, не подлетают даже к лицу. В июне снизу привозят в Уральск рыбу и вместе с нею является в город «муха», которая и властвует тут до распродажи рыбы. С половины июня берет силу комар и становится истинным бичом города. Против него нет средств. Закрывая ставни, зажигают перед ночью в комнатах «курево», т. е. богородицыну траву, отчего комар шалеет; потом вместе с дымом выгоняют комаров из комнат и опять запирают ставни. После такой процедуры можно провести ночь спокойно.
В Уральске есть очень красивый театр и большие здания. На одном из них написано: «Уральское войсковое училище и Публичная библиотека»; на другом - «Уральское приходское училище», и на третьем - «Уральское девичье училище». Независимо от того, строится институт. Чего еще? И все-таки пахнет старинными временами. Ездят исключительно в долгушах; ходят мужчины в бухарских халатах; все снимают шапки с чисто военною выправкою, что при халатах раскланивающихся делает чрезвычайно странное впечатление. Все мужчины носят форменные шапки или кепи. Вообще говоря, впечатление, производимое Уральском, ни с чем не сравнимо. Сквозь всякий сумбур более всего пробивается азиатская дичь и изуверство дониконовских времен.
В то время, как я это пишу, под окном квартиры какой-то заезжий еврей вертит шарманку, а жидовка вытягивает «Хуторочек».
Кругом стоит куча халатников, европейцев или азиатов, Бог их знает, мальчишек и девочек. Все смотрят с тупым недоумением на сына Израилева. А впрочем, может, и не с тупым, а с сарказмом, может, и с чувством озлобления к такой неблагочестивой новизне.
Сейчас заиграла музыка на бульваре, что тянется под нашими окнами. Музыканты хорошо обучены и, вероятно, произведут большее цивилизующее влияние, чем разные страстные желания выкрестить уральцев.
Уральск. Правая сторона бульвара
А вот как видит varandej современное положение дел: «Парадокс, но в Уральске и Атырау русские действительно не воспринимаются как "свои". Есть стойкое ощущение, что потомки яицких казаков гораздо ближе к казахам, чем к русским России».
Другие отрывки из произведений А. К. Гейнса, опубликованные в журнале: http://rus-turk.livejournal.com/45158.html
Другие материалы об Уральске:
• Уральские казаки (Л. Масянов);
• Багренье на Урале (И. Ф. Бларамберг);
• Уральск и Оренбург как административные центры (Ф. И. Лобысевич).